Рассыпано много холмов полевых
Из длани природы обильной;
Холмы те люблю я; но более их
Мне холм полюбился могильный. В тоске не утешусь я светлым цветком,
Не им обновлю мою радость: Взгляну на могилу — огнистым клубком
По сердцу прокатится сладость. Любви ли сомнение в грудь залегло,
На сладостный холм посмотрю я —
И чище мне кажется девы чело,
И ярче огонь поцелуя. Устану ли в тягостной с роком борьбе,
Изранен, избит исполином,
Лишь взгляну в могилу — и в очи судьбе
Взираю с могуществом львиным. Я в мире боец; да, я биться хочу.
Смотрите: я бросил уж лиру;
Я меч захватил и открыто лечу
Навстречу нечистому миру. И бог да поможет мне зло поразить,
И в битве глубоко, глубоко,
Могучей рукою сталь правды вонзить
В шипучее сердце порока! Не бойтесь, друзья, не падет ваш певец!
Пусть грозно врагов ополченье!
Как лев я дерусь; как разумный боец,
Упрочил себе отступленье. Могила за мною, как гений, стоит
И в сердце вливает отвагу;
Когда же боренье меня истомит,
Туда — и под насыпью лягу. И пламенный дух из темницы своей
Торжественным крыльев размахом
К отцу возлетит, а ползучих гостей
Земля угостит моим прахом. Но с миром не кончен кровавый расчет!
Нет, — в бурные силы природы
Вражда моя в новой красе перейдет,
И в воздух, и в пламя, и в воды. На хладных людей я вулканом дохну,
Кипящею лавой нахлыну;
Средь водной равнины волною плесну —
Злодея ладью опрокину! Порою злым вихрем прорвусь на простор,
И вихрей — собратий накличу,
И прахом засыплю я хищника взор,
Коварно следящий добычу! Чрез горы преград путь свободный найду;
Сквозь камень стены беспредельной
К сатрапу в чертоги заразой войду
И язвою лягу смертельной!
В груди у юноши есть гибельный вулкан.
Он пышет. Мир любви под пламенем построен.
Чредой прошли года; Везувий успокоен,
И в пепле погребён любовный Геркулан;
Под грудой лавы спят мечты, тоска и ревность;
Кипевший жизнью мир теперь — немая древность.
И память, наконец, как хладный рудокоп,
Врываясь в глубину, средь тех развалин бродит,
Могилу шевелит, откапывает гроб
И мумию любви нетленную находит:
У мёртвой на челе оттенки грёз лежат;
Есть прелести ещё в чертах оцепенелых;
В очах угаснувших блестят
Остатки слёз окаменелых.
Из двух венков, ей брошенных в удел,
Один давно исчез, другой всё свеж, как новый:
Венок из роз давно истлел,
и лишь один венок терновый
На вечных язвах уцелел.
Вотще и ласки дев и пламенные песни
Почившей говорят: восстань! изыдь! воскресни!
Её не оживят ни силы женских чар,
Ни взор прельстительный, ни уст румяных лепет,
И электрический удар
В ней возбудит не огнь и жар,
А только судорожный трепет.
Кругом есть надписи; но тщетно жадный ум
Покрывшую их пыль сметает и тревожит,
Напрасно их грызёт и гложет
Железный зуб голодных дум,
Когда и сердце их прочесть уже не может;
И факел уронив, и весь проникнут мглой,
Кривляясь в бешенстве пред спящею богиней,
В бессильи жалком разум злой
Кощунствует над древнею святыней.
Звучат часов медлительных удары,
И новый год уже полувозник;
Он близится; и ты уходишь, старый!
Ступай, иди, мучительный старик.
На пир зовут: я не пойду на пир.
Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном;
Ничтожествуй, волнообразный мир,
И, суетный кружись при блеске ложном
Мильонов свеч и лучезарных ламп,
Когда, следя мгновений бесконечность,
Мой верный стих, мой пяти стопный ямб
Минувший год проталкивает в вечность. Скорей, скорей! — настал последний час —
И к выходу ему открыты двери.
Иди, злой год. Ты много взял у нас,
Ты нас обрёк на тяжкие потери…
Умолк, угас наш выспренний певец.
И музами и славою избранной;
Его уж нет — торжественный венец
Упал на гроб с главы его венчанной. Угас и он, кто сыпал нам цветы
Блестящего, роскошного рассказа
И Терека и браного Кавказа
Передавал заветные черты.
Ещё певца маститого не стало,
Ещё почил возлюбленный поэт,
Чьё пенье нам с первоначальных лет
Игривое и сладкое звучало…
Умолк металл осиротелых лир.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Суровый год! Твой кончен ход унылый;
Последний твой уже исходит час;
Скажи, ужель поэта в мир могилы
Могучего переселив от нас,
Земле взамен ты не дал поселенца,
Руками муз повитого? Ужель
Ни одного ты чудного младенца
Не положил в земную колыбель? Да и взойдёт он! Таинственных велений
Могуществом, быть может, уж влеком,
В сей миг с грудным родимой молоком
Он пьёт струи грядущих вдохновений,
И некогда зиждительным огнём
Наш сонный мир он потрясёт и двигнет,
И песнь его у гроба нас настигнет,
И весело в могилу мы сойдём…
Я вижу рощу. Божий храм
В древесной чаще скрыт глубоко.
Из моря зелени высоко
Крест яркий выдвинут; к стенам
Кусты прижались; рдеют розы;
Под алтарем кипят, журча,
Неиссякающие слезы
Животворящего ключа.
Вблизи — могильный холм; два сумрачные древа
Над ним сплели таинственный покров:
Под тем холмом почила дева —
Твоя, о юноша, любовь.
Твоей здесь милой прах. В цветах ее могила.
Быть может, стебли сих цветов
Идут из сердца, где любовь
Святые корни сохранила.
В живые чаши этих роз,
Как в ароматные слезницы,
И на закате дня, и с выходом денницы,
Заря хоронит тайну слез.
В возглавьи стройный тополь вырос
И в небо врезался стрелой,
Как мысль. А там, где звучный клирос
Великой храмины земной,
Залив в одежде светоносной
Гремит волною подутесной;
Кадят душистые цветы,
И пред часовнею с лампадой у иконы
Деревья гибкие творят свои поклоны,
И их сгущенные листы
Молитву шопотом читают. — Здесь, мечтатель,
Почившей вдовый обожатель,
Дай волю полную слезам!
Припав на холм сей скорбной грудью,
Доверься этому безлюдью
И этим кротким небесам:
Никто в глуши сей не увидит
Твоих заплаканных очей;
Никто насмешкой не обидит
Заветной горести твоей;
Никто холодным утешеньем
Или бездушным сожаленьем
Твоей тоски не оскорбит,
И ересь мнимого участья
На месте сем не осквернит
Святыню гордого несчастья.
Здесь слез не прячь: тут нет людей.
Один перед лицом природы
Дай чувству весь разгул свободы!
Упейся горестью своей!
Несчастлив ты, — но знай: судьбою
Иной безжалостней убит,
И на печаль твою порою
С невольной завистью глядит.
Твою невесту, в цвете века
Схватив, от мира увлекли
Объятья матери — земли,
Но не объятья человека.
Ее ты с миром уступил
Священной области могил,
Земле ты предал персть земную:
Стократ несчастлив, кто живую
Подругу сердца схоронил,
Когда, навек от взоров скрыта,
Она не в грудь земли зарыта,
А на земле к кому-нибудь
Случайно кинута на грудь.
Ночь. Сомкнувшееся тучи
Лунный лик заволокли.
Лёг по ветру дым летучий,
Миг — и вспыхнуло в дали!
Встало пурпурное знамя,
Искор высыпала рать,
И пошёл младенец — пламя
Вольным юношей гулять. Идёт и растёт он — красавец опасной!
Над хладной добычей он бурно восстал,
К ней жадною грудью прильнул сладострастно,
А кудри в воздушных кругах разметал;
Сверкают объятья, дымятся лобзанья…
Воитель природы, во мраке ночном,
На млеющих грудах роскошного зданья
Сияет победным любви торжеством.
Высоко он мечет живые изгибы,
Вздымается к тучам — в эфирный чертог;
Он обдал румянцем их тёмные глыбы;
Взгляните: он заревом небо зажёг! Царствуй, мощная стихия!
Раздирай покровы ночи!
Обнимай холодный мир!
Вейтесь, вихри огневые!
Упивайтесь ими, очи!
Длись, огня разгульный пир!
Ветер воет; пламя вьётся;
С треском рухнула громада;
Заклубился дым густой.
Диким грудь восторгом бьётся;
Предо мною вся прелесть ада,
Демон! ад прекрасен твой! Но буря стихает, и пламя слабеет;
Не заревом небо — зарёю алеет;
То пламя потухло, а огненный шар
С высока выводит свой вечный пожар. Что ж? — На месте, где картина
Так торжественна была,
Труп лишь зданья — исполина,
Хладный пепел и зола.
Рдела пурпуром сраженья
Ночь на празднике огня;
След печальный разрушенья
Озарён лучами дня.
В ночь пленялся я красою,
Пламень буйства твоего:
Днём я выкуплю слезою
Злость восторга моего! Слеза прокатилась, обсохли ресницы,
И взор устремился к пожару денницы,
К пожару светила — алмаза миров; —
Издавна следимый очами веков,
Являет он пламени дивные силы;
Земля на могилах воздвигла могилы,
А он, то открытый, то в облачной мгле,
Всё пышет, пылает и светит земле.
Невольно порою мечтателю мниться:
Он на небе блещет последней красою,
И вдруг, истощённый, замрёт, задымится,
И сирую землю осыплет золой!