Друг, для чего о породе моей меня вопрошаешь?
Листьям лесным племена человеков подобны. На землю
Ветер бросает увядшие листья; другие выводит
Лес, оживая с весной молодою. И люди подобно!
Племя одно настает — исчезает племя другое.
Бог в мир ее послал,
Себе на прославленье.
„Будь скорбным Провиденье!“
Создав ее, сказал:
„Кто, счастия лишен
Назвал его мечтою,
Да будет здесь тобою
С надеждой примирен“.
Угрюмый нелюдим,
Меня ты хочешь знать, я все и ничего!
Бываю видим я для взора твоего
В такую только пору,
Когда незрящему ничто не видно взору!
Я без лица, когда являюся с лицом;
Без слов, а говорю; кто слышит, тем не внятен;
Лишь тем, чей заперт слух, мой разговор понятен;
Творю из ничего, не будучи творцом;
Кажуся истинным, когда бываю ложным;
Все от могущества зависит моего,
В лесу скончалась львица.
Тотчас ко всем зверям повестка. Двор и знать
Стеклись последний долг покойнице отдать.
Усопшая царица
Лежала посреди пещеры на одре,
Покрытом кожею звериной;
В углу, на алтаре
Жгли ладан, и Потап с смиренной образиной —
Потап-мартышка, ваш знакомец, — в нос гнуся,
С запинкой, заунывным тоном,
О мучениках слова,
И честныя слова
Пусть повторятся снова.
Москва.
Типография Вильде, Малая Кисловка, собственный дом.
За морем далеким, в стране благодатной,
Там рыцарский замок роскошный стоял,
И рыцарь с семьею, богатый и знатный,
В том замке прекрасном подолгу живал.
Был-жил в свете Букильон
И поэт Жуковский!
Букильону снился сон
Про пожар Московский!
Видел также он во сне,
Что Профессор на коне
Ехал по Покровской.
Ай, жги!
Ехал по Покровской.
О ужасный! грозный сон!
О родина моя, Обурн благословенный!
Страна, где селянин, трудами утомленный,
Свой тягостный удел обильем услаждал,
Где ранний луч весны приятнее блистал,
Где лето медлило разлукою с полями!
Дубравы тихие с тенистыми главами!
О сени счастия, друзья весны моей, —
Ужель не возвращу блаженства оных дней,
Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,
Я миром почитал сей край уединенный!