Вся красота тебе доступна!
Тебе ясна ее звезда:
И в глубине мечты преступной,
И в безднах рабского труда.
Толпа безвестных, безымянных,
Покорно бивших о гранит,
Среди пустынь, как сон пространных,
Воздвигла чудо пирамид.
И ты вступаешь в сонмы черни,
Ее речами говоря,
И славишь труд, — да суеверней
Она приветствует царя.
25 ноября 1899
Чужда мне красота раскинутых степей,
Невнятен ропот океана.
Мне ближе улица с мерцаньем фонарей
Во мгле ненастного тумана.
Я не могу любить беспечное дитя,
Кто чарам отдается слепо.
Мой идеал! В любовь играешь ты шутя,
О, дочь порока иль вертепа!
И молча я смотрю на символы любви,
Не подходя к распятью.
Христос! Забудь меня, напрасно не зови,
Оставь меня проклятью!
29 ноября 1894
Твердят серебряные сени
О счастьи жизни для мечты,
О сладком бытии растений
В убранстве зимней красоты.
Но я не внемлю, не приемлю
Их мерный шепот, белый зов.
Люблю воскреснувшую землю
И кровь растоптанных цветов!
Нет, нет, не надо мертвой неги
В лучах прельстительной луны!
Вставайте, мощные побеги,
На пире огненной весны!
Я буду сам как стебель явлен,
Омою в зное венчик свой
И лягу, сломан и раздавлен,
До первой вьюги снеговой!
Как царство белого снега,
Моя душа холодна.
Какая странная нега
В мире холодного сна!
Как царство белого снега,
Моя душа холодна.
Проходят бледные тени,
Подобны чарам волхва,
Звучат и клятвы, и пени,
Любви и победы слова…
Проходят бледные тени,
Подобные чарам волхва.
А я всегда, неизменно,
Молюсь неземной красоте;
Я чужд тревогам вселенной,
Отдавшись холодной мечте.
Отдавшись мечте — неизменно
Я молюсь неземной красоте.
23 марта 1896
Один ее взгляд ярче тысячи звезд!
Небесный, алмазный, сверкающий крест, —
Один ее взгляд выше тысячи звезд!
Я встретил на миг лишь один ее взгляд, —
Алмазные отсветы так не горят…
Я встретил на миг один ее взгляд.
О, что за вопросы виделись в нем!
Я смутно померк в венце золотом…
О, что за вопросы виделись в нем!
Умрите, умрите, слова и мечты, — красоты
Что может вся мудрость пред сном красоты?
Умрите, умрите, слова и мечты!
Все краски радуги — небесные цвета,
Все трепеты весны — земная красота,
Все чары помыслов — познанье и мечта, —
Вас, пламенно дрожа, я восприемлю снова,
Чтоб выразить ваш блеск, ищу упорно слова,
Вас прославлять и чтить душа всегда готова!
Земля! поэт — твой раб! земля! он — твой король!
Пади к его ногам! пасть пред тобой позволь!
Твой каждый образ — свят! пою восторг и боль!
Пусть радость высшая пройдет горнило муки,
Пусть через вопль и стон в аккорд сольются звуки,
Пусть миг свидания венчает дни разлуки!
Всe краски радуги — небесные цвета,
Все образы весны — земная красота,
Все чары помыслов — всё, всё прославь, Мечта!
Они пленительны и нежны,
Они изысканно-небрежны,
То гармонически размерны,
То соблазнительно неверны,
Всегда законченны и цельны,
Неизмеримо-нераздельны,
И завершенность линий их
Звучит, как полнопевный стих.
От грозных и огромных пифов
До тонких, выточенных скифов,
Амфоры, лекифи, фиалы,
Арибаллы и самый малый
Каликий, все — живое чудо:
В чертах разбитого сосуда,
Загадку смерти разреша,
Таится некая душа!
Как исхищренны их узоры,
Ласкающие сладко взоры:
В запутанности линий гнутых,
То разомкнутых, то сомкнутых,
Как много жизни претворенной, —
Пресыщенной и утомленной
Холодным строем красоты,
В исканьях новой остроты!
И вот, причудливо согнуты,
Выводят щупальцами спруты
По стенкам нежные спирали;
Плывут дельфины на бокале,
И безобразны и прекрасны;
И стебель, странно-сладострастный, —
Па что-то грешное намек, —
Сгибает девственный цветок.
На черном поле звезды — рдяны,
Горят, как маленькие раны,
А фон лазурный иль червленый
Взрезают черные фестоны;
Глазам и сладостно и больно,
И мысль прикована невольно
К созданиям чужой мечты,
Горящим светом красоты.
Глубокий мрак тысячелетий
Расходится при этом свете!
И пусть преданья мира — немы!
Как стих божественной поэмы,
Как вечно ценные алмазы,
Гласят раздробленные вазы,
Что их творец, хотя б на миг,
Все тайны вечности постиг!
(Посвящено Софье Владимировне Веневитиновой)На небе все цветы прекрасны,
Все мило светят над землей,
Все дышат горней красотой.
Люблю я цвет лазури ясный:
Он часто томностью пленял
Мои задумчивые вежды
И в сердце робкое вливал
Отрадный луч благой надежды;
Люблю, люблю я цвет лупы,
Когда она в полях эфира
С дарами сладостного мира
Плывет как ангел тишины;
Люблю цвет радуги прозрачной, —
Но из цветов любимый мой
Есть цвет денницы молодой:
В сем цвете, как в одежде брачной,
Сияет утром небосклон;
Он цвет невинности счастливой,
Он чист, как девы взор стыдливой,
И ясен, как младенца сон.Когда и страх и рой веселий —Все было чуждо для тебя
В пределах тесной колыбели;
Посланник неба, возлюбя
Младенца милую беспечность,
Тебя лелеял в тишине;
Ты почивала, но во сне,
Душой разгадывая вечность,
Встречала ясную мечту
Улыбкой милою, прелестной…
Что сорвало улыбку ту,
Что зрела ты — мне неизвестно;
Но твой хранитель — гость небесной
Взмахнул таинственным крылом, —
И тень ночная пробежала,
На небосклоне заиграла
Денница пурпурным огнем,
И луч румяного рассвета
Твои ланиты озарил.
С тех пор он вдвое стал мне мил,
Сей луч румяного рассвета.
Храни его… не даром он
На девственных щеках возжен;
Не отблеск красоты напрасной,
Нет! он печать минуты ясной,
Залог он тайный, неземной.
На небе все цветы прекрасны,
Все дышат горней красотой;
Но меж цветов есть цвет святой
То цвет денницы молодой.
Неужели это была ты —
В сером платье
Робкая девочка на площадке вагона —
Моя невеста!
Помню, как оба тонули мы в первом объятьи,
Жестоком до стона,
Были безумны и святы мечты.
Пели удары колес.
Вереницы берез,
Качаясь, глядели в окно,
Вечер осенний померк незаметно, и на небе было темно.
В поздний безмолвный час
Я сидел одиноко.
Странно дрожал за стеклом раздражающий газ.
Думы дрожали, как газ, раздражающе тоже.
Я жаждал упрека.
О, если б предстал мне таинственный Кто-то
И тайну открыл мне пророческой, внутренней дрожи,
Чего я боюсь в этот поздний обманчивый час.
О, если б предстал мне таинственный Кто-то
И властно позвал бы меня для отчета.
Что женщина?
— Мать, принявшая в лоно, —
Чтобы длить бесконечно преемственность сил.
Вы пестры, миражи бытия: рождений, падений, могил
— Женщина — некий сосуд драгоценный,
Тайну таящий во мгле сокровенной.
Женщина — путь до глубин божества.
Женщина — мир естества,
Его золотая корона.
Свята, свята ее жизнь, дающее лоно.
Но мы?
В нас не все ли — стремленье вовне, из предела?
Разве не мы
Природу наполнили звуками слова?
В дымной пропасти тьмы,
Где дышит и движется тело.
Нам разве не душно?
Мы жаждем иного,
В вечном стремленьи идем и идем до предела,
Кажется, близки мы к области звездной.
Миг — и повиснем в полете над бездной,
Вдруг снова, влеченью земному послушны,
Падаем в душные пропасти тьмы.
А есть красота.
В звуках, в красках, в линиях, в теле,
В обнаженности женственной.
Жажда ее не в одной крови разлита,
Это не жажда веселий.
Ее поток благоденственный
В тайных глубинах шумит,
Струя его сладко чиста,
Он вечной божественной влагой поит.
Да, есть на земле красота.
Или мы крылья у птицы?
И нам суждено
Метаться к гробнице от старой гробницы?
И нам суждено
Только взаимным усильем весь путь побороть?
Только вдвоем долететь до свержения уз?
Церковь венчает как святость союз
Двух осужденных сердец.
— Примем ли мы, как тяжелое бремя, венец?
Да, людям дано только вдвоем этот путь побороть.
Слава тебе, освященная плоть!
Ночь незаметно погасла, и свет набегал на окно.
Я сидел одиноко.
Дрожал за стеклом замирающий газ.
Был светлым и утренним час,
И город вечерний остался далеко.
Я знаю.
Я в зеркале видел всю душу мою,
Все, чему верю, и все, что люблю.
Там нет проклятья.
Как теплым волнам, я отдамся душистому маю,
Пусть будут безумны и святы мечты,
Робкая девушка в сереньком платье,
Да, это ты,
Моя невеста.
4 марта 1902
Я в море не искал таинственных Утопий,
И в страны звезд иных не плавал, как Бальмонт,
Но я любил блуждать по маленькой Европе,
И всех ее морей я видел горизонт.
Меж гор, где веет дух красавицы Тамары,
Я, юноша, топтал бессмертные снега;
И сладостно впивал таврические чары,
Целуя — Пушкиным святые берега!
Как Вяземский, и я принес поклон Олаю,
И взморья Рижского я исходил пески;
И милой Эдды край я знаю, — грустно знаю;
Его гранитам я доверил песнь тоски.
Глазами жадными я всматривался долго
В живую красоту моей родной земли;
Зеркальным озером меня ласкала Волга,
Взнося — приют былых — Жигули.
Страна Вергилия была желанна взорам:
В Помпеи я вступал, как странник в отчий дом,
Был снова римлянин, сходя на римский форум,
Венецианский сон шептал мне о былом.
И Альпы, что давно от лести лицемерной
Устали, — мне свой блеск открыли в час зари:
Я видел их в венцах, я видел — с высей Берна —
Их, грустно меркнущих, как «падшие цари».
Как вестник от друзей, пришел я в Пиренеи,
И был понятен им мой северный язык;
А я рукоплескал, когда, с огнем у шеи,
На блещущий клинок бросался тупо бык.
Качаясь на волнах, я Эльбы призрак серый
Высматривал, тобой весь полн, Наполеон, —
И, белой полночью скользя в тиши сквозь шхеры,
Я зовам викингов внимал сквозь легкий сон;
Громады пенные Атлантика надменно
Бросала предо мной на груди смуглых скал;
Но был так сладостен поющий неизменно
Над тихим Мэларом чужих наяд хорал…
На плоском берегу Голландии суровой
Я наблюдал прилив, борьбу воды и дюн…
И в тихих городах меня встречали снова
Гальс — вечный весельчак, Рембрандт — седой вещун.
Я слушал шум живой, крутящийся в Париже,
Я полюбил его и гул, и блеск огней,
Я забывал моря, и мне казались ближе
Твои, о Лувр,
Но в мирном Дрездене и в Мюнхене спесивом
Я снова жил отрадной тишиной,
И в Кельне был мой дух в предчувствии счастливом,
Когда Рейн катился предо мной.
Я помню простоту сурового Стефана,
Стокгольм — озерных вод и «тихий» Амстердам,
И «Сеn» ‘у в глубине Милана,
И вставший в темноте Кемпера гордый храм.
О, мною помнятся — мной не забыты виды:
Затихший Нюнесгейм! торжественный Кемпер!
Далекий Каркасон! пленительное Лидо!..
Я — жрец всех алтарей, служитель многих вер!
Европа старая, вместившая так много
Разнообразия, величий, красоты!
Храм множества богов, храм нынешнего бога,
Пока земля жива, нет, не исчезнешь ты!
И пусть твои дворцы низвергнутся в пучины
Седой Атлантики, как Город Шумных Вод, —
Из глуби долетит твой зов, твой зов единый,
В тысячелетия твой голос перейдет.
Народам Азии, и вам, сынам Востока,
И новым племенам Австралии и двух
Америк, — светишь ты, немеркнущее око,
Горишь ты, в старости не усыпленный дух!
И я, твой меньший сын, и я, твой гость незваный.
Я счастлив, что тебя в святыне видел я,
Пусть крепнут, пусть цветут твои святые страны
Во имя общего блаженства бытия!