Клавина смолоду сияла красотою,
И многих молодцов она пленила тою,
Но как уже прошел сей век ея златой,
Она и в старости была всё в мысли той,
И что во младости хорошею казалась,
И, сморщася, всегда такою ж называлась,
За что ж ее никто хорошей не зовет?
И Нов-Город уж стар, а Новгород слывет.
Красоту на вашу смотря, распалился я, ей-ей!
<Ах>, изволь меня избавить ты от страсти тем моей!
Бровь твоя меня пронзила, голос кровь <мою> зажег,
Мучишь ты меня, Климена, и стрелою сшибла с ног.Видеть мне тебя есть драго,
О богиня всей любви!
Только то мне есть не благо,
Что живешь в моей крови.Или ты меня, спесиха слатенька, любезный свет,
Завсегда так презираешь, о, увы, моих злых бед!
Хоть, Климена, исподтиха покажи мне склонный вид
И не делай больше сердцу преобидных ты обид! Не теряй свою тем младость,
Приклони ко мне себя,
Мысль моя увидит сладость,
Буду жить, ся не губя.
Не трать, красавица, ты времени напрасно,
Любися; без любви всё в свете суеты,
Жалей и не теряй прелестной красоты,
Чтоб больше не тужить, что век прошел несчастно.
Любися в младости, доколе сердце страстно:
Как младость пролетит, ты будешь уж не ты.
Плети себе венки, покамест есть цветы,
Гуляй в садах весной, а осенью ненастно.
Взгляни когда, взгляни на розовый цветок,
Тогда когда уже завял ея листок:
И красота твоя, подобно ей, завянет.
Не трать своих ты дней, доколь ты нестара,
И знай, что на тебя никто тогда не взглянет,
Когда, как розы сей, пройдет твоя пора.
Стражду влюбившись, красота твоя
Мое сердцо верно
Мучит безмерно;
Вся распалилась, вся душа моя,
Ты приятней всех моим глазам,
Ты лиш едина вспламенить могла
Твердо сердце, кое ты зажгла,
Лиш увидел, в тот же час влюбился,
Вечно с вольностью своей простился,
И искал тебя по всем местам.Стали знакомы все твои следы,
Что в тебе ни было
Все мне стало мило,
Как я искал за щастие беды,
Мнил, что твою склонность получил,
Знать в злополучный час в первой вздохнул,
Твой приятный взгляд мя обманул,
Для того лишь любовь умножала,
Чтобы силу красоты узнала,
Как ты можеть привлечи любить.Слышь мою речь, ты где теперь ни есть,
Я напоминаю,
Что тобой страдаю,
Слыши, есть ли внемлешь, правда то не лесть,
Я тобой единой скорбь терплю.
Нет на свете ктобы мной владель,
И кого бы я любить хотел,
Я не буду пленен век иною,
Сжалься, сжалься за любовь со мною,
Молви мне, и я тебя люблю.
Светило гордое, всего питатель мира,
Блистающее к нам с небесной высоты!
О, если бы взыграть могла моя мне лира
Твои достойно красоты! Но трудно на лицо твое воззрети оку;
Трудняе нам еще постигнути тебя;
Погружено творцом ты в бездну преглубоку,
Во мраке зря густом себя.Вострепетала тьма, лишь только луч пустился,
Лишь только в вышине подвигнулся с небес,
Горящею стрелой дом смертных осветился,
И мрак перед тобой исчез.О солнце, ты — живот и красота природы,
Источник вечности и образ божества!
Тобой жива земля, жив воздух, живы воды,
Душа времен и вещества! Чистейший бурный огнь, лампада перед вечным,
Пылающе пред ним из темноты густой,
Волнующаяся стремленьем быстротечным,
Висяща в широте пустой! Тобою всякое дыханье ликовствует,
Встречает радостно лицо твое вся тварь,
Пришествие твое вседневно торжествует;
Небесных тел ты — вождь и царь! Объемля взором всю пространную державу,
Вовеки бодро бдя, не дремля николи,
Великолепствуя, вещаешь божью славу,
Хваля творца по всей земли.
Уже ушли от нас играние и смехи.
Предай минувшие забвению утехи!
Дай власть свирепствовать жестоким временам!
Воспоминание часов веселых нам,
Часов, которые тобой меня прельщали
И красотой твоей все чувства восхищали,
В глубокой горести сугубит муки те,
Которы ты нашла в несчастной красоте.
Пусть будет лишь моя душа обремененна
И жизнь на вечные печали осужденна;
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
О, в заблуждении безумное желанье!
Когда скончается тех дней воспоминанье
И простудит твою пылающую кровь,
Где денется тогда твоя ко мне любовь?
Но что мне помощи, что ты о мне вздыхаешь
И дни прошедшие со плачем вспоминаешь?
В претемном бедствии какую мысль приять?
Чего несчастному в смущении желать?
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя вооружились,
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль в неисцелимой ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной в корабль пресильно бьют
И воду с пеной, злясь, в него из бездны льют.
Терпи, о сердце, днесь болезнь неисцеленну!
Сноси, моя душа, судьбину непременну!
Теките из очей, потоки горьких слез!
Все наши радости сердитый рок унес.
Вздыхай о мне, вздыхай, возлюбленная, ныне;
Но, ах! покорствуя случаям и судьбине,
Всегдашнюю тоску, как можешь, умеряй
И в сокрушении надежды не теряй!
Претерпевай тоску, напасть и время скучно:
Мы либо и опять жить будем неразлучно.
Смягчись, жестокий рок, стенанье сократи
И взяты радости несчастным возврати!
1Благословен творец вселенны,
Которым днесь я ополчен!
Се руки ныне вознесенны,
И дух к победе устремлен:
Вся мысль к тебе надежду правит;
Твоя рука меня прославит.2Защитник слабыя сей груди,
Невидимой своей рукой!
Тобой почтут мои мя люди,
Подверженны под скипетр мой.
Правитель бесконечна века!
Кого Ты помнишь! человека.3Его днесь век, как тень преходит:
Все дни его есть суета.
Как ветер пыль в ничто преводит,
Так гибнет наша красота.
Кого Ты, Творче, вспоминаешь!
Какой Ты прах днесь прославляешь! 4О Боже! рцы местам небесным,
Где Твой божественный престол,
Превыше звезд верьхам безвесным,
Да преклонятся в низкий дол;
Спустись: да долы освятятся;
Коснись горам, и воздымятся.5Да св_е_ркнут молни, гром Твой грянет,
И взыдет вихрь из земных недр;
Рази врага, и не восстанет;
Пронзи огнем ревущий ветр;
Смяти его, пустивши стрелы,
И дай покой в мои пределы.6Простри с небес Свою зеницу,
Избавь мя от врагов моих;
Подай мне крепкую десницу,
Изми мя от сынов чужих:
Разрушь бунтующи народы,
И станут брань творящи воды.7Не приклони к их ухо слову:
Дела их гнусны пред Тобой.
Я воспою Тебе песнь нову,
Взнесу до облак голос мой
И восхвалю Тя песнью шумной
В моей Псалтире многострунной, 8Дающу области, державу
И царский на главу венец,
Царем спасение и славу,
Премудрый всех судеб Творец!
Ты грозного меча спасаешь,
Даешь победы, низлагаешь.9Как грозд, росою напоенный,
Сыны их в юности своей;
И дщери их преукрашенны,
Подобьем красоты церьквей:
Богаты, славны, благородны;
Стада овец их многоплодны, 10Волны в лугах благоуханных,
Во множестве сладчайших трав,
Спокоясь от трудов, им данных,
И весь их скот пасомый здрав:
Нет вопля, слез, и нет печали,
Которы б их не миновали.11О! вы, счастливые народы,
Имущи таковую часть!
Послушны вам земля и воды,
Над всем, что зрите, ваша власть,
Живущие ж по Творчей воле
Еще стократ счастливы боле.
Тронула девушку любовная зараза:
Она под ветвием развесистаго вяза,
На мягкой мураве сидяща на лугу,
Вещает на крутом у речки берегу:
Струи потоков сих долину орошают,
И вод журчанием пастушек утешают:
Сих множат мест они на пастве красоту;
Но уже тепер имею жизнь не ту,
В которой я, пася овец увеселялась,
Когда любовь еще мне в сердце не вселялась.
Но дни спокойныя не вечно ль я гублю!
Не знаю я мила ль тому, ково люблю,
Куда мой путь лежит, к добру или ко худу,
Не знаю, буду ль я мила или не буду.
Востала и сняла со головы венок,
И бросила она ево на водный токь,
А видя то, что он в воде пред нею тонеть,
Тонул и потонулъ; она то видя стонеть.
Андроник мя любить не будеть никогда;
Но прежде высохнет сея реки вода,
Ахъ! Нежель из ево когда я выйду плена:
Вода не высохнетъ; изсохнет Доримена.
Ты страсть любовная толико мне вредна,
Колико ты в сии мне стала дни чудна.
О коем пастухе вздыхаю и стонаю,
О том, он любит ли меня ил нет, не знаю:
А кто меня любя весь разумь свой затьмил,
Тот сколько ни пригож, однако мне не мил.
Сенной косе цветы прибытка не приносятъ;
Траву, а не цветы к зиме на сено косятъ;
Хотя в очах они и больше хороши:
А мне возлюбленный миляе стал души:
И сколько мне он мил, толико и прекрасен.
Безвестен мой мне рок и от того ужасен.
Когда Андроника любовь не заразитъ;
Так страсть моя меня в пучине погрузит.
Смущается она, но время ей незлобно;
Андроник став ей миль, ее любил подобно.
День жарок, кровь ея любовью зазжена;
Разделась девушка, купается она;
Прохладная вода ей тело охлаждаетъ;
Но жаркия любви вода не побеждает.
Андроник в етот час на берег сей пришел:
Сокровише свое незапно тут нашел.
До сих пастушка дней всегда ево чужалась;
Так будучи нага пастушка испужалась.
Не льзя при нем ийти за платьем на травы:
И окунулася до самой головы.
Андроник отошел, но он не удалился,
И межь кустов в близи Андроник притаился:
Пастушки на брегу он видит наготу,
Взирает на ея прелестну красоту,
И распаляется: а как она оделась,
Подшел Андроник к ней: А доримена рделась.
Не зрел я прелести толикой ни коли,
Какую зрел теперь в воде и на земли:
На суше на водах красы такой не зрится:
И наготу твою зря кто не разгорится?
В сей час я зрел тебя — — не льзя не закипеть,
Я больше не могу прекрасная терпеть,
И утаить любви: тобой она зазженна.
Я буду щастлива иль буду пораженна.
Умру, когда слова пастушка погублю!
Живи, люби меня как я тебя люблю!
БЕРНАР ФОНТЕНЕЛЬПредвестницы зари, еще молчали птицы,
В полях покой, не знать горящей колесницы,
Когда встает Эраст и мнит, коль он встает,
Что солнце уж лугам Фетида отдает.
Бежит открыть окно и на небо взирает,
Но светозарных в нем красот не обретает,
Ни бледной светлости сияющей луны.
Едва выходит мать любви из глубины.
Эраст озлобился, во мраке зря зеленость,
И сердится на ночь и на дневную леность.
Как в сумерки стада с лугов сойдут долой,
Ириса, проводив овец своих домой,
Средь рощи говорить с ним нечто обещалась,
И для того та ночь ему длинна казалась.
Вот для чего раскрыт его несонный взор,
Доколь не осветил луч дни высоких гор.
Пошел из шалаша. Титира возглашает.
Эрастову Титир скотину сохраняет
От времени того, как он вздыхати стал:
Когда б скот пас он сам, то б скот его пропал.
«Ты спишь еще, ты спишь, — с досадою вещает, —
Ты спишь, а день уже прекрасный наступает.
Ступай и в дол туда скотину погони!»
Он мнил, гоня его, гнать ночь, желая дни,
А день еще далек и самому быть мнится,
Еще повсюду мрак, но пастуху не спится,
Предолгий солнца бег, как выйдет день из вод,
До вечера себе он ставит в целый год
И тако меряет ток солнечный глазами.
Над сими луч его рождается горами,
Неспешно шествует как в небо, так с небес
И спустится потом за дальний тамо лес.
Какая долгота! Когда того дождется!
Он меряет сей путь, а меря, только рвется.
Скрывается от глаз его ночная тень,
Отходит тишина, пришел желанный день.
Но беспокойство, чем Эраст себя тревожил,
Еще стократнее желанный день умножил.
Нетерпеливыми желаньями его
Во все скучала мысль минуты дни сего,
И, чтобы как-нибудь горячность утолити,
Хотел любезную от мысли удалити.
То в стаде, то в саду что делать начинал.
То стриг овец, то где деревья подчищал.
Всё тщетно; в памяти Ириса непрестанно,
Всё вечер тот в уме и счастье обещанно.
Нет помощи ни в чем, он сердцу власть дает,
Оставив скот и сад, свирель свою берет,
Котора жар его всечасно возглашает.
Он красоту своей любезной воспевает,
Неосторожности любовника в любви!
Он множит только тем паление в крови.
День долог: беспокойств его нельзя исчислить,
Что ж делать? что ему тогда иное мыслить?
Лишь солнце начало спускаться за леса
И стали изменять цвет ясны небеса,
Эраст спешит к леску, спешит в средину рощи,
Мня, что туда придет Ириса прежде нощи.
Страшится; пастуха мысль новая мятет:
«Ну, если, — думает, — Ириса мне солжет!»
Приходит и она. Еще не очень поздно,
Весь страх его прошел, скончалось время грозно.
Пришла и делает еще пред ним притвор,
Пришествия ея незапность кажет взор.
С ней множество любвей в то место собралося:
Известие по всем странам к ним разнеслося,
Что будет сходбище пастушке в роще той.
Одни, подвигнуты приятством, красотой,
Скрываются между кустов и древ сплетенных
Внять речь любовников, толь жарко распаленных.
Другие, крояся, не слыша их речей,
С ветвей их тайну речь внимали из очей.
Тогда любовники без всякия помехи
Тут сладость чувствуют цитерския утехи
И в восхищении в любовных сих местах
Играют нежностью в растаянных сердцах.
Любились тут; простясь, и пуще возлюбились.
Но как они тогда друг с другом разлучились,
Ей мнилось, жар ея излишно речь яснил,
А он мнил, что еще неясно говорил.
Дельфира некогда подружке открывала,
С которой в дружестве Дельфира пребывала,
Все таинство души и сердца сильну страсть,
Которая над ней любви вручила власть:
Ты так как я млада, в одни со мною леты;
Но я не отреклась твои принять советы,
Когда мои глаза здесь Дафнис обольстиль,
И взоры на себя Дельфиры обратил:
Чтоб мне, когда хочу любви сопротивляться,
Присутствия ево конечно удаляться.
Покинь сии места, ты то твердила мне,
И скоро отходи к другой отсель стране.
Я в тот же день с тобой при вечере простилась
И с плачем с сих лугов к другим местам пустилась.
Во всю грустила ночь, минуты не спала:
Какое множество я слез тогда лила!
Предвестница лучей багряность изводила,
И во своей красе на небо восходила:
Означились цветы по зелени лугов,
И реки хрусталем между своих брегов.
Воспели нимфы песнь, приятняй всякой лиры:
Стал слышать птичий глас и веяли зефиры:
Я место таково к убежищу взяла
Что кажется ево природа избрала,
Дабы свои явить сокровищи все разом,
И можно б было вдруг окинути их глазом.
Но все те ахъ! места, все оны красоты,
Сии древа, сии струи, сии цветы,
Источники, ключи, и все, что тут ни было
Без Дафниса, мой светь, казалося не мило.
И вместо чтоб привесть к покою смутный дух,
Твердило: ахъ! Когда б был здесь, был твой пастухъ!
Пустыня бы сия тебе здесь рай являла!
В сих рощахь, ты бы с ним по вечерам гуляла.
Там, ходя б купно с ним цветы себе рвала,
И из своих бы рук пучок ему дала.
В пещерах бы сих с ним в полудни пребывала:
И ягод бы набрав ему их есть давала.
Нет туть отрады мне, пошла со стадом в лес,
И погнала овец под тень густых древесъ;
Уже светило дня на высоте стояло,
И раскаленными лучами к нам сияло.
Увы! Но и туда без пользы я пришла;
Такую же я мысль и там себе нашла:
Мне Дафниса леса представили подобно.
Так место мне и то к покою не способно:
Я видела ево в рукях имуща лукь,
И стрелы высоко из Дафнисовых рук,
От Дафниса летят от древа к древу птицы,
За Дафнисом бегут три красныя девицы,
Казалося он там Аминту изловлял,
Флоризу дудочкой своей увеселяль,
С Ирисою от них между кустов скрывался,
А мой от ревности дух томный разрывался.
От страсти я к нему в младенчестве была,
И баснь из ничево в уме себе сплела;
Их только Красота была тому причиной;
Хоть не был он прельщен из них и ни едино:
Мне сей печальный день так долог был как год,
Как топит быстрый ток брега струями вод,
Так я любовию топяся огорчалась;
Ни на единый миг любовь не отлучалась:
В последок страсть моя мой ум превозмогла:
Жестокая любовь и кровь и сердце жгла;
Послала страсть меня страдающу оттоле.
Узрев я Дафниса пришед на ето поле,
Когда в сих он водах своих овец поил,
И в песне жалобной, любови не таил:
Я с стадом при брегах реки остановилась,
Поила скот, сама в речных потоках мылась.
Не жажда на уме скота в тот час была,
Не пыль меня лицо омыти завела;
Я шла туда, хотя должна была и рдеться,
Чтоб тут на пастуха дово.льно наглядеться.
Где, спрашивал пастух, была Дельфира ты,
Ахъ! Где ты целый день скрывала красоты.
Все наши без тебя луга осиротели,
И птички рощей сих уже печально пели:
А мне казалося, когда Дельфиры нет,
Что солнце от очей моих скрывает свет.
Что было отвечать! Я слыша то молчала,
И кроя жар любви ему не отвечала,
Стыднея слушая любовничьи слова:
Меня пересмеет, мне мнилось и трава;
Струи источниковь, деревья и кусточки
Пушистыя цветы и маленьки цветочки.
Познавь мою любовь, пастух смеляе сталь,
И руки в руки взяв Дельфиру целовал.
Из дафнисовых рук, я руки вырывала;
Однако и ево подобно целовала.
Ревнуеть и пастух, ревнует и пастушка:
Пастушка мнит, мила ему ея подружка:
А он с которым он во дружбе пребывал,
Ко пастуху тому подобно ревновал.
На воздыханья страсть переменила смехи,
И на стенания любовныя утехи.
К Мартезии Филандрь не ходить во шалаш:
Тоскует он, а ей тоска равна и та ж.
Клеон и Зелия совсем того не знают,
Что горько их они невинностью стонают,
И видя что текут не прежния их дни,
Мнять только то о них: поспорились они.
Мартезия на брег скотины не гоняет.
То Зелия ея подружка исполняет.
Страдает ревностью пастушка сей вотще;
Но мучится Филандр и более еще.
Ни он и ни она друг к другу не подходят,
И больше уж ни в чем забавы не находят:
Лишилксь радостей и всех любовных нег,
Как рощи красоты, когда их кроет снег.
И как под крышкой льда ток водный не крутится,
И без журчания под бременем катится,
Катятся так их дни под бременем тоски;
Где был зеленый луг, им сохлы тут пески.
Всяк день она и он во ревности тоскуют:
И зяблицы поя кукушкою кукуют:
Щегленка и чижа ни с коих нет сторон,
И видят лиш они толпы сорок, воронь:
Кричить на древе грачь, сова с сычемь летает.
Мегера на лугах прекрасных обитает.
Уже спустился Феб во волны глубоко,
Сестра ево взошла на небо высоко,
Мартезия с одра вскочивша резко рыщет,
Бежит ко Зелии, Филандра тамо ищетъ;
Но как она в шалаш ко Зелии зашла,
Клеона тамо с ней во шалаше нашла:
Клеона Зелия целуя миловала.
Начто я Зелию, начто подозреьала!
И каяся она винится перед ней.
А Зелия стыдясь незапной гостьи сей:
С досадой говорить: минуту чрезвычайну
Внесла ты в мой шалаш и зришь мою ты тайну;
Когда ж увидела ты ето; скромна будь.
Ты друг мой, так ты все что видела забудь.
Пастушка дружески с подружкой разлучилась,
Но чужду зря любовь своей разгорячилась.
Как солнца лучь горит, пылает он и зжет,
И в полдни красоты девицы не брежет,
Подобно жар любви и женщин освещает,
И без изъятия их мысли восхищает.
Какая девушка скрепиться возмогла,
Чтоб сердца ей любовь зажечь не возмогла?
И естьли страсти сей котора ненавидитъ;
И образ действия любовнаго увидитъ;
Вздрогнет и получит любовный жар она.
От солнца тако свет заимствует луна.
Мартезия их зрев в востоке нежном тлеет,
Подобно мурава в Июле едак плеет.
Пгостився с Зелией отходит от нея,
И думает она: кровь вся кипит моя:
Сей сладости уж я дней десять не вкушала,
Ниже такой себя я мыслью утешала.
Но умерщвленный мой дух ныне паки жив:
Так весел ко брегам гонимый к ним приплыв:
И кажется ему, брег етот зеленяе:
Подобно и во мне любовный жар сильняе.
К любовнику идет и чает: он храпит,
Но лежа он в одре томится и не спит:
Толпятся рыбы так во неводе безводном,
Олени во лесу густом и непроходном.
Он все мучения их сколько есть терпел:
Узрел Мартезию, узрев оторопелъ;
Без сей пастушки он дни века ненавидит,
И кажется ему: во сне он ето видить.
Не сетуй ты Филандръ! А я тебе скажу,
Что мы дурачимся и ето докажу:
И расказала все о Зелии, Клеоне.
Восторжен радостью пастух сей бывший в стоне,
С обеихь тамо стран усилилась любовь:
История к тому, Клеона, жгла имь кровь:
Их жгло и то, что их любовью дни горчились.
Они как огненно железо горячились.
Заира и Фатима.Фатима.Не ожидала я, чтоб здешня града стены,
Во мнениях твоих соделали премены.
Какая лестна мысль, какой щастливой рок,
Дав радости тебе, пресекли слезный токъ?
Спокойствии души твое приятство множат,
Печали красоты твоей уж не тревожат.
Не обращаеш ты к драгим местам очей,
В которы проводить сулил Француз нас сей.
Ты мне не говориш о той стране прекрасной,
Где чищенный народ красавицам подвласной,
Твоих достойну глаз, приносит жертву им,
Где равны, не рабы, жены мужьям своим,
Воздержны не боясь, свободны не бесчинно,
Не страхом, честностью ведут свой век безвинно.
Иль ты не чувствуеш в неволе больше мукъ?
Или Султанов дом, тьму строгостей и скук,
Со именем рабы, ты ныне возлюбила,
И Сенским берегам Солиму предпочтила? Заира.Могуль того желать, чево не знаю я.
На Иордановых водах вся часть моя.
От самых лет младых в сем доме заключенна,
Уединение терпеть я приученна.
Живущей мне в плену, в Султановой стране,
Остаток всей земли и в мысль не входит мне,
Моя надежда быть подвластной Оросману:
Я знаю лиш ево, и света знать не стану:
Все протчее мне сон.Фатима.Так ты могла забыть,
Что слово дал Француз, нам узы разрешить,
Великодушием и дружбой укрепленный,
И в смельстве похвалой от нас превознесенный.
Какую славу он в сражениях имел,
Как, к бедству нам, Дамаск оружием гремелъ?
И побежденному Султан ему дивился:
Пустил ево. Не мнит чтоб он не возвратился.
Он выкуп принесет за нас страны тоя;
Не тщетно ждем мы с ним свободы своея.
Иль думаеш что нам надежда только льстила? Заира.Посул ево великъ; но не велика сила.
Уж два года прошло, а он не возвращен:
Невольник вольностью своею был прельщен.
Хотя свобода быть казалась нам готова:
Но мнится по всему, что он не здержит слова.
Он десять пленников хотел освободить,
Иль сам себя опять в неволю возвратить,
Такой я ревности дивилася не мало,
Престанем ждать ево.Фатима.А естьли бы так стало?
Ну ежели когда он клятву сохранитъ;
Хотела ли бы ты… Заира.Не то уж предлежит,
Все пременилось… Фатима.Мне мысль твоя не внятна.Заира.Знай ты, что вся моя судьбина днесь превратна,
Хоть тайна скрыта быть Султанова должна;
Но серце я тебе открыть принуждена.
Три месяца как ты с плененными другими,
Не видима была глазами здесь моими:
В то время рок судил пресечь мои беды,
И сильной отвратить рукой их и следы.
Сей гордый Оросманъ….Фатима.Изрядно? Заира.Он войною
Разил насъ… ныне онъ… Фатима, страстен мною….
Ты закраснелася… не думай ты тово,
Чтоб снить я к подлости хотела для нево,
Прегордой нежности монаршей подчиненна,
Старялась быть в число наложниц я вмещенна:
Чтоб я в опасности и в поношенье шла,
И в кратком щастии напасти я нашла.
Та спесь которая жен честь остерегает,
Из серца моево, тверда, не убегает.
Не мысли чтобы я склонилася к тому:
Скоряе узы, казнь, и смерть восприиму.
Внемли ты, и дивись моей, Фатима, части:
Чистейшу жертву он моей приносит страсти.
Меж многих видов жен ни чей ему не мил.
Он взор свой на меня едину устремид.
Брак все их промыслы лукавыя смешаетъ;
Любовь, мне сердце дав, на трон мя возвышает.Фатима.За добродетели свои и красоты,
Я знаю то сама… достойна ты.
Благополучие пребудь весь век с тобою.
Я сс радостью хочу твоею быть рабою.Заира.Я тщуся равенством тебя увеселять,
Чтоб щастие свое с тобою разделять.Фатима.Лиш браку б небеса сему соизволяли!
И естьли б радости, которыя настали,
Которы иногда имеют звук пустой,
Во внутренной твоей оставили покой!
Не возмущаешся ль, и в сладкой ты надежде,
Что християнкою была Заира прежде?
С высокия горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался,
Он мягки муравы, играя, орошал;
Брега потоков сих кустарник украшал.
Клариса некогда с Милизой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей, —
Свидетелем мне он всей радости моей;
В него любовник мой скотину пригоняет
И мнимой красоте Кларисиной пеняет;
Здесь часто сетует, на сердце жар храня,
И жалобы свои приносит на меня;
Здесь имя им мое стенание вперяло,
И эхо здесь его стократно повторяло.
Не ведаешь ты, я колико весела:
Я вижу, что его я сердцу впрямь мила.
Селинте Палемон меня предпочитает,
И только лишь ко мне одной любовью тает.
Мне кажется, душа его ко мне верна:
И если так, так я, конечно, недурна.
Намнясь купаясь я в день тихия погоды,
Нарочно пристально смотрела в ясны воды;
Хотя казался мне мой образ и пригож,
Но чаю, что в воде еще не так хорош».
Милиза ничего на то не отвечала
И, слыша о любви, внимала и молчала.
Клариса говорит: «Гора сия виной,
Что мой возлюбленный увиделся со мной:
На месте сем моим пастух пронзился взглядом,
С горы сея сошед с своим блеящим стадом,
Коснулся жаром сим и сердца моего,
Где я влюбилася подобно и в него,
Когда я, сидячи в долине сей безблатной,
Взирала на места в пустыне сей приятной,
Как я еще любви не зрела и во сне,
Дивяся красотам в прелестной сей стране.
Любовны мысли в ум мне сроду не впадали,
Пригожства сих жилищ мой разум услаждали,
И веселил меня пасомый мною скот,
Не знала прежде я иных себе забот.
Однако Палемон взложил на сердце камень,
Почувствовала я в себе влиянный пламень,
Который день от дня умножился в крови
И учинил меня невольницей любви.
Но склонности своей поднесь не открываю
И только оттого в веселье пребываю,
Что знаю то, что я мила ему равно.
Уже бы я в любви открылася давно;
Да только приступить к открытию стыжуся
И для ради того упорною кажуся,
Усматривая, он такой ли человек,
Который бы во весь любил меня свой век.
Кто ж подлинно меня, Милиза, в том уверит,
Что будет он мой ввек? Теперь не лицемерит,
Покорствуя любви и зраку моему;
А если я потом прискучуся ему?
Довольно видела примеров я подобных:
Как волки, изловя когда овец беззлобных,
Терзают их, когда из паства унесут,
Так часто пастухи, язвя, сердца сосут».
— «Клариса, никогда я в сем не провинюся
И в верности к тебе по гроб не пременюся», —
Вещал перед нее представший Палемон.
Пречудно было то, взялся отколе он:
«Не куст ли, — мнит она, — в него преобратился,
Иль он из облака к очам ее скатился?»
А он, сокрывшися меж частых тут кустов,
Влюбившейся в него к ответу был готов.
Она со трепетом и в мысли возмущенной
Вскочила с муравы, цветками изгущенной,
И жительницам рощ, прелестницам сатир,
Когда препархивал вокруг ее зефир
И быстрая вода в источнике журчала,
Прискорбным голосам, вздыхая, отвечала:
«Богини здешних паств, о нимфы рощей сих,
Из обиталищей ступайте вы своих!
Зефир, когда ты здесь вокруг меня порхаешь,
Мне кажется, что ты меня пересмехаешь,
Лети отселе прочь, оставь места сии,
Спокой журчащие в источнике струи!»
И се любовники друг друга услаждают,
А поцелуями знакомство утверждают.
Милиза, видя то, стыдиться начала,
И, зря, что тут она ненадобна была,
Их тающим сердцам не делает помехи,
Отходит; но смотреть любовничьи утехи
Скрывается в кустах сплетенных и густых,
Внимает милый взгляд и разговоры их.
Какое множество прелестных тамо взоров!
Какое множество приятных разговоров!
Спор, шутка, смех, игра их тамо веселит,
Творящих тамо всё, что им любовь велит.
Милиза, видя то, того же пожелала;
Затлелась кровь ея, вспыхнула, запылала;
Пришла пасти овец, но тех часов уж нет,
Какие прежде шли: любовь с ума нейдет.
Луга покрыла ночь; пастушке то же мнится.
Затворит лишь глаза, ей то же всё и снится,
Лишается совсем ребяческих забав,
И пременяется пастушкин прежний нрав.
Подружкина любовь Милизу заражает,
Милиза дней чрез пять Кларисе подражает.
Близ паства у лугов и рощ гора лежала,
Под коей быстрых вод, шумя, река бежала,
Пустыня вся была видна из высоты.
Стремились веселить различны красоты.
Во изумлении в луга и к рощам зряща
Печальна Атиса, на сей горе сидяща.
Ничто увеселить его не возмогло;
Прельстившее лицо нещадно кровь зажгло.
Тогда в природе был час тихия погоды:
Он, стоня, говорит: «О вы, покойны воды!
Хотя к тебе, река, бывает ветер лих,
Однако и тебе есть некогда отдых,
А я, кого люблю, нещадно мучим ею,
Ни на единый час отдыха не имею.
Волнение твое царь ветров укротил,
Мучителей твоих в пещеры возвратил,
А люту страсть мою ничто не укрощает,
И укротить ее ничто не обещает».
Альфиза посреди стенания сего
Уединение разрушила его.
«Я слышу, — говорит ему, — пастух, ты стонешь,
Во тщетной ты любви к Калисте, Атис, тонешь;
Каких ты от нее надеешься утех,
Приемлющей твое стенание во смех?
Ты знаешь то: она тобою лишь играет
И что твою свирель и песни презирает,
Цветы в твоих грядах — простая ей трава,
И песен жалостных пронзающи слова,
Когда ты свой поешь неугасимый пламень,
Во сердце к ней летят, как стрелы в твердый камень.
Покинь суровую, ищи другой любви
И злое утоли терзание крови!
Пускай Калиста всех приятнее красою,
Но, зная, что тебя, как смерть, косит косою,
Отстань и позабудь ты розин дух и вид:
Всё то тебе тогда гвоздичка заменит!
Ты всё пригожство то, которо зришь несчастно,
Увидишь и в другой, кем сердце будет страстно,
И, вспомянув тогда пастушки сей красы,
Потужишь, потеряв ты вздохи и часы;
Нашед любовницу с пригожством ей подобным,
Стыдиться будешь ты, размучен сердцем злобным».
На увещение то Атис говорит:
«Ничто сей склонности моей не претворит.
Ты, эхо, таинства пастушьи извещаешь!
Ты, солнце, всякий день здесь паство освещаешь
И видишь пастухов, пасущих здесь стада!
Вам вестно, рвался ль так любовью кто когда!
Еще не упадет со хладного снег неба
И земледелец с нив еще не снимет хлеба,
Как с сей прекрасною пустыней я прощусь
И жизнию своей уж больше не польщусь.
Низвергнусь с сей горы, мне море даст могилу,
И тамо потоплю и страсть и жизнь унылу;
И если смерть моя ей жалость приключит,
Пастушка жалости пастушек научит,
А если жизнь моя ко смеху ей увянет,
Так мой досады сей дух чувствовать не станет».
— «Ты хочешь, — говорит пастушка, — век пресечь?
Отчаянная мысль, отчаянная речь
Цветущей младости нимало не обычны.
Кинь прочь о смерти мысль, к ней старых дни приличны,
А ты довольствуйся утехой живота,
Хоть будет у тебя любовница не та,
Такую ж от другой имети станешь радость,
Найдешь веселости, доколе длится младость,
Или вздыхай вокруг Калистиных овец
И помори свою скотину наконец.
Когда сия гора сойдет в морску пучину,
Калиста сократит теперешну кручину,
Но если бы в тебе имела я успех,
Ты вместо здесь тоски имел бы тьмы утех:
Я стадо бы свое в лугах с твоим водила,
По рощам бы с тобой по всякий день ходила,
Калисте бы ты был участником всего,
А шед одна, пошла б я с спросу твоего,
Без воли бы твоей не сделала ступени
И клала б на свои я Атиса колени.
Ты, тщетною себе надеждою маня,
Что я ни говорю, не слушаешь меня.
От тех часов, как ты в несчастну страсть давался,
Ах, Атис, Атис, где рассудок твой девался?»
Ей Атис говорит: «Я всё о ней рачил,
Я б сердце красоте теперь твоей вручил,
Но сердце у меня Калистой взято вечно,
И буду ею рван по смерть бесчеловечно.
Любви достойна ты, но мне моя душа
Любить тебя претит, хоть ты и хороша.
Ты песни голосом приятнейшим выводишь
И гласы соловьев сих рощей превосходишь.
На теле видится твоем лилеин вид,
В щеках твоих цветов царица зрак свой зрит.
Зефиры во власы твои пристрастно дуют,
Где пляшешь ты когда, там грации ликуют.
Сравненна может быть лишь тень твоя с тобой,
Когда ты где сидишь в день ясный над водой.
Не превзошла тебя красой и та богиня,
Которой с паством здесь подвластна вся пустыня;
А кем я мучуся и, мучася, горю,
О той красавице тебе не говорю,
Вещая жалобы пустыне бесполезно
И разрываяся ее красою слезно.
Ты волосом темна, Калиста им руса,
Но то ко прелести равно, коль есть краса».
Альципа искусить Калиста научила,
А, в верности нашед, себя ему вручила.
Был некто Ияким во Вавилоне граде,
Имущий множество и злата и сребра,
Скота во стаде
И в доме всякаго добра.
В жену себе поял девицу он прекрасну,
Богобоязливу, к нему любовью страсну:
Во добродетели отец ея блистал
И в истинном ее законе воспитал,
Страх Божий в ней посея
И научил ее закону Моисея.
Евреев Ияким был в доме видеть рад:
Сходилися они к нему: он был приятен,
Почтен, богат и щедр, и паче всех их знатен.
При доме он имел прекрасный вертоград:
Широкия там ходы,
Не воспрещали зреть очам на небеса,
А там сплетенны древеса,
Не допускали в низ полдневнаго часа.
Играют там ключи: кидая к верьху воды,
Увеселяя слух и взор:
Бегут шумя потоки с гор,
И быстрым шумом утешают:
Пруды лужайки украшают,
И сладким пением с древ птички возглашают,
В пространном цветнике различныя цветы,
Различнаго благоуханья,
Различной красоты,
И нежностью зефирова дыханья,
Сладчайший произносят дух.
Во вертограде сем вкус, зрение и слух,
Со обонянием приятности находят,
И вображение далеко превосходят.
Там разныя плоды на ветвиях висят,
Отягощаются от винограда лозы:
Там спеют персики и зреют априкозы:
Таков прекрасен был Едемский прежде сад.
Сосанна в сем саду купалася и мылась,
Когда от жарких дней томилась,
И удаляяся к закрытым тут местам,
Ни кем не видима была нагая там.
Лишь только там ее, ея служанки зрели.
На тот
Неправедны судьи избранны были год,
И в восхищении к ней страстию горели,
И зря, сходяся в дом, всегда ея красу,
Разгорячалися они с часа к часу.
Ко добродетельной привязаны супруге,
Не ведали они сей страсти друг о друге,
И оба некогда сойдясь они в саду.
В часы, в которы ток красавицу их моет.
Тайну объявив, чем сердце равно ноет,
Меж ветвия древес сокрылися к пруду:
Ея пришествия желают,
Трепещут и пылают.
В намерении сем безумство их крепит,
И совесть их и ум желание слепит.
Тревожится их кровь, багреют лицы:
Приходит и она; но с нею две девицы,
Ко услуженью ей.
Служанки тутъ; противен вид им сей:
Они страдают,
И щастливой себе минуты ожидают.
Прекрасная с себя одежды совлекла,
И девушкам рекла:
Сыщите мне бальсам и мыло,
И возвратясь сюда заприте сад вы мой,
Доколе не пойду помывся здесь домой.
Сосанны слово то злодеям мило;
Касаются они желаннаго часа,
Перед очами их Сосаннина краса,
Повсюду обнаженна;
Злодейская их страсть сим паче разозженна.
Служанки отошли:
Минуту варвары способную нашли:
Выходят из задрев, томясь изнемогают,
Томятся и горят:
Незапностию сей красавицу пугают,
И дерзко говорят:
В тебя влюбились мы; смягчи ты нашу долю,
Исполни нашу волю;
Когдаж не склонишься, подобно нас любя;
Так скажем мы неправду на тебя;
Застали мы, речем, любовника с тобою,
Который видя нас отселе убежал.
Такой наказанны судьбою,
В Сосанне дух дрожал.
Сосанна говорит: нещастна я отвсюду;
Умру, когда я вам сопротивляться буду:
А естьли с вами соглашусь,
К супругу верности лишусь,
И прогневлю тем Бога.
О злая часть моя, колико ты мне строга!
Но лутче умереть, как Бога прогневить
И мужу своему неверности явить,
Попрати добродетель.
Умру за мужню честь и за тебя Содетель!
Я смерть хочу приять,
И стала вопиять.
Варвары в своей отчаянной печали,
И громче воскричали.
Слуги, бегуще в сад, крик худом заключали.
Жезлы и палицы ко месту крика мчали.
Сплетается зла ложь сперва слугам сия,
Которы крыли взор от наготы ея.
Служанки ей одежды подавали,
И обще все почти без чувства пребывали,
Казалось им, что в ней не обитала лесть,
И что бы верности она не погубила,
К супруру, коего толико возлюбила.
Не вероятна им была сплетенна весть.
В последующий день минувту лиш разсвету,
Евреи собрались во Иякимов дом:
В дом молнию несут и преужасный гром.
Ко злочестивому идут они совету:
А лютыя судьи злой яд несут,
Сосанне повелев предстать на ложный суд.
Какая ведомость любезному их другу,
Хотят судить на смерть они ево супругу!
Она ему всево на свете сем миляй;
И может ли что быть сея напасти зляй!
И говорит он так: я вам не лицемерю:
Сию вину,
Взложили вы на верную жену:
Я етому не верю;
Была Сосанна честь Еврейской стороне:
А мне была всево дороже.
О всемогущий Боже!
Когда винна она, когда я толь нещастенъ;
Во казни с нею быть хочу и я участенъ;
Я жити не могу на свете без нея;
Срази обеих насъ! готова грудь моя.
Сосанну перед суд неправедный приводят.
С ней чада, сродники, отец и мать приходят,
Темнеет солнца лучь в Сосанниных глазах:
Родители и весь во горьких дом слезах.
Младенцы вопиют лишенныя надежды,
Хватаясь жалостно за матерни одежды,
Рыдая и глася: растались мы с тобой,
Кто будет нежить нас, кто будет утешати,
И златотканною одеждой украшати?
Отходишь ты во гробъ; возми и нас с собой,
Супруг ея зря час с ней вечныя разлуки,
И посреди неизреченной муки,
Воздев на небо руки:
Создатель мой! одно сие возопиял,
И на ногах едва, Сосанну зря, стоял.
Отец ея немел и крыл от солнца очи,
Желая быть во мгле густейшей самой ночи.
Теряла мать ея и зрение и слух,
И сердце все стеснив в слезах не утопала;
Вскричала только то: прими мой Боже дух,
И пала.
Рыдали все слуги, во злы сии часы,
Служанки рвали вон растрепанны власы,
Евреи плакали, иныя каменели,
Судьи бледнели;
Но лжесвидетельства оставить не могли;
Не истинну они, но вид ея брегли:
И правда на суде неправдой побежденна.
Судьи оправились: Сосанна осужденна.
Ни кто не мог от глаз текущих слез отерть,
Ни воспротивиться предписанну уставу;
Теряет красоту Сосанна жизнь и славу;
Выводится на торжище и смерть;
Ведутъ; весь дом страдает,
И Вавилон рыдает.
Был отрок Даниил: сего Господь воздвиг:
И глас его в толпы достиг:
Он тако вопиял: я громко воззываю:
Что рук в невинной сей крови не омываю!
О соплеменники мои!
Не праведны суды сии;
Судили вы ее безумственно и злобно;
Изследуйте вину ея подробно.
Народ поворотясь назад Сосанну вел,
И отрока просил, чтоб он судити шел,
И Даниил судити сел.
Устами отрока спасает сам Содетель,
И хочет поразить соплетших клевету,
Телесную поправших красоту,
И с ней душевну добродетель.
Сей отрок повелел здодеев развести,
И порознь пред собою улику принести.
Спросил у перваго со гневом:
Под коим ты застал Сосанну древомъ?
Под липой, отвечал.
А отрок рек: другой теперь бы обличал.
Спросил и у того с таким же гневом:
Под коим ты застал Сосанну древомъ?
Под дубом, отвечал.
А отрок рек: вас сам Господь изобличал.
Открылась нагла страсть и лютая их злоба:
И с трепетом стоят пред Даниилом оба.
А седший судиею рек:
Коль истинну судящий разрушает,
Судья презренный человек,
И паче татя он пред Богом согрешает.
А беззаконники сии,
Во собственном своем злочестьи ныне сами,
И лжесвидетели и судии,
Клянущеся землей и небесами,
И клав свой тяжкий грех разинувше уста,
На душу такову, которая чиста,
И кою осквернить стремясь они хотели.
Уставы Моисей давал на суд им те ли!
Призналися они и пали перед ним.
Выводятся на смерть: исчезли яко дым.
Сосанна, Ияким слез токи отирали,
Отец и мать ея,
И благодарный глас на небо простирали:
А сей воздвиженный от Бога судия,
Возвышен домом тем и всенародным кликом.
И у народа стал в почтении великом.