Мой брат (меня он перерос)
Доводит всех до слез.
Он мне сказал, что Дед Мороз
Совсем не Дед Мороз!
Он мне сказал:
— В него не верь! —
Но тут сама
Открылась дверь,
И вдруг я вижу —
Входит дед.
Он с бородой,
В тулуп одет,
Тулуп до самых пят!
Он говорит:
— А елка где?
А дети разве спят?
С большим серебряным мешком
Стоит, обсыпанный снежком,
В пушистой шапке дед.
А старший брат твердит тайком:
— Да это наш сосед!
Как ты не видишь: нос похож!
И руки, и спина! —
Я отвечаю: — Ну и что ж!
А ты на бабушку похож,
Но ты же не она!
Если только ты умен,
Ты не дашь ребятам
Столь затейливых имен,
Как Протон и Атом.
Удружить хотела мать
Дочке белокурой,
Вот и вздумала назвать
Дочку Диктатурой.
Хоть семья ее звала
Сокращенно Дита,
На родителей была
Девушка сердита.
Для другой искал отец
Имя похитрее,
И назвал он наконец
Дочь свою Идея.
Звали мама и сестра
Девочку Идейкой,
А ребята со двора
Стали звать Индейкой.
А один оригинал,
Начинен газетой,
Сына Спутником назвал,
Дочь назвал Ракетой.
Пусть поймут отец и мать,
Что с прозваньем этим
Век придется вековать
Злополучным детям…
В газете каждой их ругают
весьма умело и умно,
тех человеков, что играют,
придя с работы, в домино.А я люблю с хорошей злостью
в июньском садике, в углу,
стучать той самой черной костью
по деревянному столу.А мне к лицу и вроде впору
в кругу умнейших простаков
игра матросов, и шахтеров,
и пенсионных стариков.Я к ним, рассержен и обижен,
иду от прозы и стиха
и в этом, право же, не вижу
самомалейшего греха.Конечно, все культурней стали,
но населяют каждый дом
не только Котовы и Тали,
не все Ботвинники притом.За агитацию — спасибо!
Но ведь, мозгами шевеля,
не так-то просто сделать «рыбу»
или отрезать два «дупля».
Эта птичка попалась
В силки репутации, в клетку:
Старый символ мещанства —
Сидит канарейка на рейке.
Только я не согласен
С такой постановкой вопроса.
И прошу пересмотра,
И срочно прошу оправданья.Биография птички:
Она из семейства вьюрковых.
Уточняю по Брему,
Что это — отряд воробьиных.
Ей бы жить на Мадейре,
На Канарских бы жить, на Азорских,
Заневолили птичку,
Еще и мещанкой прозвали! Кто бывал в Заполярье, тот видел:
В квартирах рабочих,
Моряков, рудознатцев
Сидят канарейки на рейках.
С ноября и до марта
Мерцают они словно звезды,
Всю полярную ночь
Красный кенарь поет, не смолкая.В министерство ли, в отпуск
Приедет в Москву северянин,
Он найдет канарейку,
Заплатит безумные деньги.И везет самолетом,
Потом сквозь пургу на собаках
Это желтое счастье
Иль красное — счастье двойное.
Соловьи Заполярья!
От вашего пенья зависит
Настроенье людей,
Выполненье заданий и планов.
Канарейка на рейке,
Какая чудесная птица! У мещанства сегодня
Другие приметы и знаки.
Когда запрягут в колесницу
Тебя, как скота и раба,
И в свисте кнута растворится
Нерайская с детства судьба.И всё, что терзало, тревожа,
Исчезнет, а как — не понять,
И голову ты и не сможешь
И вряд ли захочешь поднять, Когда все мечты и загадки,
Порывы к себе и к звезде
Вдруг станут ничем — перед сладкой
Надеждой: поспать в борозде.Когда твой погонщик, пугаясь,
Что к сроку не кончит урок,
Пинать тебя станет ногами
За то, что ты валишься с ног, Тогда, — перед тем, как пристрелят
Тебя, — мол, своё отходил! -
Ты вспомни, какие ты трели,
На воле резвясь, выводил.Как следуя голосу моды,
Ты был вдохновенье само —
Скучал, как дурак, от свободы
И рвался — сквозь пули — в ярмо.Бунт скуки! Весёлые ночи!
Где знать вам, что в трубы трубя,
Не Дух это мечется — хочет
Бездушье уйти от себя.Ища не любви, так заботы,
Занятья — страстей не тая…
А Духу хватило б работы
На топких путях бытия.С движеньем веков не поспоришь,
И всё ж — сквозь асфальт, сквозь века,
Всё время он чувствует, сторож,
Как топь глубока и близка.Как ею сближаются дали,
Как — пусть хоть вокруг благодать, -
Но люди когда-то пахали
На людях — и могут опять.И нас от сдирания шкуры
На бойне — хранят, отделив,
Лишь хрупкие стенки культуры,
Приевшейся песни мотив.…И вот, когда смыслу переча,
Встаёт своеволья волна,
И слышатся дерзкие речи
О том, что свобода тесна, Что слишком нам равенство тяжко,
Что Дух в мельтешеньи зачах…
Тоска о заветной упряжке
Мне слышится в этих речах.И снова всплывает, как воля,
Мир прочный, где всё — навсегда:
Вес плуга… Спокойствие поля…
Эпический посвист кнута.
Вихрастый, с носом чуть картошкой, -
ему в деревне бы с гармошкой,
а он — в футбол, а он — в хоккей.
Когда с обманным поворотом
он шёл к динамовским воротам,
аж перекусывал с проглотом
свою «казбечину» Михей. Кто — гений дриблинга, кто — финта,
а он вонзался, словно финка,
насквозь защиту пропоров.
И он останется счастливо
разбойным гением прорыва,
бессмертный Всеволод Бобров! Насквозь — вот был закон Боброва.
Пыхтели тренеры багрово,
но был Бобёр необъясним.
А с тем, кто бьет всегда опасно,
быть рядом должен гений паса, -
так был Федотов рядом с ним.Он знал одно, вихрастый Севка,
что без мяча прокиснет сетка.
Не опускаясь до возни,
в безномерной футболке вольной
играл в футбол не протокольный —
в футбол воистину футбольный,
где забивают, чёрт возьми! В его ударах с ходу, с лёта
от русской песни было что-то.
Защита, мокрая от пота,
вцеплялась в майку и трусы,
но уходил он от любого,
Шаляпип русского футбола,
Гагарин шайбы на Руси.И трепетал голкипер «Челси».
Ронял искусственную челюсть
надменный лорд с тоской в лице.
Опять ломали и хватали,
но со штырей на льду слетали,
трясясь, ворота ЛТЦ.Держали зло, держали цепко.
Таланта высшая оценка,
когда рубают по ногам,
но и для гения не сладок
почёт подножек и накладок,
цветы с пинками пополам.И кто-то с радостью тупою
уже вопил: «Боброва с поля!»
Попробуй сам не изменись,
когда заботятся так добро,
что обработаны все рёбра
и вновь то связки, то мениск.Грубят бездарность, трусость, зависть,
а гений всё же ускользает,
идя вперед на штурм ворот.
Что ж, грубиян сыграл и канет,
а гений и тогда играет,
когда играть перестаёт.И снова вверх взлетают шапки,
следя полет мяча и шайбы,
как бы полёт иных миров,
и вечно — русский, самородный,
на поле памяти народной
играет Всеволод Бобров!