Маятник шатается,
полночь настает,
в доме просыпается
весь ночной народ. Что там зашуршало,
что там зашумело?
Мышка пробежала,
хвостиком задела… (Никому не видные,
тихонькие днем,
твари безобидные,
ночью мы живем.) Слышишь сухонький смычок
ти-ри-ри, ти-ри-ри?..
Это я пою, сверчок, —
тири-ри, тири-ри…
В темной щелочке сижу,
скрипку в лапочках держу… Если вдруг бессонница
одолеет вас,
лишнее припомнится,
страшное подчас, — слушай тихий скрип смычка —
тири-ри, тири-ри…
Слушай песенку сверчка —
ти-ри-ри, ти-ри-ри… И тоску постылую
заглушит сверчок —
сны увидишь милые:
пряник и волчок. Слушай, слушай скрип смычка
ти-ри-ри, ти-ри-ри…
Слушай песенку сверчка —
ти-ри-ри, ти-ри-ри,.
Если правду сказать, я по крови — домашний сверчок,
Заповедную песню пою над печною золой,
И один для меня приготовит крутой кипяток,
А другой для меня приготовит шесток Золотой.
Путешественник вспомнит мой голос в далеком краю,
Даже если меня променяет на знойных цикад.
Сам не знаю, кто выстругал бедную скрипку мою,
Знаю только, что песнями я, как цикада, богат.
Сколько русских согласных в полночном моем языке,
Сколько я поговорок сложил в коробок лубяной,
Чтобы шарили дети в моем лубяном коробке,
В старой скрипке запечной с единственной медной струной.
Ты не слышишь меня, голос мой — как часы за стеной,
А прислушайся только — и я поведу за собой,
Я весь дом подыму: просыпайтесь, я сторож ночной!
И заречье твое отзовется сигнальной трубой.
Горько плачет полицай –
Кулачище — в пол-лица:
Не таи обиды, Верка,
На папаню-подлеца.
Смотрят из-под кулака
Два гвоздочка, два зрачка…
Ох, и жутко в одиночку
Слушать вечером сверчка!..
Верещит в углу сверчок,
Верещит — и вдруг молчок!..
Ты себя, папаня, продал
За немецкий пятачок…
Помнишь, дождик моросил,
Ты кому-то всё грозил,
Ты чего это такое
В жёлтом кабуре носил?..
С крыши капает вода,
Забывается беда…
Помнишь Ольгиного Лёшку –
Ты за что его тогда?..
Помнишь, осенью в Литве
Ты зарыл его в листве,
А потом с охальным делом
Приходил к его вдове?..
Водка зябнет на столе,
Ты опять навеселе…
Как ты слышишь, как ты дышишь,
Как ты ходишь по земле?..
Вот приходит месяц май,
О былом не поминай…
Помирай скорей, папаня,
Поскорее помирай…
Мне говорят: который год
в твоем дому идет ремонт,
и, говорят, спешит народ
взглянуть на бодрый ход работ.Какая вновь взята Казань
и в честь каких побед и ран
встает мучительный глазам
цветастый азиатский храм?
Неужто столько мастеров
ты утруждаешь лишь затем,
созвав их из чужих сторон,
чтоб тень мою свести со стен? Да не любезничай, чудак!
Ату ее, гони взашей —
из вечной нежности собак,
из краткой памяти вещей! Не надо храма на крови!
Тень кротко прянет за карниз —
а ты ей лакомство скорми,
которым угощают крыс.А если в книжный переплет-
пусть книги кто-нибудь сожжет.
Она опять за свой полет —
а ты опять за свой сачок.Не позабудь про дрожь перил:
дуб изведи, расплавь металл
ам локоть столько говорил,
покуда вверх и вниз летал.А если чья-нибудь душа
вдруг обо мне тайком всплакнет-
пусть в устье снега и дождя
вспорхнет сквозь белый потолок.И главное — чтоб ни одной
свечи, чтоб ли одной свеча:
умеет обернуться мной
свеча, горящая в ночи.Не дай, чтоб пялилась свеча
в твои зрачки своим зрачком.
Вот что еще: убей сверчка!
Мне доводилось быть сверчком.
Все делай так, как говорю,
пока не поздно, говорю,
не то устанешь к декабрю
и обратишь свой дом в зарю.
Папа работал,
Шуметь запрещал…
Вдруг
Под диваном
Сверчок
Затрещал.
Ищу под диваном —
Не вижу сверчка,
А он, как нарочно,
Трещит с потолка.
То близко сверчок,
То далеко сверчок,
То вдруг застрекочет,
То снова молчок.
Летает сверчок
Или ходит пешком?
С усами сверчок
Или с пестрым брюшком?
А вдруг он лохматый
И страшный на вид?
Он выползет на пол
И всех удивит.
Петька сказал мне:
— Давай пятачок,
Тогда я скажу тебе,
Что за сверчок.
Мама сказала:
— Трещит без конца!
Выселить нужно
Такого жильца!
Везде мы искали,
Где только могли,
Потерянный зонтик
Под шкафом
Нашли.
Нашли под диваном
Футляр от очков,
Но никаких
Не поймали
Сверчков.
Сверчок — невидимка,
Его не найдешь.
Я так и не знаю,
На что он похож.
Мы довольно близко видели смерть
и, пожалуй, сами могли умереть,
мы ходили везде, где можно ходить,
и смотрели на все, на что можно смотреть.
Мы влезали в окопы,
пропахшие креозотом
и пролитым в песок сакэ,
где только что наши
кололи тех
и кровь не засохла еще на штыке.
Мы напрасно искали домашнюю жалость,
забытую нами у очага,
мы здесь привыкали,
что быть убитым —
входит в обязанности врага.
Мы сначала взяли это на веру,
но вера вошла нам в кровь и плоть;
мы так и писали:
«Если он не сдается —
надо его заколоть!»
И, честное слово, нам ничего не снилось
когда, свернувшись в углу,
мы дремали в летящей без фар машине
или на твердом полу.
У нас была чистая совесть людей,
посмотревших в глаза войне.
И мы слишком много видели днем,
чтобы видеть еще во сне.
Мы спали, как дети,
с открытыми ртами,
кое-как прикорнув на тычке…
Но я хотел рассказать не об этом.
Я хотел рассказать о сверчке.
Сверчок жил у нас под самою крышей
между войлоком и холстом.
Он был рыжий и толстый,
с большими усами
и кривым, как сабля, хвостом.
Он знал, когда петь и когда молчать,
он не спутал бы никогда;
он молча ползал в жаркие дни
и грустно свистел в холода.
Мы хотели поближе его разглядеть
и утром вынесли за порог,
и он, как шофер, растерялся, увидев
сразу столько дорог.
Он удивленно двигал усами,
как и мы, он не знал, почему
большой человек из соседней юрты
подошел вплотную к нему.
Я повторяю:
сверчок был толстый,
с кривым, как сабля, хвостом,
Но всего его, маленького,
можно было
накрыть дубовым листом.
А сапог был большой —
сорок третий номер,
с гвоздями на каблуке,
и мы не успели еще подумать,
как он стоял на сверчке.
Мы решили, что было б смешно сердиться,
и завели разговор о другом,
но человек из соседней юрты
был молча объявлен нашим врагом.
Я, как в жизни, спутал в своем рассказе
и важное, и пустяки,
но товарищи скажут,
что все это правда
от первой и до последней строки.
Привет Вам! Снова все мы в сборе,
но нет ни луга, ни травы.
Художник и Садовник в ссоре,
зато не в ссоре я и Вы.
Надеюсь, Вас не раздражает,
что луг сменился мостовой?
Любой исконный горожанин
во сне вернется в городовой.
Чужие сны мы редко смотрим.
Пусть это спорно и смешно —
мы посмеемся и поспорим,
когда окончится кино.
А это кто еще со стулом?
Пока Художник не заснул,
он видел стул. Потом заснул он
и вновь увидел тот же стул.
И наши с Вами сновиденья
порой запутаны, сложны,
а сны Художника цветнее,
диковинней, чем наши сны.
Поэтому, без колебанья,
Вас заклинаю, как друзей:
завидев в кадре надпись «Баня»,
Вы ни на миг не верьте ей.
Как эпизод ни странен, я бы
сказала: суть его проста!
Здесь только вывеска — от яви,
все остальное — прихоть сна.
Когда Художник холст затеял,
он видел струны и смычок.
Был в памяти его затерян
оркестр, печальный, как сверчок.
Приснился он совсем не к месту —
сверчок, забывший свой шесток.
Оплошность мы простим оркестру
за то, что музыку исторг.
Сомненья лишние отбросьте,
не так загадка мудрена, —
мы в сне чужом всего лишь гостя
и наше дело сторона.
Лик. А Художник ищет блика.
Бывало ль с Вами то, что с ним?
Порой прекрасное так близко,
а мы зачем-то вдаль глядим.