…Узнаю и в пальто, и в плаще их,
Различаю у них голоса,
Ведь направлены ноздри ищеек
На забытые мной адреса.
Плащ — героический наряд.
Какое счастье — в плащ одетым,
С копьём, с мушкетом, с арбалетом,
Со шпагой или с пистолетом
Скакать куда-то наугад,
Чтоб развевался плащ при этом,
Как знамя, шумен и крылат.
А папин плащ? По всем приметам
К плащам, поэтами воспетым,
Он отношенья не имел.
Он, может, вился б и шумел,
Но мать о нём не забывала
И пуговицы пришивала,
Когда он, мятый и линялый,
В углу на гвоздике висел.
Зато как славно он шуршал,
Когда, поднявшись спозаранку,
Мы с папой шли и я жестянку
С червями бережно держал.
Зато на отмели не раз,
Открыв узорную изнанку,
В ковёр и в скатерть-самобранку
Преображался он для нас.
Вот в плащах, подобных плащ-палаткам, -
Кто решил <в> такое одевать! -
Чтоб не стать останками остаткам, -
Люди начинают колдовать.
Девушка под поезд- все бывает, -
Тут уж — истери не истери, -
И реаниматор причитает:
"Милая, хорошая, умри!
Что ты будешь делать, век больная,
Если б даже я чего и смог?
И нужна ли ты кому такая -
Без всего, и без обеих ног!"
Выглядел он жутко и космато,
Он старался за нее дышать, -
Потому что врач-реаниматор -
Это значит: должен оживлять!
…Мне не спится и не может спаться -
Не затем, что в мире столько бед:
Просто очень трудно оклематься -
Трудно, так сказать, реаниматься,
Чтоб писать поэмы, а не бред.
Я — из хирургических отсеков,
Из полузапретных катакомб,
Там, где оживляют человеков, -
Если вы слыхали о таком.
Нет подобных боен и в корриде -
Фору дам, да даже сотню фор…
Только постарайтесь в странном виде
Не ходить на красный светофор!
Перевод Е. Николаевской и И. Снеговой
Мы ссорились дождливым днем,
Мрачнели наши лица:
«Нет, мы друг друга не поймем!
Нет, нам не сговориться!»
И, подавляя стук сердец,
С тобой клялись мы оба,
Что это наконец конец,
Что мы враги до гроба.
Под дождь, летящий с высоты,
Не оглянуться силясь,
Направо я, налево ты
Ушли и не простились.
Пошел, руки тебе не дав,
Я к дому своему…
Неважно, прав или не прав, —
Конец, конец всему!..
Вошел я с этим словом в дом
И запер дверь на ключ,
Дождь барабанил за окном,
Темнели крылья туч.
Вдруг вспомнил я, что ты идешь
С открытой головою,
Что ты, конечно, без калош,
Что нет плаща с тобою!
И, плащ схватив, я в тот же миг
Под дождевые всхлипы
Сквозь дождь помчался напрямик
Спасать тебя от гриппа.
Мой друг пришел с Синявинских болот
на краткий отдых, сразу после схватки,
еще не смыв с лица горячий пот,
не счистив грязь с пробитой плащ-палатки.
Пока в передней, тихий и усталый,
он плащ снимал и складывал пилотку, —
я, вместо «здравствуй», крикнула:
— Полтава!
— А мы, — сказал он, — заняли высотку…
В его глазах такой хороший свет
зажегся вдруг, что стало ясно мне:
нет ни больших, ни маленьких побед,
а есть одна победа на войне.
Одна победа, как одна любовь,
единое народное усилье.
Где б ни лилась родная наша кровь,
она повсюду льется за Россию.
И есть один — один военный труд,
вседневный, тяжкий, страшный, невоспетый,
но в честь него Москва дает салют
и, затемненная, исходит светом.
И каждый вечер, слушая приказ
иль торжество пророчащую сводку,
я радуюсь, товарищи, за вас,
еще не перечисленных сейчас,
занявших безымянную высотку…
Общаюсь с тишиной я,
Боюсь глаза поднять,
Про самое смешное
Стараюсь вспоминать.
Врачи чуть-чуть поахали:
"Как? Залпом? Восемьсот?.."
От смеха ли, от страха ли
Всего меня трясет.
Теперь я — капля в море,
Я — кадр в немом кино,
И двери — на запоре,
А все-таки смешно.
Воспоминанья кружатся
Как комариный рой,
А мне смешно до ужаса:
Мой ужас — геморрой.
Виденья все теснее,
Страшат величиной:
То с нею я — то с нею, -
Смешно, иначе — ной!
Не сплю — здоровье бычее,
Витаю там и тут,
Смеюсь до неприличия
И жду — сейчас войдут…
Халат закончил опись
И взвился — бел, крылат.
"Да что же вы смеетесь?" -
Спросил меня халат.
Но ухмыляюсь грязно я
И — с маху на кровать.
Природа смеха — разная, -
Мою вам не понять.
Жизнь — алфавит: я где-то
Уже в "це-че-ша-ще", -
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Но придержусь рукою я
Чуть-чуть за букву "я" -
<Еще> побеспокою я! -
Сжимаю руку я.
Со мной смеются складки
В малиновом плаще.
С покойных взятки гладки, -
Смеялся я — вообще.
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат,
А если вы обиделись -
То я не виноват.
Палата — не помеха,
Похмелье — ерунда, -
И было мне до смеха -
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали -
Сюсюкали: сю-сю…
Вы — втихаря хихикали,
А я — давно вовсю!
Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Танцует в ухе перепонка,
Танцует в горле виноград,
И шар перелетает ряд.Его хватают наугад,
Его отравою поят,
Но башмаков железный яд
Ему страшнее во сто крат.
Назад! Свалились в кучу беки,
Опухшие от сквозняка,
Но к ним через моря и реки,
Просторы, площади, снега,
Расправив пышные доспехи
И накренясь в меридиан,
Несётся шар.В душе у форварда пожар,
Гремят, как сталь, его колена,
Но уж из горла бьёт фонтан,
Он падает, кричит: «Измена!»
А шар вертится между стен,
Дымится, пучится, хохочет,
Глазок сожмёт: «Спокойной ночи!»
Глазок откроет: «Добрый день!»
И форварда замучить хочет.Четыре гола пали в ряд,
Над ними трубы не гремят,
Их сосчитал и тряпкой вытер
Меланхолический голкипер
И крикнул ночь. Приходит ночь.
Бренча алмазною заслонкой,
Она вставляет чёрный ключ
В атмосферическую лунку.
Открылся госпиталь. Увы,
Здесь форвард спит без головы.Над ним два медные копья
Упрямый шар верёвкой вяжут,
С плиты загробная вода
Стекает в ямки вырезные,
И сохнет в горле виноград.
Спи, форвард, задом наперёд! Спи, бедный форвард!
Над землёю
Заря упала, глубока,
Танцуют девочки с зарёю
У голубого ручейка.
Всё так же вянут на покое
В лиловом домике обои,
Стареет мама с каждым днём…
Спи, бедный форвард!
Мы живём.
Ещё бы не бояться мне полётов,
Когда начальник мой Е.Б. Изотов,
Жалея вроде, колет, как игла:
«Эх! — говорит. — Бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была».
Хотя бы сплюнул: всё же люди — братья,
И мы вдвоём, и не под кумачом…
Но знает, чёрт, и так для предприятья
Я — хоть куда, хоть как и хоть на чём.
Мне не страшно, я — навеселе,
Чтоб по трапу пройти, не моргнув,
Тренируюсь, уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю —
В аэропорте время коротаю
Ещё с одним, таким же, — побратим!
Мы пьём седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И, может быть, — туда, куда летим.
Пусть в ресторане не дают навынос,
Там радио молчит, там благодать —
Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс!
Спокойно продолжайте выпивать!»
Мне летать — острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И к тому ж безопасности для
Должен я сам себя пристегнуть.
У автомата — в нём ума палата —
Стою я, улыбаюсь глуповато.
Он мне такое выдал, автомат!..
Невероятно: в Ейске
Почти по-европейски —
Свобода слова, если это мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться,
Уже наряд милиции зовут —
Он гнул винты у ИЛа-18
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
«Паша! Пашенька! Паша! Пашут!
Если нам по чуть-чуть добавлять,
Так на кой-тебе шут парашют!»
Он объяснил — такие врать не станут —
Летел он раз, ремнями не затянут,
Вдруг — взрыв, но он был к этому готов,
И тут нашёл лазейку:
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов.
Мы от его рассказа обалдели!..
А здесь всё переносят, и не зря,
Все рейсы за последние недели
Уже на тридцать третье декабря.
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще:
Если в воздухе будет ЧП —
Приземлюсь на китайском плаще.
Но, смутно беспокойство ощущая,
Припоминаю: вышел без плаща я!
Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать!
Вот только две соседки
С едой всучили сетки…
А сетки воздух будут пропускать!
…Прослушал объявление! но я бы
Уже не встал — теперь не подымай.
Вдруг слышу: «Пассажиры за ноябрь!
Ваш вылет переносится на май».
Зря я дёргаюсь: Ейск не Бейрут —
Пассажиры спокойней ягнят,
Террористов на рейс не берут,
Неполадки к весне устранят.
Считайте меня полным идиотом,
Но я б и там летал Аэрофлотом!
У них — гуд бай — и в небо, хошь не хошь.
А здесь — сиди и грейся:
Всегда задержка рейса,
Хоть день, а всё же лишний проживёшь.
Мы взяли пунш и кожу индюка — бр-р!
Теперь снуём до ветру в темноту:
Удобства — во дворе, хотя декабрь
И Новый год летит себе на ТУ.
Друг мой честью клянётся спьяна,
Что он всех, если надо, сместит.
«Как же так? — говорит. — Вся страна
Никогда никуда не летит!»
А в это время гдей-то в Красноярске,
На кафеле рассевшись по-татарски,
О промедленье вовсе не скорбя,
Проводит сутки третьи
С шампанским в туалете
Сам Новый год — и пьёт сам за себя.
Помешивая воблою в бокале,
Чтоб вышел газ — от газа он блюёт, —
Сидит себе на аэровокзале
И ждёт, когда наступит новый год.
Но в Хабаровске рейс отменён,
Там надёжно застрял самолёт…
Потому-то и новых времён
В нашем городе не настаёт.