Жужжит пчела — она летит
На свой медовый луг.
Передвигается, кряхтит,
Ползет куда-то жук.
Висят на нитке паучки,
Хлопочут муравьи,
Готовят на ночь светлячки
Фонарики свои.
Остановись! Присядь!
Нагнись
И под ноги взгляни!
Живой живому удивись:
Они ж тебе сродни!
Не так ли щепочку свою
Мы тащим в общий дом
И шепчем брату-муравью:
— Крепись, браток! Дойдем!
Иной, что сеть свою плетет,
Не схож ли с пауком?
Вот этот ползает, а тот
Порхает мотыльком.
А ты меж них и мимо них,
А иногда по ним
Шагаешь на своих двоих,
Унылый гражданин…
Граждане! Минутка прозы:
Мы
в березах —
ни аза!
Вы видали у березы
Деревянные глаза? Да, глаза! Их очень много.
С веками, но без ресниц.
Попроси лесного бога
Эту странность объяснить.Впрочем, все простого проще.
Но в народе говорят:
Очень страшно, если в роще
Под луной они глядят.Тут хотя б молчали совы
И хотя бы не ныл бирюк —
У тебя завоет совесть.
Беспричинно.
Просто вдруг.И среди пеньков да плешин
Ты падешь на колею,
Вопия:
«Казните! Грешен:
Писем бабушке не шлю!»Хорошо бы под луною
Притащить сюда того,
У кого кой-что иное,
Кроме бабушки его…
«Граждане! Зачем толкаетесь,
На скандал и ссору нарываетесь —
Сесть хотите? дальняя дорога?..
Я вам уступлю, ради бога!
Граждане, даже пьяные,
Все мы — пассажиры постоянные:
Все живём, билеты отрываем,
Все по жизни едем трамваем…
Тесно вам? И зря ругаетесь —
Почему вперёд не продвигаетесь?
Каши с вами, видимо, не сваришь…» —
«Никакой я вам не товарищ!»
«Ноги все прокопытили…»
«Вон уже дыра на вашем кителе».
«Разбудите этого мужчину —
Он во сне поёт матерщину».
«Граждане! Жизнь кончается —
Третий круг сойти не получается!»
«С вас, товарищ, штраф — рассчитайтесь!..
Нет? Тогда — ещё покатайтесь…»
Прочитай, посмотри и выполни это:
Обыкновенно публика помогает так:
внесет пятак
и рада —
сделала, что надо!
Дойдет пятак до голодных мест —
крестьянин кусочек хлеба съест
и снова зубы на полку.
В случайной помощи мало толку.
И жертвователя такого спросим гневно:
«Сам-то ты обедаешь ежедневно?
И крестьянин ежедневно хочет есть.
Значит, и помощь надо ежедневно несть».
Не вразброд,
не случайно,
а день за днем —
помогай голодающему, заботься о нем.
Помните!
Голод не побежден пока.
Берите голодающих на иждивение.
Жертвуйте деньгами!
Уделяйте часть пайка!
1.
Эй, граждане,
берегите воду!
Бережней относитесь к нашему водопроводу.
Если мелкая чинка — водопроводчика не жди,
сам его нанимать иди.
2.
Что может быть воды полезней?
3.
Без воды — грязь,
без воды — болезни.
4.
Без воды не изготовишь пищи,
без воды не проживешь в жилище.
5.
А воду зря растрачивает люд.
Воду без толку льют и льют.
6.
Вода тает:
в возвышенных частях города,
в верхних этажах нет совсем
7.
или не хватает.
8.
Чтоб вода не иссякла в водопроводе,
нормы потребления установлены:
9.
на гражданина в день от 3-х до 5-ти ведер
(неканализованные — три расходуют в день её
и пять, если канализованные владения).
1
0.
А кто не чинит водопровод,
1
1.
кто превышает нормы эти,
1
2.
тот по закону и ответит.
Цветут необозримые
Колхозные поля.
Огромная, любимая,
Лежит моя земля.
Как весело мне, граждане,
В моей большой стране, —
Пою я песни каждому,
И каждый вторит мне!
Мои заводы строятся,
Мои шумят леса,
Мои стальные соколы
Штурмуют небеса.
Шагай в любую сторону,
На север и на юг —
Везде — страна Советская,
Везде — найдется друг.
В любом селе и городе
Друзья мои живут,
И все меня по-своему
Товарищем зовут.
Я сын великой Родины,
Певец веселых дней,
И нет меня счастливее,
И нет меня сильней!
Цветут необозримые
Колхозные поля.
Огромная, любимая,
Лежит моя земля.
Как радостно мне, граждане,
В моей большой стране, —
Пою я песни каждому,
И каждый вторит мне!
Нажми, водитель, тормоз наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
Слезайте, граждане, приехали, конец —
Охотный ряд, Охотный ряд!
Когда-то здесь горланили купцы,
Москву будила дымная заря,
И над сугробами звенели бубенцы —
Охотный ряд, Охотный ряд!
Здесь бродит запад, гидов теребя,
На «Метрополь» колхозники глядят,
Как неохота уезжать мне от тебя,
Охотный ряд, Охотный ряд!
Вот дымный берег юности моей,
И гавань встреч, и порт ночных утрат,
Вот перекрёсток ста пятнадцати морей —
Охотный ряд, Охотный ряд!
Листает вечер суматоху лиц,
А по асфальту всё машины мчат…
О, сколько нежных встреч таят твои огни,
Охотный ряд, Охотный ряд!
Нажми, водитель, тормоз наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
Слезайте, граждане, приехали, конец —
Охотный ряд, Охотный ряд!
Я вырос в Ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
Граждане смелые,
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счёт не вёл смертям?
Ели хлеб с икоркою?
А я считал махоркою
Окурок с-под платформы чёрт-те с чем напополам.
От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!
Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
Блокада затянулась, даже слишком…
Но наш народ врагов своих разбил!
И можно жить как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
Я скажу вам ласково,
Граждане с повязками:
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизню вашу личную
И непатриотичную
Знают уже «органы» и ВЦСПС!
Граждане, ах, сколько ж я не пел, но не от лени -
Некому: жена — в Париже, все дружки — сидят.
Даже Глеб Жеглов, что ботал чуть по новой фене -
Ничего не спел, чудак, пять вечеров подряд.
Хорошо, из зала вон -
Не наших всех сортов,
Здесь — кто хочет на банкет
Без всяких паспортов.
Расскажу про братиков -
Писателей, соратников,
Про людей такой души,
Что не сыщешь ватников.
Наше телевидение требовало резко:
Выбросить слова "легавый", "мусор" или "мент",
Поменять на мыло шило, шило — на стамеску.
А ворье переиначить в "чуждый элемент".
Так, в ответ подельники,
Скиданув халатики,
Надевали тельники,
А поверх — бушлатики.
"Эх!", — сказали брат и брат:
"Не! Мы усе спасем.
Мы и сквозь редакторат
Все это пронесем".
Про братьев-разбойников у Шиллера читали,
Про Лаутензаков написал уже Лион,
Про Серапионовых и школьники листали.
Где ж роман про Вайнеров? Их — два на миллион!
С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников.
Проявив усердие,
Сказали кореша:
""Эру милосердия"
Можно даже в США".
День окончился, шумен и жарок,
Вдоль бульвара прошла тишина…
Словно детский упущенный шарик,
В темном небе всплывает луна…
Все распахнуто: двери, окошки,
Где-то слышно бренчанье гитар.
Желтый коврик швырнул на дорожку
Ярко вспыхнувший круглый фонарь.
И от этого света девчонка
В ночь метнулась, пропав без следа,
Только в воздухе нежно и звонко
Все дрожало счастливое: «Да!»
Он идет, как хмельной, чуть шатаясь.
Шар земной под ногами гудит!
Так, как он, на весь мир улыбаясь,
Лишь счастливый влюбленный глядит.
Люди, граждане, сердцем поймите:
Он теперь человек не простой —
Он влюбленный, и вы извините
Шаг его и поступок любой.
На панелях его не сшибайте,
Не грубите в трамваях ему,
От обид его оберегайте,
Не давайте толкнуть никому.
Вы, шоферы, его пощадите,
Штраф с него не бери, постовой!
Люди, граждане, сердцем поймите:
Он сейчас человек не простой!
Город уши заткнул и уснуть захотел,
И все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час ещё тысячи дел,
Задёрни шторы и проверь запоры! Только зря — не спасёт тебя крепкий замок,
Ты не уснёшь спокойно в своём доме,
Потому что я вышел сегодня «на скок»,
А Колька Дёмин — на углу на стрёме.И пускай сторожит тебя ночью лифтёр
И ты свет не гасил по привычке —
Я давно уже гвоздик к замочку притёр,
Попил водички и забрал вещички.Ты увидел, услышал… Как листья дрожат
Твои тощие, хилые мощи.
Дело сделал своё я — и тут же назад,
А вещи — тёще в Марьиной Роще.А потом до утра можно пить и гулять,
Чтоб звенели и пели гитары,
И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары — мусоров и нары.Когда город уснул, когда город затих,
Для меня — лишь начало работы…
Спите, граждане, в тёплых квартирках своих.
Спокойной ночи, до будущей субботы!
Ах! В поднебесье летал
лебедь чёрный, младой да проворный.
Ах! Да от лёта устал
одинокий, да смелый, да гордый.
Ах! Да снижаться он стал
с высоты со своей лебединой.
Ах! Два крыла распластал —
нет уж сил и на взмах на единый.
Ай, не зря гармонь пиликает —
Ваня песенку мурлыкает
С уваженьем да почтеньем,
Да, конечно, со значеньем.
Ах! На крутом берегу —
словно снег, среди лета не тая.
Ах! На залётном лугу —
лебединая белая стая.
Ах! Да не зря он кружил,
да и снизился не понапрасну.
Ах! Он от стаи отбил
лебедь белую — саму прекрасную.
Ах вы, добры люди-граждане,
Вы б лебёдушку уважили —
Затянули бы протяжную
Про красу её лебяжую.
Ох! Да и слов не сыскать,
вон и голос дрожит неумелый.
Ох! Другу дружка под стать —
лебедь чёрный да лебеди белой.
Ах! Собралися в полёт
оба-двое крылатые вместе.
Ах! Расступися, народ,
поклонись жениху и невесте!
Ах спасибо, люди-граждане,
Что невестушку уважили,
Жениха не забываете
Да обоих привечаете!
И вкусы, и запросы мои странны,
Я экзотичен, мягко говоря,
Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два «я», два полюса планеты,
Два разных человека, два врага.
Когда один стремится на балеты,
Другой стремится прямо на бега.
Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица.
Но часто вырывается на волю
Второе «я» в обличье подлеца.
И я боюсь, давлю в себе мерзавца,
О, участь беспокойная моя!
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе «я».
Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама,
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.
Но вот летят к чертям все идеалы.
Но вот я груб, я нетерпим и зол.
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.
А суд идет. Весь зал мне смотрит в спину,
И прокурор, и гражданин судья.
Поверьте мне, не я разбил витрину,
А подлое мое второе «я».
И я прошу вас, строго не судите,
Лишь дайте срок, но не давайте срок,
Я буду посещать суды, как зритель,
И в тюрьмы заходить на огонек.
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан. Так и запиши.
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души.
Искореню! Похороню! Зарою!
Очищусь! Ничего не скрою я.
Мне чуждо это «я» мое второе.
Нет, это не мое второе «я».
Я на пароходе "Фридрих Энгельс",
ну, а в голове — такая ересь,
мыслей безбилетных толкотня.
Не пойму я — слышится мне, что ли,
полное смятения и боли:
"Граждане, послушайте меня…"
Палуба сгибается и стонет,
под гармошку палуба чарльстонит,
а на баке, тоненько моля,
пробует пробиться одичало
песенки свербящее начало:
"Граждане, послушайте меня…"
Там сидит солдат на бочкотаре.
Наклонился чубом он к гитаре,
пальцами растерянно мудря.
Он гитару и себя изводит,
а из губ мучительно исходит:
"Граждане, послушайте меня…"
Граждане не хочут его слушать.
Гражданам бы выпить и откушать
и сплясать, а прочее — мура!
Впрочем, нет, — еще поспать им важно.
Что он им заладил неотвязно:
"Граждане, послушайте меня…"?
Кто-то помидор со смаком солит,
кто-то карты сальные мусолит,
кто-то сапогами пол мозолит,
кто-то у гармошки рвет меха.
Но ведь сколько раз в любом кричало
и шептало это же начало:
"Граждане, послушайте меня…"
Кто-то их порой не слушал тоже.
Распирая ребра и корежа,
высказаться суть их не могла.
И теперь, со вбитой внутрь душою,
слышать не хотят они чужое:
"Граждане, послушайте меня…"
Эх, солдат на фоне бочкотары,
я такой же — только без гитары…
Через реки, горы и моря
я бреду и руки простираю
и, уже охрипший, повторяю:
"Граждане, послушайте меня…"
Страшно, если слушать не желают.
Страшно, если слушать начинают.
Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,
вдруг в ней все ничтожно будет, кроме
этого мучительного с кровью:
"Граждане, послушайте меня…"?!
Граждане,
мне
начинает казаться,
что вы
недостойны
индустриализации.
Граждане дяди,
граждане тети,
Автодора ради —
куда вы прете?!
Сто́ит
машине
распрозаявиться —
уже
с тротуара
спорхнула девица.
У автомобильного
у колесика
остановилась
для пудрения носика.
Объедешь мостовою,
а рядом
на лужище
с «Вечерней Москвою»,
встал совторгслужащий.
Брови
поднял,
из ноздри —
волосья.
«Что
сегодня
идет
в «Коло́ссе»?
Объехали этого,
других догнали.
Идут
какие-то
две канальи.
Трепать
галоши
походкой быстрой ли? ,
Не обернешь их,
и в ухо
выстрелив.
Спешишь —
не до шуток! —
и с прытью
с блошиною
в людской
в промежуток
вопьешься машиною.
И упрется
радиатор
в покидающих театр.
Вам ехать надо?
Что ж с того!
Прижат
мужчина к даме,
идут
по пузу мостовой
сомкнутыми рядами.
Во что лишь можно
(не язык —
феерия!)
в момент
обложена
вся шоферия.
Шофер
столкновеньям
подвел итог:
«Разинь
гудок ли уймет?!
Разве
тут
поможет гудок?!
Не поможет
и
пулемет».
Чтоб в эту
в самую
в индустриализацию
веры
шоферия
не теряла,
товарищи,
и в быту
необходимо взяться
за перековку
человеческого материала.
Бал весёлый!
Бал парадный!
Шумный,
Пёстрый,
Маскарадный!
Вход для школьников открыт,
Для дошкольников —
Закрыт.
Вот смотри:
Стоят у входа
Коля с Петей.
Но смотри:
Одному четыре года,
А другому только три.
Говорят они: — Пустите!
Но швейцар им: — Нет, друзья,
Вы сначала подрастите,
А таких пустить нельзя.
Коля с Петей прочь отходят…
Вдруг к швейцару с булавой
Гражданин один подходит
С очень длинной бородой.
— Я на бал иду. Пустите.
Где тут вход? Я не пойму.
— Гражданин, сюда пройдите, —
Говорит швейцар ему.
Бал гремит, шумит, грохочет,
Всё кругом несётся вскачь,
Только громче всех топочет
Очень странный бородач.
Все танцующие люди
Собрались вокруг него.
Вот несут к нему на блюде
Ледяное эскимо.
Стихла музыка,
и вдруг
Закричали все вокруг:
— Эй, глядите-ка! Глядите!
У него две пары рук!
Понемногу,
Постепенно
Всем понятно стало всё,
Что ведь это,
Несомненно,
Коля с Петей.
Вот и всё.
Часто
сейчас
по улицам слышишь
разговорчики
в этом роде:
«Товарищи, легше,
товарищи, тише.
Это
вам
не 18-й годик!»
В нору
влезла
гражданка Кротиха,
в нору
влез
гражданин Крот.
Радуются:
«Живем ничего себе,
тихо.
Это
вам
не 18-й год!»
Дама
в шляпе рубликов на́ сто
кидает
кому-то,
запахивая котик:
«Не толкаться!
Но-но!
Без хамства!
Это
вам
не 18-й годик!»
Малого
мелочь
работой скосила.
В уныньи
у малого
опущен рот…
«Куда, мол,
девать
молодецкие силы?
Это
нам
не 18-й год!»
Эти
потоки
слюнявого яда
часто
сейчас
по улице льются…
Знайте, граждане!
И в 29-м
длится
и ширится
Октябрьская революция.
Мы живем
приказом
октябрьской воли,
Огонь
«Авроры»
у нас во взоре.
И мы
обывателям
не позволим
баррикадные дни
чернить и позорить.
Года
не вымерить
по единой мерке.
Сегодня
равноценны
храбрость и разум.
Борись
и в мелочах
с баррикадной энергией,
в стройку
влей
перекопский энтузиазм.
Если глаз твой
врага не видит,
пыл твой выпили
нэп и торг,
если ты
отвык ненавидеть, —
приезжай
сюда,
в Нью-Йорк.
Чтобы, в мили улиц опутан,
в боли игл
фонарных ежей,
ты прошел бы
со мной
лилипутом
у подножия
их этажей.
Видишь —
вон
выгребают мусор —
на объедках
с детьми проняньчиться,
чтоб в авто,
обгоняя «бусы»,
ко дворцам
неслись бриллиантщицы.
Загляни
в окошки в эти —
здесь
наряд им вышили княжий.
Только
сталью глушит элевейтер
хрип
и кашель
чахотки портняжей.
А хозяин —
липкий студень —
с мордой,
вспухшей на радость чирю́,
у работницы
щупает груди:
«Кто понравится —
удочерю!
Двести дам
(если сотни мало),
грусть
сгоню
навсегда с очей!
Будет
жизнь твоя —
Ку́ни-Айланд,
луна-парк
в миллиард свечей».
Уведет —
а назавтра
зве́рья,
волчья банда
бесполых старух
проститутку —
в смолу и в перья,
и опять
в смолу и в пух.
А хозяин
в отеле Пла́за,
через рюмку
и с богом сблизясь,
закатил
в поднебесье глазки:
«Се́нк’ю
за хороший бизнес!»
Успокойтесь,
вне опасения
ваша трезвость,
нравственность,
дети,
барабаны
«армий спасения»
вашу
в мир
трубят добродетель.
Бог
на вас
не разукоризнится:
с вас
и маме их —
на платок,
и ему
соберет для ризницы
божий ме́наджер,
поп Платон.
Клоб полиций
на вас не свалится.
Чтобы ты
добрел, как кулич,
смотрит сквозь холеные пальцы
на тебя
демократ Кули́дж.
И, елозя
по небьим сводам
стражем ханжества,
центов
и сала,
пялит
руку
ваша свобода
над тюрьмою
Элис-Айланд.
У солнышка есть правило:
Оно лучи расправило,
Раскинуло с утра —
И на земле жара.
Оно по небу синему
Раскинуло лучи —
Жара такая сильная,
Хоть караул кричи!
Изнемогают жители
В Загорске-городке.
Они всю воду выпили
В киоске и в ларьке.
Мальчишки стали неграми,
Хоть в Африке и не были.
Жарко, жарко, нету сил!
Хоть бы дождь поморосил.
Жарко утром, жарко днем,
Влезть бы в речку, в водоем,
Влезть бы в речку, в озерцо,
Вымыть дождиком лицо.
Кто-то стонет: — Ой, умру!..—
Трудно в сильную жару,
Например, толстухам:
Стали падать духом.
А девчонка лет пяти
Не смогла пешком идти —
На отце повисла,
Будто коромысло.
Жарко, жарко, нету сил!
Хоть бы дождь поморосил.
Вовка вызвал бы грозу —
Не сговоришься с тучей.
Она — на небе, он — внизу.
Но он на всякий случай
Кричит: — Ну где же ты, гроза?
Гремишь, когда не надо! —
И долго ждет, подняв глаза,
Он у калитки сада.
Жарко, жарко, нету сил!..
Пить прохожий попросил:
— Вовка — добрая душа,
Дай напиться из ковша!
Вовка — добрая душа
Носит воду не дыша,
Тут нельзя идти вприпрыжку —
Расплескаешь полковша.
— Вовка, — просят две подружки, —
Принеси и нам по кружке!
— Я плесну вам из ведра,
Подставляйте горсти…
…Тридцать градусов с утра
В городе Загорске,
И все выше, выше ртуть…
Надо сделать что-нибудь,
Что-то сделать надо,
Чтоб пришла прохлада,
Чтоб не вешали носы
Люди в жаркие часы.
Вовка — добрая душа
Трудится в сарае,
Что-то клеит не спеша,
Мастерит, стараясь.
Вовка — добрая душа
Да еще три малыша.
Паренькам не до игры:
Предлагает каждый,
Как избавить от жары
Разомлевших граждан.
В городе Загорске
Горки да пригорки,
Что ни улица — гора.
Шла старушка в гору,
Причитала: — Ох, жара!
Помереть бы впору.
Вдруг на горке, на откосе,
Ей подарок преподносит,
Подает бумажный веер
Вовка — парень лет пяти.
Мол, шагайте поживее,
Легче с веером идти.
Обмахнетесь по пути.
Вовка — добрая душа
Да еще три малыша,
Да еще мальчишек восемь
Распевают на откосе:
— Получайте, граждане,
Веера бумажные,
Получайте веера,
Чтоб не мучила жара.
Раздаем бесплатно,
Не берем обратно.
На скамью старушка села,
Обмахнулась веером,
Говорит: — Другое дело —
Ветерком повеяло.—
Обмахнулся веером
Гражданин с бородкой,
Зашагал уверенной,
Деловой походкой.
И пошло конвейером:
Каждый машет веером.
Веера колышутся —
Людям легче дышится.
1
Эскимос,
медведь
и стада оленьи
пьют
чаи
Чаеуправления.
До самого полюса
грейся
и пользуйся.
2
Ребенок слаб
и ревет,
пока́ он
не пьет
по утрам
наше какао.
От чашки какао
бросает плач,
цветет,
растет
и станет силач.
3
Царь
и буржуй
с облаков глядят,
что
рабочие
пьют и едят.
С грустью
таращат
глаза свои:
рабочие
лучшие
пьют чаи.
4
Милый,
брось слова свои, —
что мне
эти пения?
Мчи
в подарок мне чаи
Чаеуправления.
5
Где взять
чаю хорошего?
В Чаеуправлении —
доброкачественно и дешево.
Спешите покупать,
не томитесь жаждой —
чай на любую цену,
чай на вкус каждый.
6
Радуйся,
весь восточный люд:
зеленый чай
привез верблюд.
7
Этот чай —
лучший для чайханэ.
Такого —
кроме нас —
ни у кого нет.
8
Мы
зовем
пролетария
и пролетарку:
запомни
точно
эту марку.
Покупая,
примечай:
чей — чай?
Остерегайтесь
подделок.
Что за радость,
если вам
подсунут
дешевую гадость?
От чая случайного
откажемся начисто.
Лишь чай Чаеуправления
высшего качества.
9
Важное известие
сообщаем вам:
этот —
пьет
вся Москва.
Граждане,
берегите интересы свои:
только
в Чаеуправлении
покупайте
чаи.
10
Граждане,
не спорьте!
Советские граждане
окрепнут в спорте.
В нашей силе —
наше право.
В чем сила? —
В этом какао.
11
Смычка с деревней.
Выходи и встречай —
Москва
деревне
высылает чай.
Крестьяне,
соблюдайте интересы свои:
только в Чаеуправлении
окупайте чаи.
12
Присягну
перед целым миром:
гадок чай
у частных фирм.
Чудное явление —
Чаеуправление.
Сразу видно —
чай что надо,
пахнет
дом
цветущим садом.
13
От спекулянтов
у трудящихся
карман трещит.
Государственная торговля —
наш щит.
Эй, рабочий!
Крестьянин, эй!
Чай у треста
покупай и пей!
14
Каждого просвещай,
лозунг кидая:
в Чаеуправлении
лучший чай
из Китая.
Все сорта,
от черного
до зеленого —
и с цветком,
и без оного.
15
У Чаеуправления
внимательное око:
мы знаем —
вам
необходимо Мокко.
* * *
В ручном труде год маши —
устанут руки, еле тычутся.
При помощи динамомашин
покой и отдых
даст электричество.
У Доски, где почётные граждане,
Я стоял больше часа однажды и
Вещи слышал там — очень важные…«…В самом ихнем тылу,
Под какой-то дырой,
Мы лежали в пылу
Да над самой горой, На природе (как в песне — на лоне),
И они у нас как на ладони,
Я и друг — тот, с которым зимой
Из Сибири сошлись под Москвой.Раньше оба мы были охотники —
А теперь на нас ватные потники
Да протёртые подлокотники! Я в Сибири всего
Только соболя бил,
Ну, а друг — он, того,
На медведя ходил.Он колпашевский — тоже берлога! —
Ну, а я из Выезжего Лога.
И ещё (если друг не хитрит):
Белку — в глаз, да в любой, говорит… Разговор у нас с немцем двухствольчатый:
Кто шевелится — тот и кончатый,
Будь он лапчатый, перепончатый! Только спорить любил
Мой сибирский дружок —
Он во всём находил
Свой, невидимый прок, —Оторвался на миг от прицела
И сказал: «Это мёртвое тело —
Бьюсь на пачку махорки с тобой!»
Я взглянул — говорю: «Нет — живой! Ты его лучше пулей попотчевай.
Я опричь же того ставлю хошь чего —
Он усидчивый да улёжчивый!»Друг от счастья завыл —
Он уверен в себе:
На медведя ходил
Где-то в ихней тайге —Он аж вскрикнул (негромко, конечно,
Потому что — светло, не кромешно),
Поглядел ещё раз на овраг —
И сказал, что я лапоть и враг.И ещё заявил, что икра у них!
И вообще, мол, любого добра у них!..
И — позарился на мой браунинг.Я тот браунинг взял
После ходки одной:
Фрица, значит, подмял,
А потом — за спиной… И за этот мой подвиг геройский
Подарил сам майор Коханойский
Этот браунинг — тот, что со мной, —
Он уж очень был мне дорогой! Но он только на это позарился.
Я и парился, и мытарился…
Если б знал он, как я отоварился! Я сначала: «Не дам,
Не поддамся тебе!»
А потом: «По рукам!» —
И аж плюнул в злобе.Ведь не вещи же ценные в споре!
Мы сошлись на таком договоре:
Значит, я прикрываю, а тот —
Во весь рост на секунду встаёт… Мы ещё пять минут погутарили —
По рукам, как положено, вдарили,
Вроде на поле — на базаре ли! Шепчет он: «Коль меня
И в натуре убьют,
Значит здесь схоронят,
И — чего ещё тут…»Поглядел ещё раз вдоль дороги —
И шагнул как медведь из берлоги,
И хотя уже стало светло —
Видел я, как сверкнуло стекло.Я нажал — выстрел был первосортненький,
Хотя «соболь» попался мне вёртненький.
А у ног моих — уже мёртвенький… Что теперь и наган мне —
Не им воевать.
Но свалился к ногам мне —
Забыл как и звать, —На природе (как в песне — на лоне),
И они у нас как на ладони.
…Я потом разговор вспоминал:
Может, правда, он белок стрелял?.. Вот всю жизнь и кручусь я как верченый.
На Доске меня этой зачерчивай!
…Эх, зачем он был недоверчивый!»
1
Дядя Боря говорит,
Что
От того он так сердит,
Что
Кто-то сбросил со стола
Три тарелки, два котла
И в кастрюлю с молоком
Кинул клещи с молотком;
Может, это серый кот
Виноват,
Или это черный пес
Виноват,
Или это курицы
Залетели с улицы,
Или толстый, как сундук,
Приходил сюда индюк,
Три тарелки, два котла
Сбросил на пол со стола
И в кастрюлю с молоком
Кинул клещи с молотком?
2
Входит дядя в кабинет,
Но и там порядка нет —
Все бумаги на полу,
А чернильница в углу.
3
Дядя Боря говорит,
Что
Оттого он так сердит,
Что
Банку, полную чернил,
Кто-то на пол уронил
И оставил на столе
Деревянный пистолет;
Может, это серый кот
Виноват,
Или это черный пес
Виноват,
Или это курицы
Залетели с улицы,
Или толстый, как сундук,
Приходил сюда индюк,
Банку, полную чернил,
В кабинете уронил
И оставил на столе
Деревянный пистолет?
4
На обои дядя Боря
Поглядел,
И со стула дядя Боря
Полетел.
Стали стены голые,
Стали невеселые —
Все картинки сняты,
Брошены и смяты.
5
Дядя Боря говорит,
Что
Оттого он так сердит,
Что
Все картинки кто-то снял,
Кто-то сбросил их и смял
И повесил дудочку
И складную удочку;
Может, это серый кот
Виноват,
Или это черный пес
Виноват,
Или это курицы
Залетели с улицы,
Или толстый, как сундук,
Приходил сюда индюк
И повесил дудочку
И складную удочку?
6
Дядя Боря говорит:
— Чьи же это вещи?
Дядя Боря говорит:
— Чьи же это клещи?
Дядя Боря говорит:
— Чья же эта дудочка?
Дядя Боря говорит:
— Чья же эта удочка?
7
Убегает серый кот,
Пистолета не берет,
Удирает черный пес,
Отворачивает нос,
Не приходят курицы,
Бегают по улице,
Важный, толстый, как сундук;
Только фыркает индюк,
Не желает удочки,
Не желает дудочки.
А является один
Восьмилетний гражданин,
Восьмилетний гражданин —
Мальчик Петя Бородин.
8
Напечатайте в журнале,
Что
Наконец-то все узнали,
Кто
Три тарелки, два котла
Сбросил на пол со стола
И в кастрюлю с молоком
Кинул клещи с молотком,
Банку, полную чернил,
В кабинете уронил
И оставил на столе
Деревянный пистолет,
Жестяную дудочку
И складную удочку.
Серый кот не виноват,
Нет.
Черный пес не виноват,
Нет.
Не летали курицы
К нам в окошко с улицы,
Даже толстый, как сундук,
Не ходил сюда индюк.
Только Петя Бородин —
Он.
Виноват во всем один
Он.
И об этом самом Пете
Пусть узнают все на свете.
Ищут пожарные,
Ищет милиция,
Ищут фотографы
В нашей столице,
Ищут давно,
Но не могут найти
Парня какого-то
Лет двадцати.
Среднего роста,
Плечистый и крепкий,
Ходит он в белой
Футболке и кепке.
Знак «ГТО»
На груди у него.
Больше не знают
О нем ничего.
Многие парни
Плечисты и крепки.
Многие носят
Футболки и кепки.
Много в столице
Таких же значков.
Каждый
К труду-обороне
Готов.
Кто же,
Откуда
И что он за птица
Парень,
Которого
Ищет столица?
Что натворил он
И в чем виноват?
Вот что в народе
О нем говорят.
Ехал
Один
Гражданин
По Москве —
Белая кепка
На голове, -
Ехал весной
На площадке трамвая,
Что-то под грохот колес
Напевая…
Вдруг он увидел —
Напротив
В окне
Мечется кто-то
В дыму и огне.
Много столпилось
Людей на панели.
Люди в тревоге
Под крышу смотрели:
Там из окошка
Сквозь огненный дым
Руки
Ребенок
Протягивал к ним.
Даром минуты одной
Не теряя,
Бросился парень
С площадки трамвая
Автомобилю
Наперерез
И по трубе
Водосточной
Полез.Третий этаж,
И четвертый,
И пятый…
Вот и последний,
Пожаром объятый.
Черного дыма
Висит пелена.
Рвется наружу
Огонь из окна.
Надо еще
Подтянуться немножко.
Парень,
Слабея,
Дополз до окошка,
Встал,
Задыхаясь в дыму,
На карниз,
Девочку взял
И спускается вниз.
Вот ухватился
Рукой
За колонну.
Вот по карнизу
Шагнул он к балкону…
Еле стоит,
На карнизе нога,
А до балкона —
Четыре шага.
Видели люди,
Смотревшие снизу,
Как осторожно
Он шел по карнизу.
Вот он прошел
Половину
Пути.
Надо еще половину
Пройти.
Шаг. Остановка.
Другой. Остановка.
Вот до балкона
Добрался он ловко.
Через железный
Барьер перелез,
Двери открыл —
И в квартире исчез…
С дымом мешается
Облако пыли,
Мчатся пожарные
Автомобили,
Щелкают звонко,
Тревожно свистят.
Медные каски
Рядами блестят.
Миг — и рассыпались
Медные каски.
Лестницы выросли
Быстро, как в сказке.
Люди в брезенте —
Один за другим —
Лезут
По лестницам
В пламя и дым…
Пламя
Сменяется
Чадом угарным.
Гонит насос
Водяную струю.
Женщина,
Плача,
Подходит
К пожарным:
— Девочку,
Дочку
Спасите
Мою!
— Нет, -
Отвечают
Пожарные
Дружно, -
Девочка в здании
Не обнаружена.
Все этажи
Мы сейчас обошли,
Но никого
До сих пор
Не нашли.
Вдруг из ворот
Обгоревшего дома
Вышел
Один
Гражданин
Незнакомый.
Рыжий от ржавчины,
Весь в синяках,
Девочку
Крепко
Держал он в руках.
Дочка заплакала,
Мать обнимая.
Парень вскочил
На площадку трамвая,
Тенью мелькнул
За вагонным стеклом,
Кепкой махнул
И пропал за углом.
Ищут пожарные,
Ищет милиция,
Ищут фотографы
В нашей столице,
Ищут давно,
Но не могут найти
Парня какого-то
Лет двадцати.
Среднего роста,
Плечистый и крепкий,
Ходит он в белой
Футболке и кепке,
Знак «ГТО»
На груди у него.
Больше не знают
О нем ничего.
Многие парни
Плечисты и крепки,
Многие носят
Футболки и кепки.
Много в столице
Таких же
Значков.
К славному подвигу
Каждый
Готов!