Две сестры глядят на братца:
Маленький, неловкий,
Не умеет улыбаться,
Только хмурит бровки.
Младший брат чихнул спросонок,
Радуются сестры:
— Вот уже растет ребенок —
Он чихнул, как взрослый!
Когда настанет расставаться —
Тогда слетает мишура…
Аленушка, запомни братца!
Прощай — ни пуха ни пера! Я провожать тебя не выйду,
Чтоб не вернулась с полпути.
Аленушка, забудь обиду
И братца старого прости.Твое ль высокое несчастье,
Моя ль высокая беда?..
Аленушка, не возвращайся,
Не возвращайся никогда.
Спустились когда-то с Карпат.
Степями повозки скрипят.
— Эх, братцы, места-то хорошие,
На наши подножья похожие! И вот перед ними дубравы
И рощи с листвою кудрявой
— Эх, братцы, услада для глаз,
Совсем как в предгорьях у нас.Чем дальше, тем круче зимою мороз,
И ёлки темнеют меж светлых берёз.
— Эх, братцы! Идём по равнине,
Как будто восходим к вершине.А там перед ними синеет тайга,
Над мшистою тундрой бушует пурга,
И голые камни поморья,
Совсем как высокогорье.Родные для горцев картины.
— Ну, братцы! Дошли до вершины!
Я смотрю на фотокарточку:
две косички, строгий взгляд,
и мальчишеская курточка,
и друзья кругом стоят.За окном все дождик тенькает:
там ненастье во дворе.
Но привычно пальцы тонкие
прикоснулись к кобуре.Вот скоро дом она покинет,
вот скоро вспыхнет гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом! На углу у старой булочной,
там, где лето пыль метет,
в синей маечке-футболочке
комсомолочка идет.А ее коса острижена,
в парикмахерской лежит.
Лишь одно колечко рыжее
на виске ее дрожит.И никаких богов в помине,
лишь только дела гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
1958
Отшумели песни нашего полка,
Отзвенели звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
Маркитантка юная убита.
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного, и врагов немного.
Живы мы покуда, фронтовая голь,
А погибнем — райская дорога.
Руки на затворе, голова в тоске,
А душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
Спите себе, братцы, — все придет опять:
Новые родятся командиры,
Новые солдаты будут получать
Вечные казенные квартиры.
Спите себе, братцы, — все начнется вновь,
Все должно в природе повториться:
И слова, и пули, и любовь, и кровь…
Времени не будет помириться.
Не предаваясь «большевистским бредням»
жил себе Шариков буржуйчиком средним.
Но дернули мелкобуржуазную репку,
и Шариков шляпу сменил на кепку.
В кепке у Шарикова — умная головка;
Шариков к партии примазался ловко.
Дальше — о Шарикове добрые вести:
Шариков — делами ворочает в тресте.
Затем у Шарикова — родственников кучка.
Зашел один — пухлая ручка.
С братцем троюродным не станешь же драться?!
Шариков мандатом наделяет братца.
За первым, в спасение о родстве своем,
к мандатам родственнички тянутся вдвоем.
Стали и эти вдвоем в работу:
трест обрабатывать до седьмого поту.
А у Шарикова — даже палец затек:
требуют мандаты то свояк, то зятек.
Родственными связями упоен,
Шариков «связал» ими весь район.
Шариковы грабят в двести рук,
точь-в-точь — паутина, а в центре паук.
Так бы и висела, да РКК
смела в два счета Шарикова-паука.
В то лето шли дожди и плакала погода.
Над тем, что впереди не виделось исхода.
И в стареньком плаще среди людей по лужам,
Как будто средь вещей, шагал я неуклюже.Не жалейте меня, не жалейте,
Что теперь говорить: «Чья вина?»
Вы вино по стаканам разлейте
И скажите: «Привет, старина!»
В кровь израненные именами,
Выпьем, братцы, теперь без прикрас
Мы за женщин, оставленных нами,
И за женщин, оставивших нас.В то лето шли дожди и рушились надежды,
Что Бог нас наградит за преданность и нежность,
Что спилим эту муть — гнилые ветви сада,
Что всё когда-нибудь устроится как надо.Не жалейте меня, не жалейте,
Что теперь говорить: «Чья вина?»
Вы вино по стаканам разлейте
И скажите: «Привет, старина!»
В кровь израненные именами,
Выпьем, братцы, теперь без прикрас
Мы за женщин, оставленных нами,
И за женщин, оставивших нас.В то лето шли дожди и было очень сыро,
В то лето впереди лишь осень нам светила.
Но пряталась одна банальная мыслишка:
Грядущая весна — неначатая книжка.Не жалейте меня, не жалейте,
Что теперь говорить: «Чья вина?»
Вы вино по стаканам разлейте
И скажите: «Привет, старина!»
В кровь израненные именами,
Выпьем, братцы, теперь без прикрас
Мы за женщин, оставленных нами,
И за женщин, оставивших нас.
Киты — неразговорчивые звери,
Понятно: при солидности такой.
Не принято у них ни в коей мере
Надоедать соседям болтовнёй.И только в случае последнем, крайнем,
Когда он тяжко болен или ранен,
Не в силах всплыть, чтоб воздуху глотнуть, —
Кит может кинуть в голубую муть
Трёхсложный клич. Нетрудно догадаться,
Что это значит: выручайте, братцы! И тут к нему сквозь толщи голубые
Летят со свистом на призыв беды
Не то чтобы друзья или родные –
Чужие, посторонние киты.И тушами литыми подпирая,
Несчастного выносят на волну…
«Ух, братцы, воздух! Думал, помираю.
Ну всё, хорош, теперь не утону».Бионика — наука есть такая,
Проникшая в глубокие места, —
Язык зверей прекрасно понимая,
На плёнку записала крик кита.Гуляет китобоец над волнами.
К магнитофону подошёл матрос,
И вот под киль прикрученный динамик
Пускает в океан китовый SOS.За много миль тревожный крик услышав,
Бросает кит кормёжку и детишек,
Чтоб вынести собрата на горбу.
Торпедою летит… Успел, удача!
Ещё кричит, еще не поздно, значит…
И в аккурат выходит под гарпун.Мудрец-бионик, было ли с тобою,
Чтоб друга на спине ты нёс из боя,
От тяжести и жалости дрожа?
Была ли на твоём веку минута,
Когда бы ты на выручку кому-то,
Захлёбываясь воздухом, бежал? Тут все друг друга жрут, я понимаю.
Я не с луны, я сам бифштексы жру.
Я удочку у вас не отнимаю,
Но вот наживка мне не по нутру.По-всякому на этом свете ловят:
Щук — на блесну, а птичек — на пшено.
Мышей — на сало, а людей — на слове.
На доброте ловить — запрещено.Плывите, корабли, дорогой новой
За пищей, по которой стонет мир, —
За грузом солидарности китовой,
Она нужней нам, чем китовый жир.
Кто на завалинке? А, ты, сосед Панкрат!
Здорово, брат!
Абросим, здравствуй! Друг Микеша, это ты ли?
Ну, что вы, деда не забыли?
А я-то до чего вас, братцы, видеть рад!..
Покинувши на время Петроград,
Прибрёл я, старина, в родную деревеньку.
Что? Как мне в Питере жилось?
Перебивался помаленьку,
Всего изведать довелось.
С врагами нашими за наше дело споря,
Немало вытерпел я горя,
Но… терпит бог грехам пока:
Не только мяли нам бока,
Мы тоже кой-кому помяли их изрядно.
Да, схватка крепкая была…
Как вообще идут дела?
Ну, не скажу, чтоб очень ладно:
Тут, глядь, подвох, а там — затор.
Народные враги — они не дремлют тоже.
Одначе мы… того… нажмём на них построже.
Чай, не о пустяках ведём мы с ними спор.
Не в том суть нашей схватки,
Что мироедов мы уложим на лопатки.
Нет, надо, чтобы враг наш лютый — сбитый с ног —
Подняться больше уж не мог.
Иначе, милые, сыграем мы впустую.
Подобный проигрыш случался зачастую.
Раз наши вечные враги,
Очнувшись, сил накопят,
Они не то что гнуть начнут нас в три дуги,
А всех в крови утопят.
И учинят грабёж такой,
Что ой-ой-ой!
Вот почему всегда твержу я,
Чтоб по головке, мол, не гладили буржуя.
Вот, други-братцы, почему
Из щелкопёров кой-кому,
Умам трусливым и нелепым,
Я стариком кажусь свирепым.
А вся загвоздка в том, что я твержу одно:
Родной народ, тебе другого не дано.
Сваливши с плеч своих грабительскую шайку,
Завинчивай покрепче гайку!
Завинчивай покрепче гайку!
И если хочешь ты по новой полосе
Пройти с сохою трудовою,
Все корни выкорчуй! Все корни злые, все,
Со всею мусорной травою!..
По рисунку палеша́нина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В чёрной бурке на коне.
Тёзка мой и зависть тайная,
Сердце горем горячи́!
Зависть тайная, «летальная», —
Как сказали бы врачи.
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера́ да ме́нтики, их, соколы-орлы,
Кому ж вы в сердце метили, лепажевы стволы!
А беда явилась за́ полночь,
Но не пулею в висок.
Просто — в путь, в ночную за́волочь
Важно тронулся возок.
И не спеть, не выпить водочки,
Не держать в руке бокал!
Едут трое, сам в серёдочке,
Два жандарма по бокам.
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера да ментики, пора бы выйти в знать,
Но этой арифметики поэтам не узнать,
Ни прошлым и ни будущим поэтам не узнать.
Где ж друзья, твои ровесники?
Некому тебя спасать!
Началось всё дело с песенки,
А потом — пошла писать!
И по мукам, как по лезвию…
Размышляй теперь о том,
То ли броситься в поэзию,
То ли сразу — в жёлтый дом…
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера да ментики, возвышенная речь!
А всё-таки наветики страшнее, чем картечь!
Доносы и наветики страшнее, чем картечь!
По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В чёрной бурке на коне.
Но оставь, художник, вымысел,
Нас в герои не крои,
Нам не знамя жребий вывесил,
Носовой платок в крови…
Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!
Ах, кивера да ментики, нерукотворный стяг!
И дело тут не в метрике, столетие — пустяк!
Столетие, столетие, столетие — пустяк…
— Разрешите доложить
Коротко и просто:
Я большой охотник жить
Лет до девяноста.
А война — про все забудь
И пенять не вправе.
Собирался в дальний путь,
Дан приказ: «Отставить!»
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе — это мы,
Тот народ, Россия.
И поскольку это мы,
То скажу вам, братцы,
Нам из этой кутерьмы
Некуда податься.
Тут не скажешь: я — не я,
Ничего не знаю,
Не докажешь, что твоя
Нынче хата с краю.
Не велик тебе расчет
Думать в одиночку.
Бомба — дура. Попадет
Сдуру прямо в точку.
На войне себя забудь,
Помни честь, однако,
Рвись до дела — грудь на грудь,
Драка — значит, драка.
И признать не премину,
Дам свою оценку.
Тут не то, что в старину, —
Стенкою на стенку.
Тут не то, что на кулак:
Поглядим, чей дюже, -
Я сказал бы даже так:
Тут гораздо хуже…
Ну, да что о том судить, -
Ясно все до точки.
Надо, братцы, немца бить,
Не давать отсрочки.
Раз война — про все забудь
И пенять не вправе,
Собирался в долгий путь,
Дан приказ: «Отставить!»
Сколько жил — на том конец,
От хлопот свободен.
И тогда ты — тот боец,
Что для боя годен.
И пойдешь в огонь любой,
Выполнишь задачу.
И глядишь — еще живой
Будешь сам в придачу.
А застигнет смертный час,
Значит, номер вышел.
В рифму что-нибудь про нас
После нас напишут.
Пусть приврут хоть во сто крат,
Мы к тому готовы,
Лишь бы дети, говорят,
Были бы здоровы…