Советские стихи про автобус

Найдено стихов - 9

Булат Окуджава

Надя, Наденька

Из окон корочкой несет поджаристой.
За занавесками — мельканье рук.
Здесь остановки нет, а мне — пожалуйста:
шофер в автобусе — мой лучший друг.

А кони в сумерках колышут гривами.
Автобус новенький, спеши, спеши!
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
в любую сторону твоей души.

Я знаю, вечером ты в платье шелковом
пойдешь по улице гулять с другим…
Ах Надя, брось коней кнутом нащелкивать,
попридержи-ка их, поговорим!

Она в спецовочке, в такой промасленной,
берет немыслимый такой на ней…
Ах Надя, Наденька, мы были б счастливы…
Куда же гонишь ты своих коней!

Но кони в сумерках колышут гривами.
Автобус новенький спешит-спешит.
Ах Надя, Наденька, мне б за двугривенный
в любую сторону твоей души!

Самуил Маршак

Автобус номер двадцать шесть.

Автобус номер двадцать шесть.
Баран успел в автобус влезть,
Верблюд вошел, и волк, и вол.
Гиппопотам, пыхтя, вошел.

Дельфин не мог вползти в вагон.
Енот не может выйти вон.
Жираф — как дернет за звонок:
Змею он принял за шнурок.

Индюк спросил: — Который час? —
Козел сказал: — Не слышу вас. —
Лиса сказала: — Скоро семь. —
Медведь сказал: — Я всех вас съем!

Навозный жук жужжит: — Боюсь! —
Орел сказал: — А ты не трусь! —
Петух пропел: — Какой герой! —
Рысь проворчала: — Рот закрой!

Свинья заспорила с ежом.
Тюлень поссорился с моржом.
Удав кольцом сдавил свинью.
Фазан забился под скамью.

Хорек за хвост цыпленка — хвать!
Цыпленок бросился бежать.
Червяк подумал, что за ним.
Шмель прожужжал ему: — Бежим!

Щегол уселся на окно.
Выпь говорит, что ей темно.
Эму сказал: — Закрыл он свет!

Юрок и дрозд сказали: — Нет!
Як промычал, пройдя вперед:
— Автобус дальше не пойдет!

Прочтите сказку эту, дети.
Расскажет весело она,
Какие звери есть на свете
И как писать их имена.

Когда в автобусе мы едем
Или в вагоне под землей,
Не будь ежом, не будь медведем,
Не будь удавом и свиньей!

Владимир Высоцкий

Товарищи учёные

Товарищи учёные, доценты с кандидатами!
Замучились вы с иксами, запутались в нулях,
Сидите там, разлагаете молекулы на атомы,
Забыв, что разлагается картофель на полях.

Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь
И корни извлекаете по десять раз на дню…
Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,
Пока сгниёт-заплесневеет картофель на корню!

Значит так: автобусом до Сходни доезжаем,
А там — рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем,
Когда с сальцой её намять.

Вы можете прославиться почти на всю Европу, коль
С лопатами проявите здесь свой патриотизм,
А то вы всем кагалом там набросились на опухоль,
Собак ножами режете, а это — бандитизм!

Товарищи учёные, кончайте поножовщину,
Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид:
Садитесь, вон, в полуторки, валяйте к нам в Тамбовщину,
А гамма-излучение денёк повременит.

Значит так: автобусом к Тамбову подъезжаем,
А там — рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем,
Когда с сальцой её намять.

К нам можно даже с семьями, с друзьями и знакомыми —
Мы славно тут разместимся, и скажете потом,
Что бог, мол, с ними, с генами, бог с ними, с хромосомами,
Мы славно поработали и славно отдохнём!

Товарищи учёные, эйнштейны драгоценные,
Ньютоны ненаглядные, любимые до слёз!
Ведь лягут в землю общую остатки наши бренные,
Земле — ей всё едино: апатиты и навоз.

Так приезжайте, милые, — рядами и колоннами!
Хотя вы все там химики и нет на вас креста,
Но вы ж ведь там задохнетесь за синхрофазотронами,
А тут места отличные — воздушные места!

Товарищи учёные, не сумлевайтесь, милые:
Коль что у вас не ладится — ну, там, не тот аффект, —
Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами,
Денёчек покумекаем — и выправим дефект!

Наум Коржавин

Танцы

Последний автобус подъехал
К поселку. И выдохся он.
И ливнем дурачеств и смеха
Ворвались девчонки в салон.Ах, танцы!.. Вы кончились к ночи.
Пусть!.. Завтра начнётся опять!
И было им весело очень
В полночный автобус вбегать.Глаза их светились, а губы
Гореть продолжали в огне.
Ах, танцы!.. Поэзия клубов! -
Вовек не давались вы мне.Они хохотали счастливо,
Шумели, дуря напролом.
Неужто родил этот ливень
Оркестра фабричного гром? А может, не он, а блистанье,
А битва, где всё — наугад.
Всё — в шутку, и всё — ожиданье,
Всё — трепет: когда пригласят?..Срок выйдет, и это случится.
На миг остановится вихрь.
Всё смолкнет. И всё совершится.
Но жизнь завершится в тот миг.Всё будет: заботы, усталость,
Успехи, заботы опять.
Но трепет замрёт. Не осталось
У сердца причин трепетать.Останется в гости хожденье,
И песни, и танцы подчас.
Но это уже развлеченье,
А речь не об этом у нас.Скучать? А какая причина?
Ведь счастье! Беречь научись.
И — глупо. Скучают мужчины,
На женщинах держится жизнь.Всё правда… Но снова и снова
Грущу я, смешной человек,
Что нет в них чего-то такого,
Чему и не сбыться вовек.Что всё освещает печалью,
Надеждой и светом маня,
С чем вместе — мы вечно в начале —
Всю жизнь до последнего дня.Обидно… Но я к ним не сунусь
Корить их. Не их это грех.
Пусть пляшут, пусть длится их юность,
Пусть дольше звучит этот смех! А ты… Ах, что было, то сплыло.
Исчезло, и в этом ли суть?
Я знаю — в тебе это было,
Всё было — да толку-то чуть.Где чувства твои непростые?
Что вышло? Одна маята!
Пусть пляшут! Они — не пустые.
В них жизнь, а она — не пуста.А завтра на смену опять им…
Ну что ж!.. отстоят… Ерунда…
И наскоро выгладят платья,
И вновь, как на службу, сюда.Чтоб сердце предчувствием билось,
Чтоб плыть по волне за волной.
Чтоб дело их жизни творилось
Не ими, а жизнью самой.

Александр Башлачев

Галактическая комедия

Я твердо уверен, что где-то в галактике дальней,
На пыльных тропинках, вдали от космических трасс,
Найдется планета, похожая с нашей детально,
И люди на ней совершенно похожи на нас.

Мой город, и дом, и квартира отыщутся где-то.
Согласно прописке, там занял пять метров жилья
Мужчина, который курит мои сигареты
И пьет жигулевское пиво не реже, чем я.

У нас с ним одни и те же заботы.
Он носит мой галстук,
Он спорит с моей женой.
И так же, как я,
По утрам он спешит на работу,
А вечером тем же автобусом едет домой.

Ему точно так же бывает и грустно, и скучно.
Бывает порою, что некому руку подать.
Поэтому нам поскорее с ним встретиться нужно,
Уж мы бы отлично сумели друг друга понять.

Итак, решено! Отправляюсь на эту планету!
Я продал часы, свою бритву и новый утюг.
Дождался субботы. В субботу построил ракету.
Встречай меня, парень! Встречай меня, преданный друг!

Ведь у нас с тобой одни и те же заботы.
Ты носишь мой галстук,
Ты спишь с моею женой.
И так же, как я,
По утрам ты спешишь на работу,
А вечером тем же автобусом едешь домой.

Три дня я плутал переулками звездного мира,
И к этой планете пришел на крутом вираже.
Все точно совпало — и город, и номер квартиры,
И те же соседи живут на одном этаже.

Соседи сказали — случилось большое несчастье!
Соседи мне сразу сказали, что в эти три дня
Он бритву, часы и утюг променял на запчасти
И тоже решил полететь — поглядеть на меня.

Теперь его заботы — мои заботы.
Ношу его галстук,
Скандалю с его женой.
И так же, как он,
По утрам я спешу на работу,
А вечером тем же автобусом еду домой.
Я еду домой.

Владимир Маяковский

Про пешеходов и разинь, вонзивших глазки небу в синь

Улица —
    меж домами
          как будто ров.
Тротуары
    пешеходов
         расплескивают на асфальт.
Пешеходы ругают
        шоферов, кондукторов.
Толкнут,
    наступят,
        отдавят,
            свалят!

По Петровке —
       ходят яро
пары,
   сжаты по-сардиньи.
Легкомысленная пара,
спрыгнув с разных тротуаров,
снюхалась посередине.
Он подымает кончик кепки,
она
  опускает бровки…
От их
   рукопожатий крепких —
плотина
    поперек Петровки.
Сирене
    хвост
       нажал шофер,
визжит
    сирен
       железный хор.
Во-всю
    автобусы ревут.
Напрасен вой.
       Напрасен гуд.
Хоть разверзайся преисподняя,
а простоят
     до воскресения,
вспоминая
      прошлогоднее
крымское землетрясение.

Охотный ряд.
       Вторая сценка.
Снимают
     дряхленькую церковь.
Плетенка из каких-то вех.
Задрав седобородье вверх,
стоят,
   недвижно, как свеча,
два довоенных москвича
Разлив автомобильных лав,
таких спугнуть
       никак не суйся
Стоят,
   глядят, носы задрав,
и шепчут:
     «Господи Исусе…»

Картина третья.
        Бытовая.
Развертывается у трамвая.
Обгоняя
    ждущих —
         рысью,
рвясь,
   как грешник рвется в рай,
некто
   воет кондуктриссе:
«Черт…
    Пусти! —
        Пустой трамвай…»
Протолкавшись между тетей,
обернулся,
     крыть готов…
«Граждане!
      Куда ж вы прете?
Говорят вам —
       нет местов!»

Поэтому
    у меня,
у старой газетной крысы,
и язык не поворачивается
             обвинять:
ни шофера,
      ни кондуктриссу.
Уважаемые
      дяди и тети!
Скажите,
     сделайте одолжение:
Чего вы
    нос
      под автобус суете?!
Чего вы
    прете
       против движения?!

Владимир Маяковский

Автобусом по Москве

Десять прошло.
       Понимаете?
            Десять!
Как же ж
    поэтам не стараться?
Как
  на театре
       актерам не чудесить?
Как
  не литься
       лавой демонстраций?
Десять лет —
      сразу не минуют.
Десять лет —
      ужасно много!
А мы
  вспоминаем
        любую из минут.
С каждой
     минутой
         шагали в ногу.
Кто не помнит только
переулок
    Орликов?!
В семнадцатом
       из Орликова
выпускали голенькова.
А теперь
    задираю голову мою
на Запад
    и на Восток,
на Север
    и на Юг.
Солнцами
     окон
       сияет Госторг,
Ваня
   и Вася —
иди,
  одевайся!
Полдома
    на Тверской
(Газетного угол).
Всю ночь
     и день-деньской —
сквозь окошки
       вьюга.
Этот дом
    пустой
орал
   на всех:
— Гражданин,
      стой!
Руки вверх! —
Не послушал окрика, —
от тебя —
     мокренько.
Дом —
   теперь:
       огня игра.
Подходи хоть ночью ты!
Тут
  тебе
    телеграф —
сбоку почты.
Влю-
  блен
    весь-
      ма —
вмес-
   то
    пись-
      ма
к милке
    прямо
шли телеграммы.
На Кузнецком
       на мосту,
где дома
    сейчас
       растут, —
помню,
   было:
пала
   кобыла,
а толпа
    над дохлой
голодная
     охала.
А теперь
    магазин
горит
   для разинь.
Ваня
   наряден.
Идет,
   и губа его
вся
  в шоколаде
с фабрики Бабаева.

Вечером
    и поутру,
с трубами
     и без труб —
подымал
    невозможный труд
улиц
  разрушенных
        труп.
Под скромностью
        ложной
           радость не тая,
ору
  с победителями
         голода и тьмы:
— Это —
    я!
Это —
   мы!

Самуил Маршак

Почта

1

Кто стучится в дверь ко мне
С толстой сумкой на ремне,
С цифрой 5 на медной бляшке,
В синей форменной фуражке?
Это он,
Это он,
Ленинградский почтальон.

У него
Сегодня много
Писем
В сумке на боку
Из Тифлиса,
Таганрога,
Из Тамбова и Баку.

В семь часов он начал дело,
В десять сумка похудела,
А к двенадцати часам
Все разнёс по адресам.

2

— Заказное из Ростова
Для товарища Житкова!
— Заказное для Житкова?
Извините, нет такого!
— Где же этот гражданин?
— Улетел вчера в Берлин.

3

Житков за границу
По воздуху мчится —
Земля зеленеет внизу.
А вслед за Житковым
В вагоне почтовом
Письмо заказное везут.

Пакеты по полкам
Разложены с толком,
В дороге разборка идёт,
И два почтальона
На лавках вагона
Качаются ночь напролёт.

Открытка — в Дубровку,
Посылка — в Покровку,
Газета — на станцию Клин,
Письмо — в Бологое.
А вот заказное
Пойдет за границу — в Берлин.

4

Идет берлинский почтальон,
Последней почтой нагружён.

Одет таким он франтом:
Фуражка с красным кантом,
На куртке пуговицы в ряд
Как электричество горят,
И выглажены брюки
По правилам науки.

Кругом прохожие спешат.
Машины шинами шуршат,
Бензину не жалея,
По Липовой аллее.

Заходит в двери почтальон,
Швейцару толстому — поклон.
— Письмо для герр Житкова
Из номера шестого!
— Вчера в одиннадцать часов
Уехал в Англию Житков!

5

Письмо
Само
Никуда не пойдёт,
Но в ящик его опусти —
Оно пробежит,
Пролетит,
Проплывёт
Тысячи верст пути.

Нетрудно письму
Увидеть свет.
Ему
Не нужен билет,
На медные деньги
Объедет мир
Заклеенный пассажир.

В дороге
Оно
Не пьёт и не ест
И только одно
Говорит:
— Срочное. Англия. Лондон. Вест, 14, Бобкин-стрит.

6

Бежит, подбрасывая груз,
За автобусом автобус.
Качаются на крыше
Плакаты и афиши.
Кондуктор с лесенки кричит:
«Конец маршрута! Бобкин-стрит!»

По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит
Шагает быстро мистер Смит
В почтовой синей кепке,
А сам он вроде щепки.
Идет в четырнадцатый дом,
Стучит висячим молотком
И говорит сурово:
— Для мистера Житкова.

Швейцар глядит из-под очков
На имя и фамилию
И говорит: — Борис Житков
Отправился в Бразилию!

7

Пароход
Отойдёт
Через две минуты.
Чемоданами народ
Занял все каюты.

Но в одну
Из кают
Чемоданов не несут.
Там поедет вот что:
Почтальон и почта.

8

Под пальмами Бразилии,
От зноя утомлён,
Шагает дон Базилио,
Бразильский почтальон.

В руке он держит странное,
Измятое письмо.
На марке — иностранное
Почтовое клеймо.

И надпись над фамилией
О том, что адресат
Уехал из Бразилии
Обратно в Ленинград.

9

Кто стучится в дверь ко мне
С толстой сумкой на ремне,
С цифрой 5 на медной бляшке,
В синей форменной фуражке?
Это он,
Это он,
Ленинградский почтальон!

Он протягивает снова
Заказное для Житкова.
Для Житкова?
— Эй, Борис,
Получи и распишись!

10

Мой сосед вскочил с постели:
— Вот так чудо в самом деле!
Погляди, письмо за мной
Облетело шар земной.
Мчалось по морю вдогонку,
Понеслось на Амазонку.
Вслед за мной его везли
Поезда и корабли.

По морям и горным склонам
Добрело оно ко мне.
Честь и слава почтальонам,
Утомлённым, запылённым.
Слава честным почтальонам
С толстой сумкой на ремне!

Роберт Рождественский

Сказка с несказочным концом

Страна была до того малюсенькой,
что, когда проводился военный парад,
армия
маршировала на месте
от начала парада
и до конца.
Ибо, если подать другую команду, -
не "на месте шагом",
а "шагом вперед…", -
очень просто могла бы начаться война.
Первый шаг
был бы шагом через границу.

Страна была до того малюсенькой,
что, когда чихал знаменитый булочник
(знаменитый тем,
что он был единственным
булочником
в этой стране), -
так вот, когда он чихал троекратно,
булочники из соседних стран
говорили вежливо:
"Будьте здоровы!.."
И ладонью
стирали брызги со щек.

Страна была до того малюсенькой,
что весь ее общественный транспорт
состоял из автобуса без мотора.
Этот самый автобус -
денно и нощно,
сверкая никелем, лаком и хромом,
опершись на прочный гранитный фундамент
перегораживал
Главную улицу.
И тот,
кто хотел проехать в автобусе,
входил, как положено,
с задней площадки,
брал билеты,
садился в удобное кресло
и,
посидев в нем минут пятнадцать, -
вставал
и вместе с толпой пассажиров
выходил с передней площадки -
довольный -
уже на другом конце государства.

Страна была до того малюсенькой,
что, когда проводились соревнования
по легкой атлетике,
все спортсмены
соревновались
(как сговорившись!)
в одном лишь виде:
прыжках в высоту.
Другие виды не развивались.
Ибо даже дистанция стометровки
пересекалась почти посредине
чертой
Государственнейшей границы,
На этой черте
с обеих сторон
стояли будочки полицейских.
И спортсмен,
добежав до знакомой черты,
останавливался,
предъявлял свой паспорт.
Брал визу на выезд.
Визу на въезд.
А потом он мучительно препирался
с полицейским соседнего государства,
который требовал прежде всего
список
участников соревнований -
(вдруг ты — хиппи, а не спортсмен!).
Потом этот список переводили
на звучный язык соседней страны,
снимали у всех отпечатки пальцев
и -
предлагали следовать дальше.
Так и заканчивалась стометровка.
Иногда -
представьте! -
с новым рекордом.

Страна была до того малюсенькой,
что жители этой скромной державы
разводили только домашнюю птицу
и не очень крупный рогатый скот
(так возвышенно
я называю
баранов).
Что касается более крупных зверей,
то единственная в государстве корова
перед тем, как подохнуть,
успела сожрать
всю траву
на единственной здешней лужайке,
всю листву
на обоих деревьях страны,
все цветы без остатка
(подумать страшно!)
на единственной клумбе
у дома Премьера.
Это было еще в позапрошлом году.
До сих пор весь народ говорит с содроганьем
о мычании
этой голодной коровы.

Страна была до тогы без остатка
(подумать страшно!)
на единственной клумбе
у дома Премьера.
Это было еще в позапрошлом году.
До сих пор весь народ говорит с содроганьем
о мычании
этой голодной коровы.

Страна была до того малюсенькой,
что, когда семья садилась за стол,
и суп
оказывался недосоленным,
глава семьи звонил в Министерство
Иностранных Дел и Внешней Торговли.
Ибо угол стола,
где стояла солонка,
был уже совершенно чужой территорией
со своей конституцией и сводом законов
(достаточно строгих, кстати сказать).
И об этом все в государстве знали.
Потому что однажды хозяин семьи
(не этой,
а той, что живет по соседству),
руку свою протянул за солонкой,
и рука была
арестована
тут же!
Ее посадили на хлеб и воду,
а после организовали процесс -
шумный,
торжественный,
принципиальный -
с продажей дешевых входных билетов,
с присутствием очень влиятельных лиц.
Правую руку главы семьи
приговорили,
во-первых — к штрафу,
во-вторых
(условно) -
к году тюрьмы…
В результате
несчастный глава семейства
оказался в двусмысленном положенье:
целый год он после -
одною левой -
отрабатывал штраф
и кормил семью.

Страна была до того малюсенькой,
что ее музыканты
с далеких пор.
играли только на флейтах и скрипках,
лишь на самых маленьких скрипках и флейтах!
Больше они ни на чем не играли.
А рояль они видели только в кино
да еще -
в иллюстрированных журналах,
Потому что загадочный айсберг рояля,
несмотря на значительные старанья,
не влезал
в территорию
этой страны.
Нет, вернее, сам-то рояль помещался,
но тогда
исполнителю
не было места.
(А играть на рояле из-за границы -
согласитесь -
не очень-то патриотично!)
Страна была невероятно крохотной.
Соседи
эту страну уважали.
Никто не хотел на нее нападать.
И все же
один отставной генерал
(уроженец страны
и большой патриот)
несколько раз выступал в Сенате,
несколько раз давал интервью
корреспондентам, центральных газет,
посылал посланья Главе государства,
в которых
решительно и однозначно
ругал
профсоюзы и коммунистов,
просил увеличить военный бюджет,
восхвалял свою армию.
И для армии
требовал
атомного
оружия!