И рубашка твоя льняная
цвета белых берез,
и на губы твои опадает
дождь березовых рос. Я люблю тебя ясно, звездно,
так что бог со мной!
Я бы стала твоей березой,
мой любимый-мой. Ты глядишь на меня серьезно,
ветвь сломил одну:
«Я не очень люблю березу,
я люблю сосну…»
Тысяча гор и леса —
край мой на зверя похожий.
Хищная эта краса
в нас поселяется тоже. Знаю тебя и люблю,
брат и земляк мой пригожий,
но злую усмешку твою
и разгадать невозможно. — Что ты задумал, мой свет?
— Я ничего не задумал.
Тысяча гор — твой ответ,
тайна усмешки угрюмой. То ли востришь свой топор,
то ль от любви каменеешь?
Весь — будто тысяча гор!
Меньше ты быть не умеешь. Озеро ль — боль утолить?
Или тайга — заблудиться?
Как же такого любить?
Как от тебя отступиться?
У нас собака и петух
читать любили книги вслух.
Они тайком входили в дом,
снимали с полки толстый том.
Теперь уж нечего скрывать,
да я и не скрываю,
хотелось очень мне узнать,
про что они читают.
Читали книжки про принцесс
и про технический прогресс,
про кораблекрушения
и про землетрясения.
Потом шептали: «Да-да-да!»
и добавляли: — Вот беда!
А что творится в мире,
в Мали и на Памире?
Ведь это в Африке, в Мали,
страну сугробы замели!
Ведь это на Памире
слоны заговорили! У нас собака и петух
читать любили книги вслух.
А это, как известно,
не менее чудесно.
Все море полно совершенства и блеска,
тревоги, любви,
и я не таю удивленные, детские
чувства свои.
Малы, незначительны, необязательны,
мы, может быть, с привкусом лжи,
но лики людские, как волны морские,
подвижны, свежи.
Художник дельфинов из пепельной глины
у моря лепил.
И звук окарины из белых дельфинов
над морем поплыл.
Но звук окарины и белых дельфинов
художник раздал по рублю.
А губы художника в пепельной глине
шептали: «Я море люблю.
Я море люблю, переливы марины
и профиль скалы Карадаг,
но вот сотворяю из глины дельфинов,
у нас, у людей, это так…
В свиданиях с морем искать воскресений,
молить о любви,
о тех, кто вдали и вдали совершенен,
но только — вдали».
Цикл стиховЗемляк Среди наших земляков
он один у нас таков:
он и к дружбе тяготеет,
и к предательству готов. Гурман Вкушая дружбу, понял я,
что очень вкусные друзья.
Вкусил врага на ужин:
враги намного хуже. Самохвал О, если б самохвал был само-хвал!
Он требует моих, твоих похвал.
Беда ли, что не стоит он того?
Беда, что я вовсю хвалю его. Ханжа Он созерцал «Венеру» Тициана
для выполненья государственного плана. Ревность Люблю родной завод. О, сколько бед
в любви моей, сколь ревности и злости!
Ко мне не ходит в гости мой сосед,
я тоже не хожу к ревнивцу в гости. На пути к штампу Его назвали многогранным,
и он доверчиво, как школьник,
гранил себя весьма исправно
и стал похож на треугольник. Мираж Реальный, будто новенький гараж,
явился мне из воздуха мираж.
— Уйди, мираж! — сказал я гаражу.
Гараж в ответ: «Обижен, ухожу».
Смешные нынче стали миражи,
уж ты ему и слова не скажи. Дешевая продукция Наше промобъединение
производит впечатление.
Нет дешевле ничего
впечатления того. Я и идея У меня в голове есть идея.
Я идеей в идее владею.
И случается проблеск иной,
что идея владеет и мной.
А на деле ни я, ни идея
абсолютно ничем не владеем. История История, друзья мои, всегда правдива,
история, друзья мои, всегда права.
Об этом говорит всегда красноречиво
чья-нибудь отрубленная голова. Парадокс Наука устраняет парадокс,
художник парадоксы добывает.
Но парадоксу это невдомек,
ведь парадоксы истины не знают. Прекрасное и безобразное Уничтожая безобразное,
прекрасное сбивалось с ног.
— Но я люблю тебя, прекрасное, —
шептал восторженно порок. Бессовестная статуя Когда бы у статуи совесть была,
она бы сама с пьедестала сошла.
Пошла бы, куда ее совесть велит,
Но совести нет, вот она и стоит. Идеалист и материалист Спорят два философа устало,
древний спор уму непостижим:
— Это бог ведет людей к финалу!
— Нет, мы сами к финишу бежим! Творчество Ученый паучок, философ и жуир,
познал весь белый свет и весь подлунный мир,
и взялся сотворить всемирную картину,
но получилась только паутина. Дедукция Этот метод очень важен.
Если вор — прокурор,
то дедукция подскажет,
что судья подавно вор. Ошибочно Ни матери не понял, ни отца,
ни старика не видел, ни калеку
и заявлял с улыбкой мудреца:
«Ошибочно считаюсь человеком». Под каблуком Зачем ему семья и дом?
Он жить привык под каблуком:
любой каблук повыше
ему заменит крышу. Трос От тяжести порвался трос
и стал похожим на вопрос.
Я тоже был надежным тросом,
а стал язвительным вопросом. Стыдливый страус Обычный страус не стыдился
от страха скрыться под песком,
а этот от стыда прикрылся
еще и фиговым листком. Гонение на влюбленных При всех эпохах и законах
гоненье было на влюбленных.
От страха за такую жизнь
влюбленные перевелись.
И правда, чем гонимым быть,
уж лучше вовсе не любить. Дитя Идти боится по лесной дорожке,
страшится муравья и конопли.
Сторонится коровы и земли.
Не ест ни молока и ни картошки. На Урале Далеко-далеко на Урале
ящер с ящерицей проживали.
Жили двести лет, а может, триста
между хрусталей и аметистов. А теперь на шлаковых отвалах
ящеров и ящериц не стало,
да и бесполезных самоцветов
на Урале тоже больше нету. Любитель тупика Зашел в тупик —
доволен тупиком.
Но в тупике возник родник.
Вся жизнь ушла
на битву с родником.
А что ж тупик?
Тупик теперь в болотце.
А что ж родник?
Как лился, так и льется.
ТриптихНикогда, никогда не печалилось сердце мое.
Никогда, никогда нездоровье меня не пугало.
Ни богатство, ни бедность не смущали мое житие,
увлекали меня Изумрудные залы Урала. Он сверкает во мне, бриллиантовый отблеск пещер,
ледяная вода обернулась голодною щукой,
над косматой моей головою невидимый зверь
поднимает в молитве когтистые руки. Змеи, клевер и мед вслед за мною ползли в города,
Легкомыслие птичье меня в города увлекало.
Но пещеры завода в огне, и они никогда
не заменят собой Изумрудные залы Урала. Есть астральная правда в лягушке, отвага живет в комаре.
В городах только страх, жалкий страх приживалок:
не летаю на Брокен, не ведьма на Лысой Горе…
Ухожу в монастырь, в Изумрудные залы Урала. Небо властвует ночью. Рабочий уснул Златоуст.
Дух его златокрылый отворяет сокрытые очи.
Вдохновенное имя касается ласковых уст:
Златоуст, Златоуст — мой любовный источник. Ровно в полночь пещера откроется в Голой Горе.
Будто искры туда пролетают свободные души.
Не проспи двадцать первую ночь в сентябре,
положи аметист перед сном под подушку. В сентябре, в сентябре всех влюбленных скликает Гора.
Тайных духов Земли поднимает планета Венера.
И Учитель Любви — Златоуст — говорит до утра
о любовных, сакральных и даже телесных пещерах. Мы бывали, бывали в пещере на Голой Горе.
Ах, как весело там заплетаются искры!
И стыдливое слово является все в серебре,
и бесстыдно ликуют дневные, нескромные мысли. Все-все-все, кто не смел целый год о любви говорить:
сталевары, шахтеры, и даже, — О, Боже! — парторги,
превращаются в искры, и вот начинают искрить,
наливаться любовью с каким-то прощальным восторгом. Что ж, ведь скоро зима! Тяжело без любви зимовать.
Ты пометь календарь, и в осеннюю пору
позвони и скажи:
— Ночь! Пора вылетать!
Златоусты, летимте
на Голую Гору,
на Голую Гору! Люди любят поэтов, пророчества горький бальзам.
Людям дорог политик, — лукавого мира создатель,
Но дороже всего нашим бренным, усталым сердцам
Врачеватель! Да-да, нашей боли глухой — Врачеватель. Боль. Мы с детства, невинного детства боимся ее.
Нас бичуют изломы, простуды, ожоги.
Кто дитя исцелит? Где тибетское взять мумие?
Ах, не смерть нам страшна, нам страшны болевые пороги. И опять я зову вас в природные календари.
Вспомни речь мудрецов, что давно отзвучала:
за целительной силой — к вершинам глубокой горы,
в Изумрудные залы Урала. Златоуст открывал мне пещеры любви,
врачевания силу поведала Сатка.
Надо духом парить, надо верить в полеты свои.
Только в майскую ночь отворяет пещеры Зюраткуль. Здесь мы с детства узнали всесилие тихой травы:
заклинанье цветка, волхование шмеля,
нас крапива учила здоровью, шиповник — любви,
нас купали купели сентября и апреля. Это с детства я знаю: властительный облик камней.
Самоцвет наделен силой древнего света.
Допотопная тяга его бесконечных лучей
подключает нас к вечности или к маршруту планеты… Только в Сатке целебен поток родниковой воды.
Он ликует младенцем в хрустальных и яшмовых чашах.
Коль вода рассмеется — тебя защитят от беды,
потому что в ней Солнце — живое могущество наше. Есть астральная сила деревьев и сила зверей.
Надо жить этой силой уже с колыбели.
Города, города, вы лишили нас тайных дверей
в Изумрудные залы сентябрей и апрелей… Но все же я — ведьма. Зачем эту правду скрывать?
Ты в апрельскую ночь позвони мне украдкой:
— Любимая! Ночь. Нам пора вылетать
в родниковую Сатку, заповедный Зюраткуль. Вверх летит к полнолунию лебедь Луна.
Вниз, в пещеры Земли, — голоса водопадов.
И душа молодая, как воздух и воды, вольна
Быть летучей сильфидой, плакучей дриадой,
плавучей наядой.