Перевод Наума Гребнева
«Радость, помедли, куда ты летишь?» —
«В сердце, которое любит!»
«Юность, куда ты вернуться спешишь?» —
«В сердце, которое любит!»
«Сила и смелость, куда вы, куда?» —
«В сердце, которое любит!»
«А вы-то куда, печаль да беда?» —
«В сердце, которое любит!»
Перевод Роберта Рождественского
— Скажи мне,
перебрав свои года,
Какое время самым лучшим было?
— Счастливейшими были дни,
когда
Моя любимая
меня любила…
— А не было ль, скажи,
такого дня,
Когда ты плакал,
горя не скрывая?
— Любимая забыла про меня.
Тот день я самым черным
называю…
— Но можно было вовсе не любить!
Жить без любви —
и проще
и спокойней!..
— Наверно, это проще.
Может быть…
Но в жизни
Я такого дня
не помню.
Перевод Наума Гребнева
Бросает свет светильник мой чадящий.
Все в доме спит, лишь я один не сплю,
Я наклонился над тобою, спящей,
Чтоб вновь промолвить: «Я тебя люблю».
И горше были дни мои и слаще,
Но, старше став, на том себя ловлю,
Что повторяю я теперь все чаще
Одно и то же: «Я тебя люблю!»
И я, порой неправдою грешащий,
Всего лишь об одном тебя молю:
Не думай, что настолько я пропащий,
Чтоб лгать признаньем: «Я тебя люблю!»
И мой единственный, мой настоящий
Стих только этот: «Я тебя люблю!»
Перевод Наума Гребнева
Поскольку знаю, что уже давно
Доверья к слову меньше, чем к бумажке,
Пишу я: «Настоящее дано
В том, что люблю я преданно и тяжко.
Что обязуюсь до скончанья дней
Безропотно служить своей любимой,
Что будет страсть моя необоримой
И с каждым днем все жарче и сильней!»
И с давних дней, воистину любя,
Что вызывает у иных сомненье,
Подписываю это сочиненье
Почетным званьем «Любящий тебя»
И отдаю на вечное храненье
Тебе, печатью круглою скрепя.
Перевод Наума Гребнева
Когда б за все, что совершили мы,
За горе, что любимым причинили,
Судом обычным каждого б судили,
Быть может, избежали б мы тюрьмы.
Но кодекс свой у каждого в груди,
И снисхождения не смею ждать я.
И ты меня, любимая, суди
По собственным законам и понятьям.
Суди меня по кодексу любви,
Признай во всех деяньях виноватым,
Чтоб доказать мою вину, зови
Минувшие рассветы и закаты.
Все, чем мы были счастливы когда-то
И что еще живет у нас в крови.
И люблю малиновый рассвет я,
И люблю молитвенный закат,
И люблю медовый первоцвет я,
И люблю багровый листопад.
И люблю не дома, а на воле,
В чистом поле, на хмельной траве,
Задремать и пролежать, доколе
Не склонится месяц к голове.
Без зурны могу и без чунгура
Наслаждаться музыкою я,
Иначе так часто ни к чему бы
Приходить мне на берег ручья.
Я без крова обошелся б даже,
Мне не надо в жизни ничего.
Только б горы, скалы их и кряжи
Были возле сердца моего.
Я еще, наверное, не раз их
Обойду, взбираясь на хребты.
Сколько здесь непотускневших красок,
Сколько первозданной чистоты.
Как форель, родник на горном склоне
В крапинках багряных поутру.
Чтоб умыться — в теплые ладони
Серебро студеное беру.
И люблю я шум на дне расселин,
Туров, запрокинувших рога,
Сквозь скалу пробившуюся зелень
И тысячелетние снега.
И еще боготворю деревья,
Их доверьем детским дорожу.
В лес вхожу как будто к другу в дверь я,
Как по царству, по лесу брожу.
Вижу я цветы долины горской.
Их чуть свет пригубили шмели.
Сердцем поклоняюсь каждой горстке
Дорогой мне сызмальства земли.
На колени у речной излуки,
Будто бы паломник, становлюсь.
И хоть к небу простираю руки,
Я земле возлюбленной молюсь.
Перевод Наума Гребнева
Когда я, объездивший множество стран,
Усталый, с дороги домой воротился,
Склонясь надо мною, спросил Дагестан:
«Не край ли далекий тебе полюбился?»
На гору взошел я и с той высоты,
Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил:
«Немало краев повидал я, но ты
По-прежнему самый любимый на свете.
Я, может, в любви тебе редко клянусь,
Не ново любить, но и клясться не ново,
Я молча люблю, потому что боюсь:
Поблекнет стократ повторенное слово.
И если тебе всякий сын этих мест,
Крича, как глашатай, в любви будет клясться,
То каменным скалам твоим надоест
И слушать, и эхом в дали отзываться.
Когда утопал ты в слезах и крови,
Твои сыновья, говорившие мало,
Шли на смерть, и клятвой в сыновней любви
Звучала жестокая песня кинжала.
И после, когда затихали бои,
Тебе, Дагестан мой, в любви настоящей
Клялись молчаливые дети твои
Стучащей киркой и косою звенящей.
Веками учил ты и всех и меня
Трудиться и жить не шумливо, но смело,
Учил ты, что слово дороже коня,
А горцы коней не седлают без дела.
И все же, вернувшись к тебе из чужих,
Далеких столиц, и болтливых и лживых,
Мне трудно молчать, слыша голос твоих
Поющих потоков и гор горделивых».
Перевод Якова Козловского
— Буль-буль, буль-буль!
Я знаю вас,
Я помню ваши речи.
С меня срывали всякий раз
Вы шапочку при встрече.
И опрокидывали всласть
Над нижнею губою,
Зато потом контроль и власть
Теряли над собою.
Я градом капелек, буль-буль,
Без лишних заковырок,
В башках у вас, как градом пуль,
Пробила сотни дырок.
— Буль-буль, буль-буль —
простой напев,
Его внимая знаку,
Вы то лобзались, захмелев,
А то кидались в драку.
Не пряча слез,
меня кляня,
К столу склонялись лбами
И становились для меня
Покорными рабами.
Звучал напев:
«Буль-буль, буль-буль»,
И жены уходили
Порой от вас не потому ль,
Что вы меня любили?
Я вам не раз в похмельный час
Огонь вливала в глотку
И отправляла многих вас
За трезвую решетку.
Буль-буль, буль-буль!
текло вино,
А мне какая горесть,
Что с кошельками заодно
Вы пропивали совесть?
Случалось, видели чертей
Вы с козьими рогами,
Ругали преданных друзей
И чокались с врагами.
Немало жертв,
летя с горы,
Унес поток жестоко,
Но унесла в тартарары
Я больше жертв до срока.
Буль-буль, буль-буль,
прошу налить.
Долой, что не отпето!
Меня любить — себя сгубить,
Но не страшит вас это.
Перевод Наума Гребнева
Всегда во сне нелепо все и странно.
Приснилась мне сегодня смерть моя.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижно я.
Звенит река, бежит неукротимо.
Забытый и не нужный никому,
Я распластался на земле родимой
Пред тем, как стать землею самому.
Я умираю, но никто про это
Не знает и не явится ко мне,
Лишь в вышине орлы клекочут где-то
И стонут лани где-то в стороне.
И чтобы плакать над моей могилой
О том, что я погиб во цвете лет,
Ни матери, ни друга нет, ни милой,
Чего уж там — и плакальщицы нет.
Так я лежал и умирал в бессилье
И вдруг услышал, как невдалеке
Два человека шли и говорили
На мне родном, аварском языке.
В полдневный жар в долине Дагестана
Я умирал, а люди речь вели
О хитрости какого-то Гасана,
О выходках какого-то Али.
И, смутно слыша звук родимой речи,
Я оживал, и наступил тот миг,
Когда я понял, что меня излечит
Не врач, не знахарь, а родной язык.
Кого-то исцеляет от болезней
Другой язык, но мне на нем не петь,
И если завтра мой язык исчезнет,
То я готов сегодня умереть.
Я за него всегда душой болею,
Пусть говорят, что беден мой язык,
Пусть не звучит с трибуны ассамблеи,
Но, мне родной, он для меня велик.
И чтоб понять Махмуда, мой наследник
Ужели прочитает перевод?
Ужели я писатель из последних,
Кто по-аварски пишет и поет?
Я жизнь люблю, люблю я всю планету,
В ней каждый, даже малый уголок,
А более всего Страну Советов,
О ней я по-аварски пел как мог.
Мне дорог край цветущий и свободный,
От Балтики до Сахалина — весь.
Я за него погибну где угодно,
Но пусть меня зароют в землю здесь!
Чтоб у плиты могильной близ аула
Аварцы вспоминали иногда
Аварским словом земляка Расула —
Преемника Гамзата из Цада.
Перевод Якова Козловского
Ты, на заре проснувшись, сделай милость,
Еще хоть миг с собой наедине
Побудь и вспомни все, что ночью снилось:
Смеялся или плакал ты во сне!
И глянь в окно: какая там погода,
Туманна ли округа иль светла?
Метет ли снег до края небосвода
Иль катятся дождинки вдоль стекла?
И если в этот час не бьет тревога,
Вдали обвалом сакли не снесло,
Не торопись и дьяволом с порога
Не прыгай, милый, в горское седло.
Не торопись, как деды завещали,
И всякий раз, с обычаем в ладу,
До каменной околицы вначале
Веди коня лихого в поводу.
Как часто мы, куда-то путь направив,
Брать скакунов не любим под уздцы
И, шпорами бока им окровавив,
Летим быстрей, чем царские гонцы.
У нас рубахи выцвели от соли
И капли пота льются на виски.
Позабываем спешиться мы в поле,
Остановиться около реки.
Ценить не научились мы поныне
Высоких слов и запросто порой,
Что произносят тихо на вершине,
Выкрикиваем громко под горой.
Нам осадить коней бы по старинке
Перед аулом, мудрыми слывя,
Чтоб разузнать, в нем свадьба иль поминки,
А мы влетаем голову сломя.
Герои оклеветанные пали
Не на дуэлях в наши времена,
Чьи в запоздалой, но святой печали
Воскрешены бесстрашно имена.
Не выносите спешных приговоров,
Не присуждайте наскоро наград,
Чтоб не краснеть, чтоб избежать укоров,
Когда в пути оглянетесь назад.
И мужество должно владеть собою!
Кто тороплив, кто ветреней молвы,
Тот без коня вернется с поля боя
Или верхом без глупой головы.
Я не зову к покою или спячке,
Я сам люблю дыхание грозы,
Но жизнь есть жизнь, а не бега, не скачки,
И в жизни добывают не призы.
Учи, поэт, суровые уроки
И не бери без боя города,
Чтоб наскоро написанные строки
Не рвать потом, сгорая от стыда.
Ты сел в седло, веселый иль угрюмый,
Не торопись, уму не прекословь,
На полпути, остановись, подумай,
И оглянись, и путь продолжи вновь!