О, не печалься, брат, когда на небе тучи,
Страдает и скорбит родимая страна!
Да просветят ее — бессмертны и могучи
Месропа древнего святые письмена!..
О, не горюй, когда средь вражеского стана
Погиб твой милый сын от злобных рук врагов,
И вспомни подвиги великого Вардана:
Они дадут стране героев и борцов!..
О, не горюй, когда поклонники Корана
Разрушат храм святой враждебною рукой;
Не бойся ни жрецов, ни вражеского стана, —
Рассеет всех врагов Гевонда жезл святой!
Надейся и стремись скорей вернуть свободу,
Борись и изучай святые письмена,
И помоги в борьбе армянскому народу,
Чтоб счастлива была родимая страна!..
(из поэмы «Смерть храброго Вардана Мамиконяна»)
И теперь нам молчать? И теперь свою речь
Подавлять, когда враг свой губительный меч
Нам приставил к груди, как бессильным рабам,
Не внимая рыданьям и горьким мольбам?
Что же делать нам, братья? что в горе начать?..
И теперь нам молчать?!
И теперь нам молчать, когда хитрым врагом
Все коварно повержено в рабство кругом?
Он нам права армянами быть не дает
И разрушил Торгома он доблестный род…
Слово, меч и свободу дерзнул он отнять…
И теперь нам молчать?..
И теперь нам молчать, когда меч, свой оплот,
Дал похитить врагам беззащитный народ,
Когда пахаря враг от сохи оторвал?
Из меча и сохи он нам цепи сковал…
Мы в плену, и бесславно должны мы страдать…
И теперь нам молчать?!
И теперь нам молчать, когда правды укор
Враг в себе заглушил, нас обрек на позор?
Изгоняют нас вдаль из армянской страны,
На чужбине, в слезах, мы скитаться должны…
О, куда нам идти? где приюта искать?..
И теперь нам молчать?!
И теперь нам молчать, когда дерзкой рукой,
Унижая, позоря наш край дорогой,
Враг и церковь святую, глумясь, осквернил?
Наших пастырей хищник коварный сменил…
Нет и храмов у нас, где б молитвы свершать…
И теперь нам молчать?!
И теперь нам молчать? Что же скажут в тот час,
Когда камни начнут говорить вместо нас?
Иль не скажут тогда, что армянский народ
Свой тяжелый удел по заслугам несет?
Ведь умели же предки наш край защищать!..
О, доколе молчать?
Пусть немой иль калека бессильный молчит,
Или тот, кто позорным ярмом дорожит!
Но без трепета вступим в решительный бой
Мы с врагом ненавистным за край дорогой,
Чтоб хоть смертью свободу отчизне достать, —
И… навек замолчать!..
— Зачем уста твои давно уж замолчали,
Зачем оставил ты и лиру и кимвал,
Зачем твоя душа исполнена печали,
И благородный дух измучен и устал?
Молю тебя, молю, забудь свои печали
И беззаботно пей гохтанское вино,
И лиру вновь настрой — чтоб струны зазвучали;
Забыть про эту скорбь пора тебе давно!
О расскажи, Баян, как жили наши деды,
И снова пусть звучит твой сладостный напев;
Былые песни пой про славные победы,
Про игры юношей, про страсть армянских дев!
И покачал Баян седою головою,
Очами грустными взглянул кругом старик,
И горестно махнув усталою рукою,
Печальной головой в отчаянии поник.
«О чем, о чем мне петь? Погибшую ль свободу
И цепи, и ярмо я в песнях воспою?
Ужель я буду петь несчастному народу,
Как в рабстве и цепях провел он жизнь свою?!
Над нашей головой проклятье прозвучало,
Слова позорные посыпалися вновь,
На лезвии штыка, и шпаги, и кинжала
Струится и блестит родная наша кровь.
О страшных грабежах должны ль звучать напевы,
Позор родной страны воспеть я должен вам;
В обятиях врагов как гибли наши девы,
Как турок осквернял священный Божий храм?
Ужель я буду петь, как пышную долину,
Как наши чудные, цветущие поля
У нас похитил враг, — и горе армянину! —
Ему не дорога родимая земля!
Ужель я буду петь, как богачи армяне
Душой погружены в корыстные мечты;
Забыв, как терпят гнет их братья — христиане,
Лишь вешают на грудь и звезды, и кресты.
Нет, лучше пусть навек умолкнут лиры звуки,
И замолчит навек восторженный Баян!
Забавою служить для праздной вашей скуки
Я не могу, нет сил! И спит душа армян!..»
«Скажи мне, госпожа, красавица моя,
Открой, зачем грустишь ты и тоскуешь вечно?
Чего желаешь ты, и в чем твоя забота?
Ты так стройна, лицо сияет красотою;
Ты вся окутана и бархатом, и шелком;
Один твой только взгляд, — и верные служанки
Уже спешат твои желанья все исполнить.
И днем, и в час ночной пленительные звуки
Твой услаждают слух. Роскошные ковры
Разостланы у ног твоих. В твоем покое
Устроен для тебя цветник благоуханный.
Прекрасные плоды твой украшают стол,
А пред тобой стоит кальян великолепный…
О, не завидуй ты и ангелов блаженству!
Твоя роскошная обитель — тот же рай!
Не стала ты женой простого человека, —
Супругой стала ты могучего паши.
Печалиться, грустить — то было б неразумно!»
В гареме старая рабыня говорила
Так госпоже своей, армянке Рипсимэ,
Которую враги свет истины Христовой
Принудили забыть и стать магометанкой.
В ответ не молвила ни слова Рипсимэ
И только в сторону с печалью отвернулась.
Ее лицо дышало грустью. Тихо слезы
Из чудных, нежных глаз красавицы катились…
Она взглянула вверх, на дальний небосклон,
И, горе тяжкое в своей душе скрывая,
Смотрела, как неслись по небу грозно тучи,
В которых молнии заснувшие таились,
Как и в ее душе… И вспомнилось ей детство,
Ее родители, и братья, и родные,
И время чудное, когда жилось ей дома
Так мирно, беззаботно, — и тот день ужасный,
Когда в их дом, — на Пасхе это было, —
Турецкий офицер с кавасами ворвался
И обявил паши безжалостного волю:
Что Рипсимэ должна вступить в его гарем…
Без чувств упала мать, убитая той вестью,
Любимой дочери пришел отец на помощь,
Но вот блеснула сабля, — и, рукой каваса
Сраженный, мертвым пал отец на землю!..
И увлекли ее в гарем… И отреклась
Она от веры христианской, от армян,
И сделалась паши супругою любимой…
Но никогда с тех пор ни смеха, ни улыбки
Не видно было на лице ее. Ни танцы,
Ни игры шумные иль пышные наряды, —
Ее в тоске ничто, ничто не веселило!..
Но гневные слова проклятья злым врагам
С невинных уст ее ни разу не слетели;
И только все она шептала с удивленьем:
«О, что ж меня спасти не явятся армяне?..»
По берегам твоим заснувшим
Брожу, Аракс, в тоске моей.
Я уношусь к векам минувшим,
Взываю к теням славных дней!..
Но волны бурные несутся,
Не внемля, пенясь и шумя;
О берег с плачем горьким бьются
И мчатся в дальние края…
Поведай мне, Аракс могучий,
По ком рыдаешь ты порой?
Зачем обят тоскою жгучей
Ты даже чудною весной?
И слезы горькие струятся,
Из гордых падают очей,
И волны к морю вдаль стремятся
От грустной родины моей?..
О, не мути же в гневе воды!
Забудь волненье и печаль!
О, вспомни вновь былые годы!..
Зачем спешишь ты к морю вдаль?..
Пусть снова розы украшают
Сады прибрежные твои,
А ночью песней оглашают
Заснувший берег соловьи!
Пусть ивы свежестью отрадной,
Сгибаясь, дышат у воды —
И в жаркий день в струе прохладной
Купают нежные листы.
Пускай пастух с свирелью бродит
По берегам твоим порой,
И стадо мирное приходит
К тебе в жару на водопой!..
Аракс запенил гневно воды
И влагу бурей всколыхал, —
И в шуме диком непогоды
Я голос грозный услыхал:
«Зачем с желаньем безрассудным
Пришел, безумец, ты ко мне, —
Тревожить вновь виденьем чудным
Меня в тяжелом полусне?
В тоске по муже, в тяжком горе,
Ужель вдову, средь грустных слез,
Ты встретишь в праздничном уборе,
Как в годы счастья, годы грез?
И мне, — зачем мне украшаться?
Красою чей мне тешить взгляд?
Мои сыны в плену томятся,
Мои враги везде царят!
Пускай пощады рабски просит
У соблазнителя Кура,
И цепи тяжкие выносит
Моя беспечная сестра:
Но подражать ей не хочу я,
Забыть армян я не могу!..
Пускай зачахну я, тоскуя, —
Но не поддамся я врагу!..
А были дни, — в краю свободном
Я в чудном блеске протекал,
И к морю вдаль в просторе водном
Спокойно шел за валом вал.
В те дни я гордо украшался,
Сверкали, искрились струи…
А утром ранним отражался
В них отблеск пламенной зари.
Но что же сталось с древней славой
Моих роскошных берегов?
Где храм иль замок величавый?
Где блеск старинных городов?..
Лишь Арарат не забывает
О славе скрывшейся моей
И влагой нежно он питает
Мое русло́, как мать — детей…
Но влаги вечной и священной
Достойны ль мертвые поля,
Где турок властвует презренный,
И стонет древняя земля?
Мои сыны, — их нет со мною!
Но сколько их в стране чужой,
В борьбе с гнетущею нуждою,
В борьбе за хлеб насущный свой!
Моих сынов враги изгнали,
Отчизну душит низкий плен,
И в древний край они прислали
Толпы неверных мне взамен!
Для них ли пышными цветами
Теперь украшу берег свой,
И мне ль пред дикими очами
Блистать чарующей красой?!
Пока сыны мои томятся,
Пока для них отчизны нет,
Я буду скорби предаваться, —
И свят да будет мой обет!»
И, белой пеной одеваясь,
В ней скрыл Аракс свою печаль, —
И, точно змейка извиваясь,
Понес он волны к морю вдаль…