Отмщать завистнику меня вооружают,
Хотя мне от него вреда отнюдь не чают.
Когда зоилова хула мне не вредит,
Могу ли на него за то я быть сердит?
Однако ж осержусь! я встал, ищу обуха;
Уж поднял, я махну! а кто сидит тут? муха!
Как жаль мне для нее напрасного труда.
Бедняжка, ты летай, ты пой: мне нет вреда.
«Зловредная организация, именующая себя III Интернационалом».
Из ноты Керзона.Глядя
в грядущую грозу,
в грядущие грома́,
валы времен,
валы пространств громя,
рули
мятежных дней
могуче сжав
и верно, —
плывет
Москвой
дредноут
Коминтерна.Буржуи мира,
притаясь
по скрывшим окна шторам,
дрожат,
предчувствуя
грядущих штурмов шторм.
Слюною нот
в бессильи
иссякая,
орут:
— Зловредная,
такая, рассякая! —
А рядом
поднят ввысь
миллион рабочих рук,
гудит
сердец рабочих
миллионный стук, —
сбивая
цепь границ
с всего земного лона,
гудит,
гремит
и крепнет
голос миллионный:
— Ты наша!
Стой
на страже красных дней.
Раскатом голосов
покрой Керзоньи бредни!
Вреди,
чтоб был
твой вред
всех вредов повредней,
чтоб не было
организации зловредней.
Фортуна, властною рукою
Бросая жребии людей,
Души и тела красотою
И прелестьми тебя честей
И сердцем добрым наградила
В любви и в брани для побед;
Но тут же в младости судила
В войне тебе ужасный вред.
Увы! добра и зла смешенье
Неразделимо в жизни сей.
Коль часто скорби и терпенье
Есть участь самых и царей!
Что ж в свете есть славней сей доли,
Как кровь по должности пролить?
Теперь и зависть против воли
Должна в тебе героя чтить.
1794
Есть самых участь и царей!
И так что в свете есть славнея (1798).
— Утешься: что сего славнея (Рукоп. 1790-х гг.).
Теперь и зависть, онемея (1798).
Но тут же в младости судила
В войне тебе уже ужасный вред.
«Прекрасный человек, любезный».
Все в скорбь мне и во вред. Все в общем заговоре
Мне силится вредить и нанести мне горе.
Сдается, что судьбой я отдан с давних пор
Ее чиновникам под мелочной надзор,
Что каждому из них особым порученьем
Дано за мной следить и с злобным ухищреньем,
Чего б ни пожелал, что делать ни начну,
Все мне в беду зачесть иль ставить мне в вину.
От сих лазутчиков, усердных и прилежных,
Невидимых всегда и всюду неизбежных,
Укрыться не могу: их тяжкая рука,
То явно, то в тиши таясь, исподтишка,
Царапиной, щелчком или ударом грома, —
Мне чуется во всем и на людях, и дома,
Где с глазу на глаз я с собой назаперти
Хотел бы в самого себя от них уйти.
Иль я игрок плохой, иль жизнь игра плохая,
Но все я в дураках, внаклад себе играя,
То в картах синглетон, то на бильярде кикс.
Так к лучшему идет все в лучшем нашем мире,
Где для меня успех — все неизвестный х,
А неудача сплошь — как дважды два четыре.
Коль часто служит в пользу нам,
Что мы вредом себе считаем!
Коль часто на судьбу богам
Неправой жалобой скучаем!
Коль часто счастие несчастием зовем
И благо истинно, считая злом, клянем!
Мы вечно умствуем и вечно заблуждаем.
Крестьянин некакий путем-дорогой шел
И ношу на плечах имел,
Которая его так много тяготила,
Что на пути пристановила.
«Провал бы эту ношу взял! —
Крестьянин проворчал. —
Я эту ношу
Сброшу,
И налегке без ноши я пойду,
Добра я этого везде, куда приду,
Найду».
А ноша та была кошель, набитый сеном,
Но мужику она казалась горьким хреном.
Стал наш крестьянин в пень, не знает, что начать,
Однако вздумал отдыхать,
И мыслит: «Отдохнув немного, поплетуся;
Авось-либо дойду,
Хоть с ношею пойду;
Быть так, добро, пущуся».
Пошел крестьянин в путь и ношу взял с собой;
Но надобно здесь знать, что было то зимой,
Когда лишь только реки стали
И снеги льда еще не покрывали.
Лежит крестьянину дорога через лед.
Крестьянин ничего не думавши идет;
Вдруг, поскользнувшись, он свалился,
Однако же упал на ношу без вреда.
Близка была беда!
Крестьянин, верно б ты убился,
Когда бы ношу взять с собою поленился.
Сколь часто служит в пользу нам,
Что мы вредом себе считаем!
Сколь часто на судьбу богам
Не правой жалобой скучаем!
Сколь часто счастие несчастием зовем,
И благо истинно считая злом клянем!
Мы вечно умствуем и вечно заблуждаем.
Крестьянин некакой путем дорогой шел,
И ношу на плечах имел,
Которая ево уж так отяготила,
Что на пути пристановила.
Провал бы эту ношу взял,
Крестьянин проворчал:
Я эту ношу
Сброшу,
И налегке без ноши я пойду;
Добра я этова везде куда приду
Найду. —
А ноша та была кошель набитой сеном;
Но мужику она казалась горьким хреном.
Стал наш крестьянин в пень, не знает что начать;
Однако вздумал отдыхать,
И мыслит: отдохнув немного, поплетуся;
Авось-либо дойду,
Хоть с ношею пойду;
Быть так, добро, пущуся. —
Пошел крестьянин в путь и ношу взял с собой.
А надобно здесь знать, что было то зимой,
Когда лишь только реки стали,
И снеги льда еще не покрывали.
Лежит крестьянину дорога через лед.
Крестьянин ничего не думавши идет:
Вдруг подскользнувшись он свалился;
Однако же упал на ношу без вреда.
Близка была беда!
Крестьянин! верно б ты убился,
Когда бы ношу взять с собою поленился.
Каждый крестьянин
верит в примету.
Который — в ту,
который — в эту.
Приметами
не охранишь
свое благополучьице.
Смотрите,
что от примет получится.
Ферапонт косил в поле,
вдруг — рев:
«Ферапонт!
Эй!
Сын подавился —
корчит от боли.
За фельдшером
беги скорей!»
Ферапонт
работу кинул —
бежит.
Не умирать же единственному сыну.
Бежит,
аж проселок ломает топ!
А навстречу —
поп.
Остановился Ферапонт,
отвернул глаза
да сплюнул
через плечо
три раза́.
Постоял минуту —
и снова с ног.
А для удавившегося
и минута — большой срок.
Подбежал к фельдшеру,
только улицу перемахнуть, —
и вдруг
похороны преграждают путь.
Думает Ферапонт:
«К несчастью!
Нужно
процессию
оббежать дорогой окру́жной».
На окружную дорогу,
по задним дворам,
у Ферапонта
ушло
часа полтора.
Выбрать бы Ферапонту
путь покороче —
сына
уже от кости
корчит.
Наконец,
пропотевши в десятый пот,
к фельдшерской калитке
прибежал Ферапонт.
Вдруг
из-под калитки
выбежал котище —
черный,
прыткий,
как будто
прыть
лишь для этого берег.
Всю дорогу
Ферапонту
перебежал поперек.
Думает Ферапонт:
«Черный кот
хуже похорон
и целого
поповского
собора.
Задам-ка я
боковой ход —
и перелезу забором».
Забор
за штаны схватил Ферапонта.
С полчаса повисел о́н там,
пока отцепился.
Чуть не сутки
ушли у Ферапонта
на эти предрассудки.
Ферапонт прихватил фельдшера,
фельдшер — щипчик,
бегут
к подавившемуся
ветра шибче.
Прибежали,
а в избе
вой и слеза —
сын
скончался
полчаса назад.
А фельдшер
говорит,
Ферапонта виня:
«Что ж
теперь
поднимать вой?!
Кабы раньше
да на час
позвали меня,
сын бы
был
обязательно живой».
Задумался Ферапонт.
Мысль эта
суеверного Ферапонта
сжила со света.
У моей
у басенки
мыслишка та,
что в несчастиях
не суеверия помогут,
а быстрота.
Не блещет серебро, в скупой
Земле лежаще сокровенным.
Скопихин! враг его ты злой,
Употреблением полезным
Пока твоим не оценишь,
Сияющим не учинишь.
Бессмертно Минин будет жить,
Решившийся своим именьем
Москву от плена свободить,
И тот Демидов, что с терпеньем
Свой век казну копил и вдруг
Дал миллионы для наук.
О! если Шереметев к дням
Своим еще прибавил веку,
То не по тем своим пирам,
Что были дивом человеку,
Где тысячи расточены,
Народ, цари угощены!
Где, как в волшебных неких снах,
Зимой в мороз, против природы,
Цветущую весну в садах,
Шумящие с утесов воды
И, звезд рассыпав миллион,
Свой дом представил раем он.
Нет! Нет! — не роскошью такой
Его днесь в свете прославляют;
Столы прошли, как сон пустой,
Их гости скоро забывают;
Но тем обрел он всех любовь,
Что бедным дал, больным покров.
Сии щедроты в род и род,
Как солнечны лучи, не умрут;
Со дня их на день блеск течет;
От Бельта до Амура будут
С почтением все зреть на них,
По сущность учреждений их.
Престань и ты жить в погребах,
Как крот в ущельях подземельных,
И на чугунных там цепях
Стеречь, при блеске искр елейных,
Висящи бочки серебра
Иль лаять псом вокруг двора.
Томимый скорбью водяной
Чем больше пьет, тем больше жаждет;
Вредом вред умножая свой,
Сугубой слабостию страждет,
Доколь причину он беды
Не выгонит из жил — воды.
Лишаясь неких польз своих,
Держа Владимиров равенство
В торгу противу стран чужих,
Стяжал и честь и благоденство;
Хоть часто чернь и злобный свет
И добродетель злом зовет.
Но нет! она в себе одной
Все блага смертных заключает;
Уча их оценять собой,
Тем лавр и пальму доставляет,
Кто мог без зависти терпеть
На злато равнодушно зреть.
<Середина 1803>
Не ревнуй отнюдь лукавым,
Беззаконным не завидь:
Скоро Смерть серпом кровавым
Их приидет поразить;
Упадут — и вмиг увянут,
Как подкошенны цветы.
Положись во всем на Бога;
Землю населя, трудись;
Добр будь, не желая многа,
В честь Господню насладись:
Он подаст тебе, что сердце
Пожелает лишь твое.
Вышнему во всем доверься,
Будь во всем Ему открыт,
Крепко на Него надейся, —
В пользу все твою свершит:
Вознесет, как солнце, правду,
И невинность, яко день.
Посвятясь Творцу, мужайся,
Будь в Его законе тверд;
Счастьем злых не ослепляйся,
Гордым не ходи вослед;
Не ходи, не раболепствуй,
Смертных Богом не твори.
Не печалься, не сердися,
Не злословь и злых глупцов;
Паче в доблестях крепися,
Умудряйся средь трудов.
Ты увидишь: зло поникнет,
Добродетель возлетит.
Подожди миг, и не будет
Самый вред тебе во вред;
Будто ветер пепел сдунет,
Так исчезнет злобы след:
Кротость же наследит землю
И сладчайший вкусит мир.
Яры взоры грешник мещет
И над праведником бдит;
Зубом на него скрежещет,
Втай везде его следит.
Но Господь врагу смеется,
Близкий видя рок его.
Меч злодеи извлекают,
Лук натягивают свой:
Низложить они алкают
Правых сердцем и душой;
Но их луки сокрушатся,
Обратится меч им в грудь.
Лучше малое стяжанье,
Нажитое все трудом,
Чем сокровищей собранье,
Скоро скоплено с грехом:
В праведных руках все споро, —
Грешников скудеет длань.
Добрых Бог благословляет:
Твердо ввек наследство их;
В люты глада дни питает
От щедрот Он их своих;
Мытари ж, как овны, жирны;
Но иссохнет весь их тук.
Грешник, взяв, не возвращает;
Праведник всегда дает;
Семена ль кому ссужает,
То земля приносит плод;
На кого ж положит клятву,
Плод тех верно погублен.
Богом человек крепится,
Коль на добром он пути;
Хоть падет, не сокрушится;
Встанет паки, чтоб идти:
Вышняго рука поддержит
Во всех случаях его.
Был я млад — и состарелся:
Добрых в крайности не зрел,
Чтоб в забвеньи род их зрелся,
Чтобы хлеба не имел:
Сами всех они снабжают,
И в довольстве чада их.
Уклонись от злодеяний,
Делай благо — Бог с тобой;
Он судья — и воздаяньи
Держит все Своей рукой:
Семя даже зла погибнет, —
Добродетель расцветет.
Льет всегда благочестивый
Токи мудрости из уст;
Муж человеколюбивый
Изрекает правый суд:
В сердце чистом Бог правитель,
Тверды истины стопы.
Ищет, ищет беззаконный,
Чтоб невинность погубить;
Нет, он мнит, ей обороны,
А не видит, — Бог ей щит:
На суде ль ей быть случится,
Будет правою она.
Потерпи ж еще немного,
Потерпи, храня закон;
Как приидет время строго
И на злобу грянет гром, —
Вознесешься и получишь
Достояние твое.
Видел, видел нечестивых,
Вознесенных яко кедр;
Но по неких днях бурливых
Я их места не обрел;
Вопрошал ходящих мимо,
И никто не отвечал.
Ведай: честность и невинность
Увенчаются венцом;
Злость, нечестье, горделивость
Кончатся своим концом:
Бог помощник людям добрым,
Воздаятель он и злым.
Лесть.
Ода.
Корысти дщерь—и дщерь любима —
Вспоенна Хитрости млеком!
Добра в личине ты нам зрима,
А внутренно—ты дышешь злом.
Во образе хамелеона
Ты увиваешься близь трона,
Снаружи пламень—в сердце лед,
Не раз твое сокрыто жало
Во всех странах земли стяжало
Злодеям пользу—добрым вред.
С неистовым в руках кадилом
Ты жертвы ложныя несешь,
Кого назвать бы крокодилом —
Небесным Ангелом зовешь,
Калигулы, Наполеоны,
Равно Кромвели и Нероны
Имеют все своих певцов,
Но лютые сии тираны
Умерили бы смертных раны
Когда бы не было льстецов.
Равно эхидный змий сокрытый
Межь ландышей, фиялоке, роз,
Изгибшийся в кольцо извитый,
Не виден сквозь цветов и лоз;
Но яд свой вредный испускает,
И бедный страннике погибает, —
Природы вверясь красотам.
Льстецы! вы змеи те ужасны,
Царям, вельможам, всем опасны,
А страннике тот,—кто жертвой _ вам.
О сколь велик и славец в мире,
Кто движим истиной святой,
К венцу, к тиаре и порфире
Предстанет с равной правотой?
Так пред славнейшим из Бурбонов,
Блюститель ревностный законов,
Сын правды и любви к Царю,
Сюлли, с покорностью взывает,
Но с чистым сердцем открывает
К народной пользе мысль свою.
В Монархе истинно Великом
Не действует коварна лесть,
Похвал он не внимает кликам,
А любит то—что правда есть.
Министр Бурбона незабвенный
Стоит Монархом восхищенный
Пред ним колена преклоня.—
Возстань, рек Царь—возмнят иныя
Что Сюлли преклоненна выя
Прощенья просит у меня.
Но что нам чуждые примеры!
Поставим Росса образцем:
Любяй Царя—сын истый Веры
Ты пред Отечества Отцем
Не с ядом лести ухищренной,
Но с истинной всегда священной
Безтрепетно чело являл,
Пред троном Северна Владыки
Вещал глас правды—и Великий
Со кротостью ему внимал.
Не лести хитрою наукой,
Но движим сердца правотой,
О Князь безсмертный Долгорукой!
Ты с грудью твердой и прямой
Новград от бремени избавил
И разным областям доставил
Спокойство чрез неробкий дух
Поселянин тобой щастливый,
Надежды полн, влагает в нивы
Сверкающий свой острый плуг.
Вращая скиптр в деснице мощной
От Севера и на Восток,
Великий Царь страны полнощной
Хоть славен, силен—но не Бог.
Душа ко благу всех готова —
Но без Болярина прямова
Как нужды всех познает Он?…
Беда, где лесть, или коварство,
Презря народ—закон—и Царство,
Змеями увивают трон!
А ты, в полях Который ратных
Со славою разишь врагов,
Советов мудрых—благодатных
Ты слушать с милостью готов,
О АЛЕКСАНДР!—Спаситель мира.
Прости, коль дерзновенна лира
К ТЕБЕ простерла слабый звук!
Ты благо общее сугубишь,
Чтишь правду, лести злой не любишь,
Народа Царь, Отец—и друг!
О злая лесть! умолкни, вечно
Уст пагубных не отверзай,
А чувство искренно, сердечно
Советы людям подавай;
Да совесть, дар души безценной,
Кристалл тот пагубный и бренной
Ко благу мира разобьет,
Который часто в виде лживом
Являет нам в зерцале льстивом,
Что сущностью есть зло и вред.
ЭПИСТОЛА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ
ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЕГО 1781 ГОДА СЕНТЯБРЯ 20 ЧИСЛАЛюбовь к отечеству есть перва добродетель
И нашей честности неспоримый свидетель.
Не только можно быть героем без нея,
Не можно быть никак и честным человеком.
Премудрая судьба довольствует мя веком,
Чтоб жил и приносил народу пользу я.
Член члена помощи ежеминутно просит,
И всяки тягости всё тело обще носит.
Всем должно нам любить отечество свое,
А царским отраслям любити должно боле:
Благополучие народа на престоле.
Известно, государь, на свете нам сие,
Что счастье инако от стран не убегает,
Как только если царь свой долг пренебрегает.
Кто больше носит сан, тот пользы и вреда
Удобней обществу соделати всегда.
Крестьянин, сея хлеб, трудится и не дремлет,
К тому родился он и гласу долга внемлет;
Но польза оная совсем не такова,
Какую учинит венчанная глава.
Оратель дремлющий, имея мысль лениву,
Со небрежением посеяв семена,
Убыток понесет, утратя времена,
Со небрежением одну испортит ниву,
И лягут на него не только бремена;
А если государь проступится, так горе
Польется на народ, и часто будто море.
Сия причина есть, венчанныя крови
Имети более к отечеству любви.
Вторая важная любви сея причина,
Что вашего уж нет на свете больше чина,
Отечество дает утехи больше вам;
Так долг его любить вам больше, нежель нам.
Причина первая из должности единой,
А в воздаяние вам мы и наш живот;
Из благодарности другая вам причиной
За приношенье жертв любити свой народ.
Судьбами таковы порядки учрежденны:
Рожденны мы для вас, а вы для нас рожденны.
Благополучными одним нельзя вам быть:
Коль любите себя, вы должны нас любить.
Льстецы не обществу работать осужденны,
Льстецы боготворят ласкательством царей,
О пользе не его пекутся, о своей;
Не сын отечества — ласкатель, но злодей.
Коль хочет наказать царя когда создатель,
Льстецами окружит со всех сторон его,
Не зрит он верного раба ни одного,
И будет он врагам своим щедрот податель,
Которые за тьму к себе его наград,
Ругаяся ему, влекут его во ад
И, разверзая всю геенскую утробу,
Сынам отечества влекут его во злобу.
В ласкательстве сию имеет, пользу он.
Таков Калигула был в Риме и Нерон:
Все жители земли гнушаются их прахом.
Царь мудрый подданных любовию, не страхом,
Имея истину единую в закон,
К повиновению короны привлекает
И сходны с естеством уставы изрекает.
Елисавета- мать, а Петр нам был отец:
Они правители душ наших и сердец.
Правительствовати едины те довлеют,
В сердца которые повиновенье сеют,
Чьи собственны сердца наполнены щедрот,
Которы жалости в себе плоды имеют
И больше, как карать, вас миловать умеют,
То помня, сколько слаб и страстен смертных род.
Но с слабостию я злодейства не мешаю,
И беззаконников я сим не утешаю:
Рождаются они ко общему вреду
И подвергаются строжайшему суду.
Муж пагубный грешит от предприятья злаго,
Царь праведный грешит, ему являя благо,
И тако тяжкий грех злодея извинить,
Но тяжче грех еще за слабости казнить.
Который человек преступку не причастен?
Един бесстрастен бог: кто смертен, тот и страстен.
Не мог Тит слез своих во оный час отерть,
Когда подписывал сей муж великий смерть.
Владычица сих стран, родившися беззлобна,
На оно и руки поднята неудобна.
Блажен такой народ, которому приязнь
Соделать может то, что сделать может казнь,
И счастлив будешь ты, когда тебя порода
Возвысит на престол для счастия народа.
Какой-то древний царь впал в страшное сомненье:
Не более ль вреда, чем пользы, от наук?
Не расслабляет ли сердец и рук
Ученье?
И не разумнее ль поступит он,
Когда ученых всех из царства вышлет вон?
Но так как этот царь, свой украшая трон,
Душою всей радел своих народов счастью
И для того
Не делал ничего
По прихоти, иль по пристрастью,—
То приказал собрать совет,
В котором всякий бы, хоть слогом не кудрявым,
Но с толком лишь согласно здравым
Свое представил: да, иль нет;
То есть, ученым вон из царства убираться,
Или попрежнему в том царстве оставаться?
Однако ж как совет ни толковал:
Кто сам свой голос подавал,
Кто голос подавал работы секретарской,
Всяк только дело затемнял
И в нерешимости запутывал ум царской.
Кто говорил, что неученье тьма;
Что не дал бы нам бог ума,
Ни дара постигать вещей небесных,
Когда бы он хотел.
Чтоб человек не боле разумел
Животных бессловесных,
И что, согласно с целью сей,
Ученье к счастию ведет людей.
Другие утверждали,
Что люди от наук лишь только хуже стали:
Что все ученье бред,
Что от него лишь нравам вред,
И что, за просвещеньем вслед,
Сильнейшие на свете царства пали.
Короче: с обеи́х сторон,
И дело выводя и вздоры,
Бумаги исписали горы,
А о науках спор остался не решен;
Царь сделал более. Созвав отвсюду он
Разумников, из них установил собранье
И о науках спор им предложил на суд.
Но способ был и этот худ,
Затем, что царь им дал большое содержанье:
Так в голосах между собой разлад
Для них был настоящий клад;
И если бы им волю дали,
Они б доныне толковали
Да жалованье брали.
Но так как царь казною не шутил,
То он, приметя то, их скоро распустил.
Меж тем час-от-часу впадал в сомненье боле.
Вот как-то вышел он, сей мыслью занят, в поле,
И видит пред собой
Пустынника, с седою бородой
И с книгою в руках большой.
Пустынник важный взор имел, но не угрюмый;
Приветливость и доброта
Улыбкою его украсили уста,
А на челе следы глубокой видны думы.
Монарх с пустынником вступает в разговор
И, видя в нем познания несчетны,
Он просит мудреца решить тот важный спор:
Науки более ль полезны или вредны?
«Царь!» старец отвечал: «позволь, чтоб пред тобой
Открыл я притчею простой,
Что́ размышленья мне внушили многолетны».
И, с мыслями собравшись, начал так:
«На берегу, близ моря,
Жил в Индии рыбак;
Проведши долгий век и бедности, и горя,
Он умер и троих оставил сыновей.
Но дети, видя,
Что с нуждою они кормились от сетей
И ремесло отцовско ненавидя,
Брать дань богатее задумали с морей,
Не рыбой,— жемчугами;
И, зная плавать и нырять,
Ту подать доправлять
Пустились сами.
Однако ж был успех различен всех троих:
Один, ленивее других,
Всегда по берегу скитался;
Он даже не хотел ни ног мочить своих
И жемчугу того лишь дожидался,
Что выбросит к нему волной:
А с леностью такой
Едва-едва питался.
Другой,
Трудов нимало не жалея,
И выбирать умея
Себе по силе глубину,
Богатых жемчугов нырял искать по дну:
И жил, всечасно богатея.
Но третий, алчностью к сокровищам томим,
Так рассуждал с собой самим:
«Хоть жемчуг находить близ берега и можно,
Но, кажется, каких сокровищ ждать не должно,
Когда бы удалося мне
Достать морское дно на самой глубине?
Там горы, может быть, богатств несчетных:
Кораллов, жемчугу и камней самоцветных,
Которы стоит лишь достать
И взять».
Сей мыслию пленясь, безумец вскоре
В открытое пустился море,
И, выбрав, где была чернее глубина,
В пучину кинулся; но, поглощенный ею,
За дерзость, не доставши дна,
Он жизнью заплатил своею.
«О, царь!» примолвил тут мудрец:
«Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,
Но дерзкий ум находит в нем пучину
И свой погибельный конец,
Лишь с разницею тою
Что часто в гибель он других влечет с собою».