Мгновенья высокой красы! —
Совсем незнакомый, чужой,
В одиннадцатом году,
Прислал мне «Ночные часы».
Я надпись его приведу:
«Поэту с открытой душой».
Десятый кончается год
С тех пор. Мы не сблизились с ним.
Встречаясь, друг к другу не шли:
Не стужа ль безгранных высот
Смущала поэта земли?..
Но дух его свято храним
Раздвоенным духом моим.
Теперь пережить мне дано
Кончину еще одного
Собрата-гиганта. О, Русь
Согбенная! горбь, еще горбь
Болящую спину. Кого
Теряешь ты ныне? Боюсь,
Не слишком ли многое? Но
Удел твой — победная скорбь.
Пусть варваром Запад зовет
Ему непосильный Восток!
Пусть смотрит с презреньем в лорнет
На русскую душу: глубок
Страданьем очищенный взлет,
Какого у Запада нет.
Вселенную, знайте, спасет
Наш варварский русский Восток!
А там в степи — костра остывший пепел…
Мы дома. Степь отсюда не видна.
И всё-таки, хоть мы ушли из степи,
Из нас не хочет уходить она.Мы — тоже степь. Мы на неё похожи
Загаром и обветренностью кожи,
И тем, что в сердце носим тишину,
И тем, что видим в городе луну.Ещё нас будит среди ночи где-то,
Невидимым лучом коснувшись глаз,
За три часа до здешнего рассвета
Степное солнце, вставшее без нас.В гостях, в толпе среди водоворота,
Опять, пускай слабее, чем вчера,
Настигнет нас внезапная дремота, —
Степная ночь прошепчет: «Спать пора».Но понемногу всё на место станет:
Подъём, отбой, и взгляд, и цвет лица.
А степь? Она уйдёт, растает, канет
И всё же не сотрётся до конца.
Старинный друг объявится, напомнит,
И снова степь всего тебя наполнит.
НАДПИСЬ
НА ИЛЛЮМИНАЦИЮ, ПРЕДСТАВЛЕННУЮ
В МОСКВЕ НА НОВОЙ 1753 ГОД,
ГДЕ ИЗОБРАЖЕН БЫЛ ОРЕЛ, ПРИЛЕТАЮЩИЙ
ОТ САНКТПЕТЕРБУРГА К МОСКВЕ
И НА ВОСТОК И НА ЗАПАД ВЗИРАЮЩИЙВ любезной тишине наставший новый год
И твой, монархиня, всерадостный приход
Сугубой радостью сей город оживляет,
Сугубо счастие России обещает.
Военной укротив во всей Европе шум,
К однем вперяешь нам божественный твой ум.
Подобием орла на высоту восходишь,
Повсюду от среды свой быстрый взор возводишь,
На север и на юг, на запад и восток,
Где Волга, Днепр, Двина, где чистый Невский ток
Между Петровых стен ликуя протекает;
В отсутствии тебя, богиня, ощущает.
Россия вся твоей щедротой такова,
Как ныне зря тебя, красуется Москва,
Гласит: о боже, дай, чтобы Елисавета
С усердьем нашим к ней свои сравнила лета.
К востоку я стремлюсь душою!
Прелестная впервые там
Явилась в блеске над землею
Обрадованным небесам.Как утро нового творенья,
Она пленительна пришла
И первый пламень вдохновенья
Струнами первыми зажгла.Везде любовь ее встречает;
Цветет ей каждая страна;
Но всюду милый сохраняет
Обычай родины она.Так пролетела здесь, блистая
Востока пламенным венцом,
Богиня песней молодая
На паланкине золотом.Как свежей утренней порою
В жемчуге утреннем цветы,
Она пленяла красотою,
Своей не зная красоты.И нам с своей улыбкой ясной,
В своей веселости младой,
Она казалася прекрасной
Всеобновляющей весной.Сама гармония святая —
Ее, как мнилось, бытие,
И мнилось, душу разрешая,
Манила в рай она ее.При ней все мысли наши — пенье!
И каждый звук ее речей,
Улыбка уст, лица движенье,
Дыханье, взгляд — все песня в ней.
Царь Огненный Щит, на коне восьминогом,
Над миром поставленный богом Белбогом,
С Востока на Запад проходит свой путь.
И конь его — белый, и конь его — смелый,
Едва только, в знойностях, мир онемелый
Коня заприметит — и может вздохнуть.
Царь Огненный Щит выпивает все росы,
И сушит дороги, и жжет он откосы,
И влага восходит к нему из морей.
Но конь его, с каждою каплею влаги,
Все больше в себе ощущает отваги,
Растет восьминогой громадой своей.
Растет, подвигаясь по Небу с Востока,
Мгновеньями вспыхнет огромное око,
И огненный бросит над миром излом.
Растет, надвигаясь, и странно темнеет,
Меняется в цвете, густеет, чернеет,
И чу, под копытами рушился гром.
Царь Огненный Щит, вознесясь до зенита,
Замедлил, подумал, и глянул сердито,
Он поднял коня на дыбы, и глядит.
Вот дернул за повод, и грянули громы,
Для жаждущих — вниз сорвались водоемы,
И вдвое светлее Царь Огненный Щит.
На востоке засветлело,
Отошла ночная тень;
День взлетел, как ангел белой…
Отчего ж ты грустен, день? ‘Оттого порой грущу я,
Что возлюбленная ночь,
Только к милой подхожу я —
От меня уходит прочь.
Вот и ныне — под востоком
Лишь со мной она сошлась,
Ярким пурпурным потоком
Облилась и унеслась.
Вслед за ней туманы плыли,
Облаков катился стан;
Тучки ложем ей служили,
Покрывалом был туман.
Я горел мечтой огнистой:
Так мила и так легка!
Покрывало было чисто,
Не измяты облака.
Без нее — с огнями Феба
Что лазурный мне алтарь?
Я — в роскошном царстве неба
Одинокий бедный царь —
С той поры ищу царицы,
Как в пучину бытия
Из всемощныя десницы
Вышла юная земля’. Не томись, о день прелестной!
Ты найдешь ее, найдешь;
С тишиной ее чудесной
Блеск свой огненный сольешь,
Как пройдет времен тревога,
И, окончив грустный пир,
Отдохнуть на перси бога
Истомленный ляжет мир!
ПесняДней моих еще весною
Отчий дом покинул я;
Все забыто было мною —
И семейство и друзья.В ризе странника убогой,
С детской в сердце простотой,
Я пошел путем-дорогой —
Вера был вожатый мой.И в надежде, в уверенье
Путь казался недалек,
«Странник, — слышалось, — терпенье!
Прямо, прямо на восток.Ты увидишь храм чудесный;
Ты в святилище войдешь;
Там в нетленности небесной
Все земное обретешь».Утро вечером сменялось;
Вечер утру уступал;
Неизвестное скрывалось;
Я искал — не обретал.Там встречались мне пучины;
Здесь высоких гор хребты;
Я взбирался на стремнины;
Чрез потоки стлал мосты.Вдруг река передо мною —
Вод склоненье на восток;
Вижу зыблемый струею
Подле берега челнок.Я в надежде, я в смятенье;
Предаю себя волнам;
Счастье вижу в отдаленье;
Все, что мило, — мнится — там! Ах! в безвестном океане
Очутился мой челнок;
Даль по-прежнему в тумане;
Брег невидим и далек.И вовеки надо мною
Не сольется, как поднесь,
Небо светлое с землею…
Там не будет вечно здесь.Перевод стихотворения Шиллера.
Ты почиешь в ларце, в драгоценном ковчеге,
Ветхий деньми, Эски,
Ты, сзывавший на брань и святые набеги
Чрез моря и пески.
Ты уснул, но твой сон — золотые виденья.
Ты сквозь сорок шелков
Дышишь запахом роз и дыханием тленья —
Ароматом веков.
Ты покоишься в мире, о слава Востока!
Но сердца покорил
Ты навек. Не тебя ль над главою пророка
Воздвигал Гавриил?
И не ты ли царишь над Востоком доныне?
Развернися, восстань —
И восстанет Ислам, как самумы пустыни,
На священную брань!
Проклят тот, кто велений Корана не слышит.
Проклят тот, кто угас
Для молитвы и битв, — кто для жизни не дышит,
Как бесплодный Геджас.
Ангел смерти сойдет в гробовые пещеры, —
Ангел смерти сквозь тьму
Вопрошает у мертвых их символы веры:
Что мы скажем ему?
В чисто поле я пошел,
В чисто поле я пришел,
На Восток я поглядел,
На Востоке камень бел,
На Востоке камень ал,
Семь я братьев повстречал,
Семь я братьев, семь Ветров
Вопрошал напевом слов: —
Семь вы братьев, Ветров буйных,
Семь вы Ветров многоструйных,
Вы вблизи, и вы вдали,
Вы теперь куда пошли?
— Шли мы в чистые поля,
Бродим, колос шевеля,
Шли в широкие раздолья,
Шли в леса, где пни и колья,
Шли туда, где косят травы,
Рубят лес, искать забавы,
Где распахана земля,
Где в продольностях поля. —
— Вы подите, семь Ветров,
Соберите с бледных вдов
Всю их жгучую тоску,
Слез текучую реку,
За один возьмите счет
Все тоски у всех сирот,
Все их вбросьте вы в нее,
Сердце кто томит мое,
В ней зажгитесь вдвое, втрое,
Распалите ретивое,
Кровь горячую пьяня,
Чтоб возжаждала меня,
Чтоб от этой жгучей жажды
Разгорелась не однажды,
Чтобы ей неможно быть,
Без меня ни есть, ни пить,
Чтоб скучала, замечала,
Что дышать ей стало мало,
Как горящим в час беды,
Или рыбе без воды,
Чтобы бегала, искала,
Страха Божия не знала,
Не боялась ничего,
Не стыдилась никого,
И в уста бы целовала,
И руками обнимала,
И как вьется хмель средь дня,
Так вилась бы вкруг меня.
Как по синему по Морю все мы плыли без печали,
Легки ветры нам шумели, тихи ветры восставали.
Говорили нам, шептали, что богатый брег вдали,
И по синему потоку нас к Востоку понесли.
В синем Море с каждым часом ярки птицы нам мелькали,
И невиданные рыбы островами возникали,
Мы проплыли три недели, счетом ровно двадцать дней,
Мы не пили и не ели, в изумленности своей.
Души были в нас певучи от крылатостей летящих,
В ароматах были тучи, как в цветущих вешних чащах,
И от радости иные низвергались к грудам рыб,
Но никто меж них, плавучих, из певучих не погиб.
Так мы плыли в синем Море, и проплыли три недели,
Мы от рыб засеребрились, вместе с птицами мы пели,
И когда приплыл Корабль наш на сияющий Восток,
Каждый был певуч, и светел, и угадчив, и высок.
Гарем есть у меня, как у царя востока:
В нем, для любви, цветут красавицы вселенной,
И в каждую из них влюбляюсь я жестоко
И выбираю их себе попеременно,
Но лишь последнюю люблю я неизменно.
То не лукавые изменницы рабыни,
Которых выхолил восток бессильно-томный;
То не любовницы – продажные богини;
Девичий то гарем, где ласки нет нескромной:
Он в сердце у меня, и в не весь мир огромный.
Ни песен не поют в гареме том от скуки,
Ни благовонного не слышно там куренья, –
Ведь фимиам и песни – только дым и звуки, –
Но молодость мою я жгу без сожаленья
Для вас, о девушки, в порыве увлеченья!
Там стражи черные девичье ваше ложе
Не стерегут, снедаемые подозреньем;
Но я ревную вас, и ревность эта строже:
Она в душе, и даже ветра дуновенье
Не знает тех имен, что я шепчу в волненьи..
Восток и нежный и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.
В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово
Железного огня круженье.
Павлиньих красок бред и пенье
От Индии до Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.
От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия?
Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды?
Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы!
Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.
В персидских, милых миньятюрах
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых
Восток и нежный, и блестящий.
вторая половина 1917 — весна 1918
От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала.
Но обратно её закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи,
Но мы помним, как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке.Мы не меряем Землю шагами,
Понапрасну цветы теребя,
Мы толкаем её сапогами —
От себя, от себя! И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмётся к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара.Не пугайтесь, когда не на месте закат,
Судный день — это сказки для старших,
Просто Землю вращают, куда захотят,
Наши сменные роты на марше.Мы ползём, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем зло, не любя
И коленями Землю толкаем —
От себя, от себя! Здесь никто б не нашёл, даже если б хотел,
Руки кверху поднявших.
Всем живым ощутимая польза от тел:
Как прикрытье используем павших.Этот глупый свинец всех ли сразу найдёт?
Где настигнет — в упор или с тыла?
Кто-то там, впереди, навалился на дот —
И Земля на мгновенье застыла.Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мёртвым скорбя,
Шар земной я вращаю локтями —
От себя, от себя! Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вздохе.
Но на запад, на запад ползёт батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.Животом — по грязи, дышим смрадом болот,
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по небу солнце нормально идёт,
Потому что мы рвёмся на запад.Руки, ноги — на месте ли, нет ли?
Как на свадьбе росу пригубя,
Землю тянем зубами за стебли —
На себя! Под себя! От себя!
Дней моих еще весною
Отчий дом покинул я;
Все забыто было мною —
И семейство и друзья.
В ризе странника убогой,
С детской в сердце простотой,
Я пошел путем-дорогой —
Вера был вожатый мой.
И в надежде, в уверенье
Путь казался недалек,
«Странник, — слышалось, — терпенье!
Прямо, прямо на восток.
Ты увидишь храм чудесный;
Ты в святилище войдешь;
Там в нетленности небесной
Все земное обретешь».
Утро вечером сменялось;
Вечер утру уступал;
Неизвестное скрывалось;
Я искал — не обретал.
Там встречались мне пучины;
Здесь высоких гор хребты;
Я взбирался на стремнины;
Чрез потоки стлал мосты.
Вдруг река передо мною —
Вод склоненье на восток;
Вижу зыблемый струею
Подле берега челнок.
Я в надежде, я в смятенье;
Предаю себя волнам;
Счастье вижу в отдаленье;
Все, что мило, — мнится — там!
Ах! в безвестном океане
Очутился мой челнок;
Даль по-прежнему в тумане;
Брег невидим и далек.
И вовеки надо мною
Не сольется, как поднесь,
Небо светлое с землею…
Там не будет вечно здесь.
Восточные ветры, дожди и шквал
И громкий поход валов
Несутся на звонкое стадо скал,
На желтый простор песков…
По гладкому камню с размаху влезть
Спешит водяной занос, —
Вытягивай лодки, в ком сила есть,
Повыше на откос!..
И ветер с востока, сырой и злой,
Начальником волн идет,
Он выпрямит крылья, —
Летит прибой, —
И пена стеной встает…
И чайкам не надо махать крылом:
Их ветер возьмет с собой, —
Туда, где прибой летит напролом
И плещет наперебой.
Но нам, рыбакам,
Не глядеть туда,
Где пена встает, как щит…
Над нами туман,
Под нами вода,
И парус трещит, трещит…
Ведь мы родились на сыром песке,
И ветер баюкал нас,
Недаром напружен канат в руке,
И в звезды летит баркас…
Я сам не припомню, какие дни
Нас нежили тишиной…
Туман по утрам,
По ночам — огни
Да ветер береговой.
Рыбак, ты не должен смотреть назад!
Смотри на восток — вперед!
Там вехи над самой водой стоят
И колокол поет.
Там ходит белуга над зыбким дном,
Осетра не слышен ход,
Туда осторожно крючок за крючком
Забрасывай перемет…
Свечою из камня стоит маяк,
Волна о подножье бьет…
Дожди умывают тебя, рыбак,
И досуха ветер трет.
Так целую жизнь — и в дождь, и в шквал —
Гляди на разбег валов,
На чаек, на звонкое стадо скал,
На желтый простор песков.
Сережа взял свою тетрадь —
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но тут как раз пришел монтер.
Сережа начал разговор
О пробках, о проводке.
Через минуту знал монтер,
Как нужно прыгать с лодки,
И что Сереже десять лет,
И что в душе он летчик.
Но вот уже зажегся свет
И заработал счетчик.
Сережа взял свою тетрадь —
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но вдруг увидел он в окно,
Что двор сухой и чистый,
Что дождик кончился давно
И вышли футболисты.
Он отложил свою тетрадь.
Озера могут подождать.
Он был, конечно, вратарем,
Пришел домой не скоро,
Часам примерно к четырем
Он вспомнил про озера.
Он взял опять свою тетрадь —
Решил учить уроки:
Озера начал повторять
И горы на востоке.
Но тут Алеша, младший брат,
Сломал Сережин самокат.
Пришлось чинить два колеса
На этом самокате.
Он с ним возился полчаса
И покатался кстати.
Но вот Сережина тетрадь
В десятый раз открыта.
— Как много стали задавать! -
Вдруг он сказал сердито. —
Сижу над книжкой до сих пор
И все не выучил озер.
Несся
крик
из мира старого:
«Гражданин
советский —
варвар.
Героизма
ждать
не с Востока нам,
не с Востока
ждать ума нам.
На свете
только
Европа умна.
Она
и сердечна
и гуманна».
И Нобиле
в Ленинграде
не взглянул
на советские карты.
Но скоро
о помощи радио
с айсбергов
слал
с покатых.
Оказалось —
в полюсной теми
разбирались
у нас
в Академии.
От «Италии»
столб дыма.
«SOS»
рассылает в отчаянии.
Подымят сигарой
и мимо
проходят
богачи англичане.
Мы ж
во льдах
пробивались тараном…
Не правда ли —
очень странно?
Еще
не разобрали
дела черного,
но похоже
по тому,
как себя ведут, —
что бросили
итальянцы
шведа ученого,
кстати,
у раненого
отняв еду.
Не знаю,
душа у нас добра ли —
но мы
и этих фашистов подобрали.
Обгоняя
гуманные страны,
итальянцев
спасаем уверенно.
Это —
«очень странно».
Но…
совершенно верно.
Мы идем
революционной лавой.
Над рядами
флаг пожаров ал.
Наш вождь —
миллионноглавый
Третий Интернационал.
В стены столетий
воль вал
бьет Третий
Интернационал.
Мы идем.
Рядов разливу нет истока.
Волгам красных армий нету устья.
Пояс красных армий,
к западу
с востока
опоясав землю,
полюсами пустим.
Нации сети.
Мир мал.
Ширься, Третий
Интернационал!
Мы идем.
Рабочий мира,
слушай!
Революция идет.
Восток в шагах восстаний.
За Европой
океанами пройдет, как сушей.
Красный флаг
на крыши ньюйоркских зданий.
В новом свете
и в старом
ал
будет
Третий
Интернационал.
Мы идем.
Вставайте, цветнокожие колоний!
Белые рабы империй —
встаньте!
Бой решит —
рабочим властвовать у мира в лоне
или
войнами звереть Антанте.
Те
или эти.
Мир мал.
К оружию,
Третий
Интернационал!
Мы идем!
Штурмуем двери рая.
Мы идем.
Пробили дверь другим.
Выше, наше знамя!
Серп,
огнем играя,
обнимайся с молотом радугой дуги.
В двери эти!
Стар и мал!
Вселенься, Третий
Интернационал!
Саксонская площадь;
с площади плоской,
парадами пропылённой,
встает
металлический
пан Понятовский —
маршал
Наполеона.
Штанов нет.
Жупан с плеч.
Конь
с медным хвостом.
В правой руке
у пана
меч,
направленный на восток.
Восток — это мы.
Восток — Украина,
деревни
и хаты наши.
И вот
обратить
Украину
в руины
грозятся
меч и маршал.
Нам
драться с вами —
нету причин,
мы —
братья польскому брату.
А будете лезть,
обломаем мечи
почище,
чем Бонапарту.
Не надо нам
вашего
ни волокна.
Пусть шлет вас
народ,
а не клика, —
и, сделайте милость,
пожалуйте к нам,
как член
Всесоюзного ЦИКа.
А если вы
спец
по военной беде,
под боком —
врагов орава,
ваш меч
оберните
на Бельведер,
градусов на девяносто
вправо.
Там маршал
и лошадь
с трубою хвоста
любого поляка
на русского
за то,
что русский
первым восстал,
оттуда
будут
науськивать.
Но в Польше
маршалов
мало теперь.
Трудящихся —
много больше,
и если
ты
за Польшу,
тебе
придется
с нами стоять теперь
вдвоем
против панской Польши.
А памятники
есть и у нас.
Это —
дело везения.
И брюки дадим
из чугуна-с;
заслужишь
и стой…
До видзения!
Небо этого дня —
ясное,
Но теперь в нём броня
лязгает.
А по нашей земле
гул стоит,
И деревья в смоле —
грустно им.
Дым и пепел встают,
как кресты,
Гнёзд по крышам не вьют
аисты.Колос — в цвет янтаря.
Успеем ли?
Нет! Выходит, мы зря
сеяли.
Что ж там цветом в янтарь
светится?
Это в поле пожар
мечется.
Разбрелись все от бед
в стороны…
Певчих птиц больше нет —
вороны! И деревья в пыли
к осени.
Те, что песни могли, —
бросили.
И любовь не для нас —
верно ведь,
Что нужнее сейчас
ненависть?
Дым и пепел встают,
как кресты,
Гнёзд по крышам не вьют
аисты.Лес шумит, как всегда,
кронами,
А земля и вода —
стонами.
Но нельзя без чудес —
аукает
Довоенными лес
звуками.
Побрели все от бед
на восток,
Певчих птиц больше нет,
нет аистов.Воздух звуки хранит
разные,
Но теперь в нём гремит,
лязгает.
Даже цокот копыт —
топотом,
Если кто закричит —
шёпотом.
Побрели все от бед
на восток,
И над крышами нет
аистов,
аистов…
Еще не смолкли рокоты громов,
И пушечные не остыли дула,
Но диким зноем с чуждых берегов
Нам в лица пламенем дохнуло.
Там, среди волн, тая зловещий гнев,
Рыча в томлении недобром,
Британии ощерившийся лев
Стучит хвостом по жестким ребрам.
Косматою он движет головой,
Он точит когти, скалит зубы,
Он слушает: с востока, пред зарей,
Свободу возвещают трубы.
Там, на востоке, с молотом в руках
Рабочий встал в сиянье алом,
Там кровь поет в ликующих сердцах,
Наполненных Интернационалом.
А лев рычит. И, грозный слыша зов,
Что над волнами пролетает,
Ему воинственно из черных городов
Французский петел отвечает.
А на востоке пламенем летит
Огонь, великий и свободный,
И, глядя на него, скрежещет и храпит
Европа — сворою голодной.
Гляди и знай! Еще в твоих дворцах
Вино клокочет роковое,
Еще томится в тяжких кандалах
Народа право трудовое;
И кровь, пролитая твоей рукой,
Не высохла и вопиет о мщенье,
И жжет пожар, и грозен мрак ночной,
И неоткуда ждать спасенья.
И ветер с востока прилетит в ночи,
И над твоей стезей бездольной
Опять, опять залязгают мечи
И грянет голос колокольный.
И вечер твой таинственен и хмур,
И низких звезд погасло пламя,
И каменный ты сотрясаешь Рур
Своими хищными руками.
Кровавый ты благословляешь Труд,
Ты будишь злобные стихии, —
И вот в ночи убийцы стерегут
Послов из пламенной России.
Европа! Мы стоим на рубеже,
Мы держим молот заповедный,
Мы в яростном кипели мятеже,
Мы шли дорогою победной.
Нас к творчеству дорога привела
Через овраги и пустыни,
Над нами веяла и выла мгла, —
Над нами солнце светит ныне.
Клыкастый месяц вылез на востоке,
Над соснами и костяками скал…
Здесь он стоял…
Здесь рвался плащ широкий,
Здесь Байрона он нараспев читал…
Здесь в дымном
Голубином оперенье
И ночь и море
Стлались перед ним…
Как летний дождь,
Приходит вдохновенье,
Пройдет над морем
И уйдет, как дым…
Как летний дождь,
Приходит вдохновенье,
Осыплет сердце
И в глазах сверкнет…
Волна и ночь в торжественном движенье
Слагают ямб…
И этот ямб поет…
И с той поры,
Кто бродит берегами
Средь низких лодок
И пустых песков, —
Тот слышит кровью, сердцем и глазами
Раскат и россыпь пушкинских стихов.
И в каждую скалу
Проникло слово,
И плещет слово
Меж плотин и дамб,
Волна отхлынет
И нахлынет снова, —
И в этом беге закипает ямб…
И мне, мечтателю,
Доныне любы:
Тяжелых волн рифмованный поход,
И негритянские сухие губы,
И скулы, выдвинутые вперед…
Тебя среди воинственного гула
Я проносил
В тревоге и боях.
«Твоя, твоя!» — мне пела Мариула
Перед костром
В покинутых шатрах…
Я снова жду:
Заговорит трубою
Моя страна,
Лежащая в степях;
И часовой, одетый в голубое.
Укроется в днестровских камышах…
Становища раскинуты заране,
В дубовых рощах
Голоса ясней,
Отверженные,
Нищие,
Цыгане —
Мы подымаем на поход коней…
О, этот зной!
Как изнывает тело, —
Над Бессарабией звенит жара…
Поэт походного политотдела,
Ты с нами отдыхаешь у костра…
Довольно бреда…
Только волны тают,
Москва шумит,
Походов нет как нет…
Но я благоговейно подымаю
Уроненный тобою пистолет…
Она в лесах, дорогах и туманах,
В болотах, где качается заря,
В острожной мгле и в песнях неустанных,
В цветенье Мая, в буйстве Октября.
Средь ржавых нив, где ветер пробегает,
Где перегноем дышит целина,
Она ржаною кровью набухает,
Огромная и ясная страна.
Она глядит, привстав над перевалом,
В степной размах, в сырой и древний лог,
Где медленно за кряжистым Уралом
Ворочается и сопит Восток.
Выветриваются и насквозь пробиты
Дождями идолы. У тайных рек,
С обтесанного наклонясь гранита,
Свое белье полощет человек.
Промышленные шумные дороги
Священных распугали обезьян,
И высыхающие смотрят боги
В нависнувший над пагодой туман.
Восток замлел от зноя и дурмана, —
Он грузно дышит, в небо смотрит он.
Она подует, с вихрем урагана
Враз опостылевший растает он.
Восток подымется в дыму и громе,
Лицо скуластое, загар — как мед;
Прислушайся: грознее и знакомей
Восстание грохочет и поет.
Она глядит за перевал огромный,
В степной размах, в сырой и древний лог,
Под этим взглядом сумрачный и темный
Ворочается и сопит Восток…
Кружатся ястребы, туманы тают,
Клубятся реки в сырости долин,
Она лицо на запад обращает,
В тяжелый чад и в суету машин.
Она лицо на запад обращает,
Над толпами, кипящими котлом,
И голову свою приподнимает
Рабочий, наклоненный над станком.
Там едкий пот — упорен труд жестокий,
Маховики свистят и голосят,
Там корабельные грохочут доки,
Парят лебедки, кабели гудят.
Там выборы, там крики и удары,
Там пули временное торжество,
Но посмотри: проходят коммунары, —
Их сотни, тысячи, их большинство,
И мировое закипает вече,
Машины лязгают, гудки поют;
Затекшие там разминает плечи
От пут освобождающийся труд.
Мы слышим гул тяжелого прибоя,
Не сердце ли колотится в груди,
Мы ждем тебя, восстанье мировое,
Со всех сторон навстречу нам иди!
Так грустно на земле,
Как будто бы в квартире,
В которой год не мыли, не мели.
Какую-то хреновину в сем мире
Большевики нарочно завели.
Из книг мелькает лермонтовский парус,
А в голове паршивый сэр Керзон.
«Мне скучно, бес!»
«Что делать, Фауст?»
Таков предел вам, значит, положен.
Ирония! Вези меня! Вези!
Рязанским мужиком прищуривая око,
Куда ни заверни — все сходятся стези
В редакции «Зари Востока».
Приятно видеть вас, товарищ Лившиц,
Как в озеро, смотреть вам в добрые глаза,
Но, в гранки мокрые вцепившись,
Засекретарился у вас Кара-Мурза.
И Ахобадзе..! Други, будьте глухи,
Не приходите в трепет, ни в восторг,—
Финансовый маэстро Лопатухин
Пускается со мной за строчки в торг.
Подохнуть можно от незримой скуки.
В бумажном озере навек бы утонуть!
Мне вместо Карпов видятся все щуки,
Зубами рыбьими тревожа мозг и грудь.
Поэт! Поэт!
Нужны нам деньги. Да!
То туфли лопнули, то истрепалась шляпа,
Хотя б за книжку тысчу дал Вирап,
Но разве тысячу сдерешь с Вирапа.
Вержбицкий Коля!
Тоже друг хороший,—
Отдашь стихи, а он их в самый зад,
Под обявления, где тресты да галоши,
Как будто я галошам друг и брат.
Не обольщаюсь звоном сих регалий,
Не отдаюсь ни славе, ни тщете,
В душе застрял обиженный Бен-Гали
С неизлечимой дыркой в животе.
Дождусь ли дня и радостного срока,
Поправятся ль мои печальные дела?
Ты восхитительна, «Заря Востока»,
Но «Западной» ты лучше бы была.
Как-то предвидел Дух и Даниил предрек.
Ф. ТютчевВосток и Запад, хитрый Змей и Лев,
Ведут борьбу издревле, век за веком.
То скрытный ков, то справедливый гнев
Возносят стяг пред робким человеком.
Вот, собраны под знаменьем Креста,
На Западе роятся ополченья,
И папской власти высится мечта,
И цепи мировой куются звенья.
А на Востоке буйствует гроза,
Ликуют орды турок и Батыя,
И Русь бежит за реки и в леса,
И в тяжкой брани никнет Византия…
Но мир меняют тайны быстрых дет.
Чу! не мечи стучат, — то гром орудий!
За океаном вскрылся Новый Свет,
И над Крестом смеются буйно люди!
А на Востоке вновь встает колосс,
Безвестный, грозный, странно-неизменный…
И, как предвестье новых страшных гроз,
Свой скиптр с Крестом возносит над вселенной.
Творятся чудеса недавних дней,
Для трезвой мысли тем чудней, чем ближе:
То франк в Москве-реке поит коней,
То русский царь вершит судьбу в Париже.
За диким сном мятущихся веков,
За яркой сменой дерзостных событий,
Как взору разглядеть канву основ,
Те белые натянутые нити?
Кто угадает роковой узор,
Причудливый, живой, необычайный?
Кто смело скажет, что окончен спор,
Все решено и быть не может тайны?
И Змей и Лев, среди равнин и рек,
Ужель отныне мирно лягут рядом?
Но Дух предвидел, Даниил предрек:
Славянский стяг зареет над Царьградом!
Из Заволжья, из родного края,
Гости, соколы залетны,
Покручали сумки переметны,
Долги гривы заплетая;
На конях ретивых посадились,
На отъезд перекрестились,
Выезжали на широкий путь.
Что замолкли? в тишине
Что волнует молодецку грудь?
Мысль о дальней стороне?
Ах, не там ли воздух чудотворный,
Тот Восток и те сады,
Где не тихнет ветерок проворный,
Бьют ключи живой воды;
Рай-весна цветет, не увядает,
Нега, роскошь, пир в лесах,
Солнышко горит, не догорает
На высоких небесах!
Терем злат, а в нем душа-девица,
Красота, княжая дочь;
Блещет взор, как яркая зарница
Раздирает черну ночь;
Если ж кровь ее зажжется,
Если вспыхнет на лице, —
То забудь о матери, отце,
С кем душой она сольется.
Станом гибким, гибкими руками
Друга мила обвивает,
Крепко жмет, румяными устами
Жизнь до капли испивает!
Путники! от дочери княжой
Отбегите неоглядкой!
Молодые! к стороне чужой
Не влекитесь думой сладкой,
Не мечтайте чародейных снов!
Тех земель неправославных
Дивна прелесть и краса лугов,
Сладки капли роз медвяных,
Злак шелковый, жемчуги в зерне.
Что же видно в стороне?
Столб белеет на степи широкой,
Будто сторож одинокой,
Камень! Он без надписи стоит:
Темная под ним могила,
Сирый им зашельца прах покрыт.
И его любовь манила;
Чаял: «Тут весельем разольюсь,
Дни на веки удолжатся!»
Грешный позабыл святую Русь.,
Дни темнеют, вновь зарятся;
Но ему лучом не позлатятся
Из-за утренних паров
Божьи церкви, град родимый, отчий дом!
Буйно пожил век, а ныне —
Мир ему! один лежит в пустыне,
И никто не поискал,
Не нарезал имени, прозванья
На отломке диких скал;
Не творят молитвы, поминанья;
Персть забвенью предана;
У одра больного пожилая
Не корпела мать родная,
Не рыдала молода жена…
Каждый день румяным утром
За белеющею виллой
Появлялась дочь архонта,
Словно призрак легкокрылый.
Чуть с востока выплывала
Розоперстая Аврора,
Ключевой водой поспешно
Наполнялася амфора;
И на мраморных ступенях,
За плющом темно-зеленым,
Заглушался шум потока
Страстным шепотом влюбленным.
Стороною пробирался
Вслед затем пастух кудрявый;
Выбегал за ним неслышно
Из засады фавн лукавый.
И — счастливцу подражая —
Обращался к деве страстно,
О любви своей кипучей
Говорил ей, но — напрасно…
Утром — новое свиданье…
Но соперника однажды
Сговорились фавны злые
Отучить навек от жажды, —
Сговорились втихомолку
И красавца усыпили
Сонным зельем так, что спит он
В преждевременной могиле.
С той поры не видно больше
У источника свиданий,
С той поры не слышно фавнам
Упоительных лобзаний…
Всё прошло, хотя, как прежде,
В час, когда спешит Аврора
На восток, водою снова
Наполняется амфора,
И в тени плюща заметен,
За белеющею виллой,
Над источником холодным
Тот же призрак легкокрылый.
Взор у дочери архонта
Полон жгучей, страстной муки,
И сидит она, на мрамор
Опустив бессильно руки.
«Изменил тебе коварный!» —
Шепчет фавн с усмешкой едкой,
Приютись у водоема
За зеленой зыбкой сеткой.
Но напрасно козлоногий
Ей твердит любви признанья —
Не глядит она на фавна,
Вся в истоме ожиданья.
Лепет струй воды прозрачной —
Мелодично-музыкальный —
Для нее звучит мотивом
Милой сердцу песни дальной;
И сидит она — безмолвна,
Словно призрак легкокрылый, —
Над источником певучим,
За белеющею виллой…
Мне небо дальнего востока
Давно постыло, как тюрьма,
И из прекрасного далека
Я вспоминал тебя, зима!
Я вспоминал тебя напрасно,
В далеком, чуждом мне краю,
Где все заманчиво прекрасно
И безмятежно, как в раю;
Где легкий пар благоуханья
Струят уснувшие цветы,
И жизни вечно трепетанья
Полны и травы, и кусты;
Где звезды ясные красиво
Качают светлые лучи
На водах сонного залива,
А ночи влажно горячи...
В тех странах роскоши и неги
О дальнем севере и снеге
Мне часто думалось в ночи.
Скучая скукой ожиданья,
Далеко брошенный судьбой,
Я долго, долго ждал свиданья
Опять с красавицей-зимой.
И ты пришла на зов молящий:
Холодный воздух недвижим
Исполнен силы леденящей.
Как будто белый херувим
Стряхнул сверкающие крылья
На осень, полную бессилья,
И осень смолкнула пред ним.
Как в годы прежние, я молод...
Зима! Мне дорог твой приход.
Твоих очей морозный холод
Мне бодрость новую дает!
Замерзли северные слезы
В кристаллы инея и льда,
И наступившие морозы
Родят желание труда.
Но почему мечты капризной
Я не могу сдержать полет?
Звуча неконченною тризной,
Мне песню старую поет
Знакомый голос издалека,
Приветом нежности дыша...
И снова просится душа
К пределам дальнего востока.
Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента протекала,
Серебримая луной;
Отражен волной огнистой
Блеск прозрачных облаков,
И восходит пар душистый
От зеленых берегов.
Свод лазурный, томный ропот
Чуть дробимые волны,
Померанцев, миртов шепот
И любовный свет луны,
Упоенья аромата
И цветов и свежих трав,
И вдали напев Торквата
Гармонических октав —
Все вливает тайно радость,
Чувствам снится дивный мир,
Сердце бьется, мчится младость
На любви весенний пир;
По водам скользят гондолы,
Искры брызжут под веслом,
Звуки нежной баркаролы
Веют легким ветерком.
Что же, что не видно боле
Над игривою рекой
В светло-убранной гондоле
Той красавицы младой,
Чья улыбка, образ милый
Волновали все сердца
И пленяли дух унылый
Исступленного певца?
Нет ее: она тоскою
В замок свой удалена;
Там живет одна с мечтою,
Тороплива и мрачна.
Не мила ей прелесть ночи,
Не манит сребристый ток,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.
Но густее тень ночная;
И красот цветущий рой,
В неге страстной утопая,
Покидает пир ночной.
Стихли пышные забавы,
Все спокойно на реке,
Лишь Торкватовы октавы
Раздаются вдалеке.
Вот прекрасная выходит
На чугунное крыльцо;
Месяц бледно луч наводит
На печальное лицо;
В русых локонах небрежных
Рисовался легкий стан,
И на персях белоснежных
Изумрудный талисман!
Уж в гондоле одинокой
К той скале она плывет,
Где под башнею высокой
Море бурное ревет.
Там певца воспоминанье
В сердце пламенном живей,
Там любви очарованье
С отголоском прежних дней.
И в мечтах она внимала,
Как полночный вещий бой
Медь гудящая сливала
С вечно-шумною волной,
Не мила ей прелесть ночи,
Душен свежий ветерок,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.
Тучи тянутся грядою,
Затмевается луна;
Ясный свод оделся мглою;
Тьма внезапная страшна.
Вдруг гондола осветилась,
И звезда на высоте
По востоку покатилась
И пропала в темноте.
И во тьме с востока веет
Тихогласный ветерок;
Факел дальний пламенеет, -
Мчится по морю челнок.
В нем уныло молодая
Тень знакомая сидит,
Подле арфа золотая,
Меч под факелом блестит.
Не играйте, не звучите,
Струны дерзкие мои:
Славной тени не гневите!..
О! свободы и любви
Где же, где певец чудесный?
Иль его не сыщет взор?
Иль угас огонь небесный,
Как блестящий метеор?
Прошли года тяжелые разлуки,
Отсутствия исполнен долгий срок,
Прельщения, сомнения и муки
Испытаны, — и взят благой урок.
Оторваны могучею рукою,
Мы бросили отечество свое,
Умчались вдаль, пленясь чужой землею,
Земли родной презревши бытие.Преступно мы о ней позабывали,
И голос к нам ее не доходил;
Лишь иногда мы смутно тосковали:
Нас жизни ход насильственный давил.
Изменников, предателей немало
Меж нами, в долгом странствии, нашлось;
В чужой земле ничто их не смущало,
Сухой душе там весело жилось.Слетел туман! Пред нашими очами
Явилась Русь!.. Родной ее призыв
Звучит опять, и нашими сердцами
Могущественный овладел порыв.
Конец, конец томительной разлуке,
Отсутствию настал желанным срок!
Знакомые, теснятся в душу звуки,
И взор вперен с любовью на Восток.
Пора домой! И, песни повторяя
Старинные, мы весело идем.
Пора домой! Нас ждет земля родная,
Великая в страдании немом.
Презрением отягчена жестоким,
Народного столица торжества,
Опять полна значением глубоким,
Является великая Москва.
Постыдное, бесчестное презренье
Скорее в прах! Свободно сердце вновь,
И грудь полна тревоги и смятенья,
И душу всю наполнила любовь… Друзья, друзья! Теснее в круг сомкнёмся,
Покорные движенью своему,
И радостно и крепко обоймемся,
Любя одно, стремяся к одному!
Земле родной — всё, что нам небо дало,
Мы посвятим! Пускай заблещет меч, —
И за псе, как в старину бывало,
Мы радостно готовы стать и лечь.
Друзья, друзья! Грядущее обильно;
Надежды сладкой веруйте словам,
И жизнь сама, нас движущая сильно,
Порукою за будущее нам!..
Смотрите — мрак уж робко убегает,
На Западе земли лишь он растет;
Восток горит, день недалек, светает —
И скоро солнце красное взойдет!
Девушки-русалочки,
Нынче наш последний день!
Свет за лесом занимается,
Побледнели небеса,
Собираются с дубинами
Мужики из деревень
На опушку, к морю сизому
Холодного овса…
Мы из речки — на долину,
Из долины — по отвесу,
По березовому лесу —
На равнину,
На восток, на ранний свет,
На серебряный рассвет,
На овсы,
Вдоль по жемчугу
По сизому росы!
Девушки-русалочки,
Звонко стало по лугам.
Забелела речка в сумраке,
В алеющем пару,
Пнями пахнет лес березовый
По откосам, берегам, —
Густ и зелен он, кудрявый,
Поутру…
Поутру вода тепла,
Холодна трава седая,
Вся медовая, густая,
Да идут на нас с дрекольем из села.
Что ж! Мы стаей на откосы,
На опушку — из берез,
На бегу растреплем косы,
Упадем с разбега в росы
И до слез
Щекотать друг друга будем,
Хохотать и, назло людям,
Мять овес!
Девушки-русалочки,
Стойте, поглядите на рассвет:
Бел-восток алеет, ширится, —
Широко зарей в полях,
Ни души-то нету, милые,
Только ранний алый свет
Да холодный крупный жемчуг
На стеблях…
Мы, нагие,
Всем чужие,
На опушке, на поляне,
Бледны, по пояс в пару , —
Нам пора, сестрицы, к няне,
Ко двору!
Жарко в небе солнце Божье
На Петров играет день,
До Ильи сулит бездождье,
Пыль, сухмень —
Будут знойные зарницы
Зарить хлеб,
Будет омут наш, сестрицы,
Темен, слеп!
Как-то раз перед толпою
Соплеменных гор
У Казбека с Шат-гороюБыл великий спор.
«Берегись! — сказал Казбеку
Седовласый Шат, –
Покорился человеку
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор;
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
Через те скалы,
Где носились лишь туманы
Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
Первый был скачок,
Берегися! Многолюден
И могуч Восток!»
— Не боюся я Востока! –
Отвечал Казбек, –
Род людской там спит глубоко
Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин;
И склонясь в дыму кальяна
На цветной диван,
У жемчужного фонтана
Дремлет Тегеран.
Вот — у ног Ерусалима,
Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени,
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
Про дела отцов.
Всё, что здесь доступно оку,
Спит, покой ценя…
Нет! Не дряхлому Востоку
Покорить меня!
«Не хвались еще заране! –
Молвил старый Шат, –
Вот на севере в тумане
Что-то видно, брат!»
Тайно был Казбек огромный
Вестью той смущен;
И, смутясь, на север темный
Взоры кинул он;
И туда в недоуменье
Смотрит, полный дум:
Видит странное движенье,
Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки;
Веют белые султаны,
Как степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
Подымая пыль;
Боевые батальоны
Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамены,
В барабаны бьют;
Батареи медным строем
Скачут и гремят,
И дымясь, как перед боем,
Фитили горят.
И испытанный трудами
Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
Генерал седой.Идут все полки могучи,
Шумны, как поток,
Страшно-медленны, как тучи,
Прямо на восток.
И томим зловещей думой,
Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый
И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
Племя гор своих,
Шапку на́ брови надвинул –
И навек затих. Шат — Елбрус. (Примечание Лермонтова).«Генерал седой» — Алексей Петрович Ермолов (1777–1861), командовавший войсками кавказского корпуса с 1816 по 1827 г. Горцы называют шапкою облака, постоянно лежащие на вершине Казбека. (Примечание Лермонтова). Спор. Впервые опубликовано в 1841 г. в «Москвитянине» (ч. III, № 6, с. 291–294).
Все, что здесь доступно оку,
Спит, покой ценя.М. Лермонтов.
Не гул ли сумрачной Цусимы
Сон древней грезы разбудил?
Не встал ли бурей — недвижимый
В святом оцепененьи Нил?
Горят огни, клубятся дымы
Над миром вековых могил.
Кто это? призраки былого?
Сонм беспокойных мертвецов?
Полк самозванцев? или снова
Играет кровь иных веков,
И состязанья мирового
Багряный пир уже готов?
Царь Александр перед Пенджабом,
Трофеи Красса у парфян,
Мартелл, не сломленный арабом,
И под Москвой татарский стан, —
Все было лишь намеком слабым
Грядущих битв, жестоких ран!
Мы вскормлены у разных грудей,
Единой матери сыны.
Того, кто мчится на верблюде
Не наши колыхают сны,
И не о нашем молят чуде,
В час боя, рыцари Луны.
Им чуждо то, что нам священно,
Они не знали наших слез;
А мы смеялись дерзновенно
Над прелестью ширазских роз.
И розни сумрак, — неизменно, —
С веками все густел и рос.
Нам слишком поздно или рано
Мечтать о мире! Но пора
Завидеть тени урагана
В дали, безоблачной вчера.
Встает зловещий пар тумана,
Чернеет грозный дым костра.
Вы все, учившие Гомера!
Приявшие, что дал нам Рим!
Над кем одна сияла вера
Лучом таинственным своим! —
Смотрите: древняя Химера
Дыханьем дышит огневым.
За все, что нам вещала лира,
Чем глаз был в красках умилен,
За лики гордые Шекспира,
За Рафаэлевых мадонн, —
Должны мы стать на страже мира,
Заветного для всех времен!
Он пришел сюда от Востока,
Запыленным плащом одет,
Опираясь на жезл пророка,
А мне было тринадцать лет.Он, как весть о моей победе,
Показал со скалистых круч
Город, отлитый весь из меди
На пожарище рдяных туч.Там — к железным дверям собора
Шел Один — красив и высок.
Его взгляд — торжество позора,
А лицо — золотой цветок.На камнях, под его ногами,
Разгорался огненный след,
Поднимал он черное знамя…
А мне было тринадцать лет… Он долго говорил и вдруг умолк…
Мерцали нам со стен сияньем бледным
Инфант Веласкеса тяжелый шелк
И русый Тициан с отливом медным.Во мраке тлел камин; огнем цвели
Тисненых кож и чернь и позолота;
Умолкшие слова в тиши росли,
И ждал развернутый том Дон Кихота.Душа, убитая тоской отрав,
Во власти рук его была, как скрипка,
И увидала я, глаза подняв,
Что на его губах зажглась улыбка.Волей Ведущих призвана в мир
К делу великой страсти,
Ты ли, царица, бросишь наш пир,
Ты ль отойдешь от власти? Ты ли нарушишь стройный чертеж
Миру сокрытых братий?
Ты ли, царица, вновь не сольешь,
Силой своих заклятий, —С мрачною кровью падших богов
Светлую кровь героев?
Ты ли, царица, жаждешь оков,
Дух свой постом успокоив? Ты ли, святую тайну храня,
Ключ золотой Востока,
Ты ли, ребенок, бросишь меня?
Ты ли сильней пророка? Ваш золотисто-медный локон
Ласкает черные меха.
Вы — образ древнего греха
В шелку дымящихся волокон.Ваш рот не скроет Вашу страсть
Под едкой горечью сарказма,
И сердце алчущего спазма
Сильней, чем Вашей воли власть.Я в лабиринтах безысходных
Сумел Ваш гордый дух пленить,
Я знаю, где порвется нить,
И как, отвергнув путь свободных, Смирив «святую» плоть постом,
Вы — исступленная Химера —
Падете в прах перед Христом, —
Пред слабым братом Люцифера.
Смотри, вон счастье там, вдали,
Туда, за ним!—зовет надежда.
К нему стремятся короли,
Рабы, ученый и невежда…
Вот, вот оно!—твердит надежда,
Удвоим шаг, вперед, бежим
Скорей за счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри—ведь счастье там,
В укромной зелени природы,
Доверься ей, поверь мечтам.
Любви счастливой вечны годы!
Какое счастье жизнь Природы!
Уйдем же к ней, бежим за ним,
За счастьем юным золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри, ведь там оно,
В труде над мирными полями,
Где зреет золотом зерно,
Где семьи счастливы сердцами—
Какое счастье—над полями!
Уйдем в поля, спешим за ним,
Скорей за счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри, ведь счастье там:
Оно дано в удел богатым,
Красив богатства пышный храм,
Подвластно все мечтам крылатым.
Какое счастье быть богатым!
Спешим туда, скорей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри скорей туда:
Вон счастье там! В победном строе
Горит над храбрыми звезда,
И славой венчаны герои.
Какое счастье в ратном бое!
Удвоим шаг, смелей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри—ведь счастье там!
Вон корабли на синем море,
Покорны белым парусам,
Забыли все земное горе.
Какое счастье—жизнь на море!
Спешим туда, скорей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, ведь счастье там, вдали,
На троне сонного Востока.
Перед Царем все ниц легли,
Во власти меч его и око…
Какое счастье—трон Востока!
Удвоим шаг, спешим за ним,
За этим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, ведь счастье там, смотри:
За морем братство и свобода.
Там труд и равенство цари,
И правит только власть народа.
Какое счастие—свобода!
Бежим туда, скорей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри, ведь счастье там,
Вон там скользит за облаками…
Но старец, глух к былым мечтам,
Ребенку молвит со слезами:
«Беги, дитя, за облаками!
Беги за счастьем ты своим,
За счастьем юным, золотым…
Туда—за ним!»