Волшебство немецкой феерии,
Темный вальс, немецкий и простой…
А луга покинутой России
Зацвели куриной слепотой.
Милый луг, тебя мы так любили,
С золотой тропинкой у Оки…
Меж стволов снуют автомобили, —
Золотые майские жуки.
Есть слова волшебства. Вы всесильны,
Роковые слова о былом!
Разве годы не камень могильный,
Разве смерть называется сном?
Мы идем бесконечной долиной,
С каждым шагом все больше теней,
И из них не отстать ни единой:
То бледнеют, то снова ясней.
И при вспышке могучего слова
Тень прошедшего странно жива.
И глядит умоляюще снова,
И твердит прямо в душу слова.
14 ноября 1899
Из раковин я вынул сто жемчужин,
Тринадцать выбрал лучших жемчугов.
От дальних, самых южных, берегов
Был всплеск волны мне в Новолунье нужен.
Миг надлежащий мной был удосужен,
Когда Луна меж двух своих рогов
Скрепила хлопья белых облаков.
Весь мир волшебств тогда со мной был дружен.
На пресеченьи девяти дорог,
В изломе ночи, цвет сорвал я малый,
Лилейный лик, внутри с звездою алой.
Сон девушки невинной подстерег,
Вплел в ожерелье, к жемчугам сгибая.
Полюбят все. Приди ко мне любая.
Волшебство встарь бывало и есть оно и вновь,
Науке имя сей: любовь, любовь, любовь.
Когда лишь только тронет,
Ково волшебной взгляд,
В одну минуту язвой,
Заразит сей яд,
Лишит он ясных дум,
И весь рассеет ум.
Волшебство встарь бывало и проч.
Волшебников искусняй,
Волшебницы сто раз,
И будто василиски,
Мечут яд из глаз,
Сей яд сердца варит,
И вся им кровь горит.
Волшебство встарь бывало и проч.
А ежелиж колдовка,
Захочет облегчить,
В одну минуту яд сей,
Ей легко смягчить,
Издыхания и стон,
Исчезнут будто сон.
Волшебство встарь бывало и проч.
Каков бы кто где ни был
Во младости своей,
Никто не обойдется
Без науки сей:
Кто в свете сем нижил,
Конечно ворожил.
Я взял полумесяцы, месяцы, и самые круглые луны,
И самый утонченный серп, и самый заполненный диск,
И в звоны вложил многозвездия, и молнии вбросил в буруны,
И вот я в Пустыне стою, застывший в ночи обелиск.
Заклятьем ночного кудесника взметнул я до звезд песнопенья,
Но брызги напевов земных едва досягнули до них,
От грани до грани Пустынности дрожит звуковое свеченье,
Но вечно, пока человек, я только оборванный стих.
Я взял полумесяцы, месяцы, и самыя круглыя луны,
И самый утонченный серп, и самый заполненный диск,
И в звоны вложил многозвездия, и молнии вбросил в буруны,
И вот я в Пустыне стою, застывший в ночи обелиск.
Заклятьем ночного кудесника взметнул я до звезд песнопенья,
Но брызги напевов земных едва досягнули до них,
От грани до грани Пустынности дрожит звуковое свеченье,
Но вечно, пока человек, я только оборванный стих.
Чуть полночь бьют куранты,
Сверкают диаманты,
Инкогнито пестро.
(Опишешь ли, перо,
Волшебную картину?)
Заслышав каватину,
Раздвинул паутину
Лукавый Фигаро.
Коралловые гребни
Вздымаются волшебней
Над клубом серых змей;
Но губки розовей,
Чем алые кораллы.
Под музыку из залы
Румянец бледно-алый
Нахлынул до бровей.
Везде румянец зыбкий,
На потолке улыбки,
Улыбки на стенах…
Откормленный монах
Глядит в бутылку с ромом.
В наречье незнакомом
Беседует с альбомом
Старинный альманах.
Саксонские фигурки
Устраивают жмурки.
«А vous, marquиs, vеuиllеz!»
Хохочет …
Бесшумней силуэты,
Безумней пируэты,
И у Антуанэты
Срывается колье!
Заря поблекла, и редеет
Янтарных облаков гряда,
Прозрачный воздух холодеет,
И глухо плещется вода. Священный сумрак белой ночи!
Неумолкающий прибой!
И снова вечность смотрит в очи
Гранитным сфинксом над Невой. Томящий ветер дышит снова,
Рождая смутные мечты,
И вдохновения былого,
Железный город, полон ты! Дрожат в воде аквамарины,
Всплывает легкая луна…
И времена Екатерины
Напоминает тишина. Колдует душу сумрак сонный,
И шепчет голубой туман,
Что Александровской колонны
Еще не создал Монферран. И плющ забвения не завил
Блеск славы давней и живой…
…Быть может, цесаревич Павел
Теперь проходит над Невой!.. Восторга слезы — взор туманят,
Шаги далекие слышны…
Тоской о невозвратном — ранят
Воспоминанья старины. А волны бьются в смутной страсти,
Восток становится светлей,
И вдалеке чернеют снасти
И силуэты кораблей.