Верность — прямо дорога без петель,
Верность — зрелой души добродетель,
Верность — августа слава и дым,
Зной, его не понять молодым,
Верность — вместе под пули ходили,
Вместе верных друзей хоронили.
Грусть и мужество — не расскажу.
Верность хлебу и верность ножу,
Верность смерти и верность обидам.
Бреда сердца не вспомню, не выдам.
В сердце целься! Пройдут по тебе
Верность сердцу и верность судьбе.
Люблю я линий верность,
Люблю в мечтах предел.
Меня страшит безмерность
И чудо божьих дел.
Люблю дома, не скалы.
Ах, книги краше роз!
— Но милы мне кристаллы
И жало тонких ос.
13 ноября 1898
Трудно и чудно — верность до гроба!
Царская роскошь — в век площадей!
Стойкие души, стойкие ребра, —
Где вы, о люди минувших дней?! Рыжим татарином рыщет вольность,
С прахом равняя алтарь и трон.
Над пепелищами — рев застольный
Беглых солдат и неверных жен.
От гнева в печени, мечты во лбу,
Богиня верности, храни рабу.Чугунным ободом скрепи ей грудь,
Богиня Верности, покровом будь.Все сладколичие сними с куста,
Косноязычием скрепи уста… Запечатленнее кости в гробу,
Богиня Верности, храни рабу! Дабы без устали шумел станок,
Да будет уст ее закон — замок.Дабы могильного поверх горба:
«Единой Верности была раба!»На раздорожии, ребром к столбу,
Богиня Верности — распни рабу! 24 октября
О свободе небывалой
Сладко думать у свечи.
— Ты побудь со мной сначала, —
Верность плакала в ночи, —
Только я мою корону
Возлагаю на тебя,
Чтоб свободе, как закону,
Подчинился ты, любя…
— Я свободе, как закону,
Обручен, и потому
Эту легкую корону
Никогда я не сниму.
Нам ли, брошенным в пространстве,
Обреченным умереть,
О прекрасном постоянстве
И о верности жалеть!
Не будучи сам верным по натуре,
Я верность в женщине ценить привык.
Я сдержанный люблю ее язык
И глаз тепло прохладное лазури.
Я не хочу, чтоб колыхали бури
Безоблачный и девственный дневник.
И, вместе с тем, чтоб в грусти не поник
Росистый взор, и стан не стал понурей.
Я умудреннее с годами стал.
Неверностью довольно я блистал
И даже почернеть успел от блеска…
Уж не бренчу я звеньями измен:
Должно быть, предыдущая Кармен
На сердце след отпечатлела резко.
Надобно смело признаться, Лира!
Мы тяготели к великим мира:
Мачтам, знамёнам, церквам, царям,
Бардам, героям, орлам и старцам,
Так, присягнувши на верность — царствам,
Не доверяют Шатра — ветрам.
Знаешь царя — так псаря не жалуй!
Верность как якорем нас держала:
Верность величью — вине — беде,
Верность великой вине венчанной!
Так, присягнувши на верность — Хану,
Не присягают его орде.
Ветреный век мы застали, Лира!
Ветер в клоки изодрав мундиры,
Треплет последний лоскут Шатра…
Новые толпы — иные флаги!
Мы ж остаёмся верны присяге,
Ибо дурные вожди — ветра.
Вы останетесь в памяти — эти спокойные сосны,
И ночная Пахра, и дымок над далёким плотом.
Вы останетесь в сердце, мои подмосковные вёсны,
Что б с тобой ни случилось, что со мной ни случится потом.
Может, встретишь ты женщину лучше, умнее и краше,
Может, сердце моё позабудет об этой любви.
Но, как сосны, — корнями с отчизной мы спаяны нашей:
Покачни нас, попробуй! Сердца от неё оторви!
Сиянье. В двенадцать часов по ночам,
Из гроба.
Все — темные розы по детским плечам.
И нежность, и злоба.
И верность. О, верность верна!
Шампанское взоры туманит…
И музыка. Только она
Одна не обманет.
О, все это шорох ночных голосов,
О, все это было когда-то —
Над синими далями русских лесов
В торжественной грусти заката…
Сиянье. Сиянье. Двенадцать часов.
Расплата.
Жизнь широка и пестра.
Вера — очки и шоры,
Вера двигает горы,
Я — человек, не гора.
Вера мне не сестра.
Видел я камень серый,
Стертый трепетом губ.
Мертвого будит вера.
Я — человек, не труп.
Видел, как люди слепли,
Видел, как жили в пекле,
Видел — билась земля.
Видел я небо в пепле.
Вере не верю я.
Скверно? Скажи, что скверно.
Верно? Скажи, что верно.
Не похвальбе, не мольбе,
Верю тебе лишь, Верность,
Веку, людям, судьбе.
Если терпеть без сказки,
Спросят — прямо ответь,
Если к столбу, без повязки, —
Верность умеет смотреть.
Неужель природа пала?
Наш порок привился к ней?
У животных, у растений
Вижу ложь как у людей.
Я невинности лилеи
Вовсе верить перестал;
Мотылек непостоянный
Слишком часто к ней летал!
Подозрительна фиалка,
С скромным запахом своим.
Этот маленький цветочек —
Славы жаждою томим.
Нет уж искреннего чувства,
В громких песнях соловья.
В этом щелканье и свисте —
Лишь рутину слышу я!
Скрылась правда. Верность тоже
Исчезает ей во след…
Вот и пес — хвостом виляет,
А уж верности в нем нет!
Вы, женщины сороковых годов,
Родившиеся при Советской власти,
Средь вас я знаю многих гордых вдов,
Всегда молчащих о своем несчастье.
Не вышли замуж вновь не потому,
Что так легко в душевной жить пустыне:
Вы сохранили верность одному,
Погибшему на Волге иль в Берлине.Рассказывали детям вы о нем,
Как о живом, веселом и крылатом.
И на своих плечах держали дом —
Он тесен был и латан-перелатан.
Ушли служить красавцы сыновья,
Вы на свиданье отпустили дочек.
Их вырастила добрая семья —
Не горестные руки одиночек.Я скульпторов, что лепят монумент,
В котором воплощен Победы образ,
Прошу учесть среди ее примет
И эту невоинственную область
Улыбок строгих, книжек и корыт,
Где столько лет спокойно, величаво
Живет солдат, который был убит,
Его любовь, бессмертие и слава.
Была эпоха денег,
Был девятнадцатый век.
И жил в Германии Гейне,
Невыдержанный человек.
В партиях не состоявший,
Он как обыватель жил.
Служил он и нашим, и вашим —
И никому не служил.
Был острою злостью просоленным
Его романтический стих.
Династии Гогенцоллернов
Он страшен был, как бунтовщик,
А в эмиграции серой
Ругали его не раз
Отпетые революционеры,
Любители догм и фраз.
Со злобой необыкновенной,
Как явственные грехи,
Догматик считал измены
И лирические стихи.
Но Маркс был творец и гений,
И Маркса не мог оттолкнуть
Проделываемый Гейне
Зигзагообразный путь.
Он лишь улыбался на это
И даже любил. Потому,
Что высшая верность поэта —
Верность себе самому.
Которое дала тебе за верность слово,
Имей себе в заклад, что я уж не своя;
Врученно сердце с тем всю жизнь скончать готово,
Мой дух стал вечно твой, и жизнь моя твоя;
Мой дух тобою пленен,
Не будь ко мне отменен,
Всегда таков мне будь,
Моя пронзенна грудь
Однажды простреленна, отмещет лук иной.
А я пременна быть влюбившись не умею,
С тобой я жить, с тобой и жизнь скончать ищу,
И мыслей никаких я больше не имею;
Лишь только, что всегда с тобою быть хочу.
Не льстися лишь иною,
Владей единой мною;
Кто мечется везде,
Не сыщет тот нигде,
Едину обманувши, приятства от другой.
Дитя! мы были дети…
Бывало, мы вдвоем
Зароемся в солому
В курятнике пустом.
Поем, там петухами…
Чуть взрослые пройдут —
«Ку-ку-pе-ку!» и верят:
Там петухи поют!
А на дворе, бывало,
Мы ящик обобьем
И в нем, как в знатном доме,
Богато заживем.
Соседей кошка в гости
Заглянет к нам подчас —
Поклоны, приседанья,
Любезности у нас.
Разспросим о здоровьи
Заботливо потом…
Эх, сколько старых кошек
Я спрашивал о том!
Мы, будто пожилые,
Любили потужить,
Что в мире в наше время
Привольней было жить;
Что свет любви и веры
И верности изсяк…
Как кофе вздорожало
И деньги редки как!..
Пройдут, как игры детства,
И не вернутся вновь
Мир, время, деньги, вера,
И верность, и любовь!
На голос: Веселяся в чистом поле.
Вспомним, братцы, россов славу
И пойдем врагов разить!
Защитим свою державу:
Лучше смерть — чем в рабстве жить.
Мы вперед, вперед, ребята,
С богом, верой и штыком!
Вера нам и верность свята:
Победим или умрем!
Под смоленскими стенами,
Здесь, России у дверей,
Стать и биться нам с врагами!..
Не пропустим злых зверей!
Вот рыдают наши жены,
Девы, старцы вопиют,
Что злодеи разъяренны
Меч и пламень к ним несут.
Враг строптивый мещет громы,
Храмов божьих не щадит;
Топчет нивы, палит домы,
Змеем лютым в Русь летит!
Русь святую разоряет!..
Нет уж сил владеть собой:
Бранный жар в крови пылает,
Сердце просится на бой!
Мы вперед, вперед, ребята,
С богом, верой и штыком!
Вера нам и верность свята:
Победим или умрем!
В небе благость, в небе радость, Солнце льет живую
сладость, Солнцу — верность, Солнцу —
вздох!
Но листок родного клена, прежде сочный и зеленый,
наклонился и засох.
В небе снова ясность мая, облака уходят, тая,
в завлекательную даль,
Но часы тепла короче, холодней сырые ночи,
отлетевших птичек жаль!
Ах! где тихо ропщут воды, вновь составить хороводы
легких братьев и сестер!
Но никто не слышит зова, и гудит в ответ, сурово,
поредевший, строгий бор.
Веют струи аромата и по ниве, грустно сжатой,
и по скошенным лугам,
Но ни бабочек блестящих, ни стрекоз, в луче дрожащих,
не видать ни здесь, ни там!
Где вы, братья! сестры, где вы! наши пляски и напевы
отзвенели, отошли!
Сгибнуть эльфам легкокрылым, вместе с августом унылым,
вместе с прелестью земли!
Но сегодня в небе радость! Солнце льет, прощаясь,
сладость! Солнцу — верность, Солнцу — вздох!
В миг последний, с тем же гимном, здесь,
в лесу гостеприимном, упаду на серый мох!
Младый Рогер свой острый меч берет:
За веру, честь и родину сразиться!
Готов он в бой… но к милой он идет:
В последний раз с прекрасною проститься.
«Не плачь: над нами щит творца;
Еще нас небо не забыло;
Я буду верен до конца
Свободе, мужеству и милой».Сказал, свой шлем надвинул, поскакал;
Дружина с ним; кипят сердца их боем;
И скоро строй неустрашимых стал
Перед врагов необозримым строем.
«Сей вид не страшен для бойца;
И смерть ли небо мне судило —
Останусь верен до конца
Свободе, мужеству и милой».И, на врага взор мести бросив, он
Влетел в ряды, как пламень-истребитель;
И вспыхнул бой, и враг уж истреблен;
Но… победив, сражен и победитель.
Он почесть бранного венца
Приял с безвременной могилой,
И был он верен до конца
Свободе, мужеству и милой.Но где же ты, певец великих дел?
Иль песнь твоя твоей судьбою стала?..
Его уж нет; он в край тот улетел,
Куда давно мечта его летала.
Он пал в бою — и глас певца
Бессмертно дело освятило;
И он был верен до конца
Свободе, мужеству и милой.
Дитя, мы были дети,
Нам весело было играть,
В курятник забираться,
В солому зарывшись, лежать.
Кричали петухами.
С дороги слышал народ
«Кукареку» — и думал,
Что вправду петух поет.
Обоями ящик обили,
Что брошен был на слом,
И в нем поселились вместе,
И вышел роскошный дом.
Соседкина старая кошка
С визитом бывала у нас.
Мы кланялись, приседали,
Мы льстили ей каждый раз.
Расспрашивали о здоровье
С заботой, с приятным лицом.
Мы многим старым кошкам
Твердили то же потом.
А то, усевшись чинно,
Как двое мудрых людей,
Ворчали, что в наше время
Народ был умней и честней;
Что вера, любовь и верность
Исчезли из жизни давно,
Что кофе дорожает,
А денег достать мудрено.
Умчались детские игры,
Умчась, не вернутся вновь
Ни деньги, ни верность, ни вера,
Ни время, ни жизнь, ни любовь.
«Люблю ли я тебя?» Справляйся
И спрашивай — ответ мой прям:
«Люблю». Но как люблю, насколько,
Я этого не знаю сам.
Озер нагорных глубина
Без измерения ясна.
Я вправе был бы дать присягу,
Что мысль любая, шаг любой
И каждое биенье сердца
Наполнены одной тобой,
И светоч верности моей
За гробом вспыхнет не слабей.
Я б мог предать себя проклятью
В том случае, когда б на миг
Тебя забыть был в состоянье,
Благословенье глаз моих!
Пусть буду громом я убит!
Пусть молния меня спалит!
Но горе тем, кто верен слову
Из робкой верности божбе.
И без взывания к святыням
Я всю тебя ношу в себе.
Мне радость наполняет грудь,
Как своды неба Млечный Путь.
Что верен я тебе навеки,
В том нет заслуги никакой.
Ведь тот, кого ты полюбила,
Не может думать о другой;
Земля не сманит уж таких,
Кто неба самого достиг.
Дитя мое, мы были дети,
Росли и играли вдвоем,
Вдвоем заползали в курятник,
И весело прятались в нем.
Кричали мы там по-петушьи,
И люди ходили вокруг:
«Кукуреку!» — Они думали,
Что это точно петух.
В ларе, на дворе у нас бывшем,
Убрав его разным тряпьем,
Мы вместе резвились и жили —
И это был знатный наш дом.
И старая кошка соседей
К вам в гости ходила, и ей,
С поклонами, мы говорили
Так много приятных вещей:
Всегда о здоровье спешили
Спросить у ней с жаром таким! —
Все это потом расточали
Мы старым кошкам другим.
Разумно, как старые люди,
Мы часто вели разговор
О том, как в наш век было лучше,
Как все изменилось с тех пор.
Как веры все менее в мире.
Как верность редка и любовь;
Как кофе и чай дорожают,
И скольких все просит трудов.
Исчезли те детские игры,
Исчез уж и многому след:
Любовь изменила, и время,
И веры, и верности нет.
С весенними звуками май нарождается;
В лесу хор пернатых звенит,
Цветущее поле у ног разстилается
И взор умиленный манит.
Но мы забываем поляну душистую
С чарующим блеском весны,
Увидевши девушку, девственно-чистую,
Как ясные, детские сны.
Находим мы счастье неведомо-новое,
Когда прикасаются губки пунцовыя
К нам с негой любви, и когда
Прекрасныя руки, до плечь обнажонныя,
Сжимают нас радостно в ночи безсонныя.
Кому не знакома вражда,
Тот жосткаго слова, иль слова презрения
Не скажет о женщине, ей в осуждение,
Но будут ей ласки привета дарить
И кротко о ней говорить.
Блаженство и радость в жизнь нашу вносящая,
Скромна и безмолвна любовь настоящая!
Как дым, улетает страданье от нас,
Испугано женской улыбкой единою;
В нас сердце трепещет любовной кручиною
От взгляда пленительных глаз.
Воздайте же должное образу чистому,
Челу молодому лилейно-лучистому,
Рубиновым, нежным устам
И алым, как розы, щекам.
Вид милых созданий с их чудными взорами
Нас все заставляет забыть,
И нет тех восторженных песень, которыми
Мы их не готовы почтить;
Но все же того, что я думаю, чувствую,
И самой хвалою стоустою
Не выразить людям вполне:
Того, как прекрасны оне.
Младой Рогер свой острый меч берет:
За веру, честь и родину сразиться!
Готов он в бой… Но к милой он идет:
В последний раз с прекрасною проститься!
«Не плачь! над нами щит Творца!
»Еще нас небо не забыло!
»Я буду верен до конца
»Свободе, мужеству и милой!».
Сказал, свой шлем надвинул, поскакал;
Дружина с ним; кипят сердца их боем;
И скоро строй неустрашимых стал
Перед врагов необозримым строем!
«Сей вид не страшен для бойца!
»И смерть ли небо мне судило,
»Останусь верен до конца
»Свободе, мужеству и милой!»
И, на врага взор мести бросив, он
Влетел в ряды как пламень-истребитель!
И вспыхнул бой! и враг ужь истреблен!
Но… победив, сражен и победитель.
Он почесть браннаго венца
Приял с безвременной могилой,
И был он верен до конца
Свободе, мужеству и милой.
Но где же ты, певец великих дел?
Иль песнь твоя твоей судьбою стала?..
Его ужь нет! он в край тот улетел,
Куда давно мечта его летала!
Он пал в бою и глас певца
Безсмертно дело освятило!
И он был верен до конца
Свободе, мужеству и милой.
Узлами кобылам хвосты завязав,
Верхом на хребтах восседая,
Два рыцаря мчались: Ратклиф и Фальстаф,
И с ними их дама — Аглая…
Узлами кобылам хвосты завязав,
Скакали Аглая, Ратклиф и Фальстаф.
Они поспешали — не зная куда,
Не помня — зачем и откуда,
И молвила дама: «Увы, господа…
Я чую зловещее худо!»
И этой тревоги она не снесла
И тотчас без чувств повалилась с седла…
Не знают, что делать, Ратклиф и Фальстаф:
Их обморок дамы тревожит…
И первый вздыхает, коней разнуздав,
Второй между тем их треножит.
И оба садятся, и слезы лиют,
И в грудь ударяют, и так вопиют:
«О призрак ужасный неведомых бед,
О тени грядуща волненья!
Какой вы хотите суровый обет
За нашей княжны пробужденье?..
Поведайте, много ль ужасных минут
Судили вы нам оставатися тут?»
Меж тем бездыханна, тиха и бледна
Прелестная дама лежала…
Над ней молчаливо сияла луна,
И где-то собака визжала…
И паки бедняги к судьбе вопиют,
И слезы на труп неподвижный лиют.
А время своею идет чередой,
Минуты в часы вырастают.
То солнце выходит над твердью земной,
То месяц и звезды сияют…
И се — к окончанию близится год,
А рыцарям все неизвестен исход.
Слабеют их силы… Фальстаф похудел…
Ратклиф от волнения сохнет…
И шепчет Фальстаф: «Умереть — наш удел».
И стонут в отчаяньи: «Ох! Нет!»…
Меж тем от стреноженных верных кобыл
И след их последний навеки простыл…
«Умрем же!!!» — рыдая, воскликнул Фальстаф:
И шпагой вспороли желудки…
И наземь валятся, кишки растеряв,
И мрут на девятые сутки…
Так, верность Аглае до гроба хранив,
Погибли когда-то Фальстаф и Ратклиф…
1.
Спи, владыка, без боязни,
Нашей верностью храним!
Львы могучие, мы оба
Мирный сон твой сторожим.
2.
Я—Арслан—боец пустыни
И со мною царь зверей;
И никто сказать не смог бы,
Кто из нас двоих верней.
3.
Грозный твой, но справедливый
Острый меч—случилось раз—
От змеи в песках пустыни
Зверя царственного спас.
4.
Благодарный царь пустыни
Пред тобой покорно лег
И твои лизал он руки,
У твоих простершись ног.
5.
И слуга он твой доныне,
И усталой головой
На его волнистой гриве
Отдыхаешь ты порой…
6.
А меня—бойца Арслана—
Еще крепче, чем его.
Приковал ты цепью мощной,
Цепью сердца своего.
7.
Я к тебе был послан тайно,
Я убить тебя желал,
Но когда я взор твой встретил
Пал из рук моих кинжал…
8.
Я к ногам твоим повергся
И сознался в цели злой.
И погибнуть был бы должен,
Осужден на казнь тобой;
9.
Ты ж взглянул в глаза мне прямо
И сказал мне: «Будь моим!
Будь мой лев хранитель верный
Вместе с львом моим другим!..»
1
0.
Спи ж, владыка, без боязни,
Нашей верностью храним!
Львы могучие—мы оба
Мирный сон твой сторожим!
Отцы умчались в шлемах краснозвездных.
И матерям отныне не до сна.
Звенит от сабель над Россией воздух.
Копытами разбита тишина.
Мужей ждут жены. Ждут деревни русские.
И кто-то не вернется, может быть…
А в колыбелях спят мальчишки русые,
Которым в сорок первом уходить.
1
Заслышав топот, за околицу
Бежал мальчонка лет шести.
Все ждал: сейчас примчится конница
И батька с флагом впереди.
Он поравняется с мальчишкой,
Возьмет его к себе в седло…
Но что-то кони медлят слишком
И не врываются в село.
А ночью мать подушке мятой
Проплачет правду до конца.
И утром глянет виновато
На сына, ждущего отца.
О, сколько в годы те тревожные
Росло отчаянных парней,
Что на земле так мало прожили,
Да много сделали на ней.
2
Прошли года.
В краю пустынном
Над старым холмиком звезда.
И вот вдова с любимым сыном
За сотни верст пришла сюда.
Цвели цветы. Пылало лето.
И душно пахло чебрецом.
Вот так в степи мальчишка этот
Впервые встретился с отцом.
Прочел, глотая слезы, имя,
Что сам носил двадцатый год…
Еще не зная, что над ними
Темнел в тревоге небосвод,
Что скоро грянет сорок первый,
Что будет смерть со всех сторон,
Что в Польше под звездой фанерной
Свое оставит имя он.
…Вначале сын ей снился часто.
Хотя война давно прошла,
Я слышу: кони мчатся, мчатся.
Все мимо нашего села.
И снова, мыкая бессонницу,
Итожа долгое житье,
Идет старушка за околицу,
Куда носился сын ее.
«Уж больно редко, — скажет глухо,
Дают военным отпуска…»
И этот памятник разлукам
Увидит внук издалека.
В горах, на скале, о беспутствах мечтая,
Сидела Измена худая и злая.
А рядом под вишней сидела Любовь,
Рассветное золото в косы вплетая.
С утра, собирая плоды и коренья,
Они отдыхали у горных озер.
И вечно вели нескончаемый спор —
С улыбкой одна, а другая с презреньем.
Одна говорила: — На свете нужны
Верность, порядочность и чистота.
Мы светлыми, добрыми быть должны:
В этом и — красота!
Другая кричала: — Пустые мечты!
Да кто тебе скажет за это спасибо?
Тут, право, от смеха порвут животы
Даже безмозглые рыбы!
Жить надо умело, хитро и с умом,
Где — быть беззащитной, где — лезть напролом,
А радость увидела — рви, не зевай!
Бери! Разберемся потом!
— А я не согласна бессовестно жить.
Попробуй быть честной и честно любить!
— Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!
Да есть ли что выше, чем радость греха?!
Однажды такой они подняли крик,
Что в гневе проснулся косматый старик,
Великий Колдун, раздражительный дед,
Проспавший в пещере три тысячи лет.
И рявкнул старик: — Это что за война?!
Я вам покажу, как будить Колдуна!
Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,
Я сплавлю вас вместе на все времена!
Схватил он Любовь колдовскою рукой,
Схватил он Измену рукою другой
И бросил в кувшин их, зеленый, как море,
А следом туда же — и радость, и горе,
И верность, и злость, доброту, и дурман,
И чистую правду, и подлый обман.
Едва он поставил кувшин на костер,
Дым взвился над лесом, как черный шатер, —
Все выше и выше, до горных вершин.
Старик с любопытством глядит на кувшин:
Когда переплавится все, перемучится,
Какая же там чертовщина получится?
Кувшин остывает. Опыт готов.
По дну пробежала трещина,
Затем он распался на сотню кусков,
И… появилась женщина…
Пусть будет царственный глашатай
Та птица, что живет одна
Родной Аравии верна;
Чью песню чтит весь род пернатый!
Но ты, посланник хриплый, бледный,
Предтеча демона и зла
И агонии вождь победный,
В их рой не вмешивай крыла.
И птицы хищные не смеют
Примкнуть к обряду. Лишь орлы,
Цари воздушной светлой мглы,
Пускай при погребеньи реют.
Священник в белом стихаре
Пусть лебедь будет; он, незлобный,
Кончину чует. На заре
Споет он реквием надгробный.
Ты, черный ворон трехвековый,
Один дыханием несешь
Питомцу траур свой суровый.
Ты первый в шествии пойдешь.
Начало антифона свято:
Любовь и верность стали сном.
Голубка с Фениксом вдвоем
В огне исчезли без возврата.
Они любили. Их слила
Любовь живая воедино.
Одна лишь жизнь чиста, невинна
У двух любовников была.
Два разных сердца отделяло
Лишь расстоянье, но не даль.
Голубку с Фениксом едва ль
Не чудо светлое сливало.
Их свет любовный озарял.
Во взгляде Феникса встречала
Она свой лик и повторяла
Того, кто перед ней сиял.
Подобны, но не однородны;
В два имя то заключено,
Что нераздельно и свободно,
Не два, но также не одно.
И сам собою с толку сбитый,
Вдвойне рассудок видел свет:
Единство в двойственности слитой
И в solo пламенный дуэт.
Нет у любви ума, помимо
Того, что может вместе слить,
То, что раздельно и делимо, -
И нет, да и не может быть.
И двум звездам любви могучей:
Голубке, Фениксу, скорбя,
Сложила дружба гимн певучий,
Роль хора взявши на себя.
Надгробный гимн
Здесь, возвышенно чиста,
Опочила красота,
Пеплом верность стала.
Смерть - для Феникса приют;
И Голубки сердце тут
Вечный сон прияло.
Их детей не видел свет.
То не знак бессилья, нет!
Оба чисты были.
Верность есть, - она не та,
Умерла и красота -
Здесь они почили.
Все, кто сердцем добр и тих,
Помолитесь за святых
Птичек на могиле.
Юноша, оставивши Афины,
В первый раз в Коринф пришел, и в нем
Отыскать хотел он гражданина,
С кем отец его бывал знаком:
Еще в прежни дни
Сына, дочь — они
Назвали невестой с женихом.Но приветы и прием радушный
Стоить дорого ему должны:
Чтитель он богов еще послушный,
А они уж все окрещены.
Входит вера вновь —
И тогда любовь
Часто с верностью истреблены.Тихо в доме, мирно почивает
Вся семья, лишь мать не спит одна;
Гостя радостно она встречает.
Комната ему отведена;
Пища и вино,
Всё припасено,
И спешит проститься с ним она.Но его не манит вкусный ужин;
Он дорогой дальней утомлен;
Вот постеля, — ему отдых нужен,
И ложится, не раздевшись, он.
Дремлет он, — и вот
Кто-то там идет
К дверям… Он смотрит, изумлен.Видит он — с лампадою, несмело
Дева в комнату к нему вошла,
В белом платье, в покрывале белом
И с повязкою вокруг чела.
Бросив взгляд, она,
Ужаса полна,
Руку белую приподняла.«Разве я в семье своей чужая?
Мне и весть о госте не дошла.
Да, в своей темнице заперта я!..
Мне стыдливость душу обняла…
Мирно отдыхай,
Ложа не бросай,
Я уйду сейчас же, как пришла!» — «О, останься, милое созданье, —
К ней вскричал, вскочивши, гость младой. —
Вот Цереры, Бахуса даянье, —
Ты Амура привела с собой.
Ты дрожишь, бледна…
О, приди сюда,
Воздадим богам хвалу с тобой!» — «Юноша, не прикасайся, бедный!
Не делить восторгов пылких нам.
Мать моя свершила шаг последний:
Предана болезненным мечтам,
Поклялась она
Посвящать всегда
Младость и природу небесам.И богов старинных рой любимый
Бросил дом в добычу пустоте!
В небесах теперь один, незримый,
Лишь спаситель чтится на кресте.
Прежних нет здесь жертв:
Сам падет здесь мертв
Человек, в безумной слепоте!»Жадно внемлет каждое он слово,
Не пропустит буквы ни одной:
«Как, ужели здесь, под тихим кровом,
Милая невеста предо мной?
Будь моей теперь!
Нам с небес, поверь,
Счастье шлет обет отцов святой!» — «Юноша, не нам соединиться,
Ты второй назначен уж сестре.
Ах, когда меня гнетет темница,
Помни на груди ее о мне!
Я тебя люблю,
И любя — делю,
И сокроюсь скоро я в земле!» — «Нет, Гимен доволен нашей страстью!
Этим пламенем святым клянусь!
Да, жива ты для меня, для счастья, —
В дом к отцу с тобой я возвращусь…
Милая, постой,
Торжествуй со мной
Брачный неожиданный союз!..»Знаки верности они меняют:
Цепию дарит она златой,
Он взамен ей чашу предлагает
Редкую, работы дорогой.
«То не для меня —
Но, прошу тебя,
Дай один мне светлый локон твой».Страшный час пробил под небесами.
И всё жизнью стало в ней полно…
Прогнал ты Разина стоявшим войском твердо,
Синбирск, и удалил ты древнего врага,
Хоть он и наступал с огнем немилосердо
На Волгины брега! А Разин нынешний в твои падет, оковы,
И во стенах твоих окованный сидит.
Пристойные ему возмездия готовы,
Суд злобы не щадит.Москва и град Петров и все российски грады,
Российско воинство, и олтари, и трон
Стремятся, чтоб он был караем без пощады,
Гнушается им Дон.Сей варвар не щадил ни возраста, ни пола,
Пес тако бешеный что встретит, то грызет.
Подобно так на луг из блатистото дола
Дракон, шипя, ползет.Но казни нет ему довольныя на свете,
Воображенье он тиранством превзошел,
И все он мерзости, и в силе быв и цвете,
Во естестве нашел.Рожденна тварь сия на свет бессильной выдрой,
Но, ядом напоясь, который рыжет Нил,
Сравняться он хотел со баснословной гидрой, —
Явился крокодил.Сей дерзостный Икар ко солнцу возлетает
И тщится повредить блаженный жребий росск.
Под солнце подлетев, жжет крылья он и тает,
И растопился воск.Осетил Пугачев себе людей безумных,
Не знающих никак нимало божества.
Прибавил к ним во сеть людей, пиянством шумных,
Извергов естества.Такой разбойничьей толпою он воюет,
Он шайки ратников составил из зверей,
И, как поветрием, во все страны он дует
Во наглости своей.Противен род дворян ушам его и взору.
Сей враг отечества ликует, их губив,
Дабы повергнути престола сим подпору,
Дворянство истребив.Они мучения, стеня, претерпевали,
Но он от верности возмог ли их оттерть?
Младенцев Ироду терзати предавали,
Чад видя злую смерть.Падут родители и сами, им губимы,
Предшествующую терпев в домах боязнь,
Но, в верности своей они неколебимы,
Вкушают люту казнь.Покрыты сединой главы со плеч валятся.
Он тигра превзошел и аспида, ярясь.
Не тако фурии во преисподней злятся,
Во исступленьи зрясь.Убийца сей, разив, тираня благородных,
Колико погубил отцов и матерей!
В замужество дает за ратников негодных
Почтенных дочерей.Грабеж, насилье жен, пожары там и муки,
Где гнусный ты себя, разбойник, ни яви!
И обагряются мучительские руки
В невиннейшей крови.Но сколько всем сердцам ты, новый Разин, мерзок,
Колико духом подл и мужеством ты мал
И сколько страшен был, нежалостлив и дерзок,
Толь сильно свержен стал.Тебе ль укрыться льзя от глаз того героя,
Который взять возмог и неприступный град?
Трепещешь ты теперь, лице во мраке кроя,
Готовяся во ад.Граф Панин никогда пред войском не воздремлет,
И сбросил он тебя, взлетевша, с высоты.
И силой и умом мучителя он емлет.
Страдай теперь и ты! Уже геенна вся на варвара зияет,
И тартар на тебя разверз уже уста.
А Панин на горах вод Волгиных сияет,
Очистив те места.Ликует под венцем Российская Астрея,
Скончав несчастье чад державы своея
И злое пиршество свирепого Атрея
В местах страны тоя.Восходит веселей из моря солнце красно
По днях жестокости на волгин оризонт.
Взыграли Дон, Яик со Волгою согласно,
И с ней Каспийский понт.Народы тамошни гласят Екатерине:
«О матерь подданных, спасла от зол ты нас!»
Она рекла: «Всегда готова я, как ныне,
Спасати, чада, вас!»
Однажды встретилась Разлука
С Любовью страстной на пути.
«Опять? Так скоро! Грусть и скука,
Опять должна сказать: прости! —
Любовь рыдает. — О, мученье,
Иль мало собственных мне бед!
Измена, ревность, подозренье:
Против Любови целый свет!
Где свыкнутся душа с душою,
Где только к счастью расцветут,
Далекой, близкою грозою
Не нынче, завтра ты уж тут;
Счастливцы мучатся в сомненьи,
Не верен им ни день, ни час,
Трепещут в каждом наслаждении!
Всегда в устах: в последний раз!
С боязнью друга я встречаю,
С боязнью говорю: ты мой!
Его ко груди прижимаю,
А сердце ноет уж тоской!
Весь мир с тобою в загово́ре;
И чиста радость никогда
Не светит в страстном, милом взоре,
И скорбь в душе моей всегда.
Не смотришь ты на нежны слезы
Младыя, пламенной четы,
Снегами засыпаешь розы
И кроешь крепом красоты.
Тебя ни верность, ни страданье,
Ни добродетель не смягчат!
Всечасное души терзанье!
Нет, легче смерть тебя стократ!» —
«Сестрица, не ропщи! Всяк знает,
Я для тебя не так вредна, —
Любви Разлука отвечает, —
Я спутницей тебе дана
На то, чтобы твои утехи
Разнообразием питать,
Преобращая в слезы смехи,
Твои желанья оживлять.
Неблагодарная! Что будешь,
Предавшися самой себе?
Ты цену радостей забудешь,
И радость надоест тебе.
Не я ль сердца друзей связую,
Препоной больше пламеню,
Терпеньем верность испытую
К бесценному свиданья дню!
Ах, нужно, нужно и ненастье!
Скажи, кто в свете бы возмог
Снести бесперерывно счастье?
Таких сил смертным не дал бог!
У легковерного младенца
Беру на время я цветок,
Чтоб новым подарить от сердца,
И, как играть, подам урок!
Но есть и радости со мною:
Не мне ли ты одолжена
Своей задумчивой слезою,
Как смотрится в окно луна
И ночь почиет над горами;
Не я ль во сне твой нежу дух?
Не я ль дарю тебя мечтами,
И целый мир с тобою друг?
Не мне ль обязана сей сладкой,
Меланхолической тоской,
Которой ты несешь украдкой
Все в жертву: радость и покой.
О, рай души воспламененной!
Бог знает, кто милей из двух:
Желанный друг иль полученный?
Привычка — тягостный недуг!
Измены часто от разлуки!
Пусть так! Но кто же винен? Ах!
Почто о том вздыханья, муки,
Который верен лишь в глазах!
Но ты все плачешь... томны вежды,
Надолго ль? Говорят, не плачь,
Пади в обятия надежды —
Она твой друг, она твой врач!»
Добрый обычай в мире содержится:
в дом новозданный аще кто вселится,
Все друзи его ему приветствуют,
благополучно жити усердствуют
И дары носят от сребра и злата
и хлеб, да будет богата полата.
Нищ ли кто в злато - руце воздевает
к богу и мольбы теплы возсылает,
Да подаст здраво и щасливо жити,
им же даде в дом новый ся вселити.
Аз сей обычай честный похваляю
и сам усердно ему подражаю,
Видя в дом новый ваше вселение,
в дом, иже миру есть удивление,
В дом зело красный, прехитро созданный,
честности царстей лепо сготованный.
Красоту его мощно есть равняти
Соломоновой прекрасной палате.
Аще же древо зде не есть кедрово,
но стоит за кедр, истинно то слово.
А злато везде пресветло блистает,
царский дом быти лепота являет.
Написания егда возглядаю,
много историй чюдных познаваю:
Четыре части мира написаны,
аки на меди хитро изваяны;
Зодий небесный чюдно написася,
образы свойств си лепо знаменася;
И части лета суть изображены,
яко достоит, чинно положены.
И ина многа дом сей украшают,
разумы зрящих зело удивляют.
Множество цветов живонаписанных
и острым хитро длатом изваянных,
Удивлятися всяк ум понуждает,
правый бо цветник быти ся являет.
Едва светлее рай бе украшенный,
иже в начале богом насажденный.
Дом Соломонов тым славен без меры,
яко ваянны име в себе зверы.
И зде суть мнози, к тому и рыкают,
яко живые львы, глас испущают;
Очеса движут, зияют устами,
видится, хощут ходити ногами;
Страх приступити, тако устроенны,
аки живые львы суть посажденны.
Окна, яко звезд лик в небе сияет,
драгая слюдва, что сребро, блистает.
Множество жилищ градови равнится,
вся же прекрасна,- кто не удивится!
А иных красот не леть ми вещати,
ум бо мой худый не может обяти.
Единым словом, дом есть совершенный,
царю велику достойно строенный;
По царстей чести и дом зело честный,
несть лучше его, разве дом небесный.
Седмь дивных вещей древний мир читаше,
осмый див сей дом время имат наше...
Осмое ныне на Москве явися,
егда сей царский твой дом совершися,
Всячески дивный, красный и богатый,
велелеп извне, внутрь нескудно злотый.
В он же ти ныне вшедшу еже жити,
всем подобает приветство творити;
Достоит дары драгия даяти,
любовь и верность тако проявляти.
Кто убо богат, да идет со златом,
с сребром, с собольми к царским ти полатом,
Аз тех лишенный, дерзнух приходити
с приветным словом, тем верность явити.
Князь Курбский от царского гнева бежал,
С ним Васька Шибанов, стремянный.
Дороден был князь. Конь измученный пал —
Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня:
«Скачи, князь, до вражьего стану,
Авось я пешой не отстану!»
И князь доскакал. Под литовским шатром
Опальный сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает,
Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом:
«Князь Курбский нам сделался другом!»
Но князя не радует новая честь,
Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
Души оскорбленной зазнобы:
«Что долго в себе я таю и ношу,
То всё я пространно к царю напишу,
Скажу напрямик, без изгиба,
За все его ласки спасибо!»
И пишет боярин всю ночь напролет,
Перо его местию дышит;
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
И вот уж, когда залилася заря,
Поспело ему на отраду
Послание, полное яду.
Но кто ж дерзновенные князя слова
Отвезть Иоанну возьмется?
Кому не люба на плечах голова,
Чье сердце в груди не сожмется?
Невольно сомненья на князя нашли…
Вдруг входит Шибанов, в поту и в пыли:
«Князь, служба моя не нужна ли?
Вишь, наши меня не догнали!»
И в радости князь посылает раба,
Торопит его в нетерпенье:
«Ты телом здоров, и душа не слаба,
А вот и рубли в награжденье!»
Шибанов в ответ господину: «Добро!
Тебе здесь нужнее твое серебро,
А я передам и за муки
Письмо твое в царские руки!»
Звон медный несется, гудит над Москвой;
Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовет ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
И звону внимает московский народ
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
В ответ властелину гудят терема,
Звонит с ним и Вяземский лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордяся своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой,
Любимец звонит Иоаннов,
Отверженный Богом Басманов.
Царь кончил; на жезл опираясь, идет,
И с ним всех окольных собранье.
Вдруг едет гонец, раздвигает народ,
Над шапкою держит посланье.
И спрянул с коня он поспешно долой,
К царю Иоанну подходит пешой
И молвит ему, не бледнея:
«От Курбского, князя Андрея!»
И очи царя загорелися вдруг:
«Ко мне? От злодея лихого?
Читайте же, дьяки, читайте мне вслух
Посланье от слова до слова!
Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»
И в ногу Шибанова острый конец
Жезла своего он вонзает,
Налег на костыль — и внимает:
«Царю, прославляему древле от всех,
Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
Побил еси добрых и сильных?
Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,
Без счета твердыни врагов сражены?
Не их ли ты мужеством славен?
И кто им бысть верностью равен?
Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,
В небытную ересь прельщенный?
Внимай же! Приидет возмездия час,
Писанием нам предреченный,
И аз, иже кровь в непрестанных боях
За тя, аки воду, лиях и лиях,
С тобой пред судьею предстану!»
Так Курбский писал Иоанну.
Шибанов молчал. Из пронзенной ноги
Кровь алым струилася током,
И царь на спокойное око слуги
Взирал испытующим оком.
Стоял неподвижно опричников ряд;
Был мрачен владыки загадочный взгляд,
Как будто исполнен печали,
И все в ожиданье молчали.
И молвил так царь: «Да, боярин твой прав,
И нет уж мне жизни отрадной!
Кровь добрых и сильных ногами поправ,
Я пес недостойный и смрадный!
Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,
И много, знать, верных у Курбского слуг,
Что выдал тебя за бесценок!
Ступай же с Малютой в застенок!»
Пытают и мучат гонца палачи,
Друг к другу приходят на смену.
«Товарищей Курбского ты уличи,
Открой их собачью измену!»
И царь вопрошает: «Ну что же гонец?
Назвал ли он вора друзей наконец?»
— «Царь, слово его всё едино:
Он славит свого господина!»
День меркнет, приходит ночная пора,
Скрыпят у застенка ворота,
Заплечные входят опять мастера,
Опять зачалася работа.
«Ну, что же, назвал ли злодеев гонец?»
— «Царь, близок ему уж приходит конец,
Но слово его все едино,
Он славит свого господина:
О князь, ты, который предать меня мог
За сладостный миг укоризны,
«О князь, я молю, да простит тебе бог
Измену твою пред отчизной!
Услышь меня, боже, в предсмертный мой час,
Язык мой немеет, и взор мой угас,
Но в сердце любовь и прощенье —
Помилуй мои прегрешенья!
Услышь меня, боже, в предсмертный мой час,
Прости моего господина!
Язык мой немеет, и взор мой угас,
Но слово мое все едино:
За грозного, боже, царя я молюсь,
За нашу святую, великую Русь —
И твердо жду смерти желанной!»
Так умер Шибанов, стремянный.
В полнощи, в темноте ненастной,
В пустыне дикой и глухой,
Свратясь с пути, пришлец несчастный
Ступает трепетной ногой.
Гонимый и ведомый страхом,
Встречает он пред каждым шагом
Потоки, терн, стремнины, рвы,
Вокруг зверей вой слышит гладный.
Власы подемлет ужас хладный,
Катится хладный пот с главы.
В толиком бедстве изнуренный,
Отверстый видя смерти зев,
Какой отрадой восхищенный,
Зрит некий свет он меж дерев!
Летит к нему чрез страх, чрез бездны
И льет в восторге токи слезны,
Что к милу Фаросу достиг.
Селенья знаки тут находит.
От томна сердца страх отводит
И бедства забывает вмиг.
Лучом огня, лучом надежды
Живит и чувства он и дух;
Дождем проникнуты одежды
Развеся на древах сушить,
Увядши ветви собирает,
Отрадно огнище питает;
И, в страх зверям, кладет кругом
Из хвороста костры зажженны;
При них возлегши, томны члены
Живительным покоит сном.
Такой отрадою сердечной,
Таким восторгом оживет,
Кто в жизни скорбной, скоротечной
Прямого друга обретет.
Сей верный друг, душой избранный,
В дедале жизни сей желанный
Покажет нам ко счастью путь,
Поддержит в горестях падущих,
Противу бед, на нас текущих,
Незыблему подставит грудь.
О дружество, союз священный!
Влиянно небом чувство нам!
И рок не страшен разяренный
Тобою связанным сердцам.
Они, равно деля напасти,
Утехи, страх, надежду, страсти,
И мысль, и даже бытие,
В едину две души сливают,
Взаимным счастьем удвояют
И жизнь и счастие свое.
Но где, в каком краю забвенном,
О дружество! твой взор блестит?
В сем мире, злобой развращенном,
Лишь имя нам твое звучит;
И имя уж сие святое
В орудие коварства злое
Пороками обращено:
Личиной, взору смертных милой,
Оно корысти вид постылый
И лесть скрывать принуждено.
Куда, Оресты, вы сокрылись?
Пиладов где теперь найти?
И вас, друзья! что жизнь стремились
Друг другу в жертву принести,
Что злость мучителя пленили?
Бессильны страхи смерти были
Ваш узел дружества сотреть,
Вас дверь не разлучила б ада.
Вам счастье все и вся отрада
Для друга жить и умереть.
Но неужель во всей вселенной
Хоть искры дружбы нет прямой?
Никак: от пышных удаленно
Палат, темницы сей златой,
Скитаясь во изгнаньи строгом,
В пастушьем шалаше убогом
Склонилось дружество почить;
Там верностью и простотою
Приятно, с сей драгой четою
В безмолвии осталось жить.
Сколь мил мне край уединенный,
Где в юности, о нежный друг!
Взаимным чувством привлеченный,
Пленился дружеством наш дух!
Где вешними сей жизни днями
Росло оно, мужало с нами,
Пока, до зрелости дошед,
Явилось искушенно роком
В преврате случаев жестоком,
Превыше счастия и бед.
Сколькрат ты смерти предавался.
Жизнь друга твоего храня!
Последних хлеба крох лишался,
Чтоб в нищете не зреть меня.
Презрев спокойствие, забавы,
Моих лишь алчешь выгод, славы,
Моей надежды ждешь плодов,
Моими горестьми томишься,
На страх, на смерть со мной стремишься,
Вознесть меня иль пасть готов.
Что ж в том? — здоровье, дар бесценный,
И жизни утонченну нить,
На жертву дружбе принесенны,
Ты можешь токмо подкрепить
Под чуждым, кротким небосклоном.
Судьба, не сыта смертных стоном,
Спешит уединить меня.
Покорен будь ей, друг любезный,
Столь горькой, но тебе полезной
Разлуке не противлюсь я.
Оставь — но на кого в разлуке,
Мой друг! меня оставишь ты?
В несносной погруженный скуке,
Везде зря горести, беды,
Нигде, и во вселенной целой,
В глазах моих уж опустелой,
Отрад, спокойства не найду:
Драгою окружен семьею,
Как странник я осиротею
И, скорбью удручен, паду.
Кто ба́льзам мне подаст сердечный,
Стенящему наедине?
Кто в мрак сходящу ночи вечной
Закроет томны вежды мне?
Кто без тебя супруги страстной,
Тогда вдовы моей несчастной,
Отчаянных сирот моих
Отцом останется, подпорой?
Кто помощи рукою скорой
Осушит слезны токи их?
А ты, мой друг! средь шумна круга
Не будешь ли уединен?
Где верного ты сыщешь друга?
Предел дней наших сокровен,
Но жизнь сколь ни кратка, ни бренна,
Приятность дружества священна
Ее умножит во сто раз.
Чувствительное сердце знает,
Что жизнь должайшу заменяет
Один веселый с другом час.
Итак, да не разлу́чит вечно
Черта нас жизни ни одна!
Пожнем плоды любви сердечной,
Пускай отеческа страна,
Котора нас на свет прияла,
Взлелеяла и воспитала,
Воспримет в недро нас свое.
Лежавшие в одной утробе,
Спряжем, в одном возлегши гробе,
И в смерти наше бытие.
Предел, где общий прах наш тленный
От смертных будет сокровен,
Чете, любовью воспаленной,
Навек останется священ.
А скрытый враг, друг лицемерный
Коснутися рукой неверной
Гробнице нашей не дерзнут:
Жестокой совести укоры,
Призра́ков наших грозны взоры
Оттоль их с страхом отженут.
Но если, верностью плененны,
На гроб наш притекут друзья
Обеты подтвердить священны
Нелестной дружбы своея, —
Сей дружбы их взаимный пламень,
Проникши хладный гроба камень,
Мгновенно оживит наш прах;
И наши тени вознесутся,
Над их главами обоймутся
И возыграют в облаках.