Луч солнечный, пройдя сквозь грань хрустальной вазы,
Являет радугу, сливаяся в алмазы
Роскошно-блещущих огней.
Так часто дух певца, мятежный и кипучий,
Являет радугу восторженных созвучий,
Пройдя сквозь пламенник страстей.
Жизнь ваша, смертные, сколь тленный дар богов!
Цветете миг один, земные исполины!
Я Рим пережила, прошла сквозь ряд веков,
Служила Кесарям, а слеплена из глины.
Рыдаешь над сломанной вазой,
Далекие туч жемчуга
Ты бросила меткою фразой
За их голубые рога.
Дрожат округленные груди,
Недвижим рождающий взгляд
Как яд погребенный в сосуде
Отброшенный весок наряд.
Иди же я здесь поникаю
На крылья усталости странной;
Мгновеньем свой круг замыкаю
Отпавший забавы обманной.
Какое мне дело, что зреют цветы?
Где вазы? ваз нет… не куплю ваз!
Какое мне дело! Когда созревали мечты,
«Простите, но я не люблю вас», —
Сказала мне ты.
Сказала… Горел, но теперь не горю,
На солнце смотрю уже — щурясь.
К чему эти розы? окрасить больную зарю?
Простите, но я не хочу роз, —
Тебе говорю.
Тяжелый виноград и яблоки, и сливы —
Их очертания отчетливо нежны —
Все оттушеваны старательно отливы,
Все жилки тонкие под кожицей видны.Над грушами лежит разрезанная дыня,
Гранаты смуглые сгрудились перед ней;
Огромный ананас кичливо посредине
Венчает вазу всю короною своей.Ту вазу, вьющимся украшенную хмелем,
Ваяла эллина живая простота:
Лишь у подножия к пастушеским свирелям
Прижаты мальчиков спокойные уста.
Мудрый ученый, старик, вазу от пыли очистив,
Солнцем, блеснувшим в глаза, был, как огнем, ослеплен.
Трижды обвитый вокруг лентой классических листьев.
Чистой лазурью небес ярко блестел электрон, В мире не вечно ничто: ни мудрость, ни счастье, ни слава,
Только одна Красота, не умирая, живет.
Восемь минувших веков не тронули вечного сплава,
Вечных небес синева в золоте вечном цветет.
Две малых вазы из альвастра
Прижать к губам и долго ждать
В палящей мгле, над близкой бездной, —
В них миро сладкое вдыхать,
Жить странной тайной аромата,
Пока зловещий глаз Геката
Не врежет вдруг в ночную гладь,
Спалив сияньем отсвет звездный,
Тогда живой фиал поднять
К трехликой, в высь, к лучам, ad astral
И вот, пред тем, как телом стать,
В руках начнут слегка дрожать
Две малых вазы из альвастра.
К той вазе, где вянет вервенна,
Дотронулся веер слегка,
Не дрогнули листья цветка,
И тих был удар как измена.
Но трещины тонкой пила,
Упорно хрусталь разедая,
Всю вазу от края до края
Без шума кругом обошла.
Сквозь щель, неприметную глазу,
Вода истощилась до дна,
Вервенна суха и грустна,
Взгляните на стройную вазу:
Не троньте — разбита она!
Так, часто рука дорогая
Слегка наше сердце язвит,
Но вянет любовь молодая
И язва на сердце горит;
Снаружи для всех невредимо,
Оно сознает в тишине,
Как плачет в его глубине,
Растет его рана незримо…
В нем пусто, уныло, темно:
Не троньте — разбито оно!
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода…
Не тронь ее: она разбита.
Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет…
Не тронь его: оно разбито.
Та ваза с гибнущей вербеной
Задета веером была.
Удар бесшумный и мгновенный
Чуть тронул зеркало стекла.
Но рана, легкая сначала,
Что день, таинственно росла:
Хрусталь точила, разедала
И мерным кругом обошла.
Беда не вовремя открыта:
Цветок безмолвно умирал,
По капле кровью истекал… —
Не тронь ее: она разбита!
Так часто милая рука
Нам сердце любящее ранит, —
И рана тонко-глубока,
И, как цветок тот, сердце вянет.
Но долго гибельный огонь
От равнодушных взоров прячет, —
Болит и тихо-тихо плачет…
Оно разбито ведь — не тронь!
Испуганно внемля далекой ракете,
Когда задремали в истоме сады,
Купая лицо в резедовом букете,
Она понимала мирок резеды.
«О, как бархатисты, как томно-кудрявы, —
Она обращалась чуть слышно к цветам:
— Я верю: вы чутки, и люди неправы,
Когда вас срывают, — ведь больно же вам…
Я в вазу поставлю вас, цветики, в вазу
С такою холодной прозрачной водой…»
Цветы эту ласку восприняли сразу
И к ней потянулись душистой мечтой.
Они благодарны, цветковые души, —
Она это знала… Но выпал букет,
И, все их измяв крошкой-туфелькой в плюше,
Она разрыдалась, упав на паркет…
Рукой чеканщика, прилежной и умелой,
Нарезан на кости рельефов легкий ряд…
Колхидский лес, Язон, Медеи страшный взгляд…
Блестящее руно сливается со стелой…
Лежит бессмертный Нил… Такой отравно спелый,
Гирляндами кистей свисает виноград…
В цветах пасется вол, и пьяный хор Менад
Венчает Юного, рожденного Семелой…
Над ними конный бой: сраженные бойцы…
Геронты, женщины, процессия, жрецы, —
И сверху, наконец, орнамент змеевидный.
А ручки, — напряглись изгибами хребтов
И пьют исчадия Тифона и Эхидны,
Упершись грудями в закраины бортов.
Все улицы полны народом,
Бегут и торговцы и воины…
Лишь там, где дворец, перед входом
Прибои толпы успокоены.
В столице Срединного Царства
Прибывших из-за моря чествуют.
Со свитой послы государства
Далекого медленно шествуют.
Вдоль лестниц до самой вершины
Сверкают стоцветные фонарики;
Стоят наверху мандарины,
Качая почетные шарики;
По стенам — дракон над драконом,
Причудливо свитые в кольчики;
Смеются серебряным звоном
Из всех уголков колокольчики;
Там — золото, перлы, алмазы;
Там — лики, страшнее, чем фурии;
И высятся странные вазы,
Роскошней, чем вазы Этрурии.
Послы, величавы и строги,
Приблизились к трону заветному;
Их длинные белые тоги
Блистают меж блеска стоцветного…
В. В. ГофмануСлепнут взоры: а джиорно
Освещен двухсветный зал.
Гость придворный непритворно
Шепчет даме мадригал, -Контредансом, контредансом
Завиваясь в «chinoise» *.
Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.Там — вдали — проходит полный
Седовласый кавалер.
У окна вскипают волны
Разлетевшихся портьер.Обернулся: из-за пальмы
Маска черная глядит.
Плещут струи красной тальмы
В ясный блеск паркетных плит.«Кто вы, кто вы, гость суровый —
Что вам нужно, домино?»
Но, закрывшись в плащ багровый,
Удаляется оно.Прислонился к гобелэнам,
Он белее полотна…
А в дверях шуршит уж трэном
Гри-де-перлевым жена.Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.
Контредансом, контредансом
Вьются гости в «chinoise».
_________________
* Китайский (франц.)
Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради бога и… арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава богу,
Не великий господин.
Он — гусар, и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин, да заменятся
Ташкой с царским вензелем!
Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса:
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А на место ваз прекрасных,
Беломраморных, больших
На столе стоят ужасных
Пять стаканов пуншевых!
Они полны, уверяю,
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай — я ожидаю, -
Докажи, что ты гусар.
Призывание на пунш
Бурцев, ера, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради Бога и… арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава Богу,
Не великий господин.
Он гусар — и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны — куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин — да заменятся
Ташкой с царским вензелем!
Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса;
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А наместо ваз прекрасных,
Беломраморных, больших,
На столе стоят ужасных
Пять стаканов пуншевых!
Они полны, уверяю;
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай — я ожидаю —
Докажи, что ты гусар.
Они пленительны и нежны,
Они изысканно-небрежны,
То гармонически размерны,
То соблазнительно неверны,
Всегда законченны и цельны,
Неизмеримо-нераздельны,
И завершенность линий их
Звучит, как полнопевный стих.
От грозных и огромных пифов
До тонких, выточенных скифов,
Амфоры, лекифи, фиалы,
Арибаллы и самый малый
Каликий, все — живое чудо:
В чертах разбитого сосуда,
Загадку смерти разреша,
Таится некая душа!
Как исхищренны их узоры,
Ласкающие сладко взоры:
В запутанности линий гнутых,
То разомкнутых, то сомкнутых,
Как много жизни претворенной, —
Пресыщенной и утомленной
Холодным строем красоты,
В исканьях новой остроты!
И вот, причудливо согнуты,
Выводят щупальцами спруты
По стенкам нежные спирали;
Плывут дельфины на бокале,
И безобразны и прекрасны;
И стебель, странно-сладострастный, —
Па что-то грешное намек, —
Сгибает девственный цветок.
На черном поле звезды — рдяны,
Горят, как маленькие раны,
А фон лазурный иль червленый
Взрезают черные фестоны;
Глазам и сладостно и больно,
И мысль прикована невольно
К созданиям чужой мечты,
Горящим светом красоты.
Глубокий мрак тысячелетий
Расходится при этом свете!
И пусть преданья мира — немы!
Как стих божественной поэмы,
Как вечно ценные алмазы,
Гласят раздробленные вазы,
Что их творец, хотя б на миг,
Все тайны вечности постиг!
В глухих коридорах и в залах пустынных
Сегодня собрались весёлые маски,
Сегодня в увитых цветами гостиных
Прошли ураганом безумные пляски.
Бродили с драконами под руку луны,
Китайские вазы метались меж ними,
Был факел горящий и лютня, где струны
Твердили одно непонятное имя.
Мазурки стремительный зов раздавался,
И я танцевал с куртизанкой Содома,
О чём-то грустил я, чему-то смеялся,
И что-то казалось мне странно-знакомо.
Молил я подругу: «Сними эту маску,
Ужели во мне не узнала ты брата?
Ты так мне напомнила древнюю сказку,
Которую раз я услышал когда-то.
Для всех ты останешься вечно-чужою
И лишь для меня бесконечно-знакома,
И верь, от людей и от масок я скрою,
Что знаю тебя я, царица Содома».
Под маской мне слышался смех её юный,
Но взоры её не встречались с моими,
Бродили с драконами под руку луны,
Китайские вазы метались меж ними.
Как вдруг под окном, где угрозой пустою
Темнело лицо проплывающей ночи,
Она от меня ускользнула змеёю,
И сдёрнула маску, и глянула в очи.
Я вспомнил, я вспомнил — такие же песни,
Такую же дикую дрожь сладострастья
И ласковый, вкрадчивый шёпот: «Воскресни,
Воскресни для жизни, для боли и счастья!»
Я многое понял в тот миг сокровенный,
Но страшную клятву мою не нарушу.
Царица, царица, ты видишь, я пленный,
Возьми моё тело, возьми мою душу!
Снова печь барахлит — тут рублей не жалей…
«Сделай, парень, а то околею!»
Он в ответ: «У меня этих самых рублей —
Я тебе ими бампер обклею».Все заначки с зарплат
В горле узком у вас,
У меня же — «фиат! ,
А по-русскому — ВАЗ.Экономя, купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули».Кандидатскую я защитил без помех —
Всех порадовал темой отменной:
«Об этническом сходстве и равенстве всех
Разномастных существ во Вселенной».
____________________«Так чего же тебе? Хочешь — «Марльборо», «Кент»?»
Он не принял и этого дара:
«У меня, — говорит, — постоянный клиент —
Он бармен из валютного бара».Не в диковинку «Кент»? Разберёмся, браток.
Не по вкусу коньяк и икорка? —
Я снимаю штаны и стою без порток:
«На-ка джинсы — вчера из Нью-Йорка».Он ручонки простёр —
Я брючата отдал.
До чего ж я хитёр:
Угадал, угадал! Ах, не зря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули».Но вернул мне штаны всемогущий блондин,
Бросил в рожу мне, крикнув вдогонку:
«Мне вчера за починку мигалки один
Дал мышиного цвета дублёнку!»Я мерзавец, я хам,
Стыд меня загрызёт!
Сам дублёнку отдам,
Если брат привезёт!.. Ах, зачем я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»? Я на жалость его да на совесть беру,
К человечности тоже взывая:
Мол, замёрзну в пути, простужусь и умру,
И задавит меня грузовая.Этот ВАЗ, «Жигули», этот в прошлом «фиат»
Я с моста Бородинского скину! —
Государственной премии лауреат
Предлагал мне за лом половину.Подхожу скособочась,
Встаю супротив,
Предлагаю: «А хочешь
В кооператив?»Ведь не зря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»!«У меня, — говорит, — две квартиры уже,
Разменяли на Марьину Рощу,
Три машины стоят у меня в гараже:
На меня, на жену да на тёщу».«Друг! Что надо тебе? Я в афёры нырну!
Я по-новой дойду до Берлина!..»
Вдруг сказал он: «Устрой-ка мою… не жену
Отдыхать в санаторий Совмина!»Что мне делать? Шатаюсь,
Сползаю в кювет.
Всё — иду, нанимаюсь
В Верховный Совет… Эх, зазря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»…
Так ощутима эта нежность,
вещественных полна примет.
И нежность обретает внешность
и воплощается в предмет.
Старинной вазою зеленой
вдруг станет на краю стола,
и ты склонишься удивленный
над чистым омутом стекла.
Встревожится квартира ваша,
и будут все поражены.
— Откуда появилась ваза? —
ты строго спросишь у жены.
— И антиквар какую плату
спросил? —
О, не кори жену —
то просто я смеюсь и плачу
и в отдалении живу.
И слезы мои так стеклянны,
так их паденья тяжелы,
они звенят, как бы стаканы,
разбитые средь тишины.
За то, что мне тебя не видно,
а видно — так на полчаса,
я безобидно и невинно
свершаю эти чудеса.
Вдруг облаком тебя покроет,
как в горных высях повелось.
Ты закричишь: — Мне нет покою!
Откуда облако взялось?
Но суеверно, как крестьянин,
не бойся, «чур» не говори
те нежности моей кристаллы
осели на плечи твои.
Я так немудрено и нежно
наколдовала в стороне,
и вот образовалось нечто,
напоминая обо мне.
Но по привычке добрых бестий,
опять играя в эту власть,
я сохраню тебя от бедствий
и тем себя утешу всласть.
Прощай! И занимайся делом!
Забудется игра моя.
Но сказки твоим малым детям
останутся после меня.
Три девочки — три школьницы
Купили эту вазу.
Искали,
Выбирали,
Нашли ее не сразу —
Овальную,
Хрустальную,
Чудесного стекла.
Из тех, что в магазине
Стояли на витрине,
Овальная,
Хрустальная —
Она одна была.
Сперва, от магазина,
Несла покупку Зина,
А до угла бульвара
Несла ее Тамара.
Вот у Тамары Женя
Берет ее из рук,
Неловкое движение —
И вдруг…
В глазах подруг
Туманом застилаются
И небо, и земля,
А солнце отражается
В осколках хрусталя.
Три девочки — три школьницы
Стоят на мостовой.
К трем девочкам — к трем школьницам
Подходит постовой:
— Скажите, что случилось?
— Разби… разби… разбилась!
Три школьницы рыдают
У Кировских ворот.
Подружек окружает
Взволнованный народ:
— Скажите, что случилось?
— Разби… разби… разбилась!
— Скажите, что случилось?
Что здесь произошло?
— Да, говорят, разбилось
Какое-то стекло!
— Нет! Не стекло, а ваза! —
Все три сказали сразу.-
Подарок мы купили!
Нас выбрал пятый класс.
Подарок мы купили,
Купили и… разбили!
И вот теперь ни вазы,
Ни денег нет у нас!
— Так вот какое дело! -
Толпа тут загудела.
— Не склеишь эти части! —
Сказал один шофер.
— Действительно, несчастье! —
Заметил старый мастер.
И, на осколки глядя,
Вздохнул огромный дядя —
Заслуженный боксер.
В том самом магазине,
Где вазы на витрине,
В громадном магазине
Людей полным-полно.
От летчика-майора
До знатного шахтера —
Кого там только нету!
А нужно всем одно.
Под звонким объявлением
«Стекло, хрусталь, фарфор»
Большое оживление —
Идет горячий спор:
— Пожалуйста, граненую!
— Не эту, а зеленую!
— Не лучше ли, товарищи,
Из красного стекла?
— Вот эту, что поближе,
Которая пониже!
— Что скажете, товарищи?
Не слишком ли мала?
Шоферу ваза нравится —
Зеленая красавица.
А летчику — прозрачная,
Как голубой простор.
— А я бы выбрал эту,
Красивей вазы нету! —
Сказал майору вежливо
Заслуженный боксер.
Три юных пятиклассницы
Сидят, переживая,
Что их везет трехтонная
Машина грузовая.
Дает проезд машине
Знакомый постовой,
Тамаре, Жене, Зине
Кивает головой.
А девочки в волнении,
Одна бледней другой:
В кабине, на сиденьи, -
Подарок дорогой!
— Нельзя ли чуть потише,
Товарищ дядя Гриша! —
Водителю подруги
В окошечко стучат.
Шофер в ответ смеется:
— У нас не разобьется!
У нас другой порядок —
Не как у вас, девчат!
Учительнице скромной
За труд ее огромный
К шестидесятилетию —
В большое торжество —
В просторном школьном зале
Три школьницы вручали
Подарок драгоценный.
Подарок?
От кого?
От штатских и военных —
Людей обыкновенных,
От всех в живых оставшихся
Участников войны,
От бывших одноклассников,
На встречи собиравшихся,
От мальчиков и девочек,
От всех детей страны!
Ты цепенел века, глубоко спящий,
Наперсник молчаливой старины
Вечно-зеленый миф! А повесть слаще,
Чем рифмы будничные сны!
Каких цветений шорох долетел?
Людей, богов? Я слышу лишь одно:
Холмов Аркадии звучит напев.
То люди или боги? Все равно…
Погони страх? Борьба упругих тел?
Свирель и бубны? Хороводы дев?
Напевы слушать сладко; а мечтать
О них милей; но пойте вновь, свирели;
Вам не для слуха одного порхать…
Ах, для души теперь они запели:
О юноша! в венке… и не прейдет
Тот гимн — и листья те не опадут;
Пусть ввек не прикоснется поцелуй;
Ты плачешь у меты — она цветет
Всегда прекрасная, но не тоскуй —
Тебе любить в безбрежности минут!
О, этих веток не коснется тлен!
Листы — не унесет вас аквилон!
Счастливый юноша — без перемен
Свирели будет звон и вечный сон;
Любовь твоя блаженна! Вновь и вновь,
Она кипит, в надежде утолить
Свой голод; свежесть чувства не пройдет
А страсть земная отравляет кровь,
Должна печалью сердце истомить,
Иссушит мозг и жаждой изведет.
Что это за толпа, волнуясь, мчит?
На чей алтарь зеленый этот жрец
Ведет теленка? Почему мычит,
Венками разукрашенный телец?
Чей это городок на берегу
И на горе высокий этот вал,
Зачем молитвенный спешит народ?
О этот город, утро на лугу,
И нет здесь никого, кто б разсказал,
Зачем так грустен этот хоровод.
Эллады тень! обвитая листвой
Мужей из мрамора и легких жен,
Зеленым лесом, смятою травой
Ты мучаешь, маня, как вечный сон,
И вечно леденящая мечта!
Но поколенье сменится другим,
Ты новым людям будешь вновь сиять -
Не нам. Тогда скажи, благая, им,
«Краса есть правда, правда — красота»,
Земным одно лишь это надо знать.
Чтобы было всё понятно
надо жить начать обратно
и ходить гулять в леса
обрывая волоса
а когда огонь узнаешь
или в лампе или в печке
то скажи чего зияешь
ты огонь владыка свечки
что ты значишь или нет
где котёл где кабинет
вьются демоны как мухи
над кусочком пирога
показали эти духи
руки ноги и рога
звери сочные воюют
лампы корчатся во сне
дети молча в трубку дуют
бабы плачут на сосне
и стоит универсальный
бог на кладбище небес
конь шагает идеальный
наконец приходит лес
мы испуганно глядим
думая что это дым
лес рычит поднявши руки
лес волнуется от скуки
шепчет вяло я фантом
буду может быть потом
и стоят поля у горки
на подносе держат страх
люди звери черногорки
веселятся на пирах
бурно музыка играет
и зыряне веселятся
пастухи пастушки лают
на столах челны крутятся
а в челнах и там и тут
видны венчики минут
здесь всеобщее веселье
это сразу я сказал
то рождение ущелья
или свадьба этих скал
это мы увидим пир
на скамье присядем трубной
между тем вертясь как мир
по рукам гремели бубны
будет небо будет бой
или будем мы собой
по усам ходили чаши
на часах росли цветы
и взлетали мысли наши
меж растений завитых
наши мысли наши лодки
наши боги наши тётки
наша души наша твердь
наши чашки в чашках смерть
но сказали мы однако
смысла нет в таком дожде
мы как соли просим знака
знак играет на воде
холмы мудрые бросают
всех пирующих в ручей
в речке рюмки вырастают
в речке родина ночей
мы подумав будто трупы
показали небу крупы
море время сон одно
скажем падая на дно
захватили инструменты
души ноги порошки
и расставив монументы
засветив свои горшки
мы на дне глубоком моря
мы утопленников рать
мы с числом пятнадцать споря
будем бегать и сгорать
но однако шли года
шёл туман и ерунда
кто упал на дно морское
корабельною доскою
тот наполнился тоскою
зубом мудрости стучит
кто на водоросли тусклой
постирать повесил мускул
и мигает как луна
когда колышется волна
кто сказал морское дно
и моя нога одно
в общем все тут недовольны
молча вышли из воды
позади гудели волны
принимаясь за труды
корабли ходили вскачь
кони мчались по полям
и была пальба и плач
сон и смерть по облакам
все утопленники вышли
почесались на закат
и поехали на дышле
кто был беден кто богат
я сказал я вижу сразу
всё равно придёт конец
нам несут большую вазу
там цветок и бубенец
это ваза это ловко
это свечка это снег
это соль и мышеловка
для веселья и для нег
здравствуй бог универсальный
я стою немного сальный
волю память и весло
слава небу унесло.