Прощай, Киприда, бог с тобою!
С фиалом счастлив я:
Двоих дружишь ты меж собою,
А Вакхом все друзья.
К Вакху
Юпитерово чадо,
Избавитель забот,
Дражайший винодатель,
О ты, прекрасный Вакх!
Ты в пляске мне наставник.
Как полон я тобой,
Тогда-то я ликую!
Люблю, люблю попить
И пляской веселиться;
Венере послужа,
Опять плясать пуститься.
Вакх не терпит мрачных взоров;
Вакх, любитель громких хоров,
Радость в сердце тихо льет;
Зависть, злобу истребляет;
Горесть, скорби умерщвляет;
В мире с добрыми живет.
Пойте Вакха, пойте радость;
Пойте счастье, пойте младость —
Вакх прекрасный вечно юн,
Вакх, любитель звонких струн.
Впредь что будет, мы не знаем,
Что прошло — позабываем:
Настоящее для нас.
Презрим суетность земную,
Важность скучную, пустую;
Час веселья — сладкий час.
Пойте Вакха, пойте радость;
Пойте счастье, пойте младость —
Вакх прекрасный вечно юн,
Вакх, любитель звонких струн.
Видение
Вакхом сладко угощенный,
Я недавно ночью спал
На коврах на пурпуровых,
И во сне мечталось мне:
Будто скорою походкой
Потихоньку на перстах
К девушкам играть я крался;
Молодцы ж прекрасней Вакха
Издевались надо мной,
И девицам насмехались
В поругание мое.
Но как скоро я, достигнув,
Целовать девиц хотел,
Все сокрылося с мечтою;
Я, несчастный, став один,
Поскорей заснуть старался.
Налей и мне, товарищ мой,
И я, как ты, студент лихой:
Я пью вино, не заикаясь,
И верен Вакху мой обет:
Пройду беспечно через свет,
От хмеля радости качаясь.Свобода, песни и вино —
Вот что на радость нам дано,
Вот наша троица святая!
Любовь — но что любовь? Она
Без Вакха слишком холодна,
А с Вакхом слишком удалая.Вчера я знал с Лилетой рай,
Сегодя та и тот — прощай:
Она другого полюбила;
Но я не раб любви моей,
Налейте мой стакан полней!
Не за твое здоровье, Лила! А то ли Бахус, о друзья,
Он усладитель бытия,
Он никогда не изменяет:
Вчера, сегодня, завтра — наш!
Любите звон веселых чаш:
Он глас печали заглушает!
Чаровал я, волхвовал я,
Бога Вакха зазывал я
На речные быстрины,
В чернолесье, в густосмолье,
В изобилье, в пустодолье,
На морские валуны.Колдовал я, волхвовал я,
Бога Вакха вызывал я
На распутия дорог,
В час заклятый, час Гекаты,
В полдень, чарами зачатый:
Был невидим близкий бог.Снова звал я, призывал я,
К богу Вакху воззывал я:
«Ты, незримый, здесь, со мной!
Что же лик полдневный кроешь?
Сердце тайной беспокоишь?
Что таишь свой лик ночной? Умились над злой кручиной.
Под любой явись личиной,
В струйной влаге иль в огне,
Иль, как отрок запоздалый,
Взор узывный, взор усталый
Обрати в ночи ко мне.Я ль тебя не поджидаю
И, любя, не угадаю
Винных глаз твоих свирель?
Я ль в дверях тебя не встречу
И на зов твой не отвечу
Дерзновеньем в ночь и хмель?»Облик стройный у порога…
В сердце сладость и тревога…
Нет дыханья… Света нет…
Полуотрок, полуптица…
Под бровями туч зарница
Зыблет тусклый пересвет….Демон зла иль небожитель,
Делит он мою обитель,
Клювом грудь мою клюет,
Плоть кровавую бросает…
Сердце тает, воскресает,
Алый ключ лиет, лиет…
В стремнинах дальних (веру дадите мне!)
Я видел Вакха, песноучителя,
Дриад и Нимф, и козлоногих
Сатиров, внемлющих ухом острым. Эвое! смутным дух мой веселием
Объят. Волнуюсь; Вакхом исполнена,
Моя трепещет грудь… пощады,
Либер)! пощады, грозящий тирсом! Теперь я в силах петь о ликующей
Фиаде); петь, как млечные, винные
Ручьи в брегах струятся тучных,
Каплют меды из древесных дупел. Венец супруги), в звезды поставленный,
Чертог Пенфеев в тяжких развалинах,
Фракийскому за злость Ликургу
Смертную кару воспеть я в силах. Ты держишь реки, море в послушности;
Тобой внушенна, в дебрях Вистонии)
Свои власы дерзает Нимфа
Связывать туго змией, как лентой. Когда Гиганты горды воздвигнулись,
Тогда, защитник отчего царствия,
Вонзил ты львины когти в Рета,
Лютым его отразил ударом. Хотя дотоле всякому мнилося,
Что ты рожден лишь к играм и пиршествам,
Но ты явился сколько к мирным,
Столько и к бранным делам способен, Златым украсясь рогом, нисходишь ли
Во ад — внезапно Кербер смиряется;
Ползет к тебе, хвостом ластяся,
Ногу тремя языками лижет.
На пиршество
Веселяся пить мы станем,
Станем Вакха воспевать,
Он плясания наставник,
Любит хороводну песнь.
Он приятель с Купидоном
И Венерою любим.
Он начало в свете пьянства,
Он харитам был отец.
Он печали прогоняет,
Услаждает скорбны дни.
Как подносят винну чашу
Юноши прекрасны мне,
То печали улетают
С сильной бурей от меня.
Во́зьмем, во́зьмем чашу в руки
И прогоним скуку прочь.
Что за польза сокрушаться,
Кто известен, долго ль жить?
Мы о будущем не знаем.
Я, вином подвеселясь
И опрыскавшись духами,
Рад под лютню поплясать
С молодыми красотами.
Кто охотник, тот горюй;
Мы попьем, повеселимся
И воскликнем Вакху песнь.
Собирание винограда
Младые юноши и девы
Несут в корзинах на плечах
Созрелые румяны грозды
И сыплют в виноградный гнет.
Одни лишь мужи совершенны
Из ягод жмут приятный сок.
Поют веселы песни Вакху,
Ликуют, новый сей нектар
В сосудах полных зря бродящий.
Хотя дрожащею ногой
Старик, испив, плясать пустился,
Кудрями белыми трясет.
К девице молодой, прекрасной,
Обремененной сладким сном,
Небрежно на листах лежащей,
Раскинувшись в густой тени,
Испивши, льнет влюбленный отрок.
Пожертвовать любви его
Эрот девицу убеждает,
Доколь еще не воспален
Светильник брака Гименеем;
Но видя, что словами он
Успеть в намеренье не может,
Он силой жертвует любви.
Нередко юностью нетрезвой
Развратно веселится Вакх.
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье —
Пламя трубок грошевых?
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо —
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах,
Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор
Изменяли час похмелья,
Сладкий Вакха заговор.
О друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом.
Всякий год в часы беспечны
Поминать его вином.
Как волшебник, прихожу я
Сквозь весеннюю грозу.
Благосклонно приношу я
Вам азийскую лозу.
Ветку чудную привейте,
А когда настанет срок,
В чаши чистые налейте
Мой животворящий сок.
Лейте женам, пейте сами,
Лейте девам молодым.
Сам я буду между вами
С золотым жезлом моим.
Подскажу я песни хору,
В светлом буйстве закружу,
Отуманенному взору
Дивно все преображу.
И дана вам будет сила
Знать, что скрыто от очей,
И ни старость, ни могила
Не смутят моих детей.
Ни змея вас не ужалит,
Ни печаль — покуда хмель
Всех счастливцев не повалит
На зеленую постель.
Я же — прочь, походкой резвой,
В розовеющий туман,
Сколько бы ни выпил — трезвый,
Лишь самим собою пьян.
В том гроте сумрачном, покрытом виноградом,
Сын Зевса был вручен элидским ореадам.
Сокрытый от людей, сокрытый от богов,
Он рос под говор вод и шелест тростников.
Лишь мирный бог лесов над тихой колыбелью
Младенца услаждал волшебною свирелью…
Какой отрадою, средь сладостных забот,
Он нимфам был! Глухой внезапно ожил грот.
Там, кожей барсовой одетый, как в порфиру,
С тимпаном, с тирсом он являлся божеством.
То в играх хмелем и плющом
Опутывал рога, при смехе нимф, сатиру,
То гроздия срывал с изгибистой лозы,
Их связывал в венок, венчал свои власы,
Иль нектар выжимал, смеясь, своей ручонкой
Из золотых кистей над чашей среброзвонкой,
И тешился, когда струей ему в глаза
Из ягод брызнет сок, прозрачный, как слеза.
Вакха в горах я учащим подслушал,
(Верьте потомки, позднейшие даже!)
Нимфы внимательны были, а уши
Всех козлоногих сатиров на страже.
Эвой! вновь ужас обемлет всей силой,
Полное Вакхом разгульным и страстным
Сердце трепещет! Эвое! помилуй!
Тирсом, Либер, проминуй ты ужасным!
Должен Тиад я воспеть благодарный,
Токи вина и в волнах серебристых
Млечные реки и славить янтарный
Льющийся мед из деревьев душистых.
Должен я петь пред твоей Ариадной
Звездную славу ее, и Пентея
Дом, разгромленный рукой беспощадной,
Также и гибель Ликурга−злодея.
Рек и морей властелин варварийских,
Ты, упоенный в горах отдаленных,
Пышные кудри у жен бистонийских
Вяжешь узлами ехидн укрощенных
Ты, как злой сонм исполинов, нахлынул,
В отчее царство врываяся с гневом,
Грозного Рета назад опрокинул
Львиною лапой и гибельным зевом.
Пусть ты в войне неискусным считался,
Бог хороводов, веселья и пира
Главный вожатый, но вечно являлся
Тем же ты богом средь битвы и мира.
Видел твои золоченые роги
Страшный Цербер и хвостом, по пристрастью,
Чуть шевеля, уходящему ноги
Кротко лизал триязычною пастью.
Я покидаю город, как Тезей —
свой Лабиринт, оставив Минотавра
смердеть, а Ариадну — ворковать
в объятьях Вакха.
Вот она, победа!
Апофеоз подвижничества! Бог
как раз тогда подстраивает встречу,
когда мы, в центре завершив дела,
уже бредем по пустырю с добычей,
навеки уходя из этих мест,
чтоб больше никогда не возвращаться.
В конце концов, убийство есть убийство.
Долг смертных ополчаться на чудовищ.
Но кто сказал, что чудища бессмертны?
И — дабы не могли мы возомнить
себя отличными от побежденных —
Бог отнимает всякую награду
(тайком от глаз ликующей толпы)
и нам велит молчать. И мы уходим
Теперь уже и вправду — навсегда.
Ведь если может человек вернуться
на место преступленья, то туда,
где был унижен, он прийти не сможет.
И в этом пункте планы Божества
и наше ощущенье униженья
настолько абсолютно совпадают,
что за спиною остаются: ночь,
смердящий зверь, ликующие толпы,
дома, огни. И Вакх на пустыре
милуется в потемках с Ариадной.
Когда-нибудь придется возвращаться.
Назад. Домой. К родному очагу.
И ляжет путь мой через этот город.
Дай Бог тогда, чтоб не было со мной
двуострого меча, поскольку город
обычно начинается для тех,
кто в нем живет, с центральных площадей
и башен.
А для странника — с окраин.
Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,
Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, —
Там позабудем на время заботы мирские и Вакху
Вечера час посвятим.
Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным!
В честь вечно юному Вакху осушим мы дно золотое;
В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны, —
Вкусны, румяны плоды.
Тщетно юность спешит удержать престарелого Хрона,
Просит, молит его — не внимая, он далее мчится;
Маленький только Эрот смеется, поет и, седого
За руку взявши, бежит.
Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться
Вечно в трудах только жить, не видеть веселий до гроба? —
Боги для счастия нам и веселия дни даровали,
Для наслаждений любви.
Пой, в хороводе девиц белогрудых, песни веселью,
Прыгай под звонкую флейту, сплетяся руками, кружися,
И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине
Скачет и вьется ручей.
Друг, за лавровый венок не кланяйся гордым пританам.
Пусть за слепою богиней Лициний гоняется вечно,
Пусть и обнимет ее. Фортуна косы всеразящей
Не отвратит от главы.
Что нам богатства искать? им счастья себе не прикупим:
Всех на одной ладие, и бедного Ира и Креза,
В мрачное царство Плутона, чрез волны ужасного Стикса
Старый Харон отвезет.
Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,
Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, —
Там позабудем на время заботы мирские и Вакху
Вечера час посвятим.
Что это? прямо на нас и летят вперегонки,
Прямо с горы и несутся, шалуньи!
Знаю их: эта, что с тирсом, — Аглая,
Сзади — Коринна и Хлоя;
Это идут они с жертвами Вакху!
Роз, молока и вина молодого,
Меду несут и козленка молочного тащат!
Так ли приходит молиться степенная дева!
Спрячемся здесь, за колонной у храма…
Знаю их: резвы они уже слишком и бойки —
Скромному юноше с ними опасно встречаться.
Ну, так и есть! быстроглазые! нас увидали!
Смотрят сюда исподлобья,
Шепчут, друг друга толкая;
Щеки их сдержанным смехом так и трепещут!
Если бы только не храм здесь, не жрец величавый,
Это вино, молоко, и цветы, и козленок —
Все б полетело на нас и пошли б мы, как жертвы
Вечным богам на закланье,
Медом обмазаны, политы винами Вакха!
Право, уйдем-ка, уж так они нас не отпустят!
Видишь — с жрецом в разговоры вступили,
Старый смеется и щурит глаза на открытые плечи.
Правду сказать, у них плечи как будто из воску,
Чудные, полные руки, и — что всего лучше —
Блеск и движенье, здоровье и нега,
Грация с силой во всех сочеталися формах.
Ахелой Мной, Океановым сыном, ударившим в скалы, источен
Шумный в поля водоток.
Вся Акарнания, тем напоенная, в дар принесла мне
Много цветов и плодов. Вакх Мной, Зевесовым сыном, из прутиев полуиссохших
Сладостный выращен грозд.
Оного соку испив, фракийский пастырь в восторге
Доброго бога воспел. Ахелой Среброчешуйные сонмы питаю, и раковин груды
Струй благотворных на дне!
Жажду зверя толю, напояю агнчее стадо,
Стадо мычащих волов. ВакхЯ выжимаю плоды густолиственных лоз винограда —
Людям отраду принесть,
Удоволить богов, о праздниках, жертв возлияньми,
Ты же — будь пойлом скоту. Ахелой Всех я жизнь содержу — кровей и ран к омовенью
Чист и врачебен теку,
Пей, селянин, мою воду и будь царя долговечней,
Коего Вакх отравит! ВакхИстинный я дарователь жизни, убийца же скорби —
Сущей отравы сердец.
Царь, насладившийся мною, себя почувствует богом,
Раб превратится в царя. АхелойПредо мной обнажаются робкие девы, купая
Тело в прозрачной струе;
Видеть все красоты и все их девичьи игры,
Спрятан, лежу в тростнике. ВакхДевушки робкой к устам поднесу бокал искрометный:
Где ее робость тогда?
Между шуток и игр не увидит, что пылкий любовник
Пояс ее развязал. АхелойДруг! сочетай мою воду с твоим толь сильным напитком.
О, вожделенный союз,
Ежели радует жизнь вино — вода же спасает
Радость сию от вреда! ВакхНа! подлей к твоей урне, мой бедный, зяблый содружник,
Мех сей с огнистым вином…
Тем бы продлить нам вкуса роскошь и здравия целость
С сению кроткого сна! ВертумнВ вашем союзе, о спорники! мне позвольте быть третьим.
Выжму вам сих золотых
Яблоков кислый нутр; но прежде в новом напитке
Сей растворите песок.
Тверд и блестящ как снег (из сладких выварен тростий
Нимфами Индуса он) —
Крепкий, оттуда ж добытый спирт, в сосуде кристальном
Здесь у меня заточен:
Капли две-три того прибавив, отведайте! — Знайте ж:
С сим превращенным вином
Я подольстился к Помоне, — в виде юноши прежде
Доступу к ней не имев,
В виде старушки доброй легко привел на попойку,
Легче привел на любовь.
Сядем, любезный Дион, под сенью зеленыя рощи,
Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник!
Там позабудем на время заботы мирские — и Вакху
Вечера час посвятим!
Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным!
В честь вечноюному Вакху очистим мы дно золотое.
В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны,
Вкусны, румяны плоды!
Тщетно юность спешит удержать престарелого Крона,
Молит с слезами его, — не внимая, он далее мчится;
Маленький только Амур песни поет и, Сатурна
За руку взявши, бежит.
Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться —
Вечно в трудах только жить — не видеть веселий до гроба?
Боги для счастия нам и веселия дни даровали,
Для наслаждений любви!
Будь в хороводе девиц белогрудых — с ними пляши и резвися,
Песни веселые пой Аполлону и девственным музам —
И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине
Скачущий светлый ручей.
Будем под тению лип здесь в летние дни прохлаждаться.
Пусть за слепою Филон Фортуной гоняется вечно!
Пусть и обнимет ее! Но скоро, Сатурном достигнут,
Он под косою падет.
Что нам богатства искать? Им счастья себе не прикупим.
Всех на одной ладие, и бедного Ира, и Креза
В темное царство Плутона чрез волны клубящего Стикса
Старый Харон отвезет.
Сядем, любезный Дион, под сенью зеленыя рощи,
Где, прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник!
Там позабудем на время заботы мирские — и Вакху
Вечера час посвятим!
Откуда чудный шум, неистовые клики?
Кого, куда зовут и бубны и тимпан?
Что значат радостные лики
И песни поселян?
В их круге светлая свобода
Прияла праздничный венок.
Но двинулись толпы народа…
Он приближается… Вот он, вот сильный бог!
Вот Бахус мирный, вечно юный!
Вот он, вот Индии герой!
О радость! Полные тобой
Дрожат, готовы грянуть струны
Нелицемерною хвалой!..
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Вот он! вот Вакх! О час отрадный!
Державный тирс в его руках;
Венец желтеет виноградный
В чернокудрявых волосах…
Течет. Его младые тигры
С покорной яростью влекут;
Кругом летят эроты, игры —
И гимны в честь ему поют.
За ним теснится козлоногий
И фавнов и сатиров рой,
Плющом опутаны их роги;
Бегут смятенною толпой
Вослед за быстрой колесницей,
Кто с тростниковою цевницей,
Кто с верной кружкою своей;
Тот, оступившись, упадает
И бархатный ковер полей
Вином багровым обливает
При диком хохоте друзей.
Там дале вижу дивный ход!
Звучат веселые тимпаны;
Младые нимфы и сильваны,
Составя шумный хоровод,
Несут недвижного Силена…
Вино струится, брызжет пена,
И розы сыплются кругом;
Несут за спящим стариком
И тирс, символ победы мирной,
И кубок тяжко-золотой,
Венчанный крышкою сапфирной, —
Подарок Вакха дорогой.
Но воет берег отдаленный.
Власы раскинув по плечам,
Венчанны гроздьем, обнаженны,
Бегут вакханки по горам.
Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами,
Гремят — и вторят их ужасным голосам.
Промчалися, летят, свиваются руками,
Волшебной пляской топчут луг,
И младость пылкая толпами
Стекается вокруг.
Поют неистовые девы;
Их сладострастные напевы
В сердца вливают жар любви;
Их перси дышат вожделеньем;
Их очи, полные безумством и томленьем,
Сказали: счастие лови!
Их вдохновенные движенья
Сперва изображают нам
Стыдливость милого смятенья,
Желанье робкое — а там
Восторг и дерзость наслажденья.
Но вот рассыпались — по холмам и полям;
Махая тирсами, несутся;
Уж издали их вопли раздаются,
И гул им вторит по лесам:
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Друзья, в сей день благословенный
Забвенью бросим суеты!
Теки, вино, струею пенной
В честь Вакха, муз и красоты!
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Друзья! досужный час настал;
Всё тихо, все в покое;
Скорее скатерть и бокал!
Сюда, вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья, почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт над фолиантом?
Под стол холодных мудрецов,
Мы полем овладеем;
Под стол ученых дураков!
Без них мы пить умеем.
Ужели трезвого найдем
За скатертью студента?
На всякий случай изберем
Скорее президента.
В награду пьяным — он нальет
И пунш и грог душистый,
А вам, спартанцы, поднесет
Воды в стакане чистой!
Апостол неги и прохлад,
Мой добрый Галич, vale!
Ты Эпикуров младший брат,
Душа твоя в бокале.
Главу венками убери,
Будь нашим президентом,
И станут самые цари
Завидовать студентам.
Дай руку, Дельвиг! что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыпленный.
Взгляни: здесь круг твоих друзей;
Бутыль вином налита,
За здравье нашей музы пей,
Парнасский волокита.
Остряк любезный, по рукам!
Полней бокал досуга!
И вылей сотню эпиграмм
На недруга и друга.
А ты, красавец молодой,
Сиятельный повеса!
Ты будешь Вакха жрец лихой,
На прочее — завеса!
Хотя студент, хотя я пьян,
Но скромность почитаю;
Придвинь же пенистый стакан,
На брань благословляю.
Товарищ милый, друг прямой,
Тряхнем рукою руку,
Оставим в чаше круговой
Педантам сродну скуку:
Не в первый раз мы вместе пьем,
Нередко и бранимся,
Но чашу дружества нальем —
И тотчас помиримся.
А ты, который с детских лет
Одним весельем дышишь,
Забавный, право, ты поэт,
Хоть плохо басни пишешь;
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою,
Наполни кружку до краев, —
Рассудок! бог с тобою!
А ты, повеса из повес,
На шалости рожденный,
Удалый хват, головорез,
Приятель задушевный,
Бутылки, рюмки разобьем
За здравие Платова,
В казачью шапку пунш нальем —
И пить давайте снова!..
Приближься, милый наш певец,
Любимый Аполлоном!
Воспой властителя сердец
Гитары тихим звоном.
Как сладостно в стесненну грудь
Томленье звуков льется!..
Но мне ли страстью воздохнуть?
Нет! пьяный лишь смеется!
Не лучше ль, Роде записной,
В честь Вакховой станицы
Теперь скрыпеть тебе струной
Расстроенной скрыпицы?
Запойте хором, господа,
Нет нужды, что нескладно;
Охрипли? — это не беда:
Для пьяных всё ведь ладно!
Но что?.. я вижу всё вдвоем;
Двоится штоф с араком;
Вся комната пошла кругом;
Покрылись очи мраком…
Где вы, товарищи? где я?
Скажите, Вакха ради…
Вы дремлете, мои друзья,
Склонившись на тетради…
Писатель за свои грехи!
Ты с виду всех трезвее;
Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее.
Где ты, ленивец мой?
Любовник наслажденья!
Ужель уединенья
Не мил тебе покой?
Ужели мне с тобой
Лишь помощью бумаги
Минуты провождать
И больше не видать
Парнасского бродяги?
На Пинде мой сосед,
И ты от муз укрылся,
Минутный домосед,
С пенатами простился!
Уж темный уголок
И садик опустели,
Где мы под вечерок
За рюмками шумели;
Где Ком нас угощал
Форелью, пирогами,
И пенистый бокал
Нам Бахус подавал.
Бегут за днями дни
Без дружеских собраний;
Веселых пирований
Веселые сыны
С тобой разлучены;
И шумные беседы
И долгие обеды
Не столь оживлены.
Один в каморке тесной
Вечерней тишиной
Хочу, мудрец любезный,
Беседовать с тобой.
Уж темна ночь объемлет
Брега спокойных вод;
Мурлыча, в келье дремлет
Спесивый, старый кот.
Покамест сон прелестный,
Под сенью тихих крил,
В обители безвестной
Меня не усыпил,
Морфея в ожиданье,
В постеле я лежу
И беглое посланье
Без строгого старанья
Предателю пишу.
Далече той станицы,
Где Фебовы сестрицы
Мне с негой вьют досуг,
Скажи: среди столицы
Чем занят ты, мой друг?
Ужель иршот поэта
Теперь средь вихря света,
Вдали родных полей,
И ближних, и друзей?
Ужель в театре шумном,
Где дюжий Аполлон
Партером полуумным
Прославлен, оглушен,
Измученный напевом
Бессмысленных стихов,
Ты спишь под страшным ревом
Актеров и смычков?
Или, мудрец придворный,
С улыбкою притворной
Пред лентою цветной
Поникнув головой,
С вертушкою слепой
Знакомиться желаешь?
Иль Креза за столом
К куплете заказном
Трусливо величаешь?..
Нет, добрый Галич мой!
Поклону ты не сроден.
Друг мудрости прямой
Правдив и благороден;
Он любит тишину;
Судьбе своей послушный,
На барскую казну
Взирает равнодушно,
Рублям откупщика
Смеясь веселым часом,
Не снимет колпака
Филосом пред Мидасом.
Пускай не дружен он
С Фортуною коварной,
Но Вакхом награжден
Философ благодарный,
Когда сей бог младой
Вечернею порой
Лафит и грог янтарный
С улыбкой на устах
В стекле ему подносит
И каплю выпить просит,
Качаясь на ногах.
Мечтанье обнимая,
Любовь его ведет,
И дружба молодая
Венки ему плетет.
И счастлив он, признаться,
На деле, не в мечтах,
Когда минуты мчатся
Веселья на крылах;
Когда друзья-поэты
С утра до ночи с ним
Шумят, поют куплеты,
Пьют мозель разогретый,
Приятелям своим
Послания читают
И трубку разжигают
Безрифминым лихим!..
Оставь же город скучный,
С друзьями съединись
И с ними неразлучно
В пустыне уживись.
Беги, беги столицы,
О Галич мой, сюда!
Здесь, розовой денницы
Не видя никогда,
Ленясь под одеялом,
С Тибурским мудрецом
Мы часто за бокалом
Проснемся — и заснем.
Смотри: тебе в награду
Наш Дельвиг, наш поэт,
Несет свою балладу,
И стансы винограду,
И к лилии куплет.
И полон становится
Твой милый, тесный дом,
Вот с милым остряком
Наш песельник тащится
По лестнице с гудком,
И все к тебе нагрянем —
И снова каждый день
Стихами, прозой станем
Мы гнать печали тень.
Подруги молодые
Нас будут посещать;
Нам жизни дни златые
Не страшно расточать,
Поделимся с забавой
Мы веком остальным,
С волшебницею-славой
И с Вакхом молодым.
Давыдов, баловень счастливый
Не той волшебницы слепой,
И благосклонной, и спесивой,
Вертящей мир своей клюкой,
Пред коею народ трусливый
Поник просительной главой, —
Но музы острой и шутливой
И Марса, ярого в боях!
Пусть грудь твоя, противным страх,
Не отливается игриво
В златистых и цветных лучах,
Как радуга на облаках;
Но мне твой ус красноречивый,
Взращенный, завитый в полях
И дымом брани окуренный, —
Повествователь неизменный
Твоих набегов удалых
И ухарских врагам приветов,
Колеблющих дружины их!
Пусть генеральских эполетов
Не вижу на плечах твоих,
От коих часто поневоле
Вздымаются плеча других;
Не все быть могут в равной доле,
И жребий с жребием не схож!
Иной, бесстрашный в ратном поле,
Застенчив при дверях вельмож;
Другой, застенчивый средь боя,
С неколебимостью героя
Вельможей осаждает дверь;
Но не тужи о том теперь!
На барскую ты половину
Ходить с поклоном не любил,
И скромную свою судьбину
Ты благородством золотил.
Врагам был грозен не по чину,
Друзьям ты не по чину мил!
Спеши в обятья их без страха
И, в соприсутствии нам Вакха,
С друзьями здесь возобнови
Союз священный и прекрасный,
Союз и братства и любви,
Судьбе могущей неподвластный!..
Где чаши светлого стекла?
Пускай их ряд, в сей день счастливый,
Уставит грозно и спесиво
Обширность круглого стола!
Сокрытый в них рукой целебной,
Дар благодатный, дар волшебный
Благословенного Аи
Кипит, бьет искрами и пеной! —
Так жизнь кипит в младые дни!
Так за столом непринужденно
Родятся искры острых слов,
Друг друга гонят, упреждают
И, загоревшись, угасают
При шумном смехе остряков!
Ударим радостно и смело
Мы чашу с чашей в звонкий лад!..
Но твой, Давыдов, беглый взгляд
Окинул круг друзей веселый,
И, среди нас осиротелый,
Ты к чаше с грустью приступил,
И вздох невольный и тяжелый
Поверхность чаши заструил!..
Вздох сердца твоего мне внятен,
Он скорбной траты тайный глас;
И сей бродящий взор понятен —
Он ищет Б<урцо>ва средь нас.
О Б<урцо>в, Б<урцо>в! Честь гусаров,
По сердцу Вакха человек!
Ты не поморщился вовек
Ни с блеска сабельных ударов,
Светящих над твоим челом,
Ни с разогретого арака,
Желтеющего за стеклом
При дымном пламени бивака!
От сиротствующих пиров
Ты был оторван смертью жадной!
Так резкий ветр, посол снегов,
Сразившись с лозой виноградной,
Красой и гордостью садов,
Срывает с корнем, повергает
И в ней надежду убивает
Усердных Вакховых сынов!
Не удалось судьбой жестокой
Ударить робко чашей мне
С твоею чашею широкой,
Всегда потопленной в вине!
Я не видал ланит румяных,
Ни на челе следов багряных
Побед, одержанных тобой;
Но здесь, за чашей круговой,
Клянусь Давыдовым и Вакхом:
Пойду на холм надгробный твой
С благоговением и страхом;
Водяных слез я не пролью,
Но свежим плющем холм украшу,
И, опрокинув полну чашу,
Я жажду праха утолю!
И мой резец, в руке дрожащий,
Изобразит от сердца стих:
«Здесь Б<урцо>в, друг пиров младых,
Сном вечности и хмеля спящий.
Любил он в чашах видеть дно,
Врагам казать лице средь боя, —
Почтите падшего героя
За честь, отчизну и вино!»
Над нами гнет незыблемой судьбы…Мирра Лохвицкая
Ирэн жила в пейзажах Крыма,
На уличке Бахчисарая —
Вы помните Бахчисарай? —
Где целый день мелькают мимо
Красоты сказочного края,
Где каждый красочен сарай.
О, что за благодатный край
С цветами — блюдцами магнолий,
Со звездочными кизилями
И с гиацинтными полями,
Средь абрикосовых фриволей, —
Изрозопудренных Маркиз, —
Душистых, как сама Балькис!
А эти белые мечети
И стрельчатые минареты,
Воспетый Пушкиным фонтан?
Забыть ли мне виденья эти?
Теперь в лета — анахореты
Я ими плавно обуян.
И ты, Гирей, ты, неуч-хан,
Мне представляешься отныне
Культурным, тонким человеком,
Так я разочарован веком,
Разбившим вечные святыни,
Проклявшим грезу и сирень,
Картуз надевшим набекрень…
Живя в Крыму и Крыму рада,
Ирэн забыла все былое, —
Своих знакомых и родных.
В стране прекрасной винограда
Позабывается все злое…
Она в мечтах своих цветных
Ждала восторгов лишь земных,
Но поэтических. Эксцессно
Настроенная, миловидна,
Со средствами. Такой обидно
Не жить «вовсю». «В морали тесно» —
Излюбленный в наш век рефрен —
Был лозунгом моей Ирэн.
Вакх Александрович был статный
И далеко еще не старый
Блистательный кавалергард.
И каждый август аккуратно
Его влекли к себе татары,
И в августе был некий март:
Тревога, зовы и азарт.
Свою жену отправив в Ниццу
(Она не выносила Крыма),
Он ехал в Ялту в блеске грима.
Предпочитая «заграницу»
Красотам Таврии, жена
Была ему полуверна.
Произошло знакомство просто:
Ирэн на палевой кобыле
Неслась стремительно в Мисхор,
Как вдруг у маленького моста,
Где поворот, — автомобили,
И прямо на нее мотор.
Лошадка на дыбы. Звяк шпор.
Гудок. Испуг. Успокоенья
Слова. И бархат баритона…
Глаза сафирового тона…
И бесконечны извиненья…
И томен ласковый грасир:
Война на миг, и тотчас — мир.
Он ей понравился. Она же
Ему казалась очень спецной.
Затем отправились они —
Барон в моторном экипаже,
Она — верхом, и пело сердце.
И в Ялте теплились огни.
Мисхор проехали. Одни
Их окружали кипарисы,
Не удивляясь быстрой связи,
На юге частой. Ночь, в экстазе,
Вдыхала трепетно ирисы.
Бродили тени от маслин,
И плакал стрекот мандолин.
Любовь по существу банальна.
Оригинальное в оттенках.
Сюрпризы любят ткать сюжет.
Всегда судьба любви печальна.
О парижанках иль о венках
Рассказывает вам поэт.
Давно любви бессмертной нет.
Лишь ряд коротеньких «любовей» —
Иллюзия невоплотимой
Любви к Исканной и Любимой.
Пусть мы пребудем в вечном зове
Недосягаемой жены, —
Мы в промежутках жить должны.
Одну мы любим за характер,
Другую за ее таланты,
А третью — только за глаза.
Порой мечтаем мы о яхте,
Порою нас влекут куранты,
Порою — цирк, порой — «Заза».
И если неба бирюза
Порой затучена, то чувства
Подвластны измененьям чаще.
Итак, рассказ мой настоящий —
В канонах строгого искусства —
Вам повествует о любви,
Которой нет, как ни зови!
Не правда ль, элегантна Ялта,
Столица бархата и шелка,
Изыскно-женского цветник?
Он на коленях (генерал-то!)
Молил Ирэн не мучить колко,
А показать ему дневник, —
Загадочнейшую из книг, —
Где свойственным ей резким слогом
Она размашисто писала,
Где девственность, цинизм и «сало»
В чередованьи были строгом,
Где предрассудкам злой укор,
Где все всему наперекор.
Тон их знакомства был фриволен,
Непринужден и слишком легок,
А в дневнике — ее душа.
Но от отказа чуть не болен
Барон настаивал, так робок,
Так нежно-мил, что, не спеша,
Она, игриво распуша
Его за дерзость приставанья,
Раз в Ореанде в синий вечер,
Дней через двадцать после встречи,
Решила дать дневник, вниманье —
Не любопытство! — усмотрев
В мольбах. Читал он, побледнев:
— Люблю любовь, в нее не веря,
Ищу его, его не зная.
И нет его, и он — во всех.
Уйдет любовник — не потеря:
Уже идет любовь иная.
За смехом грусть. За скорбью — смех.
Грешна лишь фальшь. Безгрешен грех.
Условность — это для ослицы
Хомут. А воль всегда напевна.
«Княгиня Марья Алексевна» —
Весьма бескрыла в роли птицы,
Скорей напоминая тлю.
Я мнений света не терплю.
Пусть я со всяким похотлива,
Но в этом я не виновата:
Страсть? Лишь единственному страсть
Пример в природе: даже слива
Душисто-сизо-синевата
Цветет, чтобы, созрев, упасть, —
Ах, все равно в какую пасть,
Раз рта с красивым очертаньем
Не будет к мигу созреванья…
Так: есть предел для нагреванья
И чувств людских. Обречь скитаньям
Бесцельным за своей мечтой
Себя — считаю я тщетой.
«Одна непереносна дума:
Он, цельный, для меня раздроблен:
Мужчина плюс, мужчина плюс —
До бесконечности… Вся сумма —
Единственный, что уподоблен
Несбыточному. Этот груз
Несу я юности. Медуз
Ко дну дредноута присоска —
Вот в чем мое предназначенье,
Вот символ моего мученья», —
Ирэн размашисто и броско
В своем писала дневнике,
И Вакх, читая, стыл в тоске.
Раздался гулкий взрыв контраста:
Ее изящная веселость,
Ее общительность — и вдруг… —
Да, то встречается не часто! —
Вдруг эта мрачная тяжелость
И этот неизбывный круг —
Так непредвиденно, мой друг! —
Душа заключена в котором,
Но и не в этом главный ужас,
А в том, что с детства Вакх к тому же
С тоской пришел. Кричащим взором
Веранду генерал обвел
И голову склонил на стол…
Ирэн со странною улыбкой
Смотрела на его кончину
И что-то силилась понять.
Вдруг Ореанда стала зыбкой:
Постигла женщина причину,
Попробовала с места встать,
Присела, поднялась опять,
Но пол стал скользок, — и поплыли
И сад, и горы, и веранда;
И озарилась Ореанда
Предсмертным криком, на полмили
Сверкающим из темноты:
— Единственный! ведь это ты!