На поднебесном утесе, где бури
Свищут в слепящей лазури, -
Дикий, зловонный орлиный приют.
Пью, как студеную воду,
Горную бурю, свободу,
Вечность, летящую тут.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
Обошла тропа утес,
Выше всходят буки.
Позади лесные звуки,
Крики птиц, и диких коз.
Впереди редеет лес,
Камни у вершины,
Ветра свист, полет орлиный,
Даль земли и даль небес.
21 июля 1899
На северном голом утесе
Стоит одинокая ель.
Ей дремлется. Сонную снежным
Покровом одела метель.
И ели мерещится пальма,
Что в дальней восточной земле
Одна молчаливо горюет
На зноем сожженной скале.
У моря сижу на утесе крутом,
Мечтами и думами полный;
Лишь ветер, да тучи, да чайки кругом,
Кочуют, пенятся волны.
Знавал друзей я и ласковых дев, —
Их ныне припомнить хочу я.
Куда вы сокрылись? Лишь ветер, да рев,
Да пенятся волны, кочуя.
<Осень 1856 (?)>
Два смелых путника, взобравшись на утес,
Закрыв глаза, внимали реву моря.
— Я слышу в нем всю прелесть райских грез! —
— А я — весь стон земного горя! —
Им тот же луч сиял на небе голубом,
И с одинаковою силой
Им море — сфинкс обоим говорило
Такую ж речь, но разным языком.
Раз двое зашли на утес вековой
И очи закрыли, и слушали море.
— Ко мне звуки рая несутся волной!
— Я слышу стон ада, в нем вечное горе!
И оба очнулись. Пред ними шумел
Седой океан, и волна говорила,
Но каждому разную песню он пел, —
Ту песню, что жизнь им в сердцах их сложила.
Ты был когда-то каменным утесом
И знал лишь небо, даль да глубину.
Цветы в долинах отдавались росам,
Дрожала тьма, приветствуя луну.
Но ты был чужд ответам и вопросам,
Равно встречая зиму и весну,
И только коршун над твоим откосом
Порой кричал, роняя тень в волну.
И силой нам неведомых заклятий
Отъятый от своих стихийных братии,
Вот с нами ты, былое позабыв.
Но взор твой видит всюду — только вечность,
В твоих словах — прибоя быстротечность,
А голос твой — как коршуна призыв.
Декабрь 1900
Увидал из-за тучи утес,
Как в долину сошла молодая
Дочка Солнца — Весна, и, вздыхая,
Погрузился в туман сладких грез.
Ему снится: с Весной молодою,
В снежных блестках, идет он к налою,
И венчает его ледяною
Диадемою светлый мороз…
А Весна позабыла вершину
И за тучами льдистый утес,—
По уступам сошла на долину
И забылась в чаду сладких грез…
Снится ей: на заре, за холмами,
Там, где роща гремит соловьями,
Жаркий Май, с золотыми кудрями,
Ей дарит диадему из роз.
УТЕС РАЗИНА
Стоит давно осиротелый
И грезит былью прошлых дней
И слышит гололс Стеньки смелый,
И свист, и взмахи кистеней.
Всплески… битва…
— «Сарынь на кичку!»
Нет, не забыл он до сих пор
И кровь, прокляться, и молитвы,
И грозный атамана взор!
И как тогда взметнулись волны.
И стон, вспугнувший тишину,
Когда, похмельный и безмолвный,
Он Волге подарил княжну
И как потом, один, тоскуя,
На нем сидел он до утра, —
Не клял-ли жизнь свою лихую.
Возы кроваваго добра?..
…Стоит, грустит осиротелый
Порос и мохом, и травой.
Ему все спится голос смелый,
Раскаты песни грозовой…
Скала к скале; безмолвие пустыни;
Тоска ветров, и раскаленный сплин.
Меж надписей и праздничных картин
Хранит утес два образа святыни.
То — демоны в объятиях. Один
Глядит на мир с надменностью гордыни;
Другой склонен, как падший властелин.
Внизу стихи, не стертые доныне:
«Добро и зло — два брата и друзья.
Им общий путь, их жребий одинаков».
Неясен смысл клинообразных знаков.
Звенят порой признанья соловья;
Приходит тигр к подножию утеса.
Скала молчит. Ответам нет вопроса.
7 января 1895
«Ты знаешь над Днепром-рекой
Утес, где вся в цветах
Икона девы пресвятой
От сердца гонит страх?» — «Видал я над рекой Днепром
Тот сумрачный утес,
И мать Спасителя на нем
В венке из белых роз».— «Скажи скорей, видал ли ты,
Как раннею зарей
Людмила, ангел красоты,
Туда идет с тоской? Видал ли ты, — когда луна
Сребрит лазурный свод,
Как пред иконою она
О друге слезы льет? И как огонь любви младой
В очах ее горит? —
О, скоро ль нас венец святой
Навек соединит!» — «В полночный час вчера Днепром
К утесу путь стремя,
Могилу свежую с крестом
Одну лишь видел я».
Плыви, плыви рекой волнистой!
Мы за утесом стережем
И в знойный час, и в вечер мглистый
С кинжалом, луком и копьем.
Купец богатый, странник скудный,
Из Рима робкий пилигрим, —
Вы все, с отвагой безрассудной,
Скользите лоном голубым!
Сияет солнце, воздух нежит,
Вода, как ясное стекло,
Но визг стрелы мечты прорежет, —
И кормщик выронит весло!
Что юный гость? что путник старый?
Вся жизнь твоя свелась на вскрик!
Сбирай весь год свои товары,
Ты с прибылью простишься вмиг!
Плывите, люди, мимо! мимо!
Вас жизнь влечет, вас манит твердь, —
Но мы вас ждем неумолимо:
Мы — тайна! мы — беда! мы — смерть!
Только глянет сквозь утесы
Королевский старый форт,
Как веселые матросы
Поспешат в знакомый порт.Там, хватив в таверне сидру,
Речь ведет болтливый дед,
Что сразить морскую гидру
Может черный арбалет.Темнокожие мулатки
И гадают, и поют,
И несется запах сладкий
От готовящихся блюд.А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.Хорошо по докам порта
И слоняться, и лежать,
И с солдатами из форта
Ночью драки затевать.Иль у знатных иностранок
Дерзко выклянчить два су,
Продавать им обезьянок
С медным обручем в носу.А потом бледнеть от злости
Амулет зажать в полу,
Вы проигрывая в кости
На затоптанном полу.Но смолкает зов дурмана,
Пьяных слов бессвязный лет,
Только рупор капитана
Их к отплытью призовет.
Моря не было там, а уж я тут стоял,
Великан первобытной природы.
Еще ветер зеленые рощи ласкал,
Еще по степи конь быстроногий скакал,
Где теперь разбегаются воды.Раз, я помню, вздрогнула земля подо мной,
Я взглянул чрез леса и чрез нивы:
Вижу, море идет темно-синей стеной,
Ближе, ближе — и, всё затопив, предо мной
Раскидало седые заливы.Во всю ночь эту шум не давал мне уснуть,
Снились горы шипящие пены.
Но давно я привык. Станет ветер ли дуть
Иль корма бороздить свой невидимый путь —
Я привык и не жду перемены.
Волга шумно, грозно льется,
Об утес гремя волной;
То под льдиной тихо бьется,
То идет со льдиной в бой; Призывает летни грозы,
Страшно воет, берег рвет;
То, струясь, жемчужит слезы
И глядит в лазурный свод.Бойтесь слез, не бойтесь воя!
Волга тихая хитра,
В ней волна кипит от зноя
В яркой пене серебра.Заманит лучом Востока,
Ясным небом завлечет,
И далеко, и глубоко
Унесет вас в хляби вод! Пусть же бьется в буйном споре,
Об утес звенит крутой.
Ей не долго на просторе
Стлаться вольною струей.Дунут с Севера морозы,
Вихрь метели зашумит,
И русалки хитрой слезы
Хлад зимы оледенит.
Скала на скале; безмолвие пустыни;
Тоска ветров, и раскаленный сплин.
Высок утес, где посреди картин
Еще видны два образа святыни.
То — демоны в обятиях. Один
Исполнен сил, с осанкою гордыни;
Другой в слезах и с признаком седин.
Внизу стихи, не стертые доныне:
«Добро и зло — два брата и друзья.
Их путь один, их жребий одинаков».
Безмолвен смысл клинообразных знаков.
Звенят порой признанья соловья,
Приходит тигр к подножию утеса;
Скала молчит. Ответам нет вопроса.
Над морем, помнится, я видел раз утес,
Среди тропической природы.
Он сверху был покрыт кустами пышных роз,
Под ним же бушевали воды...
Пугаясь плеском волн, пеня́щихся окрест,
С утеса птицы улетали,
А в море корабли, дойдя до этих мест,
Его тревожно избегали.
Судьба поставила, казалось, ту скалу
Для гнева, мести и угрозы;
И вдруг по гневному и гордому челу
Взросли, одевшись в пурпур, розы...
Не так ли иногда, средь толчеи людской,
Какой-то непонятной властью,
И сердце тихое найдет себе покой
Близ сердца, дышащего страстью!...
Не так ли иногда, в немолчной суете,
Оно струит во тьме полночной,
Как розы, взросшие на каменном хребте,
Свой запах, нежный и цветочный!..
Горы в брачных венцах.
Я в восторге и молод.
У меня на торах
очистительный холод.
Вот ко мне на утес
притащился горбун седовласый.
Мне в подарок принес
из подземных теплиц ананасы.
Он в малиново-ярком плясал,
прославляя лазурь.
Бородою взметал
вихрь метельно-серебряных бурь.
Голосил
низким басом.
В небеса запустил
ананасом.
И, дугу описав,
озаряя окрестность,
ананас ниспадал, просияв,
в неизвестность,
золотую росу
излучая столбами червонца.
Говорили внизу:
«Это — диск пламезарного солнца…»
Низвергались, звеня,
омывали утесы
золотые фонтаны огня —
хрусталя
заалевшего росы.
Я в бокалы вина нацедил
и, подкравшися боком,
горбуна окатил
светопенным потоком.
И бунтует, и клокочет,
Хлещет, свищет, и ревет,
И до звезд допрянуть хочет,
До незыблемых высот…
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский разложила —
И пучину взворотила
И поставила вверх дном?
Волн неистовых прибоем
Беспрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой, -
Но, спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!
И, озлобленные боем,
Как на приступ роковой,
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но, о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И клубится мутной пеной
Обессиленный порыв…
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час-другой —
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой…
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь она —
И без вою, и без бою
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна…
Прошли мы сквозь Чермное море,
Над Красным взошли на утес,
И с синим сияньем во взоре
Поем благодарный ирмос.
В расплавленных безднах червонца,
Что наших врагов потопил,
Возникло багряное Солнце
Над влагой несчетных могил.
Узором лесным осененный,
Алеет великий утес,
Цветы над пучиной бездонной
Господь благосклонно вознес.
Мольбой, ликованием звона
Восхвалим всесильную Длань,
Затем что наш дух, как Иона,
Не отдан чудовищам в дань.
Затем что мы все не сгорели,
Хоть были в палящей печи,
Затем что играют свирели,
И красные рдеют лучи.
И бунтует, и клокочет,
Плещет, свищет и ревет,
И до звезд допрянуть хочет
До незыблемых высот!
Ад ли, адская ли сила,
Под клокочущим котлом,
Огнь геенский разложила,
И пучину взворотила,
И поставила вверх дном?
Волн неистовых прибоем
Безпрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой!
Но, спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!
И, озлобленныя боем,
Как на приступ роковой,
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но, о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И клубится мутной пеной
Обезсиленный порыв…
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой:
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой!
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь она,
И без вою, и без бою,
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна.
Прелесть и прелесть! Вглядитесь:
Сколько ее на земле!
Шапку долой! Поклонитесь
Этой чудесной скале!
Зеленью заткан богатой
Что за роскошный утес,
Став здесь твердыней зубчатой,
Плечи под небо занес!
Но извините: с почтеньем
Сколько ни кланяйтесь вы, —
Он не воздаст вам склоненьем
Гордой своей головы —
Нет! — но услужит вам втрое
Пышным в подножье ковром,
Тенью прохладной при зное,
Водных ключей серебром.
Гордая стать — не обида:
Пусть же, при благости тверд,
Дивный утес твой, Таврида,
Кажется смертному горд!
Вспомним: средь скал благовонных,
В свете, над лоском полов,
Мало ль пустых, беспоклонных,
Вздернутых кверху голов?
Тщетно бы тени и крова
Близкий от них тут искал:
Блещут, но блещут сурово
Выси живых этих скал.
Тихо, мягко, над Украйной
Обаятельною тайной
Ночь июльская лежит —
Небо так ушло глубоко,
Звезды светят так высоко,
И Донец во тьме блестит.
Сладкий час успокоенья!
Звон, литии, псалмопенья
Святогорские молчат —
Под обительской стеною,
Озаренные луною,
Богомольцы мирно спят.
И громадою отвесной,
В белизне своей чудесной,
Над Донцом утес стоит,
К небу крест свой возвышая…
И, как стража вековая,
Богомольцев сторожит.
Говорят, в его утробе,
Затворившись, как во гробе,
Чудный инок обитал,
Много лет в искусе строгом
Сколько слез он перед Богом,
Сколько веры расточал!..
Оттого ночной порою
Силой и поднесь живою
Над Донцом утес стоит —
И молитв его святыней,
Благодатной и доныне,
Спящий мир животворит.
Перевод Наума Гребнева
Дорогая моя, мне в дорогу пора,
Я с собою добра не беру.
Оставляю весенние эти ветра,
Щебетание птиц поутру.
Оставляю тебе и сиянье луны,
И цветы в тляротинском лесу,
И далекую песню каспийской волны,
И спешащую к морю Койсу,
И нагорья, где жмется к утесу утес,
Со следами от гроз и дождей,
Дорогими, как след недосыпа и слез
На любимых щеках матерей.
Не возьму я с собою сулакской струи.
В тех краях не смогу я сберечь
Ни лучей, согревающих плечи твои,
Ни травы, достигающей плеч.
Ничего не возьму, что мое искони,
То, к чему я душою прирос,
Горных тропок, закрученных, словно ремни,
Сладко пахнущих сеном в покос.
Я тебе оставляю и дождь и жару,
Журавлей, небосвод голубой…
Я и так очень много с собою беру:
Я любовь забираю с собой.
Вам нравится обычай амазонской,
Наполнив грудь отвагою мужской,
Коня смирять надежною рукой
И бойко по полям носиться прытью конской.
Предвижу я — придет веселый час,
Как вы, пустив бразды наудалую,
Обгоните подругу молодую
И утомите взор, преследующий вас;
Как сладостно, усталы от ристанья,
Умерив ход послушного коня,
Вы будете мерцающего дня
Прохладные в себя вдыхать благоуханья.
О да хранят властители небес
Вас, едущих в раздолье думы тихой,
Вас, по долам рисующихся лихо,
Вас, гордо скачущих с утеса на утес!
И этот хлыст — символ самодержавья —
Примите вы — пускай его удар
Дает коню ретивый бег и жар,
И разом ставит их в границы благонравья!
Тихо, мягко над Украйной.
Обаятельною тайной
Ночь июньская лежит:
Небо так ушло глубоко,
Звезды светят так высоко,
И во тьме Донец блестит.
Сладкий час успокоенья:
Звон, литии, псалмопенья
Святогорския молчат;
Под обительской стеною,
Озаренные луною,
Богомольцы мирно спят.
И громадою отвесной
В белизне своей чудесной
Над Донцом утес стоит,
К небу крест свой возвышая,
И, как стража вековая,
Богомольцев сторожит.
Говорят, в его утробе,
Затворившись как во гробе,
Чудный инок обитал,
Много лет в искусе строгом
Сколько слез он перед Богом,
Сколько веры расточал!..
Оттого ночной порою,
Силой и поднесь живою
Над Донцом утес стоит,
И молитв его святыней,
Благодатной и доныне,
Спящий мир животворит.
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.
Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними утесов нагие громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье,
Где Терек играет в свирепом веселье;
Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший пищу из клетки железной;
И бьется о берег в вражде бесполезной
И лижет утесы голодной волной…
Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:
Теснят его грозно немые громады.
Отовсюду объятый равниною моря,
Утес гордо высится, — мрачен, суров,
Незыблем стоит он, в могуществе споря
С прибоями волн и с напором веков.
Валы только лижут могучего пяты;
От времени только бразды вдоль чела;
Мох серый ползет на широкие скаты,
Седая вершина — престол для орла. Как в плащ исполин весь во мглу завернулся
Поник, будто в думах, косматой главой;
Бесстрашно над морем всем станом нагнулся
И грозно нависнул над бездной морской.
Вы ждете — падет он — не ждите паденья!
Наклонно он стал, чтобы сверху взирать
На слабые волны с усмешкой презренья
И смертного взоры отвагой пугать. Он хладен, но жар в нем закован природный:
Во дне чудодейства зиждительных сил
Он силой огня — сын огня первородный —
Из сердца земли мощно выдвинут был!
Взлетел и застыл он твердыней гранита.
Ему не живителен солнечный луч;
Для нег его грудь вековая закрыта;
И дик и угрюм он: зато он могуч! Зато он неистовой радостью блещет,
Как ветры помчатся в разгульный свой путь,
Когда в него море бурунами блещет
И прыгает жадно гиганты на грудь.
Вот молнии пламя над ним засверкало.
Перун свой удар ему в сердце нанес —
Что ж? — огненный змей изломил свое жало,
И весь невредимый хохочет утес.
Последний оплот потонувшей страны,
Что в синих глубинах на дне.
Как крепость, излучины гор сплетены
В начальном узорчатом сне.
Утес за утесом — изваянный взрыв,
Застывший навек водомет,
Базальта и лавы взнесенный извив,
Века здесь утратили счет.
Гигантов была здесь когда-то игра,
Вулканы метали огонь.
Но витязь Небесный промолвил — «Пора»,
И белый означился конь.
Он медленно шел от ущербной Луны
По скатам лазурных высот,
И дрогнули башни великой страны,
Спускаясь в глубинности вод.
Сомкнулась над алой мечтой синева,
Лишь Фиджи осталось как весть,
Что сказка была здесь когда-то жива,
И в грезе по-прежнему есть.
И черные лица Фиджийцев немых,
И странный блестящий их взор —
О прошлом безгласно-тоскующий стих,
Легенда сомкнувшихся гор.
В ясном небе поднимаются твердыни
Льдом украшенных, порфировых утесов;
Прорезают недра голубой пустыни
Острые углы, изломы их откосов.
Утром прежде всех других они алеют
И поздней других под вечер погасают,
Никакие тени их покрыть не смеют,
Над собою выше никого не знают.
Разве туча даст порою им напиться
И спешит пройти, разорванная, мимо...
Пьют утесы смерть свою невозмутимо
И не могут от нее отворотиться.
Образ вечной смерти! Нет нигде другого,
Чтобы выше поднялся над целым миром,
И царил, одетый розовым порфиром,
В бармах и в короне снега золотого!
Злая ли насмешка над людьми в том скрыта,
Иль подсказан ясно смысл успокоенья —
Если мысль, темнейшая из мыслей, слита
С самой светлою из всех картин творенья?!
На всем безграничном просторе —
Затишье, полуденный зной,
И море, недвижное море
Синеет вдали предо мной.
Заснули утесов громады,
Повсюду — зловещая тишь
И резкие звуки цикады
Одни оглашают камыш…
Томящее чувство бессилья!..
Повисли судов паруса,
Как чайки подстреленной крылья…
Вот песни мотив раздался —
И замер… Под зноем палящим
Морская заснувшая гладь
Обята покоем мертвящим;
Нет жизни… и нечем дышать!
Как жадно в мгновенья такие
Я жду освежающих гроз,
Я жажду, чтоб волны морские
Грядой обступили утес.
Чтоб грозно на синем просторе
Пронесся, шумя, ураган,
И с ревом проснулося море,
Как сбросивший цепи титан…
Чтоб вместе с проснувшимся морем,
Вольнее и шире дыша —
Так долго томимая горем
От сна пробудилась душа!
1888 г.
День гаснул в зареве румяном, —
И я, в смятеньи дум моих,
Бродил на береге песчаном,
Внимая ропот волн морских.И я увидел меж песками
Корабль разбитый погружен;
Он в бурю шумными волнами
На дикий берег занесен, —И влага мхом давно одела
Глубоких скважин пустоты;
Уже трава в них зеленела,
Уже являл моя цветы.Стремим грозой в утес прибрежный,
Откуда я куда он плыл?
Кто с ним в час бури безнадежной
Его ирушенье разделил? Утес и волны, всё молчало,
Всё мрак в уделе роковом, —
Лишь солнце вечера играло
Над ним, забытым мертвецом.И на карме его сидела
Жена младая рыбака,
Смотрела вдаль и песни пела
Под томный ропот ветерка.С кудрявой русой головою
Младенец близ нее играл,
Над звучной дрыгал он волною,
А ветер кудри развевал.Он нежные цветы срывает,
Лелея детские мечты.
Младенец радостный не знает,
Что он на гробе рвет цветы.
Скала Бастей (Саксония)
Что за бури прошли,
Что за чудо здесь было?
Море ль здесь перерыло
Лоно твердой земли?
Изверженье ли ада
Сей гранитный хаос?
На утесе — утес,
На громаде — громада!
Все здесь глушь, дичь и тень!
А у горных подножий
Тих и строен мир божий,
Улыбается день;
Льется Эльба, сияя,
Словно зеркальный путь,
Словно зыбкую ртуть
Полосой разливая.
Рек и жизнь, и краса —
По волнам лодок стая
Мчится, быстро мелькая,
Распустив паруса.
Вот громадой плавучей
Пропыхтел пароход.
Неба яхонтный свод
Закоптил дымной тучей;
Бархат пестрых лугов,
Храмы, замки, беседки
И зеленые сетки
Виноградных садов;
Жатвы свежее злато,
Колыхаясь, горит;
Все так чудно глядит,
Все так пышно, богато!
Там — в игривых лучах
Жизни блеск, скоротечность;
Здесь — суровая вечность
На гранитных столпах.
На утесе за́мок старый
Чуть виднеется в ночи,
Перед замком, в битве ярой,
Блещут звонкие мечи.
Звон железа и проклятья
Глухо слышатся кругом…
Что́ за схватка? Это братья
Ратоборствуют вдвоем.
Графа дочь знатна, богата,
Всех прекрасней, всех милей —
И пылают оба брата
Страстью пламенною к ней.
Но который же тревожит
Юный пыл ея души?
Разрешить никто не может —
Меч, ты это разреши!
Вот сошлись… Удары метко
Поражают здесь и там.
Берегитесь, ведь нередко
Зло творится по ночам!
Да, на грех свела их злоба
Драться в сумраке ночном…
Вдруг бойцы поникли оба;
Брата брат пронзил мечом.
Шли века; уж ряд их целый
С поколеньями прошел;
Мрачно за́мок опустелый
Все глядит с утеса в дол.
А в долу — молва несется
Даже в дальния места —
Каждой полночью дерется
Братьев гневная чета.