«Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна…»
Очутилася у кручи
Меньшевистская шпана.
Шпанка явно увядает.
Срам страшнее, чем террор.
Беспощадно наседает
Большевистский прокурор.
Соскребет кусочек грязи,
А под грязью хлещет гной:
«Есть с рабочим классом связи?»
«Сорвалося! Ни одной!»
«Где видалися вы с Даном?..
Вандервельде что сказал?..
Были в смычке с белым станом?» –
Напряжен судебный зал.
Гвоздь вопроса всеми понят,
Подсудимые сдают.
«Сколько их? Куда их гонят?
Что так жалобно поют?»
Меньшевистски-безобразны
В продувной своей игре,
«Закружились бесы разны,
Словно листья в ноябре».
«Мы мечтали вместе с Даном:
Интервенция вблизи!»
«Мы с торгпромовским карманом
Находилися в связи!»
Им и стыдно и обидно…
Все глядят по сторонам.
«Хоть убей, следа не видно:
Сбились мы. Что делать нам?»
Фразы деланно-трескучи,
Но вся гниль насквозь видна.
Треск словесный не из тучи,
А из кучи…
Вот она!
К ней сумеем – к неопрятной! –
Мы с лопатой подойти
И с брезгливостью понятной
Уберем ее с пути!
Жизнь, точно сказочная птица,
Меня над бездною несет,
Вверху мерцает звезд станица,
Внизу шумит водоворот.
И слышен в этой бездне темной
Неясный рокот, рев глухой,
Как будто зверь рычит огромный
В железной клетке запертой.
Порою звезды скроют тучи —
И я, на трепетном хребте,
С тоской и болью в сердце жгучей
Мчусь в беспредельной пустоте.
Тогда страшит меня молчанье
Свинцовых туч, и ветра вой,
И крыл холодных колыханье,
И мрак, гудящий подо мной.
Когда же тени ночи длинной
Сменятся кротким блеском дня?
Что будет там, в дали пустынной?
Куда уносит жизнь меня?
Чем кончит? — в бездну ли уронит,
Иль в область света принесет,
И дух мой в мирном сне потонет? —
Иль ждет меня иной исход?..
Ответа нет — одни догадки.
Предположений смутный рой.
Кружатся мысли в беспорядке.
Мечта сменяется мечтой…
Смерть, вечность, тайна мирозданья, —
Какой хаос! — и сверх всего
Всплывает страшное сознанье
Бессилья духа своего.
Когда художник пережил мечту,
В его душе слагаются картины,
И за чертой он создает черту.Исчерпав жизнь свою до половины,
Поэт, скорбя о том, чего уж нет,
Невольно пишет стройные терцины.В них чувствуешь непогасимый свет
Страстей перекипевших и отживших,
В них слышен ровный шаг прошедших лет.Виденья дней, как будто бы не бывших,
Встают, как сказка, в зеркале мечты,
И слышен гул приливов отступивших.А в небесах, в провалах пустоты,
Светло горят закатным блеском тучи —
Светлее, чем осенние листы.Сознаньем смерти глянувшей могучи,
Звучат напевы пышных панихид,
Величественны, скорбны и певучи.Все образы, что память нам хранит,
В одежде холодеющих весталок
Идут, идут, спокойные на вид.Но, боже мой, как тот безумно-жалок,
Кто не узнает прежний аромат
В забытой сказке выцветших фиалок.Последний стон. Дороги нет назад.
Кругом, везде, густеют властно тени.
Но тучи торжествующе горят.Горят огнем переддремотной лени
И, завладев всем царством высоты,
Роняют свет на дольние ступени.Я вас люблю, предсмертные цветы!
Взревел наряженный в Ахилла
Демократический Фальстаф:
Потоком брани и чернила
На нас с тобою льются, граф!
Твое ли графство здесь причина?
Я княжеством ли виноват?
Но разяренная дружина
С сердцов ударила в набат.
И отчего же в них воспрянул
Огонь неистовых страстей?
Гром не из грозной тучи грянул;
Им тучей был мой юбилей.
На этой дружеской пирушке
Мою ты музу приласкал:
Давно знакомой всем старушке
Поднес ты льстивый мадригал.
За эту бедную Елену,
Как и в былые времена,
Зажглася, греческой на смену,
У нас Троянская война.
И гнев их — будь не тем помянут —
Не скоро укротится: нет!
Твой стих они с упорством станут
Держать в осаде десять лет,
Пока торжественной гурьбою
Не ведут с лаврами в руке
В свою разрушенную Трою
На деревянном лошаке.
Посвящено памяти А.С. Пушкина
Что, дремучий лес,
Призадумался, —
Грустью темною
Затуманился?
Что Бова-силач
Заколдованный,
С непокрытою
Головой в бою, —
Ты стоишь — поник,
И не ратуешь
С мимолетною
Тучей-бурею.
Густолиственный
Твой зеленый шлем
Буйный вихрь сорвал —
И развеял в прах.
Плащ упал к ногам
И рассыпался…
Ты стоишь — поник,
И не ратуешь.
Где ж девалася
Речь высокая,
Сила гордая,
Доблесть царская?
У тебя ль, было,
В ночь безмолвную
Заливная песнь
Соловьиная…
У тебя ль, было,
Дни — роскошество, —
Друг и недруг твой
Прохлаждаются…
У тебя ль, было,
Поздно вечером
Грозно с бурею
Разговор пойдет;
Распахнет она
Тучу черную,
Обоймет тебя
Ветром-холодом.
И ты молвишь ей
Шумным голосом:
«Вороти назад!
Держи около!»
Закружит она,
Разыграется…
Дрогнет грудь твоя,
Зашатаешься;
Встрепенувшися,
Разбушуешься:
Только свист кругом,
Голоса и гул…
Буря всплачется
Лешим, ведьмою, —
И несет свои
Тучи за море.
Где ж теперь твоя
Мочь зеленая?
Почернел ты весь,
Затуманился…
Одичал, замолк…
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье.
Так-то, темный лес,
Богатырь-Бова!
Ты всю жизнь свою
Маял битвами.
Не осилили
Тебя сильные,
Так дорезала
Осень черная.
Знать, во время сна
К безоружному
Силы вражие
Понахлынули.
С богатырских плеч
Сняли голову —
Не большой горой,
А соломинкой…
Весной на воле цвел ковыль,
Вблизи журчал поток,
Шептал таинственную быль
Залетный ветерок.
Любил ковыль небес лазурь,
Простор и солнца блеск,
Любил могучий грохот бурь,
Волны студеной плеск.
Любил он вешний первый гром
В проснувшемся лесу,
Ручей, сверкавший серебром,
И радуги красу.
Но вот сгустились облака;
Пригнув к земле ковыль,
Пронесся вихрь издалека
И заклубилась пыль.
Она зловещей тучей шла,
Отвесною стеной,
И вмиг ее густая мгла
Затмила свет дневной.
Покрыла пыль как мертвый слой
Простор полей и нив,
Живое все своею мглой
От солнца заслонив.
Когда же молния, как луч
Прорежет небеса,
И хлынет дождь из темных туч
На землю, как роса?
Гроза весенняя, рассей
Мертвящий душный гнет,
Пускай природа грудью всей
Свободнее вздохнет.
Пусть смоет влагой дождевой
Удушливую пыль
И вновь из праха головой
Подымется ковыль.
Заволокло туманом горы,
И низко хлопья туч висят.
Лебяжий пух покроет скоро
Осенний сад.
Листы на дубе заржавели,
И облетел озябший клен.
А я в тебя, как и в апреле,
Еще влюблен.
Я помню каждое движенье,
Походку, голос нежный твой.
В саду осеннем пахнет тленьем,
Сухой травой.
Уже варенья наварила
Соседка на зиму давно.
Уже в бочаре забродило
Мое вино.
На теплом ватном одеяле,
Заждавшись дочь, уснула мать.
А мы еще не все сказали.
И что сказать?..
Вот ты мелькнешь и скроешься за домом.
Уснешь и будешь видеть сон:
Тропинку в садике знакомом,
Озябший клен.
Меня иль, может быть, другого —
Ведь разные бывают сны.
Так знай, я не сказал ни слова
Лишь до весны…
Заволокло туманом горы,
И низко хлопья туч висят.
Лебяжий пух покроет скоро
Осенний сад.
<1940>
Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца — взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон.
В этом поезде тысячью жизней цвели
Боль разлуки, тревоги любви,
Сила, юность, надежда… В закатной дали
Были дымные тучи в крови.
И, садясь, запевали Варяга одни,
А другие — не в лад — Ермака,
И кричали ура, и шутили они,
И тихонько крестилась рука.
Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,
Раскачнувшись, фонарь замигал,
И под черною тучей веселый горнист
Заиграл к отправленью сигнал.
И военною славой заплакал рожок,
Наполняя тревогой сердца.
Громыханье колес и охрипший свисток
Заглушило ура без конца.
Уж последние скрылись во мгле буфера,
И сошла тишина до утра,
А с дождливых полей всё неслось к нам ура,
В грозном клике звучало: пора!
Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,
Несмотря на дождливую даль.
Это — ясная, твердая, верная сталь,
И нужна ли ей наша печаль?
Эта жалость — ее заглушает пожар,
Гром орудий и топот коней.
Грусть — ее застилает отравленный пар
С галицийских кровавых полей…1 сентября 1914
М. Б.
Одним огнем порождены
две длинных тени.
Две области поражены
тенями теми.
Одна — она бежит отсель
сквозь бездорожье
за жизнь мою, за колыбель,
за царство Божье.
Другая — поспешает вдаль,
летит за тучей
за жизнь твою, за календарь,
за мир грядущий.
Да, этот язычок огня, —
он род причала:
конец дороги для меня,
твоей — начало.
Да, станция. Но погляди
(мне лестно):
не будь ее, моей ладьи,
твоя б — ни с места.
Тебя он за грядою туч
найдет, окликнет.
Чем дальше ты, тем дальше луч
и тень — проникнет.
Тебя, пусть впереди темно,
пусть ты незрима,
пусть слабо он осветит, но
неповторимо.
Так, шествуя отсюда в темь,
но без тревоги,
ты свет мой превращаешь в тень
на полдороге.
В отместку потрясти дозволь
твой мир — полярный —
лицом во тьме и тенью столь,
столь лучезарной.
Огонь, предпочитая сам
смерть — запустенью,
все чаще шарит по лесам
моею тенью.
Все шарит он, и, что ни день,
доступней взгляду,
как мечется не мозг, а тень
от рая к аду.
Грозный вихрь над землею несется,
Над землей, закабаленной злом.
Змеем огненным молния вьется,
Оглушительный сыплется гром.
Долго облачки в тучи копились,
Шли туманом седым от земли, ―
Долго слезы в народе таились,
Долго сердце народное жгли.
Долго молнии в тучках дремали
И молчал оглушительный гром;
Долго в гру́дях проклятья стихали,
И народ долго тяжким спал сном.
Но за тучками тучки все плыли,
Плыли, плыли… И вдруг с всех сторон
Грозной тучей они обложили
Серый, бледный, как смерть, небосклон.
Вихрь пронесся! Земля задрожала!
Разразился раскатистый гром ―
Молнья, точно змеиное жало,
Обвилася вкруг тучи кольцом.
Молньи искры на землю метали…
Точно пальцы могучей руки,
Они путы земли разрывали,
Что соткали во мгле пауки.
Вихрь несется над темною ночью,
Вырывает из груди земли
Ее смрадные гнойные клочья,
Что изели зловредные тли;
Разрывает чудовищ на части,
Что земле не давали вздохнуть,
Разрывает их жадные пасти,
Что впились глубоко в ее грудь.
Вихрь несется! Крушит без пощады!
Выжигает могучим огнем.
На развалинах этих громады
К облакам вознесутся потом.
Когда престарелый
Святой наш Отец
Рукою небрежной
Из тучи грохочущей
Сеет на землю
Палящие молнии,
К последнему краю
Одежд улетающих
Я льну, их лобзаю,
С младенческим трепетом
В верной груди.
Ибо с богами
Не должен равняться
Никто из людей.
Когда ж дерзновенный
До неба воспрянет,
Головою коснется
Отдаленнейших звезд,
Не найдет он опоры
Для неверной стопы,
И начнет колебаться,
И тучи с ветрами
Им будут играть.
Если ж стоит он
Стопою упорной,
Как на прочной твердыне,
На могучей земле,
В стремлении к небу
Он только сравнится
С виноградной лозою
Или с дубом немым.
Что отличает
Людей от богов?
Пред богами проходят
Многократные волны,
Бесконечный поток: —
Нас волна поднимает,
Нас волна поглощает,
И мы тонем в волне.
Узкою цепью
Вкруг нашей жизни
Вьется кольцо.
Поколенья приходят,
Поколенья уходят,
Постепенно сплетаясь
Бесконечною цепью
По кольцу Бытия.
1.
АметистыКогда, сжигая синеву,
Багряный день растет неистов,
Как часто сумрак я зову,
Холодный сумрак аметистов.И чтоб не знойные лучи
Сжигали грани аметиста,
А лишь мерцание свечи
Лилось там жидко и огнисто.И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша связь,
А лучезарное сиянье…
2.
Сизый закатБлизился сизый закат.
Воздух был нежен и хмелен,
И отуманенный сад
Как-то особенно зелен.И, о Незримой твердя
В тучах таимой печали,
В воздухе, полном дождя,
Трубы так мягко звучали.Вдруг — точно яркий призыв,
Даль чем-то резко разъялась:
Мягкие тучи пробив,
Медное солнце смеялось.
3.
Январская сказкаСветилась колдуньина маска,
Постукивал мерно костыль…
Моя новогодняя сказка,
Последняя сказка, не ты ль? О счастье уста не молили,
Тенями был полон покой,
И чаши открывшихся лилий
Дышали нездешней тоской.И, взоры померкшие нежа,
С тоской говорили цветы:
«Мы те же, что были, все те же,
Мы будем, мы вечны, а ты?»Молчите… Иль грезить не лучше,
Когда чуть дымятся угли?..
Январское солнце не жгуче,
Та кпылки его хрустали… Год написания: без даты
Сквозь тучи чёрные сияла
Когда-то мне моя звезда!
Когда-то юность уверяла:
С тобой не встретится беда.
Когда-то, полный упований,
Я, помню в жизни ликовал;
Не жаждал многих я стяжаний,
Но точно счастие вкушал.
Но точно им я наслаждаясь,
Как цвет между цветов родных,
Я жил, любовью упиваясь
В толпе красавиц молодых.
И как на лоне сладострастья
Часы мгновенные текли!
И как богини самовластья
К мечтам прелестнейшим влекли.
Ко всем беспечный, откровенный,
Всегда незнаньем обольщённый,
Любил родных, любил друзей
И был дитя между детей!..
Но всё прошло и миновалось!
Исчезнул сон: моим очам,
Моим разрушенным мечтам
Совсем иное показалось.
И сердце юное спозналось
С угрюмой опытностью той,
Что всех знакомит нас с тоской…
Открылась новая дорога
Разочарованный глазам,
И жизни новая тревога
Насильно повлекла к бедам!
Напрасно с мудростью надменной
Я им хотел противустать,
Напрасно я в душе смиренной
Их мнил слезами отогнать;
Напрасно в каменных людях
Искал защиты и спасенья, —
Сердца их — сталь, а грудь в бронях, —
Не им внимать мои моленья;
Презренны просьба и мольба!
Ах, где ж искать защиты мне
В неуловимой стороне,
Когда и люди и судьба
Вдвойне хотят меня карать!
Так буду ль жить когда в покое?
Знать, так и быть, там в далеке
Забуду их я в уголке,
Забуду счастие былое
И буду ей завет хранить:
Что было, будет — всё сносить!
(Отрывок)Синее влажного ветрила
Над Волгой туча проходила;
Ревела буря; ночь была
В пучине зыбкого стекла;
Порой огонь воспламенялся
Во тьме потопленных небес;
Шумел, трещал прибрежный лес
И, словно Волга, волновался.«Гремят и блещут небеса;
Кипит отвага в сердце нашем!
Расправим, други, паруса
И бодро веслами замашем!
Не чуя страха средь зыбей,
Душой не слушаясь природы,
Мы бьемся как-то веселей
При диком вое непогоды!«В лесах, в ущельях наши дни
Всегда свободны, беззаботны;
Как туча, сумрачны они,
Зато, как туча, быстролетны!
Гремят и блещут небеса;
Кипит отвага в сердце нашем!
Расправим. Други, паруса
И бодро веслами замашем!»Такая песня раздавалась
На скате волжских берегов,
Где своевольных удальцов
Станица буйная скрывалась.
Заране радуясь душой,
Они сбирались на разбой;
Как пчелы, шумно окружали
Продолговатые ладьи,
И на ревущие струи
Их дружно с берега сдвигали.Могучи духом и рукой,
Закон и казни презирая,
Они пленительного края
Давнишний рушили покой:
Не раз пожары зажигала
В соседних селах их рука;
Не раз бурливая река
Погонь за ними не пускала,
И жертвы мести роковой
Непобедимою волной
На дно песчаное бросала.Многоречивая молва
Об них далеко говорила;
Уму несмелому их сила
Казалось даром волшебства;
Их злочестивые слова,
Их непонятные деянья,
Угрозы, битвы, предсказанья
Пугали старцев и младых;
Им жены с трепетом дивились,
И прослезались, и крестились,
Рассказы слушая о них.
Тишина, расстрелянная громом,
Молния сквозь тучи — наугад.
Небо ливнем гулким и весомым
рухнуло на пашни и луга,
На краю весны, в зеленом мае,
дождь упал на рощи и сады,
молодые травы приминая
тяжестью стремительной воды.
И казалось, он, широкий, мглистый,
ни границ не знает, ни застав,
Он ревел, бригаду трактористов
вдалеке от табора застав.
Молнией разя и угрожая,
он прошел, неукротим и прям.
Он гремел во славу урожая
и ручьями прыгал по полям.
И потом, дотла растратив ярость,
напоив тугую землю всласть,
вдруг иссяк.
И тучи рваный парус
медленно уходит накренясь.
И уже дождя литые зерна
тают в обсыхающей траве.
Солнечный, проветренный, просторный,
блещет мир зеленым, синим, черным —
радостней, чем прежде, и новей.
И тогда в распахнутую озимь
сходит вечер, теплый и простой.
И, почти не опираясь оземь,
расцветает над моим колхозом
радуга в оправе золотой.
<1938>
«Мы плыли — все дальше — мы плыли,
Мы плыли не день и не два.
От влажной крутящейся пыли
Кружилась не раз голова.
Туманы клубились густые,
Вставал и гудел Океан, —
Как будто бы ведьмы седые
Раскинули вражеский стан.
И туча бежала за тучей,
За валом мятежился вал.
Встречали мы остров плавучий,
Но он от очей ускользал.
И там, где из водного плена
На миг восставали цветы,
Крутилась лишь белая пена,
Сверкая среди темноты.
И дерзко смеялись зарницы,
Манившие миром чудес.
Кружились зловещие птицы
Под склепом пустынных Небес.
Буруны закрыли со стоном
Сверканье Полярной Звезды.
И вот уж с пророческим звоном
Идут, надвигаются льды.
Так что ж, и для нас развернула
Свой свиток седая печаль?
Так, значит, и нас обманула
Богатая сказками даль?
Мы отданы белым пустыням,
Мы тризну свершаем на льдах.
Мы тонем, мы гаснем, мы стынем
С проклятьем на бледных устах!»
Едва лишь сел я вином упиться,
Вином упиться — друзьям на здравье,
Друзьям на здравье, врагам на гибель —
Над ровным полем взвилися птицы,
Что было грезой — то стало явью,
От страшной яви — волосья дыбом.Глашатай кличет по Будим-Граду,
По Будим-Граду, Демир-Капии,
По всем-то стогнам, путям и селам,
Его я слышу, и горше яда
Вино, и думы, что тучи злые,
Застлали мраком мой пир веселый.Соленой влагой полны колодцы.
Рыдают нивы, рыдают хаты,
Всему народу — лихая туча!
— С торгов Афон-гора продается!
Мчат богатеи в Солунь треклятый,
Не повторится счастливый случай! Гора, где каждый-то камень — подвиг!
Здоровье хворых, свобода пленных,
Защита сирых, опора слабых!
На райских пастбищах овцы бродят,
В святых обителях белостенных
Монахи черные Бога славят.Меня в колыске качало Худо,
Качало Худо у мерзлой печки,
За мною Худо ходило тенью.
Как не скучать мне в ночи без свечки,
Коль ничего мне и ниоткуда,
Ни в будний день мне, ни в воскресенье! Каб богатеем глядел на солнце,
Все откупил бы долины-горы,
Златые нивы, златые руды…
Эх, потекли бы мои червонцы
На радость здравым, на здравье хворым,
На сласть и радость простому люду…
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою.
Что движет твое необятное лоно?
Чем дышит твоя напряженная грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далекое, светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льешься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются темные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя -
Ты бьешься, ты воешь, ты волны подемлешь,
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят,
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращенных небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
Как дни зимы, дни неудач недолго тут: придут-уйдут.
Всему есть свой конец, не плачь! — Что бег минут: придут-уйдут.
Тоска потерь пусть мучит нас, но верь, что беды лишь на час:
Как сонм гостей, за рядом ряд, они снуют: придут-уйдут.
Обман, гонение, борьба и притеснение племен,
Как караваны, что под звон в степи идут: придут-уйдут.
Мир — сад, и люди в нем цветы! но много в нем увидишь ты
Фиалок, бальзаминов, роз, что день цветут: придут-уйдут.
Итак, ты, сильный, не гордись! итак, ты, слабый, не грусти!
События должны идти, творя свой суд: придут-уйдут.
Смотри: для солнца страха нет скрыть в тучах свой палящий свет.
И тучи, на восток спеша, плывут, бегут: придут-уйдут.
Земля ласкает, словно мать, ученого, добра, нежна;
Но диких бродят племена, они живут: придут-уйдут…
Весь мир: гостиница Дживан! а люди — зыбкий караван!
И все идет своей чредой: любовь и труд, — придут-уйдут!
<1916>
* * *
Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг,
Ты отнял у меня все способы защиты,
И ныне, никаким оружьем не прикрытый,
О Друг, я предстою тебе и сир и наг!
Ни юный пыл Страстей, ни Разум, ни Химера,
На ослепленного похожая коня,
Мне не были верны: все предало меня!
И в самого себя во мне иссякла вера.
Напрасно я бежал: Закон сильней меня.
Впусти же Гостя, дверь. Раскройся пред единым,
О сердце робкое, законным господином,
Который бы во мне был больше мной, чем я.
О сжальтесь надо мной, все семь небес! Заране
На зов архангельской трубы явился я.
Всесильный, праведный, предвечный судия,
Я жив и трепещу в твоей суровой длани!
Мрачный май
Властительницы с взорами козулей
Лесной тропою ехали верхом.
Собаки, дичь подкарауля,
Во мраке лаяли глухом.
Их волосы цеплялись за сучки
И листья приставали к мокрым щекам.
Раздвинув ветви манием руки,
Они вокруг взирали диким оком.
Властительницы темных рощ, где птица
Поет на буке, и в овраге
Уж вечер, подымите лица,
Порозовевшие от влаги!
Я слишком мал, чтоб вас к себе привлечь,
Владычиц вечера! Голубок воркотня
Вам ближе, чем людская речь:
Вы не заметили меня.
Бегите! Лай уж слышен на дороге
И тяжко наползают тучи!
Бегите! Пыль клубится на дороге
И листья мчатся темной тучей!
Ручей далеко. Стадо где-то блеет
Бегу, рыдая.
С горами слившись, туча дождик сеет
Над лесом шестичасовым—седая.
В голове моей тучи безумных идей -
Нет на свете преград для талантов!
Я под брюхом привыкших теснить лошадей
Миновал верховых лейтенантов.
…Разъярялась толпа, напрягалась толпа,
Нарывалась толпа на заслоны -
И тогда становилась толпа "на попа",
Извергая проклятья и стоны.
Дома я раздражителен, резок и груб, -
Домочадцы б мои поразились,
Увидав, как я плакал, взобравшись на круп, -
Контролеры — и те прослезились.
Столько было в тот миг в моем взгляде на мир
Безотчетной, отчаянной прыти,
Что, гарцуя на сером коне, командир
Удивленно сказал: "Пропустите!"
Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы -
Аж нога ускользнула из стремя.
Я пожал ему ногу, как руку судьбы, -
Ах, живем мы в прекрасное время!
Серый конь мне прощально хвостом помахал,
Я пошел — предо мной расступились;
Ну, а мой командир на концерт поскакал
Музыканта с фамилией Гилельс.
Я свободное место легко отыскал
После вялой незлой перебранки, -
Всё не сгонят — не то что, когда посещал
Пресловутый Театр на Таганке.
Тесно здесь, но тепло — вряд ли я простужусть,
Здесь единство рядов — в полной мере!
Вот уже я за термосом чьим-то тянусь -
В нем напиток "кровавая Мэри".
Вот сплоченность-то где, вот уж где коллектив,
Вот отдача где и напряженье!
Все болеют за нас — никого супротив, -
Монолит — без симптомов броженья!
Меня можно спокойно от дел отстранить,
Робок я перед сильными, каюсь, -
Но нельзя меня силою остановить,
Когда я на футбол прорываюсь!
Наш Пророк неложно свят,
Райски трубы нам трубят.
Прежде чем явить свой лик,
К Райским водам он приник.
Прежде чем нас в сад он ввел,
Всю Вселенную прошел.
Прежде чем нам дал цветов,
Вник он в книгу Родослов.
Прежде чем сошел к нам с круч,
Слышал голос вышних туч.
Был Илья он, был Энох,
С ним беседовал сам Бог.
Был пресветлый Иисус,
Больше молвить не решусь.
Все ли надо возвещать?
На отрадах есть печать.
Все ли нужно возвещать?
Есть жемчужная печать.
Только молвлю, наш Пророк,
Как колодезь, он глубок.
На Седьмом он Небе был,
Там испил Небесных сил.
Грозной тучей возгремел,
К нам сошел как голубь бел.
Он при свете ярых свеч
Зерна дал, держал к нам речь.
Он под звон земных кадил
Сущий хлеб для нас взрастил.
Дал нам мед, и ввел нас в сад,
В изумрудный Вертоград.
В сад довел нас из пустынь.
Всем цветам поклон. Аминь.
Да, я помню, да, я знаю запах пороха и дыма,
Да, я видел слишком ясно: — Смерть как Жизнь непобедима.
Вот, столкнулась груда с грудой, туча с тучей саранчи,
Отвратительное чудо, ослепительны мечи.
Человек на человека, ужас бешеной погони.
Почва взрыта, стук копыта, мчатся люди, мчатся кони.
И под тяжестью орудий, и под яростью копыт,
Звук хрустенья, дышат люди, счастлив, кто совсем убит.
Запах пороха и крови, запах пушечного мяса,
Изуродованных мертвых сумасшедшая гримаса.
Новой жертвой возникают для чудовищных бойниц
Вереницы пыльных, грязных, безобразных, потных лиц.
О, конечно, есть отрада в этом страхе, в этом зное: —
Благородство безрассудных, в смерти светлые герои.
Но за ними, в душном дыме, пал за темным рядом ряд
Против воли в этой бойне умирающих солдат.
Добиванье недобитых, расстрелянье дезертира, —
На такой меня зовешь ты праздник радостного пира?
О, Земля, я слышу стоны оскверненных дев и жен,
Побежден мой враг заклятый, но победой Я сражен.
Сбились со счета дни, и Борей покидает озимь,
ночью при свете свечи пересчитывает стропила.
Будто ты вымолвила негромко: осень,
осень со всех сторон меня обступила.
Затихает, и вновь туч на звезды охота
вспыхивает, и дрожит в замешательстве легком стреха.
С уст твоих слетают времена года,
жизнь мою превращая, как леса и овраги, в эхо.
Это твое, тихий дождь, шум, подхваченный чащей,
так что сердце в груди шумит, как ивовый веник.
Но безучастней, чем ты, в тысячу раз безучастней,
молча глядит на меня (в стороне) можжевельник.
Темным лицом вперед (но как бы взапуски с тучей)
чем-то близким воде ботфортами в ямах брызжу,
благословляя родства с природой единственный случай,
будто за тысячу верст взор твой печальный вижу.
Разрывай мои сны, если хочешь. Безумствуй в яви.
Заливай до краев этот след мой в полях мышиных.
Как Сибелиус пой, умолкать, умолкать не вправе,
говори же со мной и гуди и свисти в вершинах.
Через смерть и поля, через жизни, страданья, версты
улыбайся, шепчи, заливайся слезами — сладость
дальней речи своей, как летучую мышь, как звезды,
кутай в тучах ночных, посылая мне боль и радость.
Дальше, дальше! где плоть уж не внемлет душе, где в уши
не вливается звук, а ныряет с душою вровень,
я услышу тебя и отвечу, быть может, глуше,
чем сейчас, но за все, в чем я не был и был виновен.
И за тенью моей он последует — как? с любовью?
Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью.
Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью,
как вожатого Дант, уступая уничтоженью.
И охватит тебя тишиной и посмертной славой
и земной клеветой, не снискавшей меж туч успеха,
то сиротство из нот, не берущих выше октавой,
чем возьмет забытье и навеки смолкшее эхо.
Венеция прелесть, но солнце ей нужно,
Но нужен венец ей алмазов и злата,
Чтоб все, что в ней мило, чтоб все, что там южно,
Горело во блеске без туч и заката,
Но звезды и месяц волшебнице нужны,
Чтоб в сумраке светлом, чтоб ночью прозрачной
Серебряный пояс, нашейник жемчужный
Сияли убранством красы новобрачной.
А в будничном платье под серым туманом,
Под плачущим небом, в тоске дожденосной
Не действует прелесть своим талисманом,
И смотрит царица старухой несносной.
Не знаешь, что делать в безвыходном горе.
Там тучи, здесь волны угрюмые бродят,
И мокрое небо, и мутное море
На мысль и на чувство унынье наводят.
Под этим уныньем с зевотой сердечной,
Другим Робинсоном в лагунной темнице,
Сидишь с глазу на глаз ты с Пятницей вечной,
И тошных семь пятниц сочтешь на седмице.
Тут вспомнишь, что метко сказал Завадовский,
До прозы понизив морскую красотку:
«Здесь жить невозможно, здесь город таковский,
Чтоб в лавочку сбегать — садися ты в лодку».
Солнцу раз сказал Борей:
«Солнце, ярко ты сияешь!
Ты всю землю оживляешь
Теплотой своих лучей!..
Но сравнишься ль ты со мною?
Я сто раз тебя сильней!
Захочу — пущусь, завою
И в минуту мраком туч
Потемню твой яркий луч.
Всей земле своё сиянье
Ты без шума раздаёшь,
Тихо на небо взойдёшь,
Продолжаешь путь в молчанье,
И закат спокоен твой!
Мой обычай не такой!
С рёвом, свистом я летаю,
Всем верчу, всё возмущаю,
Всё дрожит передо мной!
Так не я ли царь земной?..
И труда не будет много
То на деле доказать!
Хочешь власть мою узнать?
Вот, гляди: большой дорогой
Путешественник идёт;
Кто скорей с него сорвёт
Плащ, которым он накрылся,
Ты иль я?..» И вмиг Борей
Всею силою своей,
Как неистовый, пустился
С путешественником в бой.
Тянет плащ с него долой.
Но напрасно он хлопочет…
Путешественник вперёд
Всё идёт себе, идёт,
Уступить никак не хочет
И плаща не отдаёт.
Наконец Борей в досаде
Замолчал; и вдруг из туч
Показало Солнце луч,
И при первом Солнца взгляде,
Оживлённый теплотой,
Путешественник по воле
Плащ, ему не нужный боле,
Снял с себя своей рукой.
Солнце весело блеснуло
И сопернику шепнуло:
«Безрассудный мой Борей!
Ты расхвастался напрасно!
Видишь: злобы самовластной
Милость кроткая сильней!»
Нас дождь поливал
трое суток.
Три дня штурмовала гроза.
От молний ежеминутных
ломить начинало глаза.
Пока продолжалась осада,
мы съели пуды алычи.
За нами вдогонку из сада,
как змеи, вползали ручьи.
А тучи шли тихо, вразвалку,
и не было тучам конца…
Промокшая, злая чекалка
визжала всю ночь у крыльца.
Опавшие листья сметая,
кружились потоки, ворча,
лимонная и золотая
купалась в дожде алыча.
И, превознося непогоду,
от зноя живая едва,
глотала небесную воду
привычная к жажде трава.
Вот так мы и жили без дела
на мокрой, веселой земле,
а море свирепо гудело
и белым дымилось во мгле.
Домишко стоял у обрыва,
где грохот наката лютей,
и жило в нем двое счастливых
и двое несчастных
людей.
Ты мне в бесконечные ночи
с улыбкою (благо темно!)
твердил, что, конечно, на почте
лежит телеграмма давно.
Что письма затеряны, видно,
твердил, почтальонов виня.
И было мне горько и стыдно,
что ты утешаешь меня.
И я понимала отлично,
что четко работает связь,
что письма вручаются лично,
открытки не могут пропасть…
Однажды, дождавшись рассвета,
с последней надеждой скупой
ушла я месить километры
лиловой размякшей тропой.
Ушла я вдогонку за счастьем,
за дальней, неверной судьбой…
А счастье-то было ненастьем,
тревогой,
прибоем,
тобой.
Тихо дремлет, немо, недвижимо
Море, скорбью тягостной томимо,
И не шлет привет свой берегам;
Пульсы волн не бьются; догорая,
Чуть скользит зарница золотая
По немым, безжизненным водам.
Не колыхнет лист на бреге дальнем,
Лес замолк в раздумий печальном,
Ждет, чтоб дрогнул ветер иль волна;
Вот померкло солнце за горами,
Вот и ночь надвинулась крылами
И царит повсюду тишина.
Но внезапно над уснувшим морем,
Полны скорбью, ужасом и горем,
Тучи грозным сдвинулись полком
И тревожно в небе засновали,
И склонились в страхе и печали
Над недвижным спящаго лицом…
И грозой и бурею чреваты,
Шлют оне громовые раскаты:
«Жив ли ты?» сквозь вихрь и ураган;
Из очей их молнии сверкают,
Слезы катятся и в воду упадают:
«Жив ли ты, иль умер, океан?»
Нет! он жив, он жив! Детей кручина
Разгоняет дрему исполина,
И встает на ложе он могуч;
И отец, и дети в бурной пляске
Шлют друг другу гимн любви и ласки
В шумном хоре ветров, волн и туч.
Цветок пунцовый, полевой!
Ты, бедный, встретился со мной
Не в добрый час: тебя в красе
Подрезал я.
Жемчуг долин, не можно мне
Спасти тебя! Не пестрый, резвый мотылек
Теперь твой нежный стебелек
На дерн, увлаженный росой,
Порхая, гнет;
К тебе румяною зарей
Он не прильнет.В холодном поле ветр шумел,
И дождик лил, и гром гремел;
Но туча мрачная прошла,
Меж тем в глуши
Ты нежно, тихо расцвела,
Цветок любви.Сады дают цветам своим
Приют и тень — и любо им;
Но сироту, красу полян,
Кто сбережет?
От зноя туча, иль курган
От непогод? Из-под травы едва видна,
Цвела ты, прелести полна,
И солнца луч с тобой играл;
Но тайный рок
Железо острое наслал —
Погиб цветок… Таков удел, Мальвина, твой,
Когда невинною душой
Ты ловишь нежные мечты;
Любовь страшна:
Как мой цветок, увянешь ты
В тоске, одна.Певцу удел такой же дан:
Бушует жизни океан,
Не видно звезд, а он плывет,
Надежда мчит;
Он прост душой, он счастья ждет…
Челнок разбит.И добрый, злыми утеснен,
Тому ж уделу обречен:
Никто ничем не упрекнет,
А жил в слезах;
Приюта нет; он отдохнет…
На небесах! И я горюю о цветке;
А может быть, невдалеке
Мой черный день; и как узнать,
Что Бог велел?
Не о себе ли горевать
И мой удел?..
Выглянут лихие очи
Из-под камня; вновь
Выглянет грозней, жесточе
Сдвинутая бровь.
И целует, и милует
Девку паренек,
На лужок летит и дует, —
Дышит: ветерок,
Стелет травные атласы.
Не отходит прочь
Старичище седовласый:
«Сердце, не морочь!»
Парень девичий упругий
Обнимает стан.
Перешукнется в испуге
С лебедой бурьян.
Выглянут лихие очи
Из-под камня; вновь
Выглянет грозней, жесточе
Сдвинутая бровь.
Задымят сырые росы
Над сырой травой.
Заплетает девка в косы
Цветик полевой.
Парень девичий упругий
Оплетает стан.
Перешукнется в испуге
С лебедой бурьян.
Отуманен, в сердце ранен,
Стар отходит прочь,
Пал на камень бездыханен:
«Ты пролейся, ночь!
Борода моя — лопата;
Стар купчина я.
Всё — мое: сребро и злато.
Люба — не моя!
И богатство мне — порука ль?»
Ветр летит с реки;
А вокруг танцует куколь,
Плещут васильки.
Тяжело дыша от зноя,
Сел в густую рожь:
«Отточу-точу ужо я, —
Отточу я нож».
Задымят сырые росы
Над сырой травой.
Заплетает девка в косы
Цветик полевой —
Улыбнется, рассмеется.
Жаворонок — там —
Как взовьется, изольется
Песнью к небесам.
Знойный ток и жжет, и жарит.
Парит: быть грозе.
Тучей встав, она ударит
Молньей в бирюзе.
Светоч бешено багровый
Грохнет, тучи взрыв: —
С кручи куст многовенцовый
Хряснет под обрыв.
«Рядовой Борисов!» — «Я!» — «Давай, как было дело!» —
«Я держался из последних сил:
Дождь хлестал, потом устал, потом уже стемнело…
Только — я его предупредил!
На первый окрик «Кто идёт?» он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!»
Я чуть замешкался, и не вступая в спор,
Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор». —
«Бросьте, рядовой, давайте правду — вам же лучше!
Вы б его узнали за версту…» —
«Был туман… узнать не мог… темно, на небе тучи…
Кто-то шёл — я крикнул в темноту.
На первый окрик «Кто идёт?» он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!»
Я чуть замешкался, и не вступая в спор,
Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор». —
«Рядовой Борисов, — снова следователь мучил, —
Попадёте вы под трибунал!» —
«Я был на посту — был дождь, туман, и были тучи, —
Снова я упрямо повторял. —
На первый окрик «Кто идёт?» он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!»
Я чуть замешкался, и не вступая в спор,
Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор».
…Год назад — а я обид не забываю скоро —
В шахте мы повздорили чуток…
Правда по душам не получилось разговора:
Нам мешал отбойный молоток.
На крик души «Оставь её!» он стал шутить,
На мой удар он закричал: «Кончай дурить!»
Я чуть замешкался — я был обижен, зол, —
Чинарик выплюнул, нож бросил и ушёл.
Счастие моё, что оказался он живучим!..
Ну, а я — я долг свой выполнял.
Правда ведь, был дождь, туман, по небу плыли тучи…
По уставу — правильно стрелял!
На первый окрик «Кто идёт?» он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!»
Я чуть замешкался, и не вступая в спор,
Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор.
1
Князь! Я только ученица
Вашего ученика!
Колокола — и небо в тёмных тучах.
На перстне — герб и вязь.
Два голоса — плывучих и певучих:
— Сударыня? — Мой князь?
— Что Вас приводит к моему подъезду?
— Мой возраст — и Ваш взор.
Цилиндр снят, и тьму волос прорезал
Серебряный пробор.
— Ну, что сказали на денёк вчерашний
Российские умы?
2
Страстно рукоплеща
Лает и воет чернь.
Медленно встав с колен
Кланяется Кармен.
Взором — кого ища?
— Тихим сейчас — до дрожи.
Безучастны в царской ложе
Два плаща.
И один — глаза темны —
Воротник вздымая стройный:
— Какова, Жуан? — Достойна
Вашей светлости, Князь Тьмы.
3
Да будет день! — и тусклый день туманный
Как саван пал над мёртвою водой.
Взглянув на мир с полуулыбкой странной:
— Да будет ночь! — тогда сказал другой.
И отвернув задумчивые очи,
Он продолжал заоблачный свой путь.
Тебя пою, родоначальник ночи,
Моим ночам и мне сказавший: будь.
4
И призвал тогда Князь света — Князя тьмы,
И держал он Князю тьмы — такую речь:
— Оба княжим мы с тобою. День и ночь
Поделили поровну с тобой.
Так чего ж за нею белым днём
Ходишь-бродишь, речь заводишь под окном?
Отвечает Князю света — Тёмный князь:
— То не я хожу-брожу, Пресветлый — нет!
То сама она в твой белый Божий день
По пятам моим гоняет, словно тень.
То сама она мне вздоху не даёт,
Днём и ночью обо мне поёт.
И сказал тогда Князь света — Князю тьмы:
— Ох, великий ты обманщик, Тёмный князь!
Ходит-бродит, речь заводит, песнь поёт?
Ну, посмотрим, Князь темнейший, чья возьмёт?
И пошёл тогда промеж князьями — спор.
О сю пору он не кончен, княжий спор.
То разрастаясь, то слабея,
Гром за усадьбой грохотал,
Шумела тополей аллея,
На стекла сумрак набегал.
Все ниже тучи наплывали;
Все ощутительней, свежей
Порывы ветра обвевали
Дождем и запахом полей.
В полях хлеба к межам клонились…
А из лощин и из садов —
Отвсюду с ветром доносились
Напевы ранних соловьев.
Но вот по тополям и кленам
Холодный вихорь пролетел…
Сухой бурьян зашелестел,
Окно захлопнулось со звоном,
Блеснула молния огнем…
И вдруг над самой крышей дома
Раздался треск короткий грома
И тяжкий грохот… Все кругом
Затихло сразу и глубоко,
Сад потемневший присмирел, —
И благодатно и широко
Весенний ливень зашумел.
На межи низко наклонились
Хлеба в полях… А из садов
Все так же звучно доносились
Напевы ранних соловьев.
Когда же, медленно слабея,
Дождь отшумел и замер гром,
Ночь переполнила аллеи
Благоуханьем и теплом.
Пар, неподвижный и пахучий,
Стоял в хлебах. Спала земля.
Заря чуть теплилась под тучей
Полоской алого огня.
А из лощин, где распускались
Во тьме цветы, и из садов
Лились и в чащах отдавались
Все ярче песни соловьев.
Уже давно вдали толпились тучи
Тяжелые — росли, темнели грозно…
Вот сорвалась и двинулась громада.
Шумя, плывет и солнце закрывает
Передовое облако; внезапный
Туман разлился в воздухе; кружатся
Сухие листы… птицы притаились…
Из-под ворот выглядывают люди,
Спускают окна; запирают двери…
Большие капли падают… и вдруг,
Помчалась пыль столбами по дорогам;
Поднялся вихрь и по стенам и крышам
Ударил злобно; хлынули потоки
Дождя… запрыгал угловатый град…
Крутятся, бьются, мечутся деревья,
Смешались тучи… молнья!.. ждешь удара…
Загрохотал и прокатился гром.
Сильнее дождь… Широкими струя́ми,
Волнуясь, льет и хлещет он — и ветер
С воды срывает брызги… вновь удары
Через село растрепанный, без шапки
Мужик за стадом в поле проскакал,
А вслед ему другой кричит и машет…
Смятенье!.. Но зато, когда прошла
Гроза, как улыбается природа!
Как ласково светлеют небеса!
Пушистые, рассеянные тучки
Летят; журчат ручьи; болтают листья…
Убита пыль; обмылася трава;
Скрипят ворота; слышны восклицанья
Веселые; шумя, слетает голубь
На влажную, блестящую дорогу…
В ракитах раскричались воробьи;
Смеются босоногие мальчишки;
Запахли хлебом жолтые скирды…
И беглым золотом сверкает солнце
По молодым осинам и березам…
Уже давно вдали толпились тучи
Тяжелыя — росли, темнели грозно…
Вот сорвалась и двинулась громада.
Шумя, плывет и солнце закрывает
Передовое облако; внезапный
Туман разлился в воздухе; кружатся
Сухие листы… птицы притаились…
Из под ворот выглядывают люди,
Спускают окна; запирают двери…
Большия капли падают… и вдруг,
Помчалась пыль столбами по дорогам;
Поднялся вихрь и по стенам и крышам
Ударил злобно; хлынули потоки
Дождя… запрыгал угловатый град…
Крутятся, бьются, мечутся деревья,
Смешались тучи… молнья!.. ждешь удара…
Загрохотал и прокатился гром.
Сильнее дождь… Широкими струя́ми,
Волнуясь, льет и хлещет он — и ветер
С воды срывает брызги… вновь удары
Через село разтрепанный, без шапки
Мужик за стадом в поле проскакал,
А вслед ему другой кричит и машет…
Смятенье!.. Но за то, когда прошла
Гроза, как улыбается природа!
Как ласково светлеют небеса!
Пушистыя, разсеянныя тучки
Летят; журчат ручьи; болтают листья…
Убита пыль; обмылася трава;
Скрипят ворота; слышны восклицанья
Веселыя; шумя, слетает голубь
На влажную, блестящую дорогу…
В ракитах раскричались воробьи;
Смеются босоногие мальчишки;
Запахли хлебом жолтые скирды…
И беглым золотом сверкает солнце
По молодым осинам и березам…