Чуя невзгоду дворянскому роду,
Баре судачат и лают свободу,
Обер-лакеи, спасая ливреи,
Гонят в три шеи живые идеи.
Образ правленья — холопства и барства —
Изображенье Российского царства.
Видя, как шатки и плохи порядки,
Все без оглядки пустились брать взятки,
Львы-ветераны, наперсники трона,
Дремлют, болваны, на страже закона;
А дел вершенье — в руках секретарства —
Изображенье Российского царства.
Для укрепленья филея и мозгу
Корень ученья нам вырастил розгу;
Книг лишних нету, читай, что прикажут;
Чуть больше свету — окошко замажут.
Мрак и растленье в виду государства —
Изображенье Российского царства.
Канты, кафтаны, смотры и парады,
Каски, султаны, полки и бригады,
Сабли да шпоры, усы да мундиры,
Дурни да воры — отцы-командиры;
Поле сраженья — арена мытарства —
Изображенье Российского царства.
Самодержавье, народность, жандармы,
Дичь, православье, шинки да казармы;
Тесно свободе, в законах лазейки;
Бедность в народе, в казне ни копейки;
Лоск просвещенья на броне татарства —
Изображенье Российского царства!
Мой татарин бледнолицый
Подает обед исправно.
Да, мой милый, у Сумбеки
В башне я гостил недавно...
Там, в Казани, как и прежде,
Преисправно варят мыло;
К башне несколько татарок
Под чадрами подходило.
Выше царство славно было,
С препочтенной, мощной дланью;
Много наших спит костями,
В пирамиде под Казанью.
Ваше царство — славно было,
А цари его богаты...
Продают теперь их внуки
Полосатые халаты;
В наших избранных трактирах
Не выходят вон из моды...
Дарвин прав был, что поверил
В силу крови, в мощь породы!
В смутном царстве грез туманных,
Посреди видений странных,
Долго жил я без надежды,
И когда смотрел я вдаль,
То рукой могучей вежды
Закрывала мне Печаль.
Но сегодня ветер южный
О Весне мне весть принес
И исчез мой бред недужный,
И распалось царство грез.
Истомленным сердцем жадным
Я внимал вестям отрадным,
И невольной Веры пламя
В душу тихо проникало,
И Весны веселой знамя
Сны о Счастьи навевало,
И я верю, засияет
Над землей могучий день,
И, как дым, в лучах растает
Долгой Ночи мрак и тень.
В царстве света, в царстве тени, бурных снов и тихой лени,
В царстве счастия земного и небесной красоты,
Я всем сердцем отдавался чарам тайных откровений,
Я рвался́ душой в пределы недоступной высоты,
Для меня блистало Солнце в дни весенних упоений,
Пели птицы, навевая лучезарные мечты,
И акации густые и душистые сирени
Надо мною наклоняли белоснежные цветы.
Точно сказочные змеи, бесконечные аллеи
Извивались и сплетались в этой ласковой стране,
Эльфы светлые скликались, и толпой скользили феи,
И водили хороводы при сверкающей Луне,
И с улыбкою богини, с нежным профилем камеи,
Чья-то тень ко мне бесшумно наклонялась в полусне,
И зардевшиеся розы и стыдливые лилеи
Нашу страсть благословляли в полуночной тишине.
Асе
Ты — принцесса из царства не светского,
Он — твой рыцарь, готовый на всё…
О, как много в вас милого, детского,
Как понятно мне счастье твоё!
В светлой чаще берёз, где просветами
Голубеет сквозь листья вода,
Хорошо обменяться ответами,
Хорошо быть принцессой. О, да!
Тихим вечером, медленно тающим,
Там, где сосны, болото и мхи,
Хорошо над костром догорающим
Говорить о закате стихи;
Возвращаться опасной дорогою
С соучастницей вечной — луной,
Быть принцессой лукавой и строгою
Лунной ночью, дорогой лесной.
Наслаждайтесь весенними звонами,
Милый рыцарь, влюблённый, как паж,
И принцесса с глазами зелёными, —
Этот миг, он короткий, но ваш!
Не смущайтесь словами нетвёрдыми!
Знайте: молодость, ветер — одно!
Вы сошлись и расстанетесь гордыми,
Если чаши завидится дно.
Хорошо быть красивыми, быстрыми
И, кострами дразня темноту,
Любоваться безумными искрами,
И как искры сгореть — на лету!
Я живу в дворце, чье имя — Царство Мая.
Прилетает к окнам Птица голубая,
Крылья у нее и перья — цвета дней,
Цвета голубых пространственных зыбей.
И поет та Птица. Говорит про время.
Мне как будто капли падают на темя.
Будто синих молний жгут меня лучи.
Дождь ли раскаленный? Не могу понять я.
Но, закрыв глаза, колдую я: — Молчи.
Вот, кому-то снова я раскрыл обятья.
Губы, в поцелуе, шепчут: — Навсегда.
Взоры, приоткрывшись, мечут блеск заклятья.
Изумрудны листья. Говорит вода.
Исчезает в далях Птица голубая.
И другие птицы плещут в Царстве Мая.
Умом легко нам свет обнять;
В нем мыслью вольной мы летаем:
Что не дано нам понимать —
Мы все как будто понимаем.
И резко судим обо всем,
С веков покрова не снимая;
Дошло — что людям нипочем
Сказать: вот тайна мировая.
Как свет стоит, до этих пор
Всего мы много пережили:
Страстей мы видели напор;
За царством царство схоронили.
Живя, проникли глубоко
В тайник природы чудотворной;
Одни познанья взяли мы легко,
Другие — силою упорной…
Но все ж успех наш невелик.
Что до преданий? — мы не знаем.
Вперед что будет — кто проник?
Что мы теперь? — не разгадаем.
Один лишь опыт говорит,
Что прежде нас здесь люди жили —
И мы живем — и будут жить.
Вот каковы все наши были!..
Мне не уйти из круга,
В котором мне дана
Бессменная подруга,
Полночная луна… Я вижу блеск и славу,
Сияние лучей
И взгляд ее лукавый,
Призывный и ничей… И чую я коварство,
Безумье и обман,
Когда из царства в царство
Плывет ее туман… И знаю, как убога
Своею простотой
Души моей берлога
Пред этой высотой!.. Не потому ль недуги
И беспокойный жар
Таинственной подруги
Единственный мне дар… Но, со звериной дрожью
Весь погружаясь в мир,
Как я душой берложьей
В нем одинок и сир! И верю вот, что в некий,
В последний смертный час
Она закроет веки
Моих потухших глаз… И сладко мне подумать
Без друга и жены,
Что в этот час угрюмый
Последней глубиныОна, склонясь на плечи
И выпив жадно кровь,
В углу затеплит свечи
За верность и любовь.
Владенья наши царственно-богаты,
Их красоты не рассказать стиху:
В них ручейки, деревья, поле, скаты
И вишни прошлогодние во мху.
Мы обе — феи, добрые соседки,
Владенья наши делит темный лес.
Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки
Белеет облачко в выси небес.
Мы обе — феи, но большие (странно!)
Двух диких девочек лишь видят в нас.
Что ясно нам — для них совсем туманно:
Как и на всe — на фею нужен глаз!
Нам хорошо. Пока еще в постели
Все старшие, и воздух летний свеж,
Бежим к себе. Деревья нам качели.
Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..
Но день прошел, и снова феи — дети,
Которых ждут и шаг которых тих…
Ах, этот мир и счастье быть на свете
Ещe невзрослый передаст ли стих?
(Дума)
Умом легко нам свет обнять;
В нём мыслью вольной мы летаем:
Что не дано нам понимать —
Мы всё как будто понимаем.
И резко судим обо всём,
С веков покрова не снимая;
Дошло — что людям нипочём
Сказать: вот тайна мировая.
Как свет стоит, до этих пор
Всего мы много пережили:
Страстей мы видели напор;
За царством царство схоронили.
Живя, проникли глубоко
В тайник природы чудотворной;
Одни познанья взяли мы легко,
Другие — силою упорной…
Но всё ж успех наш невелик.
Что до преданий? — мы не знаем.
Вперёд что будет — кто проник?
Что мы теперь? — не разгадаем.
Один лишь опыт говорит,
Что прежде нас здесь люди жили —
И мы живём — и будут жить.
Вот каковы все наши были!..
Из царства виста и зимы,
Где, под управой их двоякой,
И атмосферу и умы
Сжимает холод одинакой,
Где жизнь какой-то тяжкий сон,
Она спешит на юг прекрасный,
Под Авзонийский небосклон —
Одушевленный, сладострастный,
Где в кущах, в портиках палат
Октавы Тассовы звучат;
Где в древних камнях боги живы,
Где в новой, чистой красоте
Рафаэль дышит на холсте;
Где все холмы красноречивы,
Но где не стыдно, может быть,
Герои, мира властелины,
Ваш Капитолий позабыть
Для Капитолия Коринны;
Где жизнь игрива и легка,
Там лучше ей, чего же боле?
Зачем же тяжкая тоска
Сжимает сердце поневоле?
Когда любимая краса
Последним сном смыкает вежды,
Мы полны ласковой надежды,
Что ей открыты небеса,
Что лучший мир ей уготован,
Что славой вечною светло
Там заблестит ее чело;
Но скорбный дух не уврачеван,
Душе стесненной тяжело,
И неутешно мы рыдаем.
Так, сердца нашего кумир,
Ее печально провожаем
Мы в лучший край и лучший мир.
Торопись указ зачесть,
Изданный не зря:
«Кто заступится за честь
Батюшки-царя, Кто разбойника уймёт
Соловья, —
К государю попадёт
в сыновья! Кто оружьем побьёт образину,
Кто проучит его кулаком,
Тот от царства возьмёт половину,
Ну, а дочку — дак всю целиком!»Кто же всё же уймёт шайку-лейку,
Кто на подвиги ратны горазд,
Царь тому дорогому шубейку
От щедрот своих царских отдаст! Если в этот скорбный час
Спустим рукава —
Соловей освищет нас
И пойдёт молва, Дескать, силой царский трон
всё скудней,
Ел, мол, мало каши он —
Евстигней.Если кровь у кого горяча —
Саблей бей, пикой лихо коли!
Царь дарует вам шубу с плеча
Из естественной выхухоли! Сей указ — без обману-коварства:
За печатью, как в сказке, точь-в-точь.
В бой — за восемь шестнадцатых царства,
За доху, да за царскую дочь!
В свое «сиреневое царство»
Меня зовешь ты в Петроград.
Что это: едкое коварство?
Или и вправду ты мне рад?
Как жестко, сухо и жестоко
Жить средь бесчисленных гробов,
Средь диких выходцев с востока
И «взбунтовавшихся рабов»!
И как ты можешь, тонкий, стильный,
Ты, принц от ног до головы,
Жить в этой затхлости могильной,
В болотах призрачной Невы?
Скелетовидная Холера
И пучеглазая Чума
Беспутствуют, смеются серо,
Ужасные, как смерть сама.
И методически Царь Голод
Республику свергает в топь…
А ты, который горд и молод,
Пред ним — опомнись! — не холопь!
Беги ко мне, страшись «татарства»!
Мой край возник, как некий страж.
Твое ж «сиреневое царство» —
Болотный призрак и мираж.
Не дай мне думать, рыцарь верный,
Чей взлет всегда был сердцу люб,
Что ты бесчувственный, безнервный,
Что ты средь грубых сам огруб.
Не бывать цветам и травам, если дождик не пойдет.
Что ж поэту делать, если вдохновенье не придет?
Всем известно, что, знакомы с этой истиной простой,
Байрон, Лермонтов и Пушкин вдохновлялись красотой.
От зубов твоих слепящих я стихи свои зажег.
Разве жемчугу морскому уступает жемчуг строк?
Ведь пока не искромсает сердца нам любви клинок,
Что такое наше сердце? — Просто мускулов комок.
Всех сородичей-поэтов я оставлю позади.
Бич любви, свисти нещадно и вперед меня веди!
Я б от царства отказался. Что мне толку в царстве том?
Чем над миром быть владыкой, лучше стать любви рабом.
О, как сладки муки эти, муки тайного огня!
Есть ли кто-нибудь на свете понимающий меня?
Нет! Со мной из всех влюбленных не сравнится ни один.
Я люблю стократ сильнее, чем Фархад любил Ширин.
Если в этот скорбный час
Спустим рукава -
Соловей освищет нас
И пойдет молва:
Дескать, силой царский трон
Все скудней,
Ел, мол, мало каши он,
Евстигней.
Кто же все же уймет шайку-лейку,
Кто на подвиги ратны горазд,
Царь тому дорогому шубейку
От щедрот своих царских отдаст!
Если кровь у кого горяча, -
Саблей бей, пикой лихо коли!
Царь дарует вам шубу с плеча -
Из естественной выхухоли!
Торопись указ зачесть,
Изданный не зря!
Кто заступится за честь
Батюшки-царя,
Кто разбойника уймет
Соловья, -
К государю попадет
В сыновья!
Кто оружьем побьет образину,
Кто проучит его кулаком,
Тот от царства возьмет половину,
Ну, а дочку — дак всю целиком!
Сей указ — без обману-коварства:
За печатью, как в сказке, точь-в-точь.
В бой — за восемь шестнадцатых царства,
Да за целую царскую дочь!
Но Давида полюбила… дочь Саула, Мелхола.
Саул думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью.
Первая книга Царств
И отрок играет безумцу царю,
И ночь беспощадную рушит,
И громко победную кличет зарю,
И призраки ужаса душат.
И царь благосклонно ему говорит:
«Огонь в тебе юноша, дивный горит,
И я за такое лекарство
Отдам тебе дочку и царство».
А царская дочка глядит на певца,
Ей песен не нужно, не нужно венца,
В душе ее скорби и обида,
Но хочет Мелхола — Давида.
Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат;
В зеленых глазах исступленье;
Сияют одежды, и стройно звенят
Запястья при каждом движеньи.
Как тайна, как сон, как праматерь Лилит…
Не волей своею она говорит:
«Наверно, с отравой мне дали питье,
И мой помрачается дух,
Бесстыдство мое! Униженье мое!
Бродяга! Разбойник! Пастух!
Зачем же никто из придворных вельмож,
Увы, на него непохож?
А солнца лучи… а звезды в ночи…
А эта холодная дрожь…»
В Тридевятом государстве
(Трижды девять — двадцать семь)
Всё держалось на коварстве —
Без проблем и без систем.Нет того чтобы сам воевать —
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой,
А наследник пошёл воровать.В Тридесятом королевстве
(Трижды десять — тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил ещё один король.Тишь да гладь да спокойствие там,
Хоть король был отъявленный хам:
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил
И скучал от тоски по делам.В Триодиннадцатом царстве
(То бишь — в царстве Тридцать три)
Царь держался на лекарстве —
Воспалились пузыри.Был он милитарист и вандал,
Двух соседей зазря оскорблял,
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту,
Шёл на международный скандал.В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли.
На соседей покусился —
И взбесились короли: «Обуздать его, смять!» — только глядь,
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом — полководцы
Все утоплены в колодце
И вассалы восстать норовят…
Когда посеяно зерно
Добра, и правды, и свободы —
Придет пора: и даст оно
Благие всходы.
Когда от дольней суеты
Стремится дух в обитель света —
Влечет к святыне красоты
Мечту поэта.
Когда сильней порывы бурь,
Когда кругом бушует вьюга —
Нам грезятся: небес лазурь
И зелень луга.
Когда упасть готовы мы,
Как срезанный на ниве колос —
Нам часто слышится из тьмы
Призывный голос.
И вновь — герои, не рабы —
Мы поднимаемся из праха,
Для жизни новой, для борьбы,
Не зная страха.
Пусть говорят: пророков нет
И к пониманью сердце глухо —
Над миром злобы и сует
Есть царство духа!
Есть царство света и добра;
Над ложью призрачной и бледной
Оно блеснет — придет пора —
Зарей победной!
Дева вещая, ткачиха,
Ткет добро, с ним вместе лихо,
Пополам.
Левой белою рукою
Нить ведет с борьбой, с тоскою.
А рукою белой правой
Нить прямит с огнем и славой.
Ткани — нам.
Дева вещая, ткачиха,
В царстве Блага, в царстве Лиха,
Где-то там.
Пой для Девы, Дева глянет,
Только ткать не перестанет
Никогда.
Сердцем зная все напевы,
Заглянул я в сердце Девы.
Полюбил, и полюбился,
В замке Девы очутился
Навсегда.
Любо мне, но душу ранит
Шум тканья, что не устанет
Никогда.
Диво вечное, ткачиха,
Тки, колдуй, но только тихо,
Не греми.
А не то проснутся люди,
И придут гадать о чуде.
Нам вдвоем с тобою дружно,
Нам не нужно, не досужно
Быть с людьми.
Дева вещая, ткачиха,
Тише, тише, в сердце — тихо,
Не шуми.
Как чайка носится, мелькая,
От скал к волнам, от волн — к скале,
На миг лишь крылья опуская,
Чтоб отдохнуть в туманной мгле, —
Так на гнилых челнах дощатых
Мы носимся по воле волн,
И стяг наш — парус весь в заплатах,
И наше царство — утлый челн.
От бурь и пуль бежим в тумане,
Последний выпустив заряд,
Мы родом — нищие-дворяне,
Оборван, жалок наш наряд;
И все ж дрожит пришлец испанский,
В чьем царстве не заходит день,
Когда наш грозный клич: — Оранский! —
Над Альбой реет, словно тень.
Дрожите, ратники и гранды!
Стыд рабства мы должны омыть,
Хотя б пришлось все Нидерланды
Волной морскою затопить.
Свершатся мщения угрозы:
Плотину — прочь, откроем шлюз!
Пусть хлынет море, хлынут гезы,
И смерть избавит нас от уз!
ПОГИБЕЛЬ СЕРБСКАГО ЦАРСТВА.
Полетела птица-сокол сизый
От Иерусалима святого;
В когтяг несет ласточку птицу.
А то был не сокол сизый —
Сам Илья пророк, святитель Божий.
Нес Илья пророк не ласточку птицу,
А грамоту от пречистой Девы.
Как принес на Косово поле
Опустил к царю на колени.
А грамота вымолвила слово:
«Честное ты племя, царь Лазарь!
Какого ты хочешь себе царства?
Хочешь ли небеснаго царства,
Или хочешь царства земного?
Коли хочешь царства земного —
Седлай коня, надевай доспехи,
Опояшься богатырской саблей;
Бей врагов турок без пощады —
И все вражье войско погибнет;
А хочешь небеснаго царства —
На Косовом поле строй церковь,
Выводи не мраморныя стены,
А чистаго бархату и шелку,
И дай всему войску приобщиться:
Все твой воины погибнут,
А с ними и ты, царь Лазарь.»
Выслушал царь Лазарь речи,
Стал про себя царь думать:
«Боже ты мой, Боже милосердый!
Какое мне выбрать царство?
Выбрать ли небесное царство,
Или выбрать царство земное?
Если я выберу царство,
Временное царство земное:
То земное царство не на долго,
А царство небесное на веки.»
И выбрал царь царство неземное,
Вечное небесное царство.
На Косове поле создал церковь,
Вывел не мраморныя стены,
А чистаго бархату и шолку;
Сербскаго призвал патриарха,
Двенадцать владык великих,
И войску святое дал причастье.
Сам князь урядил свое войско;
А турок на Косово ударил.
Войско вел старый Богдан-Юг,
А с ним сынов Юговичей девять,
Словно девять обколов сизых,
У каждаго девять тысяч войска,
У Юга двенадцать тысячь.
С турками бились, рубились,
Семь нашей турецких убили;
А как стали бить осьмого,
Пал сам Богдан-Юг старый;
С ним погибли Юговичей девять,
Словно девять соколов сизых,
И войско их все погибло.
Вышли три Марлявчевича с войском
Бан Углеша с Гонком воеводой,
И сам Вукашин король с ними;
У каждаго тридцать тысячь войска.
С турками бились, рубились,
Восемь нашей убили,
Только стали биться с девятым,
Двое Марлявчевигчей пали,
Бан Углеша с Гойком воеводой.
Храбраго краля Вукашнна
Турки конями притоптали,
С ними войско их погибло.
Вышел Стефан герцог с войском
Много у герцога силы:
Целых шестьдесят тысяч войска.
С турками бились, рубились,
Девять нашей убили,
Только стали биться с десятым,
Как герцог Стефан был изрублен,
Q все его войско погибло.
Вышел с войском Лазарь, царь Сербский,
Много было с Лазарем сербов:
Было с ним семьдесят семь тысяч;
Разбили, погнали по Косову турок,
Туркам не дадут и оглянуться,
Не только что туркам с ними биться.
Тут и одолел бы царь Лазарь,
Да Бог судья Бранковичу Вуку,
Что выдал на Косове тестя:
Лазаря турки одолели,
И пал тогда Сербский царь Лазарь,
А с ним и все его войско —
Семьдесят семь тысяч войска.
Оно было честно и свято
И к Господу Богу прибежно.
П. Киреевской.
Ты, бич великий мирозданья,
Чье смертоносное дыханье
Уносит царства и людей —
Привет тебе с твоею свитой:
Душой, страданием разбитой,
Я не боюсь грозы твоей.
Стрела твоя, сразив жестоко
Любви моей и жизни цель,
Пронзила сердце мне глубоко
И в нем трепещет и досель.
И вижу я без содроганья,
Как над поникшей головой
Из темной тучи грозовой,
Сверкает молнии сиянье.
Зову тебя, слепая сила!
Все, что живет, и все, что жило —
Тебя страшится и клянет;
Но я зову тебя, как друга,
Приди ко мне, как гнет недуга,
Стряхни постылый жизни гнет!
Желанное успокоенье —
Когда придет оно, когда?
И сердца скорбного биенье
В гробу затихнет навсегда?
В чертах безжизненных — ни страха
Ни горьких слез, ни мук былых!
Могильный холод, царство праха
И сон в обятиях твоих!
Встану я помолясь,
Пойду перекрестясь,
Из дверей в двери,
Из ворот в ворота —
Утренними тропами,
Огненными стопами,
Во чисто поле
На бел-горюч камень.
Стану я на восток лицом,
На запад хребтом,
Оглянусь на все четыре стороны:
На семь морей,
На три океана,
На семьдесят семь племен,
На тридцать три царства —
На всю землю Свято-Русскую.
Не слыхать людей,
Не видать церквей,
Ни белых монастырей, —
Лежит Русь —
Разоренная,
Кровавленная, опаленная
По всему полю —
Дикому — Великому —
Кости сухие — пустые,
Мертвые — желтые,
Саблей сечены,
Пулей мечены,
Коньми топтаны.
Ходит по полю железный Муж,
Бьет по костям
Железным жезлом:
«С четырех сторон,
С четырех ветров
Дохни, Дух!
Оживи кость!»
Не пламя гудит,
Не ветер шуршит,
Не рожь шелестит —
Кости шуршат,
Плоть шелестит,
Жизнь разгорается…
Как с костью кость сходится,
Как плотью кость одевается,
Как жилой плоть зашивается,
Как мышцей плоть собирается,
Так —
встань, Русь! подымись,
Оживи, соберись, срастись —
Царство к царству, племя к племени.
Кует кузнец золотой венец —
Обруч кованный:
Царство Русское
Собирать, сковать, заклепать
Крепко-накрепко,
Туго-натуго,
Чтоб оно — Царство Русское —
Не рассыпалось,
Не расплавилось,
Не расплескалось…
Чтобы мы его — Царство Русское —
В гульбе не разгуляли,
В пляске не расплясали,
В торгах не расторговали,
В словах не разговорили,
В хвастне не расхвастали.
Чтоб оно — Царство Русское —
Рдело-зорилось
Жизнью живых,
Смертью святых,
Муками мученных.
Будьте, слова мои, крепки и лепки,
Сольче соли,
Жгучей пламени…
Слова замкну,
А ключи в Море-Океан опущу.
Неизбежно гильотина
Проблистала — оттого,
Что была чрезмерна тина,
И в уме у Властелина,
Кроме рабства, ничего.
Неизбежной стала плаха
И для нашего Царя.
В царстве грязи, в царстве страха
Он низвергнется с размаха,
В бездну с ужасом смотря.
Неизбежно. Слишком много
Влито крови в черноту.
Лгали нагло и убого.
Правда ждет и правит строго,
Все движенья — на счету.
Карты с красною окраской
Поиграли — есть конец.
Мы закрыты красной сказкой,
Мы покрыты кровью вязкой,
Заглянули в багряне́ц.
Пики, черви, черви, пики,
Бубны, трефы — вся земля.
Долго в нас глушили крики,
Но проклятья многолики, —
Мы казнили Короля.
Мы казнили Королеву,
Соучастницу его.
Кто вулканному напеву
Крикнет «Будет!»? Взрыву, гневу
Кто уменьшит торжество?
Пики, черви, черви, пики
Замелькали, говоря.
Вопли мести грозны, дики.
Карт кровавых страшны лики.
Туз — Народ, и нет Царя.
НАДПИСЬ
НА ИЛЛЮМИНАЦИЮ, ПРЕДСТАВЛЕННУЮ
В МОСКВЕ НА ДЕНЬ КОРОНОВАНИЯ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА
АПРЕЛЯ 25 ДНЯ 1753 ГОДА,
ГДЕ ИЗОБРАЖЕНО БЫЛО ВЕНЧАННОЕ ВЕНЗЛОВОЕ ИМЯ
ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА, НА ТОРЖЕСТВЕННОЙ КОЛЕСНИЦЕ
В ТРИУМФАЛЬНЫЕ ВОРОТА ВЪЕЗЖАЮЩЕЙПобеде следует весело торжество,
Герой приемлет честь и жертву божество.
Звучат в полках трубы, на пленниках оковы,
В противничей крови несут щиты багровы.
Победа твой восход, триумф твой праздник сей,
Монархиня, мы что явим к хвале твоей?
Не город ты один, ниже едино войско
В свою прияла власть чрез мужество геройско;
Но царство многих царств, порфиру и венец
И многи тьмы к тебе пылающих сердец.
Не кровию земля кипящей обагрилась,
Но в радости струях Россия насладилась.
Не ярый нас страшил пожар горящих стен,
Но ревностью пылал народ к тебе возжжен.
Не тяжкие на нас в плену звучали узы,
Но с плеском ставили мы верности союзы.
Когда толь радостно тобой плененным быть,
Коль громка похвала победу получить!
Богиня, торжествуй тем долее над нами,
Чем выше смертных ты бессмертными делами.
Торжественны врата, трофеи, колесница,
В нас верные сердца и радостные лица.Между 29 января и 8 февраля 1753
В детстве слышал я ночами
Звуки странного мотива.
Инструмент, мне неизвестный,
Издавал их так красиво.
Кто играл? на чем? — не знаю;
Все покрыто тайною мглою;
Только помню, что те звуки
Власть имели надо мною.
Их мотив был так чарующ,
Так возвышен, полон ласок;
Вместе с тем печален, страшен —
Описать его нет красок.
Я боялся этих звуков,
Их таинственнаго свойства,
Но когда я их не слышал,
Я был полон беспокойства.
Я любил, когда незримый
Музыкант играл ночами;
Я лежал в оцепененьи
С удивленными очами;
Я лежал в своей кроватке,
Щуря глазки и, дыханье
Затаив, ловил так жадно
Их гармонию рыданья.
Звуков больше я не слышу.
Что они мне предвещали?
Счастье ль в мире равнодушья
Или горе и печали?
Не нашел себе я счастья, —
Звуки горе мне напели:
Я боялся их недаром
С безмятежной колыбели.
А любил я их, мне мнится,
Потому, что эти звуки
Мне сулили счастье в смерти,
На земле напев лишь муки.
Знает кто? быть может, струны
Пели мне слова Завета:
«Кто страдает в царстве мрака,
Насладится в царстве света».
В годину бед, когда народной вере
Рок слишком много ставит испытаний, —
В безмерном зале мировых преданий
Проходят призраки былых империй,
Как ряд картин на световом экране.
По Нилу мчится барка Сына Солнца;
До неба всходят башни Вавилона;
Перс возвещает землям волю с трона, —
Но дерзко рушат рати Македонца
Престол Царя Царей и Фараона.
Выходят римляне, сурово-строги.
Под стук мечей куется их держава,
И кесарских орлов не меркнет слава.
Бегут в пустынях римские дороги,
Народы рабствуют в оковах права.
Пирует Рим, льет вина, множит яства…
Вдруг варвары, как буря, злы и дики,
Спадают с гор, крушат всё в яром крике,
И, вновь пленен мечтой миродержавства,
Свой трон в руинах высит Карл Великий.
Потом, самумом пролетают в мире
Арабы, славя свой Коран; монголы
Несметным сонмом топчут высь и долы…
Над царством царства вырастают шире…
Сверкает Бонапарта меч тяжелый…
Но, жив и волен, из глухих крушений
Выходит строй народов — грозно длинный:
Армяне, эллины, германцы, финны,
Славяне, персы, италийцы, — тени,
Восставшие, чтоб спеть свой гимн старинный!
О, сколько царств, сжимавших мир! Природа
Глядит с улыбкой на державства эти:
Нет, не цари — ее родные дети!
Пусть гибнут троны, только б дух народа,
Как феникс, ожил на костре столетий!
Апрель дождем опился в дым,
И в лоск влюблен любой.
— Полжизни за стакан воды!
— Полцарства за любовь!
Что сад — то всадник. Взмылен конь,
Но беглым блеском батарей
Грохочет: «Первое, огонь!» –
Из туч и из очей.
Там юность кинулась в окоп,
Плечом под щит, по колесу,
Пока шрапнель гремела в лоб
И сучья резала в лесу.
И если письмами окрест
Заваливало фронт зимой:
— Полжизни за солдатский крест!
— Полцарства за письмо!
Во вшах, в осколках, в нищете,
С простреленным бедром,
Не со щитом, не на щите, –
Я трижды возвращался в дом.
И, трижды бредом лазарет
Пугая, с койки рвался в бой:
— Полжизни за вишневый цвет!
— Полцарства за покой!
И снова падали тела,
И жизнь теряла вкус и слух,
Опустошенная дотла
Бризантным громом в пух.
И в гром погромов, в перья, в темь,
В дуэли бронепоездов:
— Полжизни за Московский Кремль!
— Полцарства за Ростов!
И — ничего. И — никому.
Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.
Я знаю, сердца не уйму,
Как с рельс, сойду с ума.
Полжизни — раз, четыре, шесть…
Полцарства — шесть — давал обет, –
Ни царств, ни жизней — нет, не счесть,
Ни царств, ни жизней нет…
И только вьюги белый дым,
И только льды в очах любой:
— Полцарства за стакан воды!
— Полжизни за любовь!
Перевод Анны Ахматовой
О, перо! Пусть горе сгинет, светом радости свети!
Помоги, пойдем с тобою мы по верному пути!
Нас, в невежестве погрязших, нас, лентяев с давних пор,
Поведи к разумной цели, — тяжек долгий наш позор!
Ты возвысила Европу до небесной высоты,
От чего же нас, взлосчастных, опустила низко ты?
Неужели быть такими мы навек обречены
И впостылом униженьи жизнь свою влачить должны?
Призови народ к ученью, пусть лучи твои горят!
Объясни глупцам, как вреден беспросветья черный яд!
Сделай так, чтобы считали черным черное у нас!
Чтобы белое признали только белым — без прикрас!
Презирай обиды глупых, презирай проклятья их!
Думай о народном благе, думай о друзьях своих!
Слава наших дней грядущих, о перо, — подарок твой.
И, удвоив силу зренья, мы вперед пойдем с тобой.
Пусть не длятся наши годы в царстве косности и тьмы!
Пусть из мрака преисподней в царство света выйдем мы!
Всех краев магометане охают из года в год:
«О, за что судьбою черной был наказан наш народ?!»
О, перо, опорой нашей и величьем нашим будь!
Пусть исчезнет безвозвратно нищеты и горя путь!
1
Как призраки огромные,
Стоят немые льды.
Над ними тучи темные,
Под ними глубь воды.
Когда Луна, — гасильница
Туманных бледных звезд, —
Небесная кадильница, —
Раскинет светлый мост,
Раскинет мост сверкающий
Над царством белых льдов, —
Пустынею нетающей
Идут ряды врагов.
2
Туманные видения
Искателей земли
Для жадного стремления
Преграду здесь нашли.
И были здесь отвергнуты
Холодною волной,
Отвергнуты, повергнуты
Пустыней ледяной.
Засыпаны бездушными
Пушинками снегов,
Покрыты равнодушными
Тенями облаков.
3
Но раз в году, единственный,
В ту ночь как новый год
Рождается таинственный
Из бездны темных вод, —
Путями заповедными
Покинув Океан,
Луна горит победными
Лучами сквозь туман.
И раз в году, единственный,
За гранью мертвых вод,
За дымкою таинственной
Умершее живет.
4
Из бездны отдаления,
Искатели земли,
Встают, как привидения,
Немые корабли.
И мачтами возносятся
Высоко в небеса,
И точно в битву просятся
Седые паруса.
Но снова, караванами,
Растают корабли,
Не встретив за туманами
Неведомой земли.
5
И вслед за ними, — смутные
Угрозы царству льдов, —
Растут ежеминутные
Толпы иных врагов.
То люди первородные,
Избранники Судьбы,
В мечтаниях — свободные,
В скитаниях — рабы.
Но, вставши на мгновение
Угрозой царству льдов,
Бледнеют привидения,
Редеют тени снов.
6
Другие первозданные
Игралища страстей,
Идут виденья странные, —
Похожи на людей.
Гигантские чудовища, —
Тяжелый сон веков, —
Идут искать сокровища,
Заветных берегов.
И в страхе на мгновение,
Звучит скала к скале, —
Но вот уже видения
Растаяли во мгле.
7
Безбрежно озаренная
Мерцанием Луны,
Молчит пустыня сонная
И вечно видит сны.
И видит сны преступные, —
Судьбы неправый суд.
Но, вечно недоступные,
Оплоты льдов растут.
В насмешку над исканьями
Восходит их краса —
Немыми очертаньями
В немые Небеса.
1
Не правда ли: мы в сказке,
Мы в книжке для детей?
Твои так нежны глазки,
И поступь — как у фей!
Я — принц, а ты — царевна,
Отец твой — злой король…
Но не гляди так гневно,
Побыть с тобой позволь.
Я в шапке-невидимке,
Для всех — ты здесь одна!
И вот в вечерней дымке
Померкла даль окна.
Прислужницы уводят
Тебя под полог твой…
Ночные тени бродят,
И я во мгле с тобой!
Уста твои безмолвны,
Смежен покорный взор.
Бросаю в воздух — в волны
Наш самолет-ковер.
Влекут нас в царство ласки
Семь белых лебедей…
Не правда ли: мы в сказке,
Мы в книжке для детей?
2
Зачем твое имя Мария,
Любимое имя мое?
Любовь — огневая стихия,
Но ты увлекаешь в нее.
Зачем с утомляющей дрожью
Сжимаю я руку твою
И страсть, как посланницу божью,
В горящей мечте узнаю?
Ты шепчешь, лицо уклоняя:
«Зачем я слаба? — ты сильней»,
И вьется дорога ночная
По царству теней и огней.
3
Когда твой поезд, с ровным шумом,
Мелькнул и стал вонзаться в даль,
А я стоял, доверясь думам,
Меня так нежила печаль.
Там, на платформе опустелой,
В июльском пламенном огне,
Все то, что с детством охладело,
Я находил живым во мне.
И после всех моих падений
Мне так легко давались вновь
И детский трепет разлучений,
И детски нежная любовь.
В далеком-предалеком царстве,
В ненашем государстве,
За тридевять земель
Отсель,
Средь подданных царя мудрейшего Тофуты
Случилось что-то вроде смуты.
«Разбой! — кричали все. — Грабеж!»
Шли всюду суды-пересуды:
Порядки, дескать, в царстве худы,
Насилья много от вельмож!
Одначе
Хоть бунтовали все, но в общей суете
Верх брали те,
Кто посильней да побогаче:
«Чем лезть нам, братцы, напролом,
Нарядимте послов — Тофуте бить челом;
Проведавши от них о нашей злой обиде,
Царь нас рассудит в лучшем виде».
Но — то ли сам дошел, то ль расхрабрясь от слов
Вельможи главного, злодея Протоплута,
Не допустил к себе послов
Мудрейший царь Тофута.
«Нелепо, — молвил он, — мне слушать их, эане
Всё, что известно им, известно также мне.
А ежли что мне неизвестно,
О том им толковать подавно неуместно!»
Но черный люд не сдал; боролся до конца,
Пока не выкурил Тофуту из дворца.
И что же? Не прошло, поверите ль, минуты,
Как власть, отбитую народом у Тофуты,
Присвоили себе всё те же богачи,
Да так скрутили всех, хоть караул кричи,
У бедных стали так выматывать все жилы,
Как «не запомнят старожилы».
Пошел в народе разговор:
«Попали мы впросак!»
— «Того ль душа хотела?»
— «Эх, не доделали мы дела!»
— «От богачей-то нам, гляди, какой разор!»
Потолковали,
Погоревали
И богачей смели, как сор.
Жизнь сразу вышла на простор!
Я в этом царстве жил недавно.
И до чего живут там славно,
На свой особенный манер!
Как это всё у них устроено на месте
И с применением каких геройских мер,
Вы этого всего нагляднейший пример
В Коммунистическом найдете манифесте.
Когда на листья винограда
Слетала влажная прохлада
С недосягаемых вершин;
Когда вечерний звон Гелата
В румяных сумерках заката,
Смутив пустыни грустный сон,
Перелетал через Рион, —
Здесь, на кладбищах, позабытых
Потомством, посреди долин,
Во мгле плющами перевитых
Каштанов, лавров и раин {*},
{* Раина — дерево. (Прим. авт.)}
Мне снился рой теней, покрытых
Струями крови, пылью битв, —
Мужей и жен, душой сгоревших
В страстях — и в небо улетевших,
Как дым, без мысли и молитв…
Но тщетно посреди видений
Мой ум наставника искал:
В их тесноте народный гений
Лучом бессмертья не сиял! И проносился рой духов,
Как бы ища своих следов,
Над прахом тел, давно истлевших,
Под грудами не уцелевших
Соборов, башен и дворцов.
В устах, для мира охладевших,
На все звучал один ответ:
«Здесь было царство — царство пало…
Мы жили здесь — и нас не стало…
Но не скорби о нас, поэт!
Мы пили в жизни полной чашей;
Но вам из гроба своего,
В усладу бедной жизни вашей,
Не завещали ничего!..»И пронеслись… Но сквозь туманы
Протекших лет передо мной
Неотразимой красотой
Мелькает образ Дареджаны…
В ее глазах — любовь и мгла,
Тоска на мраморе чела,
В груди огонь желаний скрытых —
И возмутительных страстей
Зараза -и коварный змей
В улыбке уст полураскрытых.1850 (Кутаис)
Носитель молнии и грома
Всесильного Петрова дома!
Куда несешься с высоты?
Приняв перуны в когти мочны,
Куда паришь, Орел полночный,
И на кого их бросишь ты?
Еще ль, по манию Беллоны,
Стремишься в прах низвергнуть троны,
Брать царства, королей пленить? —
Нет, нет! пред Павла знаменами
Ты с росскими летишь полками
Престолы падши возносить.
Гряди спасать царей, Суворов,
Избавить царства от раздоров
И власть в порфиру облещи;
Соименитому герою
Подобно, ты рожден судьбою
Коварства узел рассещи.
Гряди, Алкид, на гидру дерзку,
Смири ея ты лютость зверску,
Спаси от бед вселенну вновь.
Ужасно жал ея сверканье,
Тлетворно, пагубно дыханье,
И смертно ядовита кровь.
Но ты одет в броню нетленну,
В надежду, веру несомненну,
Любовью выспренней горишь;
Полк Ангел пред тобой сомкнется —
И зло тебе не прикоснется;
Рога ты буйству сокрушишь.
С тобою Бог идет — и Россы,
Во знаменье побед, колоссы
Воздвигнут по твоим следам;
Слух про́йдет в позднее потомство:
«Тобой стер Павел вероломство
И скиптры возвратил царям».
1799
Косую тень зари роднит
С косою тенью спин Продольный
Великокняжеский Рудник
И лес теней у входа в штольню. Закат особенно свиреп,
Когда, с задов облив китайцев,
Он обдает тенями склеп,
Куда они упасть боятся. Когда, цепляясь за края
Камнями выложенной арки,
Они волнуются, снуя,
Как знаки заклинанья, жарки. На волосок от смерти всяк
Идущий дальше. Эти группы
Последний отделяет шаг
От царства угля — царства трупа. Прощаясь, смотрит рудокоп
На солнце, как огнепоклонник.
В ближайший миг на этот скоп
Пахнет руда, дохнет покойник. И ночь обступит. Этот лед
Ее тоски неописуем!
Так страшен, может быть, отлет
Души с последним поцелуем. Как на разведке, чуден звук
Любой. Ночами звуки редки.
И дико вскрикивает крюк
На промелькнувшей вагонетке. Огарки, — а светлей костров.
Вблизи, — а чудится, верст за пять.
Росою черных катастроф
На волоса со сводов капит. Слепая, вещая рука
Впотьмах выщупывает стенку,
Здорово дышит ли штрека,
И нет ли хриплого оттенка. Ведь так легко пропасть, застряв,
Когда, лизнув пистон патрона,
Прольется, грянувши, затрав
По недрам гулко, похоронно. А знаете ль, каков на цвет,
Как выйдешь, день с порога копи?
Слепит, землистый, — слова нет, —
Расплавленные капли, хлопья. В глазах бурлят луга, как медь
В отеках белого каленья.
И шутка ль! — Надобно уметь
Не разрыдаться в исступленьи. Как будто ты воскрес, как те —
Из допотопных зверских капищ,
И руки поднял, и с ногтей
Текучим сердцем наземь капишь.