Пойте, птички, вы свободу,
Пойте красную погоду;
Но когда бы в рощах сих,
Ах, несносных мук моих
Вы хоть соту часть имели,
Больше б вы не пели.Мчит весна назад прежни красоты,
Луг позеленел, сыплются цветы.
Легки ветры возлетают,
Розы плен свой покидают,
Тают снеги на горах,
Реки во своих брегах,
Веселясь, струями плещут.
Всё пременно. Только мне
В сей печальной стороне
Солнечны лучи не блещут.О потоки, кои зрели радости мои,
Рощи и пещеры, холмы, все места сии!
Вы-то видели тогда, как я веселился,
Ныне, ах! того уж нет, я тех дней лишился.
Вы-то знаете одни,
Сносно ль без Кларисы ныне
Пребывать мне в сей пустыне
И иметь такие дни.Земледелец в жаркий полдень отдыхает
И в тени любезну сладко вспоминает,
В день трудится над сохой,
Ввечеру пойдет домой
И в одре своей любезной
Засыпает по трудах;
Ах! а мне в сей жизни слезной
Не видать в своих руках
Дорогой Кларисы боле,
Только тень ея здесь в поле.Древеса, я в первый раз
Жар любви познал при вас;
Вы мне кажетеся сиры,
К вам уж сладкие зефиры
С смехами не прилетят,
Грации в листах оплетенных,
Глаз лишася драгоценных,
Завсегда о них грустят.Ах, зачем вы приходили,
Дни драгие, ах, зачем!
Лучше б вы мне не манили
Счастием в жилище сем.
За немногие минуты
Дни оставши стали люты,
И куда я ни пойду, —
Ни в приятнейшей погоде,
Ни в пастушьем короводе
Я утехи не найду.Где ты, вольность золотая,
Как Кларисы я не знал,
А когда вздыхати стал,
Где ты, где ты, жизнь драгая! Не смотрю я на девиц,
Не ловлю уже силками
Я, прикармливая, птиц,
Не гоняюсь за зверями
И не ужу рыб; грущу,
Ни на час не испущу,
Больше в сих местах незримой,
Из ума моей любимой.
Когда позор и угнетенье
Царят над Францией моей
И с укоризною презренья
Повсюду говорят о ней;
Когда, республика святая,
Деяния твоих сынов
Поносит, дерзко осуждая,
Толпа лакеев и рабов;
Когда свобода в тьме могилы
Погребена, и низкий страх
Пред самовластьем дикой силы
Повергнул души все во прах;
Когда, подявши меч кровавый,
Бесчеловечная вражда
Своих убийств гордится славой —
Где мир душе найти тогда?
В моем изгнаньи одиноком
Брожу, с печалию в груди,
На этом острове далеком
И жду лишь бедствий впереди.
Лежит на небе мгла тумана,
Катясь к подножью серых скал,
Бушуют волны океана
И ветер воет, как шакал.
С тоской внимаю бури звуки,
И мнится мне, стихий в борьбе
Я слышу голос тайной муки
О человеческой судьбе.
О, мир проклятий, мир страданий,
Мир властелинов и рабов!
Когда ты отдохнешь от браней,
Когда ты сбросишь гнет оков?
Иль вечно, полны неприязни,
Презрев свободу и любовь,
Осуждены все люди казни —
Лить человеческую кровь?
Увы, в грядущем, полный горя,
Не вижу я пределов зла;
А в настоящем... Волны моря!
Шумите громче, с ветром споря,
Ложись темнее, бури мгла!
Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет — успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге? Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами — те, кто убиты.—
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда — за нее, и всегда — за свободу.И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это — Россия.А вокруг все другое — покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость — вот основная забота.
День свободы — свободы от нашего взлета,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры! Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом — павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил, — слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Все он — спутал. Но время все спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возраженья.
Не умеют, как мы, обойтись без решенья.Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты — где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.
подражание Беранже
Черт возьми, совсем не спится,
От клопов покоя нет;
Чуть заснешь — исправник снится,
Депутаты, комитет!
Что и делать, сам не знаю,
Видно, надобно вставать...
Ванька — мыться! Гришка — чаю!
Юрка — повара позвать!
Протрубили англичане,
Что у них-де все равны
И, что баре, что крестьяне,
Для свободы рождены.
И у нас пошли драть глотки,
И печатать, и писать...
Васька — редьки! Мишка — водки!
Сенька — кушать подавать!
Где уж русскому народу
Брать примеры с англичан?
Дай-ка Фильке я свободу —
Через час нажрется пьян.
Гей! сказать попу Маркелу,
В дурачки чтоб шел играть...
Федька — карты! Фомка — мелу!
Митька — ужин собирать!
Вот и дожили, канальство:
Барин в отчине своей
Без заведома начальства
Хама выпороть не смей;
А задашь, бывало, лупку —
Просто божья благодать...
Тишка — свечку! Яшка — трубку!
Кузька — ставни запирать!
Говорят, пора приспела!
Нет спасенья, говорят;
Эх, когда б все это дело
Повернуть на старый лад!
Все не легче час от часу;
Завалиться с горя спать...
Тришка — «Пчелку!» Оська — квасу!
Филька — Машку мне послать!
Не мало в году исторических дат
В стихах воспевают поэты.
Но их вдохновенью не нужно затрат,
Спасают певцов трафареты.
К чему над бумагой ночами корпеть?
Зачем отдаваться заботам?
Пииты давно приспособились петь
По старым испытанным нотам.
И вот на страницах журналов, газет,
Бряцая и сталью, и медью,
Покорных читателей кормит поэт
Своею рифмованной снедью.
8 марта.
Международный женский день
В стране свободного народа!
Для городов и деревень
Сияет красная свобода!
О, женщины! Свергайте гнет!
О, будьте бодры вы и яры!
Плечо к плечу, всегда вперед!
Ведут вас к счастью коммунары!
1 мая.
Какой прекрасный, красный день
В стране свободного народа!
Для городов и деревень
Сияет красная свобода.
Где старой жизни тяжкий гнет?
Все бодры, веселы и яры,
Идут под музыку вперед,
И в авангарде — коммунары!
Мюд.
Румяный, рдяный, юный день
В стране свободного народа!
Для городов и деревень
Сияет красная свобода.
Мы свергнем капитала гнет!
Мы крепки, молоды и яры!
Итти вперед, всегда вперед,
Даем вам клятву, коммунары!
7 Ноября.
День Октября! Великий день
В стране свободного народа!
Для городов и деревень
Сияет красная свобода.
Где старой жизни тяжкий гнет?
Все бодры, веселы и яры.
Всегда вперед, вперед, вперед
Шагают мощно коммунары!
* * *
Распродан товар и, почив от трудов,
Поэт не гнушается прозы.
А в новом году он, как прежде, готов
Стучать на машинке стихозы.
Но станет ли тратить энергию бард,
Пиша юбилейные оды?
Фабричной работе полезен стандарт
На долгие, долгие годы.
И в новом году на страницах газет,
Бряцая и сталью, и медью,
Покорных читателей кормит поэт
Своей прошлогоднею снедью.
Ты рушишь покой, свободу отнявши,
А повод сама мне к любви подала,
Ты, мне надежду подавши,
Опять взяла.
Почто было влечь, когда не склоняться,
Или то забавно, чтоб дух мой терзать.
Уж ты можешь смеяться,
Нельзя отстать.
Или ты, брав в плен, того лишь желала,
Чтоб кровь моя тобою пылала,
А я б, влюбясь, всеместно грустил,
Жестокий ты нрав и зверский имеешь;
Что, введши в грусть, о мне не жалеешь,
Довольна ль ты, уже я полюбил.
Довольствуйся ныне вздыханьем моим,
Я вечно подвластен очам стал твоим,
Свирепствуй как хочешь, я все то терплю,
Нельзя мне покинуть, я очень люблю,
Лишь только помысли, достойно ль губить,
Кому дала повод сама ты любить,
Престань меня,
К любви взманя,
Не видючи пользы, всечасно терзать;
Склонися, склонися, коль так ты мила,
Цели мою рану, что ты мне дала,
Или нельзя,
Мне грудь пронзя,
Стесненному духу отрады подать?
Я часто видал, что было приятно,
Где вместе случалось бывать мне с тобой:
А ныне то все превратно,
Где ты со мной;
Не хочешь взглянуть и прочь отбегаешь,
Какая причина тебя отвела,
За что ты презираешь,
Иль что мила?
Ах сжалься и дай опять быть в надежде,
Имей тот взор, как видел я прежде,
А я тебя своей почитал,
Спокой мысль мою, за что ты взгордилась,
За что, любя, ты вдруг рассердилась,
Того ли я себе ожидал?
Панчо Вилья — это буду я.
На моём коне, таком буланом,
чувствую себя сейчас болваном,
потому что предали меня.
Был я нищ, оборван и чумаз.
Понял я, гадая, кто виновник:
хуже нету чёрта, чем чиновник,
ведьмы нет когтистее, чем власть.
И пошли мы, толпы мужиков,
за «свободой» — за приманкой ловкой,
будто бы за хитрою морковкой
стадо простодушных ишаков.
Стал я как Христос для мужичья,
и, подняв мачете или вилы,
Мексика кричала: «Вива Вилья!»,
ну, а Вилья — это буду я.
Я, ей-богу, словно пьяный был,
а башка шалеет, если пьян ты,
и велел вплетать я аксельбанты
в чёлки заслуживших их кобыл.
Я у них сидел, как в горле кость,
не попав на удочку богатства.
В их телегу грязную впрягаться
я не захотел. Я дикий конь.
Я не стал Христом. Я слишком груб.
Но не стал Иудою — не сдался,
и, как высший орден государства,
мне ввинтили пулю — прямо в грудь.
Я сиял среди шантанных див
в орденах, как в блямбах
торт на блюде,
Розу, чьей-то пахнущую грудью,
на своё сомбреро посадив.
Было нам сначала хорошо.
Закачалась Мексика от гуда.
Дело шло с трофеями не худо —
со свободой дело хуже шло.
Тот, чей норов соли солоней,
стал не нужен. Нужен стал, кто пресен.
Всадники обитых кожей кресел
победили всадников коней.
И крестьянин снова был оттёрт
в свой навоз бессмертный,
в свой коровник.
Даже в революции чиновник
выживает. Вот какой он, чёрт!
Поклон борцу минувших лет
На новый день его рожденья!
Пусть примет дружеский привет
Во имя вечного движенья,
Во имя боя всех веков
За справедливость и свободу,
Во имя всех живых борцов
За благо русского народа.
Мы помним "Колокола" звон!
Он разбудил от сна Россию;
И вот теперь со всех сторон
Идут на бой борцы иные.
Идут в измученный народ,
Идут в голодные селенья;
Всех русских голос их зовет
В бой за народное спасенье.
Пусть их казнит лакейский суд,
Пусть их измучат палачами,
Пусть ждет их смерть, - они несут
В народ свое святое знамя,
То знамя общего труда,
То знамя братства и науки,
И не опустят никогда
Его израненные руки.
В победу веруют они,
В победу правды и свободы;
Придут, придут святые дни,
Восстанут спящие народы,
Пройдет безумие веков,
Пройдут их вечные страданья,
И кровью нынешних борцов
Скрепится будущее зданье.
Тогда, в день светлый торжества,
Людей счастливых поколенья
Сочтут дела, прочтут слова
Борцов за их освобожденье,
Припомнят в прошлом ряд имен
Тех, что за истину страдали,
И грозный "Колокола" звон
Запишут в вечные скрижали.
Воззванье к Свободе
О, Боже, храни и спаси,
В Английском гробу воскреси
Покойницу, труп Королевы!
Пошли ей блестящих побед,
Пусть выйдет Свобода на свет,
Чье имя Британцам — завет,
Название их Королевы!
Ее ослепительный трон
Высоко над зыбью времен!
Боже, храни Королеву!
За ней миллионы следят,
Борцов нескончаемый ряд;
О царстве ее говорят,
Боже, храни Королеву!
В ней дух твой — как рокоты лир.
Лишь ею устроен весь мир,
Боже, храни Королеву!
Твоей в ней любви глубина,
Потоков небесных волна,
О, где б ни предстала она,
Боже, храни Королеву!
Врагов ее втисни в туман,
В их собственный черный обман, —
Боже, храни Королеву!
Воров ее слов накажи,
Исчадья насилья и лжи,
Как ложных владык, обнажи, —
Боже, храни Королеву!
Чтоб трон ее, вспыхнув, не гас,
Чтоб только в сердцах был у нас, —
Боже, храни Королеву!
Пусть жалкий тиран говорит,
Что трон его ярко горит,
Мы любим лишь ту, что царит, —
Наших сердец Королеву!
Пусть с нами поет серафим,
Мы хором стозвучным гласим, —
Боже, храни Королеву!
Как Ангелов нежных мольбы,
Как грозные звуки трубы,
Поем мы во имя борьбы, —
Боже, храни Королеву!
О, ум мой холодный!
Зачем, уклоняясь
От кроткого света
Божественной веры,
Ты гордо блуждаешь
Во мраке сомненья?
Ответь, если можешь:
Кто дал тебе силу
Разумной свободы
И к истинам вечным
Любовь и влеченье?
Кто плотью животной
Покрыл мне так чудно
Скелет обнаженный,
Наполнил все жилы
Горячею кровью,
Дал каждому нерву
Свое назначенье
И сердце заставил
Впервые забиться
Досель ему чуждой,
Неведомой жизнью?
Кто дал тебе средство
Чрез малую точку
Подвижного ока
Усваивать знанье
О видимом мире?
И как назовешь ты
Тот дух в человеке,
Который стремится
За грани земного,
С сознаньем свободы
И сильным желаньем
Познаний и блага?
Который владеет
Порывами сердца,
Один торжествует
В страданиях тела,
Законы природы
Себе подчиняя?..
Кто дал это свойство
Цветущей природе, —
Что в ней разрушенье
Единого тела
Бывает началом
Для жизни другого?
Кто этот художник,
Рукой всемогущей
В цветке заключивший
Целебную силу,
И яд смертоносный,
И яркие краски,
И тени, и запах?..
Смирись же и веруй,
О, ум мой надменный:
Законы вселенной,
И смерть, и рожденье
Живущего в мире,
И мощная воля
Души человека
Дают мне постигнуть
Великую тайну,
Что есть Высший Разум,
Все дивно создавший,
Всем правящий мудро.
Он говорил умно и резко,
И тусклые зрачки
Метали прямо и без блеска
Слепые огоньки.
А снизу устремлялись взоры
От многих тысяч глаз,
И он не чувствовал, что скоро
Пробьет последний час.
Его движенья были верны,
И голос был суров,
И борода качалась мерно
В такт запыленных слов.
И серый, как ночные своды,
Он знал всему предел.
Цепями тягостной свободы
Уверенно гремел.
Но те, внизу, не понимали
Ни чисел, ни имен,
И знаком долга и печали
Никто не заклеймен.
И тихий ропот поднял руку,
И дрогнули огни.
Пронесся шум, подобный звуку
Упавшей головни.
Как будто свет из мрака брызнул,
Как будто был намек…
Толпа проснулась. Дико взвизгнул
Пронзительный свисток.
И в звоны стекол перебитых
Ворвался стон глухой,
И человек упал на плиты
С разбитой головой.
Не знаю, кто ударом камня
Убил его в толпе,
И струйка крови, помню ясно,
Осталась на столбе.
Еще свистки ломали воздух,
И крик еще стоял,
А он уж лег на вечный отдых
У входа в шумный зал…
Но огонек блеснул у входа…
Другие огоньки…
И звонко брякнули у свода
Взведенные курки.
И промелькнуло в беглом свете,
Как человек лежал,
И как солдат ружье над мертвым
Наперевес держал.
Черты лица бледней казались
От черной бороды,
Солдаты, молча, собирались
И строились в ряды.
И в тишине, внезапно вставшей,
Был светел круг лица,
Был тихий ангел пролетавший,
И радость — без конца.
И были строги и спокойны
Открытые зрачки,
Над ними вытянулись стройно
Блестящие штыки.
Как будто, спрятанный у входа
За черной пастью дул,
Ночным дыханием свободы
Уверенно вздохнул.
В одежде красной и черной,
Исполин,
От земли к облакам
Восстающий упорно,
Властелин,
Диктующий волю векам
Необорно, —
Мятеж,
Ты проходишь по миру,
Всегда
Светел, свободен и свеж,
Как в горном потоке вода.
Возьми
Пламя пожара,
Взбежавшее яро,
Как гигантскую лиру;
Греми
Грохотом рушимых зданий;
Аккомпанируй
В кровавом тумане
Реву толпы,
Сокрушая столпы,
Библиотек,
Фронтоны музеев,
Одряхлелых дворцов.
Ужас посеяв, —
Как отравленный дротик,
Кинь свой озлобленный зов:
«За рабов!
Против царей, вельмож, богачей, иереев!
Против всех ставленных!
За подавленных!»
Не все равно ли,
Правда иль нет этот зов!
Ты полон дыханием воли,
Ты силен сознанием власти,
Ты — нов.
Пусть книги горят на кострах дымно-сизых;
Пусть древние мраморы в тогах и в ризах
Разбиты на части
(Заряды для новых орудий!),
Пусть люди,
Отдавшие жизнь за свободу народа,
У входа
Опустелых темниц,
Расстреляны, падают ниц
С заглушенным криком: «Свобода!»
Пусть в шуме
Растущих безумий,
Под победные крики, —
Вползает неслышно грабеж,
Бессмысленный, дикий, —
Насилье, бесстыдство и ложь.
Пусть!
Разрушается старое, значит, поднимется новое.
Разрываются цепи, значит, будет свободнее.
Прочь — готовое,
Прошлогоднее,
То, что мы знаем давно наизусть!
Необорно,
В одежде красной и черной,
Ты проходишь,
Мятеж,
Ища свой рубеж,
Ты просторы обводишь
Глазами пронзительно-шарящими.
Тебе, чем другому кому,
Известней:
Над пожарищами,
Над развалинами,
Над людьми опечаленными,
Над красотой, обрекаемой тлению, —
В огне и дыму, —
Новой песней,
Встанет новой жизни свет!
Разрушению —
Привет!
Когда придёт в Россию человек,
который бы не обманул России?
В правительстве такого чина нет,
но, может быть… когда-нибудь… впервые…
А что он сможет сделать лишь один?
Как столько злоб в согласие он сложит?
Мы ни за что его не пощадим,
когда он лучше сделать нас не сможет.
А как он лучше сделается сам,
когда обязан, как бы ни обрыдло,
прислушиваться к липким голосам
элиты нашей липовой и быдла?
Здесь уж быть должен медленен, но быстр.
Как сделать, чтобы бомбы или пули
прицельно попадали лишь в убийц,
а всех детей и женщин обогнули?
Как сохранить свободу и терпеть
нахальную невежливость свободы?
Взять в руки крепостническую плеть?
Но выпоротый пишет слабо оды.
Как не звереть, матрасы распоров,
не рыться в каждой люльке, в каждом
гробе?
Казнить больших и маленьких воров?
Россия станет, как пустыня Гоби.
Кровь Углича, Катыни, Колымы
размыла честь. Никто не наказуем.
Собою обесчещенные, мы
по честности, но лишь чужой, тоскуем.
Не раздавать бы детям леденцов,
а дать бы горькой памяти последки,
когда над честной бедностью отцов
смеются, как над глупостью, их детки.
А вдруг придёт в Россию человек
не лжемессия с приторным сияньем,
а лишь один из нас, один из всех,
и не обманет — мы его обманем?
Когда придёт в Россию человек?
Когда… когда все будут человеки.
Но всё чернее и чернее снег,
и всё отравленней и мы, и реки.
И тёмная тяжёлая вина
лежит на мне, и на кремлёвском троне,
и даже — да простит меня она! –
на нищей солженицынской Матрёне.
Не хлеба — человека недород
в России, переставшей ждать мессию.
Когда придёт в Россию тот народ,
который бы не обманул Россию?
— Что ты здесь медлишь в померкшей короне,
Рыжая рысь?
Сириус ярче горит на уклоне,
Открытей высь.
Таинства утра свершает во храме,
Пред алтарем, новоявленный день.
Первые дымы встают над домами,
Первые шорохи зыблют рассветную тень,
Миг — и знамена кровавого цвета
Кинет по ветру, воспрянув, Восток.
Миг — и потребует властно ответа
Зов на сраженье — фабричный гудок.
Улицы жаждут толпы, как голодные звери,
Миг — и желанья насытят они до конца…
Что же ты медлишь в бледнеющем сквере,
Царь — в потускневших лучах золотого венца?
Рысь
Да, я — царь! ты — сын столицы,
Раб каменьев, раб толпы,
Но меня в твои границы
Привели мои тропы.
Здесь на улицах избита
Вашей поступью трава,
Здесь под плитами гранита
Грудь земная не жива.
Здесь не стонут гордо сосны,
Здесь не шепчет круг осин,
Здесь победен шум колесный
Да далекий гул машин.
Но во мгле былого века,
В годы юности моей,
Я знавал и человека
Зверем меж иных зверей.
Вы взмятежились, отпали,
Вы, надменные, ушли
В города стекла и стали
От деревьев, от земли.
Что ж теперь, встречая годы
Беспощадного труда,
Рветесь вы к лучам свободы,
Дерзко брошенной тогда?
Там она, где нет условий,
Нет запретов, нет границ, —
В мире силы, в мире крови,
Тигров, барсов и лисиц.
Слыша крики, слыша стоны,
Вашу скорбную вражду,
В мир свободы, в мир зеленый
Я, ваш царь, давно вас жду.
Возвращайтесь в лес и в поле,
Освежить их ветром грудь,
Чтоб в родной и в дикой воле
Всей природы потонуть! Лесной царь (нем.)
(Весною 1871 г.).
Вот еще одну из многих,
Дочь нужды, дитя народа,
Расстрелять ведут,— и слышен
Крик: да здравствует свобода!
Палачи, должно-быть, пьяны,
Жертва их взята ошибкой…
На ее поблекших губках
Ужас борется с улыбкой.
Выбиваются, спадают
Косы из-под шляпки сбитой,
Локти связаны, изорван
Лиф, под праздник ею сшитый.
Тонкий очерк бледной груди
Тронут отблеском рассвета,
Утро блещет по мансардам,
Ей навстречу дышит лето.
— «Боже мой! какое утро!»
Говорит она разбитым,
Слабым голосом, шагая
Меж солдат по звонким плитам.
«Ах, как голуби высоко
Реют!.. А на мне все смято,
Все изорвано,— схватили,
Повели,— ведут куда-то…
Говорят, меня Всевышний
Не обидел красотою…
Что ж я сделала? за что вы
Так безжалостны со мною?
Не за то ли, что случайно,
Ради самосохраненья,
Я и Жан мой отбивались
От ночного нападенья?
Все-то мы делили вместе:
И любовь, и хлеб, и воду…
О! как глупо умереть мне
В эту чудную погоду!»
Стой!.. Пришли… Площадка… Стены…
Дверь, заросшая бурьяном…
И затих вдруг лепет жертвы,
Заглушенный барабаном.
Страшной ненависти буря
Дымным залпом разразилась,
И в крови — в могилу,— в мусор,
Как цветок, она свалилась.
Солнце встало над Парижем,
И ясна была погода…
Лишь грозой носился пьяный
Крик: да здравствует свобода!
Тебе, который с юных дней
Меня хранил от бури света,
Тебе усердный дар беспечного поэта —
Певца забавы и друзей.
Тобою жизни обученный,
Питомец сладкой тишины,
Я пел на лире вдохновенной
Мои пророческие сны, -
И дружба кроткая с улыбкою внимала
Струнам, настроенным свободною мечтой;
Умом разборчивым их звуки поверяла
И просвещала гений мой!
Она мне мир очарованья
В живых восторгах создала, К свободе вечный огнь в душе моей зажгла,
Облагородила желанья,
Учила презирать нелепый суд невежд
И лести суд несправедливый:
Смиряла пылкий жар надежд
И сердца ранние порывы.
И я душой не изменил
Ее спасительным стараньям:
Мой гений чести верен был
И цену знал благодеяньям! Быть может, некогда твой счастливый поэт,
Беседуя мечтой с протекшими веками,
Расскажет стройными стихами
Златые были давних лет;
И, вольный друг воспоминаний,
Он станет петь дела отцов:
Неутомимые их брани
И гибель греческих полков,
Святые битвы за свободу
И первый родины удар
Ее громившему народу,
И казнь ужасную татар.
И оживит он — в песнях славы —
Славян пленительные нравы:
Их доблесть на полях войны,
Их добродушные забавы
И гений русской старины
Торжественный и величавый! А ныне — песни юных лет,
Богини скромной и веселой,
Тебе дарит рукой не смелой
Тобой воспитанный поэт!
Пускай сии листы, в часы уединенья,
Представят памяти твоей
Живую радость прошлых дней,
Неверной жизни оболыценья
И страсти ветренных друзей;
Здесь все, чем занят был счастливый дар поэта, Когда он тишину боготворил душой,
Не рабствовал молве обманчивого света
И пел для дружбы молодой!
Ужасен времени полет
И для самих любимцев славы!
Еще, о царь, в пучину лет
Умчался год твоей державы —
Но не прошла еще пора,
Наперекор судьбе и року,
Как прежде, быть творцом добра
И грозным одному пороку.
Обетом связанный святым
Идти вослед Екатерине,
Ты будешь подданным своим
Послом небес, как был доныне.
Ты понял долг святой царя,
Ты знаешь цену человека,
И, к благу общему горя,
Ты разгадал потребность века.
Благотворить — героев цель.
Для сердца твоего не чужды
Права народов и земель
И их существенные нужды.
О царь! Весь мир глядит на нас
И ждет иль рабства, иль свободы!
Лишь Александров может глас
От бурь и бед спасать народы…
Смотри — священная война!
Земля потомков Фемистокла
Костьми сынов удобрена
И кровью греческой промокла.
Быть может, яростью дыша,
Эллады жен не внемля стону,
Афины взяв, Куршид-паша
Крушит последнюю колонну.
Взгляни на Запад! — там в борьбе
Власть незаконная с законной,
И брошен собственной судьбе
С царем испанец непреклонный.
Везде брожение умов,
Везде иль жалобы, иль стоны,
Оружий гром, иль звук оков,
Иль упадающие троны.
Равно ужасны для людей
И мятежи и самовластье.
Гроза народов и царей —
Не им доставить миру счастье!
Опасны для венчанных глав
Не частных лиц вражды и страсти,
А дерзкое презренье прав,
Чрезмерность иль дремота власти.
Спеши ж, монарх, на подвиг свой,
Как витязь правды и свободы,
На подвиг славный и святой —
С царями примирять народы!
Не верь внушениям чужим,
Страшись коварных душ искусства:
Судьями подвигам твоим —
И мир и собственные чувства.
Какой-то Всадник так Коня себе нашколил,
Что делал из него все, что́ изволил;
Не шевеля почти и поводов,
Конь слушался его лишь слов.
«Таких коней и взнуздывать напрасно»,
Хозяин некогда сказал:
«Ну, право, вздумал я прекрасно!»
И, в поле выехав, узду с Коня он снял.
Почувствуя свободу,
Сначала Конь прибавил только ходу
Слегка,
И, вскинув голову, потряхивая гривой,
Он выступкой пошел игривой,
Как будто теша Седока.
Но, сметя, как над ним управа не крепка,
Взял скоро волю Конь ретивой:
Вскипела кровь его и разгорелся взор;
Не слушая слов всадниковых боле,
Он мчит его во весь опор
Черезо все широко поле.
Напрасно на него несчастный Всадник мой
Дрожащею рукой
Узду накинуть покушался:
Конь боле лишь серчал и рвался,
И сбросил, наконец, с себя его долой;
А сам, как бурный вихрь, пустился,
Не взвидя света, ни дорог,
Поколь, в овраг со всех махнувши ног,
До-смерти не убился.
Тут в горести Седок
«Мой бедный Конь!» сказал: «я стал виною
Твоей беды!
Когда бы не́ снял я с тебя узды,—
Управил бы наверно я тобою:
И ты бы ни меня не сшиб,
Ни смертью б сам столь жалкой не погиб!
Как ни приманчива свобода,
Но для народа
Не меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана.
(Читано на литературном вечере в память С. Я. Надсона)
Поэты на Руси не любят долго жить:
Они проносятся мгновенным метеором,
Они торопятся свой факел потушить,
Подавленные тьмой, и рабством, и позором.
Их участь — умирать в отчаянья немом;
Им гибнуть суждено, едва они блеснули,
От злобной клеветы, изменнической пули
Или в изгнании глухом.
И вот еще один, — его до боли жалко:
Он страстно жить хотел и умер в двадцать лет.
Как ранняя звезда, как нежная фиалка,
Угас наш мученик-поэт!
Свободы он молил, живой в гробу метался,
И все мы видели — как будто тень легла
На мрамор бледного, прекрасного чела;
В нем медленный недуг горел и разгорался,
И смерть он призывал — и смерть к нему пришла.
Кто виноват? К чему обманывать друг друга!
Мы, виноваты — мы. Зачем не сберегли
Певца для родины, когда еще могли
Спасти его от страшного недуга?
Мы все, на торжество пришедшие сюда,
Чтобы почтить талант обычною слезою, —
В те дни, когда он гас, измученный борьбою,
И жаждал знания, свободы и труда,
И нас на помощь звал с безумною тоскою, —
Друзья, поклонники, где были мы тогда?..
Бесцельный шум газет и славы голос вещий —
Теперь, когда он мертв, — и поздний лавр певца,
И жалкие цветы могильного венца —
Как это всё полно иронии зловещей!..
Поймите же, друзья, он не услышит нас:
В гробу, в немом гробу он спит теперь глубоко,
И между тем как здесь всё нежит слух и глаз,
И льется музыка, и блещет яркий газ, —
На тихом кладбище он дремлет одиноко
В глухой, полночный час…
Уста его навек сомкнулись без ответа…
Страдальческая тень погибшего поэта,
Прости, прости!..
Когда запрягут в колесницу
Тебя, как скота и раба,
И в свисте кнута растворится
Нерайская с детства судьба.И всё, что терзало, тревожа,
Исчезнет, а как — не понять,
И голову ты и не сможешь
И вряд ли захочешь поднять, Когда все мечты и загадки,
Порывы к себе и к звезде
Вдруг станут ничем — перед сладкой
Надеждой: поспать в борозде.Когда твой погонщик, пугаясь,
Что к сроку не кончит урок,
Пинать тебя станет ногами
За то, что ты валишься с ног, Тогда, — перед тем, как пристрелят
Тебя, — мол, своё отходил! -
Ты вспомни, какие ты трели,
На воле резвясь, выводил.Как следуя голосу моды,
Ты был вдохновенье само —
Скучал, как дурак, от свободы
И рвался — сквозь пули — в ярмо.Бунт скуки! Весёлые ночи!
Где знать вам, что в трубы трубя,
Не Дух это мечется — хочет
Бездушье уйти от себя.Ища не любви, так заботы,
Занятья — страстей не тая…
А Духу хватило б работы
На топких путях бытия.С движеньем веков не поспоришь,
И всё ж — сквозь асфальт, сквозь века,
Всё время он чувствует, сторож,
Как топь глубока и близка.Как ею сближаются дали,
Как — пусть хоть вокруг благодать, -
Но люди когда-то пахали
На людях — и могут опять.И нас от сдирания шкуры
На бойне — хранят, отделив,
Лишь хрупкие стенки культуры,
Приевшейся песни мотив.…И вот, когда смыслу переча,
Встаёт своеволья волна,
И слышатся дерзкие речи
О том, что свобода тесна, Что слишком нам равенство тяжко,
Что Дух в мельтешеньи зачах…
Тоска о заветной упряжке
Мне слышится в этих речах.И снова всплывает, как воля,
Мир прочный, где всё — навсегда:
Вес плуга… Спокойствие поля…
Эпический посвист кнута.
Смирив свою печаль, с согбенною спиною,
Султану будем мы безропотно служить
И имя грозное в мольбах произносить, —
Авось он сжалится над бедною страною…
Десятый грош, полученный ценою
Упорного труда, мы отдадим войскам;
Покорны будем мы, подобные рабам —
Авось он сжалится над бедною страною…
Для прихоти своей пускай омоет он
Свой меч в крови детей… Убиты тоскою,
Мы скроем скорбь свою, подавим тяжкий стон —
Авось он сжалится над бедною страною.
Мы отдадим ему сияющих красою
Стыдливых девушек — пусть похоть утолит;
Все рады мы отдать, что наш народ хранит —
Авось он сжалится над бедною страною…
Докажем турку мы, что в нас он не врагов,
А братьев отыскал, что пылкою душою
Всяк защищать его, служить ему готов —
Ведь сжалится же он над бедною страною!
— Молчи! Не обольщай себя пустыми снами,
Несчастный, сотни раз обманутый народ!
Несчетные века пройдут из года в год —
И турок никогда не сжалится над нами!
Забыли вы слова, сложенные веками:
«Стучите — отопрут, просите — дастся вам», —
Упорно следуйте заветным тем словам —
Иль турок никогда не сжалится над вами!
Свободы хочешь ты, я знаю, для народа,
Избавиться от рук жестоких палача —
Но счастие твое, и слава, и свобода, —
Ты знаешь, где они? — На острие меча!..
Отчего трепещет сердце, отчего пылает кровь,
Иль пришло уже то время, чтобы чувствовать любовь?
Коль не пламень то любовный, что ж за скорбь меня зажгла,
А когда любовь вселилась, ах любовь, ах как ты зла!
Вся природа обновленна,
Неприятна мне весна,
Я свободы всей лишенна,
В день забавы, ночью сна.
То любовь, любовь, конечно час пришел, любить должна.
И уж мне моя свобода ныне больше не нужна,
Тай, мое печально сердце, вольность я совсем гублю,
Нрав мой весь переменился, я постигла, что люблю;
Все пастух на мысли странной,
А как мышлю, вся горю,
И в любови несказанной,
И во сне его все зрю.
Распустилися деревья, на лугах цветы цветут,
Веют тихие зефиры, с гор ключи в долины бьют,
Воспевают сладки песни птички в рощах на кустах,
А пастух в свирель играет сидя при речных струях;
Я ничем не веселюся,
Я во всех местах тиха,
И повсюду лишь крушуся,
Где не вижу пастуха.
Что ты мил, стыжуся молвить, ты, пастух, дознайся сам,
И приди под тень сплетенных древ, к прекрасным сим местам,
Буду здесь часы с тобою в нежных я утехах гнать,
Стану петь тебе свой пламень, ты в свирель будешь играть,
Премени печаль мне в радость,
И ко мне почувствуй страсть,
Я свою цветущу младость
Отдаю тебе под власть.
Только ветер да звонкая пена,
Только чаек тревожный полет,
Только кровь, что наполнила вены,
Закипающим гулом поет.
На галерах огромных и смрадных,
В потном зное и мраке сыром,
Под шипенье бичей беспощадных
Мы склонялись над грузным веслом.
Мы трудились, рыдая и воя,
Умирая в соленой пыли,
И не мы ли к божественной Трое
Расписные триремы вели?
Соль нам ела глаза неизменно,
В круглом парусе ветер гудел,
Мы у гаваней Карфагена
Погибали от вражеских стрел.
И с Колумбом в просторы чужие
Уходили мы, силой полны,
Чтобы с мачты увидеть впервые
Берега неизвестной страны.
Мы трудились средь сажи и дыма
В черных топках, с лопатой в руках,
Наши трупы лежат под Цусимой
И в прохладных балтийских волнах.
Мы помним тревогу и крики,
Пенье пули — товарищ убит;
На «Потемкине» дружный и дикий
Бунт горячей смолою кипит.
Под матросскою волею властной
Пал на палубу сумрачный враг,
И развертывается ярко-красный
Над зияющей бездною флаг.
Вот заветы, что мы изучили,
Что нас учат и мощь придают;
Не покорствуя вражеской силе,
Помни море, свободу и труд.
Сбросив цепи тяжелого груза
(О, Империи тягостный груз),
Мы, как братья, сошлись для союза,
И упорен и крепок союз.
Но в суровой и трудной работе
Мы мечтали всегда об одном —
О рабочем сияющем флоте,
Разносящем свободу и гром.
Моряки, вы руками своими
Создаете надежный оплот.
Подымается в громе и дыме
Революции пламенный флот.
И летят по морскому раздолью,
По волнам броневые суда,
Порожденные крепкою волей
И упорною силой труда.
Так в союзе трудясь неустанно,
Мы от граней советской земли
Поведем в неизвестные страны
К восстающей заре корабли.
Посмотрите: в просторах широких
Синевой полыхают моря
И сияют на мачтах высоких
Золотые огни Октября.
В темнице сидит заключённый
Под крепкою стражей,
Неведомый рыцарь, пленённый
Изменою вражей.
И думает рыцарь, горюя:
«Не жалко мне жизни.
Мне страшно одно, что умру я
Далёкий отчизне.
Стремлюся я к ней неизменно
Из чуждого края
И думать о ней, незабвенной,
Хочу, умирая».
Но ворон на прутья решётки
Садится беззвучно.
«Что, рыцарь, задумался, кроткий?
Иль рыцарю скучно?»
Тревогою сердце забилось,
И рыцарю мнится —
С недоброю вестью явилась
Недобрая птица.
«Тебя не посмею спугнуть я,
Ты здешний, — я дальний…
Молю, не цепляйся за прутья,
О, ворон печальный!
Меня с моей думой бесплодной
Оставь, кто б ты ни был».
Ответствует гость благородный:
«Я вестником прибыл.
Ты родину любишь земную,
О ней помышляешь.
Скажу тебе правду иную —
Ты правды не знаешь.
Отчизна тебе изменила,
Навеки ты пленный;
Но мира она не купила
Напрасной изменой:
Предавшую предали снова —
Лукаво напали,
К защите была не готова,
И родину взяли.
Покрыта позором и кровью,
Исполнена страха…
Ужели ты любишь любовью
Достойное праха?»
Но рыцарь вскочил, пораженный
Неслыханной вестью,
Объят его дух возмущенный
И гневом, и местью;
Он ворона гонит с укором
От окон темницы…
Но вдруг отступил он под взором
Таинственной птицы.
И снова спокойно и внятно,
Как будто с участьем,
Сказал ему гость непонятный:
«Смирись пред несчастьем.
Истлело достойное тленья,
Всё призрак, что было.
Мы живы лишь силой смиренья,
Единою силой.
Не веруй, о рыцарь мой, доле
Постыдной надежде.
Не думай, что был ты на воле
Когда-либо прежде.
Пойми — это сон был свободы,
Пускай и короткий.
Ты прожил все долгие годы
В плену, за решеткой.
Ты рвался к далекой отчизне,
Любя и страдая.
Есть родина, чуждая жизни,
И вечно живая».
Умолк… И шуршат только перья
О прутья лениво.
И рыцарь молчит у преддверья
Свободы нелживой.
«Где твоя родина, певец молодой?
Там ли, где льётся лазурная Рона;
Там ли, где пели певцы Альбиона;
Там ли, где бился Арминий-герой?»
— Не там, где сражался герой Туискона
За честь и свободу отчизны драгой;
Не там, где носился глас барда живой;
Не там, где струится лазурная Рона.
«Где твоя родина, певец молодой?»—
— Где берег уставлен рядами курганов;
Где бились славяне при песнях баянов;
Где Волга, как море, волнами шумит…
Там память героев, там край вдохновений,
Там всё, что мне мило, чем сердце горит;
Туда горделивый певец полетит,
И струны пробудят минувшего гений!
«Кого же прославит певец молодой?»
— Певца восхищают могучие деды;
Он любит славянских героев победы,
Их нравы простые, их жар боевой;
Он любит долины, где бились народы,
Пылая к отчизне любовью святой;
Где падали силы Орды Золотой;
Где пелися песни войны и свободы.
«Кого же прославит певец молодой?»
— От звука родного, с их бранною славой,
Как звёзды, блистая красой величавой,
Восстанут герои из мрака теней:
Вы, страшные грекам, и ты, наш Арминий,
Младой, но ужасный средь вражьих мечей,
И ты, сокрушитель татарских цепей,
И ты, победивший врагов и пустыни!
«Но кто ж молодого певца наградит?»
— Пылает он жаждой награды высокой,
Он борется смело с судьбою жестокой,
И гордый всесильной судьбы не винит…
Так бурей гонимый, средь мрака ночного,
Пловец по ревущим пучинам летит,
На грозное небо спокойно глядит
И взорами ищет светила родного!
«Но кто ж молодого певца наградит?»
— Потомок героев, как предки, свободной,
Певец не унизит души благородной
От почестей света и пышных даров.
Он славит отчизну — и в гордости смелой
Не занят молвою, не терпит оков:
Он ждёт себе славы — за далью веков,
И взоры сверкают надеждой весёлой!
Из «Романцеро»
Вздымалося море, луна из-за туч
Уныло гляделась в волне.
От берега тихо отчалил наш челн,
И было нас трое в челне.
Стройна, недвижима, как бледная тень,
Пред нами стояла она.
На образ волшебный серебряный блеск
Порою кидала луна.
Тоскливо и мерно удары весла
Звучали в ночной тишине.
Сходилися волны, и тайную речь
Волна говорила волне.
Вот сдвинулись тучи толпой, и луна
Сокрыла свой плачущий лик.
Повеяло холодом… Вдруг в вышине
Пронесся пронзительный крик,
То белая чайка морская, — как тень,
Над нами мелькнула она.
И вздрогнули все мы, — тот крик нам грозил,
Как призрак зловещего сна.
Не брежу ли я? Иль то ночи обман
Так злобно играет со мной?
Ни вявь, ни во сне — и страшит, и манит
Создание мысли больной.
Мне чудится, будто — посланник небес —
Все страсти, все скорби людей,
Все горе и муки, всю злобу веков
В груди заключил я своей.
В неволе, в тяжелых цепях Красота,
Но час избавленья пробил.
Страдалица, слушай: люблю я тебя,
Люблю и от века любил.
Любовью нездешней люблю я тебя.
Тебе я свободу принес,
Свободу от зла, от позора и мук,
Свободу от крови и слез.
Страдалица, горек любви моей дар,
Он — смерть для стихии земной,
Лишь в смерти спасение падших богов.
Умрешь и воскреснешь со мной.
Безумная греза, болезненный бред!
Кругом только мгла да туман.
Волнуется море, и ветер ревет…
Все призрак, все ложь и обман!
Но что это? Боже, спаси ты меня!
О, Боже великий, Шаддай!
Качнулся челнок, и всплеснула волна…
Шаддай! о, Шаддай, Адонай!
Уж солнце всходило, по зыби морской
Играя пурпурным лучом.
И к пристани тихо причалил наш челн.
Мы на берег вышли вдвоем.
Июль 1874
Нескучное
Не туча над Русью всходила востоком,
Не буря готовила гибель земли,
Не воды с Кавказа срывались потоком, ―
Под знамя Мамая ордынцы текли.
Стеклися и хлынули в Русское царство!
Но дремлет ли в праздном бессильи орел, ―
Когда расстилает сетями коварство,
Готовя великому тесный удел?
Воскресло, воскресло ты, чувство свободы,
В сердцах, изнуренных татарским ярмом!
Так глыбой не держатся горные воды
И тощею тучею метется гром.
Я зрел: на распутьях дружины теснились;
Из мирного плуга ковался булат;
И плакали жены, и старцы молились,
И мщением искрился юношей взгляд.
Как листья дубравы под вешним дыханьем,
За Доном взвевались знамена татар;
Осыпаны вечера ярким сияньем,
Доспехи ордынцев горели, как жар;
Как листья дубравы под холод осенний,
С рассветом ложились без жизни ряды;
Тускнели доспехи под кровью сражений,
И долу клонилося знамя Орды.
Почто ж не любуешься с выси кургана
Воинственным полем, надменный Мамай?
Не зиждешь, как прежде, победного стана?
Бежишь, как безумный, в отеческий край?
Сын варварства! в нем ли найдется утрата?
Тебя оглушат там проклятия вдов;
Сестра там заплачет за лучшего брата,
Отец за надежду, последних сынов.
Не знал ты, что чувство свободы сильнее,
Чем алчность корысти, душ купленных жар;
Не знал ты, что сердцу звук цепи слышнее,
Чем звонкого злата о злато удар.
Днесь поздо клянешь ты улусов кумиры,
На русское небо боишься взглянуть.
Беги! не сорвать тебе с князя порфиры:
Цепь рабства не давит уж русскую грудь!
(Памяти А. В. Кольцова)«Мне грустно, больно, тяжело…
Что принесли мне эти строки?
Я в жизни видел только зло
Да слышал горькие упреки.Вот труд прошедшей жизни всей!
Тут много дум и песен стройных.
Они мне стоили ночей,
Ночей бессонных, беспокойных.Всегда задумчив, грустен, тих,
Я их писал от всех украдкой, —
И стал для ближних я своих
Неразрешимою загадкой.За искру чистого огня,
Что в грудь вложил мне всемогущий,
Они преследуют меня
Своею злобою гнетущей.Меня гнетут в своей семье,
В глуши родной я погибаю!..
Когда ж достичь удастся мне,
Чего так пламенно желаю.Иль к свету мне дороги нет
За то, что я правдив и честен?» —
Так думал труженик-поэт,
Склонясь с тоской над книгой песен.Жизнь без свободы для него
Была тяжка, — он жаждал воли, —
И надрывалась грудь его
От горькой скорби и от боли.Перед собой он видел тьму,
В прошедшем — море зла лежало.
Но мысль бессмертная ему
Успокоительно шептала: «На свете ты для всех чужой,
Твой труд считают за пустое;
Тебя все близкое, родное
Возненавидело душой… Но не робей! Могучей мысли
Горит светильник пред тобой.
Пусть тучи черные нависли
Над терпеливой головой.Трудись и веруй в дарованье,
Оно спасет тебя всегда;
Людская злоба не беда
Для тех, кто чтит свое призванье.Пусть люди, близкие тебе,
С тобою борются сурово;
Хотя погибнешь ты в борьбе —
Но не погубят люди слова.Придет пора, они поймут,
Что не напрасно ты трудился,
И тот, кто над тобой глумился,
Благословит твой честный труд!»И мысли веровал он свято,
Переносил и скорбь и гнет
И неуклонно шел вперед
Дорогой жизни, тьмой объятой.Упорно бился он с судьбой,
И песню пел в час тяжкой муки,
И воплощал он в песне той
Все стены сердца, боли звуки… И умер он, тоской томим,
В неволе, плача о свободе, —
Но песня, созданная им,
Жива и носится в народе.
Я уснул, и в каком-то безумном бреду
Мне приснился волшебный, невиданный свет:
Будто, в дивном саду
По цветам я иду
И бессмертные птицы поют мне привет
И кивают цветы мне головками вслед.
Вот селенья людей: лица — кровь с молоком,
Я не встретил убогой избы ни одной,
С нищетой селянин лишь по сказкам знаком…
Что за дикие сны снятся людям весной!..
***
Из-за рощ поднимались, росли города:
Пышной роскоши в них не найти и следов,
Но порок и нужда
Не свивали гнезда,
Под тяжелым ярмом непосильных трудов,
В самых дальних и темных углах городов.
О свободе гражданской, о братской любви
Споров нет там, как здесь на планете земной,
Но свобода и братство у всех есть в крови…
Что за дикие сны могут сниться весной!..
***
Не мрачит чистых душ преступления тьма,
И железные цепи для ног и для рук,
Эшафот и тюрма
Для людского ума
Там еще — непонятный, неслыханный звук.
Речи, странные мне, раздаются вокруг:
Как про зверский разбой, о войне говорят,
И нигде, проносясь над счастливой страной,
Я нигде не видал ни штыков, ни солдат…
Что за дикие сны могут сниться весной!..
***
Это вечное счастье в волшебной стране,
Вечный блеск незакатного дня
В заколдованном сне
Были тягостны мне,
И в бреду бесконечно смущали меня.
Грешный мир наш земной, мир печали и слез,
Так сжился, так сроднился со мной,
Что шептал я невольно, очнувшись от грез:
Что за дикие сны прилетают весной!..
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака —
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что-то был я.
И второй… Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
В местах, где Рона протекает
По бархатным лугам;
Где мирт душистый расцветает
Склонясь к ее водам;
Где на горах роскошно зреет
Янтарный виноград,
Златый лимон на солнце рдеет,
И яворы шумят,
В часы вечерния прохлады
Любуяся рекой,
Стоял, склоня на Рону взгляды
С глубокою тоской,
Добыча брани, Русской пленный,
Придонских честь сынов,
С полей победы похищенный
Один, толпой врагов.
«Шуми, он пел, волнами, Рона,
И жатвы орошай,
Но плеском волн — родного Дона
Мне шум напоминай!
Я в праздности теряю время,
Душою в людстве сир;
Мне жизнь не жизнь, без славы бремя,
И пуст прекрасный мир!
Весна вокруг живит природу,
Яснеет солнца свет;
Все славит счастье и свободу,
Но мне свободы нет!
Шуми, шуми волнами, Рона,
И мне воспоминай
На берегах родного Дона
Отчизны милый край!
Здесь прелесть — сельские девицы!
Их взор огнем горит,
И сквозь потупленны ресницы
Мне радости сулит.
Какие радости в чужбине?
Они в родных краях;
Они цветут в моей пустыне
И в дебрях, и в снегах.
Отдайте ж мне мою свободу!
Отдайте край отцов,
Отчизны вьюги, непогоду,
На родине мой кров,
Покрытый в зиму ярким снегом!
Ах! дайте мне коня;
Туда помчит он быстрым бегом
И день и ночь меня!
На родину, в сей терем древний,
Где ждет меня краса,
И под окном, в часы вечерни,
Глядит на небеса;
О друге тайно помышляет…
Иль робкою рукой
Коня ретивого ласкает,
Тебя, соратник мой!
Шуми, шуми волнами, Рона,
И жатвы орошай;
Но плеском волн — родного Дона
Мне шум напоминай!
О ветры, с полночи летите
От родины моей;
Вы, звезды севера, горите
Изгнаннику светлей!» —
Так пел наш пленник одинокой
В виду Лионских стен,
Где юноше судьбой жестокой
Назначен долгий плен,
Он пел — у ног сверкала Рона,
В ней месяц трепетал,
И на златых верхах Лиона
Луч солнца догарал.
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка черна…
Черней этой ночи встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво;
В ночной тишине то и знай.
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
— Слу-шай!..
Хоть плотны высокие стены ограды,
Железные крепки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды
И всюду сверкают штыки,
Хоть тихо внутри, но тюрьма не кладбище,
И ты, часовой, не плошай:
Не верь тишине, берегися, дружище, —
— Слу-шай!..
Вот узник вверху за решеткой железной
Стоит, прислонившись к окну,
И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,
Весь словно впился в тишину.
Ни звука!.. Порой лишь собака зальется
Да крикнет сова невзначай,
Да мерно внизу под окном раздается:
— Слу-шай!..
«Не дни и не месяцы — долгие годы
В тюрьме осужден я страдать,
А бедное сердце так жаждет свободы, —
Нет, дольше не в силах я ждать!..
Здесь штык или пуля — там воля святая.
Эх, черная ночь, выручай!
Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»
— Слу-шай!..
Чу!.. шелест… Вот кто-то упал… приподнялся..
И два раза щелкнул курок…
«Кто идет?..» Тень мелькнула — и выстрел раздался,
И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди…
«Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —
Прорвалося стоном из раненой груди…
— Слу-шай!..
И снова все тихо… На небе несмело
Луна показалась на миг.
И, словно сквозь слезы, из туч поглядела
И скрыла заплаканный лик.
Внизу ж часовые шагают лениво;
В ночной тишине то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
— Слу-шай!..
Вторая половина 1863
Смотри, вон счастье там, вдали,
Туда, за ним!—зовет надежда.
К нему стремятся короли,
Рабы, ученый и невежда…
Вот, вот оно!—твердит надежда,
Удвоим шаг, вперед, бежим
Скорей за счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри—ведь счастье там,
В укромной зелени природы,
Доверься ей, поверь мечтам.
Любви счастливой вечны годы!
Какое счастье жизнь Природы!
Уйдем же к ней, бежим за ним,
За счастьем юным золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри, ведь там оно,
В труде над мирными полями,
Где зреет золотом зерно,
Где семьи счастливы сердцами—
Какое счастье—над полями!
Уйдем в поля, спешим за ним,
Скорей за счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри, ведь счастье там:
Оно дано в удел богатым,
Красив богатства пышный храм,
Подвластно все мечтам крылатым.
Какое счастье быть богатым!
Спешим туда, скорей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри скорей туда:
Вон счастье там! В победном строе
Горит над храбрыми звезда,
И славой венчаны герои.
Какое счастье в ратном бое!
Удвоим шаг, смелей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри—ведь счастье там!
Вон корабли на синем море,
Покорны белым парусам,
Забыли все земное горе.
Какое счастье—жизнь на море!
Спешим туда, скорей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, ведь счастье там, вдали,
На троне сонного Востока.
Перед Царем все ниц легли,
Во власти меч его и око…
Какое счастье—трон Востока!
Удвоим шаг, спешим за ним,
За этим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, ведь счастье там, смотри:
За морем братство и свобода.
Там труд и равенство цари,
И правит только власть народа.
Какое счастие—свобода!
Бежим туда, скорей за ним,
За нашим счастьем золотым,
Туда—за ним!
Смотри, смотри, ведь счастье там,
Вон там скользит за облаками…
Но старец, глух к былым мечтам,
Ребенку молвит со слезами:
«Беги, дитя, за облаками!
Беги за счастьем ты своим,
За счастьем юным, золотым…
Туда—за ним!»
Facиam ut mеи mеmиnеrиs
Тебе, который с юных дней
Меня хранил от бури света,
Тебе усердный дар беспечного поэта —
Певца забавы и друзей.
Тобою жизни обученный,
Питомец сладкой тишины,
Я пел на лире вдохновенной
Мои пророческие сны,—
И дружба кроткая с улыбкою внимала
Струнам, настроенным свободною мечтой;
Умом разборчивым их звуки поверяла
И просвещала гений мой!
Она мне мир очарованья
В живых восторгах создала,
К свободе вечный огнь в душе моей зажгла,
Облагородила желанья,
Учила презирать нелепый суд невежд
И лести суд несправедливый:
Смиряла пылкий жар надежд
И сердца ранние порывы.
И я душой не изменил
Ее спасительным стараньям:
Мой гений чести верен был
И цену знал благодеяньям!
Быть может, некогда твой счастливый поэт,
Беседуя мечтой с протекшими веками,
Расскажет стройными стихами
Златые были давних лет;
И, вольный друг воспоминаний,
Он станет петь дела отцов:
Неутомимые их брани
И гибель греческих полков.
Святые битвы за свободу
И первый родины удар
Ее громившему народу,
И казнь ужасную татар.
И оживит он — в песнях славы —
Славян пленительные нравы:
Их доблесть на полях войны,
Их добродушные забавы
И гений русской старины
Торжественный и величавый!
А ныне — песни юных лет,
Богини скромной и веселой,
Тебе дарит рукой не смелой
Тобой воспитанный поэт!
Пускай сии листы, в часы уединенья,
Представят памяти твоей
Живую радость прошлых дней,
Неверной жизни обольщенья
И страсти ветренных друзей;
Здесь все, чем занят был счастливый дар поэта,
Когда он тишину боготворил душой,
Не рабствовал молве обманчивого света
И пел для дружбы молодой!
Росскими летить странами
На златых крылах молва ;
Солнца нового лучами
Освещается Москва.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Облеченных во порфиру
Видя в царских вас венцах,
Радость нашу кажут миру
Наши души на очах.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Если б можно было взоры
Кинуть в наши вам сердца,
Вы бы зрели чад соборы,
Окружавших мать, отца.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Коль Россия вся дивится
Вашим нравам и красе:
Светом всем боготвориться
Должно вам, коль любят все.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Видим мы уже породу
Божеску из ваших дел:
Отдаете вы свободу,
Страх и ужас отлетел.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Будьте, ангелы, век с нами,
Знав сердцами обладать!
Их обвив любви цветами,
Вы могли нас привязать.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Росскими летить странами
На златых крылах молва ;
Солнца нового лучами
Освещается Москва.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Облеченных во порфиру
Видя в царских вас венцах,
Радость нашу кажут миру
Наши души на очах.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Если б можно было взоры
Кинуть в наши вам сердца,
Вы бы зрели чад соборы,
Окружавших мать, отца.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Коль Россия вся дивится
Вашим нравам и красе:
Светом всем боготвориться
Должно вам, коль любят все.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Видим мы уже породу
Божеску из ваших дел:
Отдаете вы свободу,
Страх и ужас отлетел.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.
Будьте, ангелы, век с нами,
Знав сердцами обладать!
Их обвив любви цветами,
Вы могли нас привязать.
Александр, Елисавета!
Восхищаете вы нас.