Дошутился, доигрался, докатился до сугроба,
Так в сугробе успокойся, и уж больше не шути.
Из сугроба в мир широкий все заказаны пути.
Доигрался, дошутился, докатился до сугроба,
Так ни слава, и ни зависть, и ни ревность, и ни злоба
Не помогут из сугроба в мир широкий уползти.
Дошутился, доигрался, докатился до сугроба,
Так в сугробе ляг спокойно, и уж больше не шути.
Ах, какие сугробы
За окном намело!
Стало в комнатах тихо,
И темно, и тепло.Я люблю этот снежный,
Этот вечный покой,
Темноватый и нежный,
Голубой-голубой.И стоит над сугробом
Под окном тишина…
Если так же за гробом –
Мне и смерть не страшна.
Пo твердому гребню сугроба
В твой белый, таинственный дом
Такие притихшие оба
В молчание нежном идем.
И слаще всех песен пропетых
Мне этот исполненный сон,
Качание веток задетых
И шпор твоих легонький звон.
Ночью было за двадцать,
А к полудню сугробы осели.
Я люблю этот месяц —
Полузимний и полувесенний,
Схватку солнца и льда,
Пересвист птичих раций.
Пусть спешат холода
По ночам
За капель отыграться.
Лютовали сегодня опять,
А к полудню сугробы осели.
Ты ведь тоже такой —
Полузимний и полувесенний…
Небо катило сугробы
Валом в полночную муть.
Как из единой утробы —
Небо — и глыбы — и грудь.Над пустотой переулка,
По сталактитам пещер
Как раскатилося гулко
Вашего имени Эр! Под занавескою сонной
Не истолкует Вам Брюс:
Женщины — две — и наклонный
Путь в сновиденную Русь.Грому небесному тесно!
— Эр! — леопардова пасть.
(Женщины — две — и отвесный
Путь в сновиденную страсть…)Эр! — необорная крепость!
Эр! — через чрево — вперед!
Эр! — в уплотненную слепость
Недр — осиянный пролет! Так, между небом и нёбом,
— Радуйся же, маловер! —
По сновиденным сугробам
Вашего имени Эр.23 февраля
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега.
В клочьях разорванной тучи
Блещет осколок луны.
Сосен тяжёлые сучья
Мокрого снега полны.
Падают, плавятся, льются
Льдинки, втыкаясь в сугроб.
Лужи, как тонкие блюдца,
Светятся около троп.
Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля.
Скоро проснутся деревья,
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелётных кочевья
В трубы весны затрубят.
Мощь северных лесов в сугробах и наносах,
В прозрачной темени, одетой в снег хвои́,
Как явствуют в тебе, в безгласности великой,
Могучей жизненности ранние струи!
Да, только здесь, у нас, где смерть леса обяла
На долгий, долгий срок, где нет иной судьбы,
В февральском холоде, во мгле, уже заметен
Пушистый бархатец проснувшейся вербы́!
Да, только здесь, в снегах полуночного леса,
В обятьях холода и мертвой тишины
Способны оживать так рано наслажденья
Тепла душевного и внутренней весны!
Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают и падают снежинки
На тихую задумчивую ель.
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною —
Смертельною тоской пронзённый день.
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
Забуду ли народный плач у Горок,
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали и падали снежинки
На ленинский — от снега белый — гроб.
Спотыкается фитиль керосиновый
И сугробом навален чад.
Посадить бы весь мир, как сына бы,
На колени свои и качать! Шар земной на оси, как на палочке
Жарится шашлык.
За окошком намазаны галочьей
Бутерброд куполов и стволы.Штопором лунного света точно
Откупорены пробки окон и домов.
Облегченно, как весной чахоточной,
Я мокроту сморкаю слов
В платок стихов.Я ищу в мозговой реторте
Ключ от волчка судьбы,
А в ушах площадей мозоли натерли
Длинным воем телеграфа столбы.Не хромай же, фитиль керосиновый,
Не вались сугробом черный чад!
Посадить весь мир как сына бы,
На колени к себе и качать.
По сугробам снега, по обледенелым,
Повествуя в полночь про какой-то день,
От небес ложится отблеском несмелым
Северных сияний золотая тень...
В совести глухие, по сердцам усталым,
Только помышлекью видимый едва,
На мирскую бледность, осененьем алым,
От небес ложится отблеск Рождества.
Без пути, без спроса, в прах земной пустыни,
В горе, в злобу, в ярость помышлений злых,
Льет от язв Христовых миро благостыни —
Язвы Бога глубже быстрых язв людских...
Обратись к нам, Боже, голосом приветным!
Отврати суровый и грозящий лик!
По земному кругу сонмищем несметным
В тяжком испытанье наш народ поник...
Время-пряха тянет нитку,
И скрипит веретено.
Выхожу я за калитку
И стучу к тебе в окно.Гаснет свет на стук напрасный,
Ты выходишь из ворот.
И лицо, как месяц ясный,
На меня сиянье льёт.И, от встречи замирая,
Бродим улицей одни.
Мутна-лунна высь без края,
В хлопьях мутные огни.До рассвета бродим оба;
Ветер снег шагов метёт
От сугроба до сугроба,
От ворот и до ворот… Где же ты? Приди, явися!
Или всё, что было, — сон?
Снова в лунных хлопьях выси
И пурга со всех сторон.Или ты, как юность, где-то
Затерялась, пронеслась
Между ночью и рассветом
Невидимкою для глаз.Только улицей знакомой,
Где бродили до зари,
Нет ни улицы, ни дома —
Пустыри да пустыри.И напрасно за калитку
Я хожу, ищу окно…
Время-пряха тянет нитку,
И скрипит веретено.
Из еврейской поэзии
Перевод Марины Цветаевой
Отощав в густых лесах,
Вышел волк на снежный шлях,
И зубами волк —
Щёлк!
Ишь, сугробы намело!
За сугробами — село.
С голоду и волк — лев.
Хлев.
По всем правилам подкоп.
Вмиг лазеечку прогрёб,
К белым козам старый бес
Влез.
Так и светятся сквозь темь!
Было восемь — станет семь.
Волчий голод — козий гроб:
Сгрёб.
Мчится, мчится через шлях
Серый с белою в зубах,
Предвкушает, седоус,
Вкус.
— Молода ещё, Герр Вольф!
(Из-под морды — козья молвь.)
Одни косточки, небось!
Брось!
— Я до всяческой охоч!
— Я одна у мамы — дочь!
Почему из всех — меня?
Мя-я-я…
— Было время разбирать,
Кто там дочь, а кто там мать!
Завтра матушку сожру.
Р-р-р-у!
— Злоумышленник! Бандит!
Где же совесть? Где же стыд?
Опозорю! В суд подам!
— Ам!
Ветер. Мороз. Снеговая тоска.
Месяц смерзается в лед,
Волки выходят добычу искать,
Лес исходив напролет.
Север, в ночи обезлюдев, погас.
Сон на сугробах застыл.
Светится волчий дозорливый глаз
В синюю зимнюю стынь.
Волчья судьба и строга, и проста,
Голод, морозы, снега.
В очередь каждый ложится в кустах,
Не устояв на ногах.
Будет ослабший добычей другим,
Если заметят, как лег.
Каждый до смерти своей береги
Силу звериную ног!
Острые морды, глаза – огоньки,
Крепкие зубы в оскал.
Волку нельзя рассказать без тоски,
Как забирает тоска.
В диких просторах, в сугробах и льдах
Воет звериная сыть,
Как научилась она голодать,
Рыскать, бороться и выть.
Есть в этом вое глубокая ночь,
Месяц холодный и ширь.
Север не в силах его превозмочь
Или в снегах затушить.
В это утро шёл снег.
Этой осенью шёл он однажды,
Но — растаял… Теперь
Электрички несутся в снегу.
Этой ночью был сон,
Сон, по-моему, вещий и важный.
Мы уходим гулять,
Этот сон вспомнить я не могу.А кто-то кружит, кружит над нами
И требует посадки,
Но ему-то помогут,
А нам-то как быть?
Что забыть, что любить?
В даль какую бежать без оглядки
Меж сугробов сомнений
По льдистой тропинке любви? Переделкино спит
После скучных субботних веселий
И не знает ещё,
Что настала уж зимняя жизнь.
Мы неспешно идём,
Мы справляем любви новоселье,
И нетоптаный снег
Удивительно кстати лежит.А кто-то кружит, кружит над нами
И требует посадки,
Но ему-то помогут,
А нам-то как быть?
Что забыть, что любить?
В даль какую бежать без оглядки
Меж сугробов сомнений
По льдистой тропинке любви? Ах, какая зима
Опустилась в то утро на плечи
Золотым куполам,
Под которыми свет мы нашли.
И не гаснет огонь,
И возносятся сосны, как свечи,
И Борис Леонидыч
Как будто бы рядом стоит.А кто-то кружит, кружит над нами
И требует посадки,
Но ему-то помогут,
А нам-то как быть?
Что забыть, что любить?
В даль какую бежать без оглядки
Меж сугробов сомнений
По льдистой тропинке любви?
Темной ночью метель и гудит и шумит,
Под окошком избушки летая свистит;
А в избе при огне, у сырого окна,
Ждет красотка кого-то одна.
Все на мельнице стихло… огонь не горит…
Вышел мельник-красавец, к красотке спешит.
Он и весел, и громко и стройно поет,
И по снежным сугробам идет.
Он и с ветром поет и с метелью свистит,
По сугробам глубоким к красотке спешит…
Королева метелей на белом коне
Показалась вдали, в стороне.
И завыл ее конь, как израненный зверь,
И запела она: «Мой красавец, теперь —
Ты так молод, прекрасен — со мною пойдем!
Ты не хочешь ли быть королем?
У меня есть черто́ги в горе ледяной,
Блещут радугой стены, и пол расписной,
И на мягком сугробе нам быстро постель
Нанесет полуно́чи метель».
Все темно́, и метель и шумит и гудит…
— Мой красавец! Не бойся, что месяц глядит, —
Чтоб не видел он нас — до земли с облаков
Заколеблется полог снегов…
Ярко солнце блестит в голубых небесах,
И сверкают пылинки на снежных полях,
И на брачной постели покоится он —
Тих и свеж его утренний сон…
А сугробы подаются,
Скоро расставаться.
Прощай, вьюг-твоих-приютство,
Воркотов приятство.
Веретен ворчливых царство,
Волков белых — рьянство.
Сугроб теремной, боярский,
Столбовой, дворянский,
Белокаменный, приютский
Для сестры, для братца…
А сугробы подаются,
Скоро расставаться.
Ах, в раззор, в раздор, в разводство
Широки — воротцы!
Прощай, снег, зимы сиротской
Даровая роскошь!
Прощай, след незнам, непытан,
Орлов белых свита,
Прощай, грех снежком покрытый,
По снегам размытый.
Горбуны-горбы-верблюдцы —
Прощай, домочадцы!
А сугробы подаются,
Скоро расставаться.
Голытьбе с любовью долг
День весенний, звонный.
Где метель: покров-наш-полог,
Голова приклонна!
Цельный день грызет, докучня,
Леденцовы зерна.
Дребезга, дрызга, разлучня,
Бойня, живодерня.
День — с ремень, ноченька куца:
Ни начать, ни взяться…
А сугробы подаются,
Скоро расставаться…
В две руки беру — за обе:
Ну — не оторвуся?
В две реки из ям-колдобин —
Дорогие бусы.
Расколдован, разморожен
Путь, ручьям запродан.
Друг! Ушли мои ворожбы
По крутым сугробам…
Не гляди, что слезы льются:
Вода — может статься!
Раз сугробы подаются —
Пора расставаться!
Когда замерзают дороги
И ветер шатает кресты,
Безумными пальцами Гоголь
Выводит горбатые сны.
И вот, костенея от стужи,
От непобедимой тоски,
Качается каменный ужас,
А ветер стреляет в виски,
А ветер крылатку срывает.
Взрывает седые снега
И вдруг, по суставам спадая,
Ложится — покорный — к ногам.
Откуда такое величье?
И вот уж не демон, а тот —
Бровями взлетает Поприщин,
Лицо поднимает вперед.
Крутись в департаментах, ветер,
Разбрызгивай перья в поток,
Раскрыв перламутровый веер,
Испания встанет у ног.
Лиловой червонной мантильей
Взмахнет на родные поля,
И шумная выйдет Севилья
Встречать своего короля.
А он — исхудалый и тонкий,
В сиянье страдальческих глаз,
Поднимется…
…Снова потемки,
Кровать, сторожа, матрас,
Рубаха под мышками режет,
Скулит, надрывается Меджи,
И брезжит в окошке рассвет.
Хлещи в департаментах, ветер,
Взметай по проспекту снега,
Вали под сугробы карету
Сиятельного седока.
По окнам, колоннам, подъездам,
По аркам бетонных свай
Срывай генеральские звезды,
В сугробы мосты зарывай.
Он вытянул руки, несется.
Ревет в ледяную трубу,
За ним снеговые уродцы,
Свернувшись, по крышам бегут.
Хватаются
За колокольни,
Врываются
В колокола,
Ложатся в кирпичные бойни
И снова летят из угла
Туда, где в последней отваге,
Встречая слепой ураган, —
Качается в белой рубахе
И с мертвым лицом —
Фердинанд.
На снежной равнине в зеленом уборе
Темнела угрюмая ель;
И, как горностаями, снегом пушистым
Ей плечи прикрыла метель.—
С ней рядом березку сухую, нагую
От стужи бросало в озноб;
И ель ей скрипела:— Бедняжка, попробуй
Прикрыться,— заройся в сугроб…
Над снежной равниной апрельское солнце
Затеплилось вешним огнем,—
Сугробы сбежали ручьями,— лощины
Зеленым покрылись ковром;—
Очнулась березка, и в свежем наряде,
Слегка колыхаясь, шумит;
И ветер несет ей веселые вести,
И птичка ей сны говорит.
А темная ель, в старом кружеве сучьев,
С ветвями до самых корней,
В своей жесткой зелени, стоя, скрипит им:
— Не верьте, не верьте вы ей!..
Всю зиму она наготой щеголяла…
Жалеть ее надо,— жалеть!
И как вам не стыдно ласкать ее, право!
И как она смеет шуметь!..
На снежной равнине в зеленом уборе
Темнела угрюмая ель;
И, как горностаями, снегом пушистым
Ей плечи прикрыла метель.—
С ней рядом березку сухую, нагую
От стужи бросало в озноб;
И ель ей скрипела:— Бедняжка, попробуй
Прикрыться,— заройся в сугроб…
Над снежной равниной апрельское солнце
Затеплилось вешним огнем,—
Сугробы сбежали ручьями,— лощины
Зеленым покрылись ковром;—
Очнулась березка, и в свежем наряде,
Слегка колыхаясь, шумит;
И ветер несет ей веселые вести,
И птичка ей сны говорит.
А темная ель, в старом кружеве сучьев,
С ветвями до самых корней,
В своей жесткой зелени, стоя, скрипит им:
— Не верьте, не верьте вы ей!..
Всю зиму она наготой щеголяла…
Жалеть ее надо,— жалеть!
И как вам не стыдно ласкать ее, право!
И как она смеет шуметь!..
За звонаря и метельщика
Нынче буря.
Лезет в звонарню
И за метлой в вокзал
Вносится,
Синяя, в белой медвежьей шкуре,
Крутится язычками,
Шипит у шпал.
Снова замерзшим Яиком
И Пугачевым
Душат сугробы.
Там начисто, здесь бугры.
Сабли рубили;
Косило дождем свинцовым;
Крышу снарядом снесло;
Замело костры.
Конские гривы.
Сугробы.
Без стекол.
Патроны.
Мусор.
Этот вокзал.
Этот перрон.
Без людей.
Занос.
В дальней усадьбе
Уралец ли белоусый,
С пикою, гонит
Помещиков
На мороз?
Впрочем, ни семафора!
И вовсе не скрип кибиток:
Медленное колесо,
Бибиков по пятам,
Вьюга проходит трубы,
Вьюга свистит в забытых
Зданиях снежной станции,
Лезет к колоколам.
Стрелочник ли?
Грабитель?
В замети за вокзалом –
Бледное пятнышко света.
Ночь.
Человек.
Фонарь.
Вот он возник, тревожный.
Вот он бредет по шпалам,
Весь в башлыке, в тулупе,
Сквозь снеговую гарь.
Вьюга шипит и лепит.
Мир набухает бредом:
Гречневой кашей,
Полатями,
Песенками сверчка…
Бледное пятнышко света!
Вот, никому не ведом,
Он фонарем колышет,
Смотрит из башлыка.
За звонаря и метельщика!
С брагой да с песней!
Кто ж он?
Зачем на безлюдьи,
Под непогожий снег,
Выше на шпалы
Какой-то станции неизвестной
И с фонарем
Себе ищет пути
Человек?
Паровоз
Паровоз вагоны
Паровоз вагоны тянет,
Пар
Пар пускает
Пар пускает под откос,
Крутит
Крутит длинными
Крутит длинными локтями
У железных
У железных у колес.
Паровоз
Паровоз колеса
Паровоз колеса гонит,
Пролетает,
Пролетает, как снаряд…
Только слышно,
Только слышно, как вагоны
По-японски
По-японски говорят…
То ли в окна,
То ли в окна, то ли в двери
Ветер глянул…
Ветер глянул… и назад:
И глазам
И глазам своим
И глазам своим не верит —
Столько
Столько в поезде
Столько в поезде солдат?!
Глянул ветер…
Глянул ветер… и не верит…
И торопится
И торопится к своим,
И летит,
И летит, летит
И летит, летит на север
К приамурским
К приамурским часовым.
Через пущи
Через пущи через чащи.
Через мелкие
Через мелкие кусты
Мчится он…
Мчится он… и по-кошачьи
Выгибаются
Выгибаются мосты.
Он несется
Он несется росомахой
По сугробам
По сугробам снеговым
И кидается
И кидается с размаху
На тулупы
На тулупы к часовым!
Часовой
Часовой снимает чайник,
Улыбается
Улыбается в ответ:
«Зря волнуетесь,
«Зря волнуетесь, начальник,
Все в порядке…
Все в порядке… пьяных нет».
Мы не станем
Мы не станем драться
Мы не станем драться сами,
Но Союз
Но Союз вполне готов…
Нам известно
Нам известно расписанье
Всех
Всех японских
Всех японских поездов!
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!
Но меж тем уж село
Солнышко давно;
Поднялася вьюга,
На небе темно.
Весь ты перезябнешь, —
Руки не согнёшь, —
И домой тихонько,
Нехотя бредёшь.
Ветхую шубёнку
Скинешь с плеч долой;
Заберёшься на печь
К бабушке седой.
И сидишь, ни слова…
Тихо всё кругом;
Только слышишь: воет
Вьюга за окном.
В уголке, согнувшись,
Лапти дед плетёт;
Матушка за прялкой
Молча лён прядёт.
Избу освещает
Огонёк светца;
Зимний вечер длится,
Длится без конца…
И начну у бабки
Сказки я просить;
И начнёт мне бабка
Сказку говорить:
Как Иван-царевич
Птицу-жар поймал,
Как ему невесту
Серый волк достал.
Слушаю я сказку —
Сердце так и мрёт;
А в трубе сердито
Ветер злой поёт.
Я прижмусь к старушке…
Тихо речь журчит,
И глаза мне крепко
Сладкий сон смежит.
И во сне мне снятся
Чудные края.
И Иван-царевич —
Это будто я.
Вот передо мною
Чудный сад цветёт;
В том саду большое
Дерево растёт.
Золотая клетка
На сучке висит;
В этой клетке птица
Точно жар горит;
Прыгает в той клетке,
Весело поёт,
Ярким, чудным светом
Сад весь обдаёт.
Вот я к ней подкрался
И за клетку — хвать!
И хотел из сада
С птицею бежать.
Но не тут-то было!
Поднялся шум-звон;
Набежала стража
В сад со всех сторон.
Руки мне скрутили
И ведут меня…
И, дрожа от страха,
Просыпаюсь я.
Уж в избу, в окошко,
Солнышко глядит;
Пред иконой бабка
Молится, стоит.
Весело текли вы,
Детские года!
Вас не омрачали
Горе и беда.
А Dieu — mon âme,
Mon corps — аu Roy,
Моn соеur — аuх Dames,
L’honneur — роur moi.
1
Не от за́пертых на семь замков пекарен
И не от заледенелых печек —
Барским шагом — распрямляя плечи —
Ты сошел в могилу, русский барин!
Старый мир пылал. Судьба свершалась.
— Дворянин, дорогу — дровосеку!
Чернь цвела… А вблизь тебя дышалось
Воздухом Осьмнадцатого Века.
И пока, с дворцов срывая крыши,
Чернь рвалась к добыче вожделенной —
Вы bon ton, maintien, tenue — мальчишек
Обучали — под разгром вселенной!
Вы не вышли к черни с хлебом-солью,
И скрестились — от дворянской скуки! —
В черном царстве трудовых мозолей —
Ваши восхитительные руки.
2
Высокой горести моей —
Смиренные следы:
На синей варежке моей —
Две восковых слезы.
В продрогшей це́рковке — мороз,
Пар от дыханья — густ.
И с синим ладаном слилось
Дыханье наших уст.
Отметили ли Вы, дружок,
— Смиреннее всего —
Среди других дымков — дымок
Дыханья моего?
Безукоризненностью рук
Во всём родном краю
Прославленный — простите, друг,
Что в варежках стою!
3
Пустыней Девичьего Поля
Бреду за ныряющим гробом.
Сугробы — ухабы — сугробы.
Москва. — Девятнадцатый год. —
В гробу — несравненные руки,
Скрестившиеся самовольно,
И сердце — высокою жизнью
Купившее право — не жить.
Какая печальная свита!
Распутицу — холод — и голод
Последним почетным эскортом
Тебе отрядила Москва.
Кто помер? — С дороги, товарищ!
Не вашего разума дело:
— Исконный — высокого рода —
Высокой души — дворянин.
Пустыней Девичьего Поля
…………………………………
Молюсь за блаженную встречу
В тепле Елисейских Полей!
4
Елисейские Поля: ты да я.
И под нами — огневая земля.
……. и лужи морские
— И родная, роковая Россия,
Где покоится наш нищенский прах
На кладбищенских Девичьих Полях.
Вот и свиделись! — А воздух каков! —
Есть же страны без мешков и штыков!
В мир, где «Равенство!» вопят даже дети,
Опоздавшие на дважды столетье, —
Там маячили — дворянская спесь! —
Мы такими же тенями, как здесь.
Что Россия нам? — черны купола!
Так, заложниками бросив тела,
Ненасытному червю — черни черной,
Нежно встретились: Поэт и Придворный. —
Два посмешища в державе снегов,
Боги — в сонме королей и Богов!
В полях, далеко от усадьбы,
Зимует просяной омет.
Там табунятся волчьи свадьбы,
Там клочья шерсти и помет.
Воловьи ребра у дороги
Торчат в снегу — и спал на них
Сапсан, стервятник космоногий,
Готовый взвиться каждый миг.Я застрелил его. А это
Грозит бедой. И вот ко мне
Стал гость ходить. Он до рассвета
Вкруг дома бродит при луне.
Я не видал его. Я слышал
Лишь хруст шагов. Но спать невмочь.
На третью ночь я в поде вышел…
О, как была печальна ночь! Когтистый след в снегу глубоком
В глухие степи вел с гумна.
На небе мглистом и высоком
Плыла холодная луна.
За валом, над привадой в яме,
Серо маячила ветла.
Даль над пустынными полями
Была таинственно светла.Облитый этим странным светом,
Подавлен мертвой тишиной,
Я стал — и бледным силуэтом
Упала тень моя за мной.
По небесам, в туманной мути,
Сияя, лунный лик нырял
И серебристым блеском ртути
Слюду по насту озарял.Кто был он, этот полуночный
Незримый гость? Откуда он
Ко мне приходит в час урочный
Через сугробы под балкон?
Иль он узнал, что я тоскую,
Что я один? что в дом ко мне
Лишь снег да небо в ночь немую
Глядят из сада при луне? Быть может, он сегодня слышал,
Как я, покинув кабинет,
По темной спальне в залу вышел,
Где в сумраке мерцал паркет,
Где в окнах небеса синели,
А в этой сини четко встал
Черно-зеленей конус ели
И острый Сириус блистал? Теперь луна была в зените,
На небе плыл густой туман…
Я ждал его, — я шел к раките
По насту снеговых полян,
И если б враг мой от привады
Внезапно прянул на сугроб, —
Я б из винтовки без пощады
Пробил его широкий лоб.Но он не шел. Луна скрывалась,
Луна сияла сквозь туман,
Бежала мгла… И мне казалось,
Что на снегу сидит Сапсан.
Морозный иней, как алмазы,
Сверкал на нем, а он дремал,
Седой, зобастый, круглоглазый,
И в крылья голову вжимал.И был он страшен, непонятен,
Таинственен, как этот бег
Туманной мглы и светлых пятен,
Порою озарявших снег, —
Как воплотившаяся сила
Той Воли, что в полночный час
Нас страхом всех соединила —
И сделала врагами нас.
Верь, не зиму любим мы, а любим
Мы зимой искусственное лето:
Ранней ночи мрак глядит к нам в окна,
А мы дома щуримся от света.
Над сугробами садов и рощей
Никнут обезлиственные сени;
А у нас тропических растений
Ветви к потолку бросают тени,
На дворе метет и воет вьюга;
А у нас веселый смех и речи,
И под звуки вальса наши дамы
Кажут нам свои нагие плечи.
Торжество в борьбе с лихой природой
В городах зимой нам очевидней;
Но и в снежном поле теплой хаты
Ничего не может быть завидней…
Так ли нам легко бороться с летом,
С бурными разливами, с засухой,
С духотой, с грозой, с трескучим градом,
С пылью, даже — с комаром и мухой!..
Далеко не так победоносны
Мы в борьбе с неукротимым летом,
Хоть оно и веет ароматом,
Золотя леса вечерним светом…
Все мы любим роз благоуханье
Шум прибоя волн на знойном юге, —
Шорох ночи, жатвы колыханье
И детей веселые досуги…
Верь, не зиму любим мы, а любим
Мы зимой искусственное лето:
Ранней ночи мрак глядит к нам в окна,
А мы дома щуримся от света.
Над сугробами садов и рощей
Никнут обезлиственные сени;
А у нас тропических растений
Ветви к потолку бросают тени,
На дворе метет и воет вьюга;
А у нас веселый смех и речи,
И под звуки вальса наши дамы
Кажут нам свои нагие плечи.
Торжество в борьбе с лихой природой
В городах зимой нам очевидней;
Но и в снежном поле теплой хаты
Ничего не может быть завидней…
Так ли нам легко бороться с летом,
С бурными разливами, с засухой,
С духотой, с грозой, с трескучим градом,
С пылью, даже — с комаром и мухой!..
Далеко не так победоносны
Мы в борьбе с неукротимым летом,
Хоть оно и веет ароматом,
Золотя леса вечерним светом…
Все мы любим роз благоуханье
Шум прибоя волн на знойном юге, —
Шорох ночи, жатвы колыханье
И детей веселые досуги…
(Русская сказка)
Маша — круглая сиротка.
Плохо, плохо Маше жить,
Злая мачеха сердито
Без вины ее бранит.
Неродимая сестрица
Маше места не дает.
Плачет Маша втихомолку
И украдкой слезы льет.
Не перечит Маша брани,
Не теряет дерзких слов,
А коварная сестрица
Отбивает женихов.
Злая мачеха у Маши
Отняла ее наряд,
Ходит Маша без наряда,
И ребята не глядят.
Ходит Маша в сарафане,
Сарафан весь из заплат,
А на мачехиной дочке
Бусы с серьгами гремят.
Сшила Маша на подачки
Сарафан себе другой
И на голову надела
Полушалок голубой.
Хочет Маша понарядней
В церковь Божию ходить
И у мачехи сердитой
Просит бусы ей купить.
Злая мачеха на Машу
Засучила рукава,
На устах у бедной Маши
Так и замерли слова.
Вышла Маша, зарыдала,
Только некуда идти,
Побежала б на кладбище,
Да могилки не найти.
Замела седая вьюга
Поле снежным полотном,
По дороженькам ухабы,
И сугробы под окном.
Вышла Маша на крылечко,
Стало больно ей невмочь.
А кругом лишь воет ветер,
А кругом лишь только ночь.
Плачет Маша у крылечка,
Притаившись за углом,
И заплаканные глазки
Утирает рукавом.
Плачет Маша, крепнет стужа,
Злится Дедушка Мороз,
А из глаз ее, как жемчуг,
Вытекают капли слез.
Вышел месяц из-за тучек,
Ярким светом заиграл.
Видит Маша — на приступке
Кто-то бисер разметал.
От нечаянного счастья
Маша глазки подняла
И застывшими руками
Крупный жемчуг собрала.
Только Маша за колечко
Отворяет дверь рукой, —
А с высокого сугроба
К ней бежит старик седой:
«Эй, красавица, постой-ка,
Замела совсем пурга!
Где-то здесь вот на крылечке
Позабыл я жемчуга».
Маша с тайною тревогой
Робко глазки повела
И сказала, запинаясь:
«Я их в фартук собрала»
И из фартука стыдливо,
Заслонив рукой лицо,
Маша высыпала жемчуг
На обмерзшее крыльцо.
«Стой, дитя, не сыпь, не надо,—
Говорит старик седой,—
Это бисер ведь на бусы,
Это жемчуг, Маша, твой».
Маша с радости смеется,
Закраснелася, стоит,
А старик, склонясь над нею,
Так ей нежно говорит:
«О дитя, я видел, видел,
Сколько слез ты пролила
И как мачеха лихая
Из избы тебя гнала.
А в избе твоя сестрица
Любовалася собой
И, расчесывая косы,
Хохотала над тобой.
Ты рыдала у крылечка,
А кругом мела пурга,
Я в награду твои слезы
Заморозил в жемчуга.
За тебя, моя родная,
Стало больно мне невмочь
И озлобленным дыханьем
Застудил я мать и дочь.
Вот и вся моя награда
За твои потоки слез…
Я ведь, Маша, очень добрый,
Я ведь Дедушка Мороз».
И исчез мороз трескучий…
Маша жемчуг собрала
И, прислушиваясь к вьюге,
Постояла и ушла.
Утром Маша рано-рано
Шла могилушку копать.
В это время царедворцы
Шли красавицу искать.
Приказал король им строго
Обойти свою страну
И красавицу собою
Отыскать себе жену.
Увидали они Машу,
Стали Маше говорить,
Только Маша порешила
Прежде мертвых схоронить.
Тихо справили поминки,
На душе утихла боль,
И на Маше, на сиротке,
Повенчался сам король.