Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,
За мною пёс — Судьба моя, беспомощна, больна.
Я гнал её каменьями, но жмётся пёс к колену —
Глядит, глаза навыкате, и с языка — слюна.Морока мне с нею —
Я оком тускнею,
Я ликом грустнею
И чревом урчу,
Нутром коченею,
А горлом немею,
И жить не умею,
Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане
И теперь он казни ждет.
Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят.
Не лес завывает, не волны кипят
Под сильным крылом непогоды;
То люди выходят из киевских врат:
Князь Игорь, его воеводы,
Дружина, свои и чужие народы
На берег днепровский, в долину спешат:
Могильным общественным пиром
Отправить Олегу почетный обряд,
Великому бранью и миром.Пришли — и широко бойцов и граждан
Толпы обступили густыя
Я отыщу тот крест смиренный,
Под коим, меж чужих гробов,
Твой прах улегся, изнуренный
Трудом и бременем годов.
Ты не умрешь в воспоминаньях
О светлой юности моей,
И в поучительных преданьях
Про жизнь поэтов наших дней.Там, где на дол с горы отлогой
Разнообразно сходит бор
В виду реки и двух озер
Петух возвышается стуком,
И падают воздухи вниз.
Но легким домашним наукам
Мы в этой глуши предались.
Матильда, чьей памяти краше
И выше мое житье,
Чья ручка играет, и машет,
И мысли пугливо метет,
Не надо! И ты, моя корка,
И ты, голенастый стакан,
— Колдунья, мне странно так видеть тебя.
Мне люди твердили, что ты
Живешь — беспощадно живое губя,
Что старые страшны черты:
Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,
И вся ты полна красоты. —
«Кто так говорил, может, был он и прав:
Жила я не годы, — всегда.
И много безумцев, свой ум потеряв,
Узнали все пытки, — о, да!
Лизок мой, Лизок!
Ты слишком самовластна;
Мне больно, мой дружок,
Вина просить напрасно.
Чтоб мне, в года мои,
Глоток считался каждый, —
Считал ли я твои
Интрижки хоть однажды?
Лизок мой, Лизок,
Допустим, трезвость. Культура, допустим,
Но здесь провинция, здесь захолустье,
Сюда сквозь жару, сквозь огромное лето
Едва добраться может газета.
Здесь скупостью землю покрыло пространство,
Здесь четверть недели идет на пьянство,
На скуку, на сплетни, ругань и прочее
Уходит часов остальных многоточие.
Школьный учитель, прохожий чудак —
I
Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой,
У него головку снимут
И нальют его водой.
Медник, доктор примусиный,
Примус вылечит больной:
Кормит свежим керосином,
Друзья! досужный час настал;
Всё тихо, все в покое;
Скорее скатерть и бокал!
Сюда, вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья, почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт над фолиантом?
Под стол холодных мудрецов,
Мы полем овладеем;
Когда дважды два было только четыре,
Я жил в небольшой коммунальной квартире.
Работал с горшком, и ночник мне светил
Но я был дураком и за свет не платил.
Я грыз те же книжки с чайком вместо сушки,
Мечтал застрелиться при всех из Царь-пушки,
Ломал свою голову ввиде подушки.
Эх, вершки-корешки! От горшка до макушки
Обычный крестовый дурак.
— Твой ход, — из болот зазывали лягушки.
Диким хаосом ходят в мозгу у меня
И леса, и поля, и долины…
Улеглись наконец, улеглись и сошлись
В виде стройной и полной картины.
Вижу я городок… Это Годесберг… Да,
Это он, это он предо мною…
И опять под тенистою липой моей
Я сижу перед старой корчмою.
1
Скачет сито по полям,
А корыто по лугам.
За лопатою метла
Вдоль по улице пошла.
Топоры-то, топоры
Так и сыплются с горы.
Подписан будет мир, и вдруг к тебе домой,
К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча,
Как в дни войны, придут слуга покорный твой
И все его друзья, кто будет жив к той ночи.
Хочу, чтоб ты и в эту ночь была
Опять той женщиной, вокруг которой
Мы изредка сходились у стола
Перед окном с бумажной синей шторой.
Басы зениток за окном слышны,
А радиола старый вальс играет,
Да много было в Киеве божьих церквей,
А больше того почес(т)ных монастырей;
А и не было чуднея Благовещения Христова.
А у всякай церкви по два попа,
Кабы по два попа, по два дьякона
И по малому певчему, по дьячку;
А у нашева Христова Благовещенья чес(т)нова
А был у нас-де Иван понамарь,
А гораз(д)-де Иванушка он к заутрени звонить.
Как бы русая лиса голову клонила,
Померкли небеса, луга покрыла тень,
И долгой кончился, средь лета, жаркой день,
Спокоилися все трудився и потея:
Заснула в шалате прекрасна Галатея,
Приснилось ей, что паль в близи высокой дуб,
И выпал у нея крепчайший в корне зуб,
Сияюща луна незапно помрачилась:
Вздрогнув проснулася она и огорчилась:
Во огорчении толкует тут она,
Что значил дуб и зубь, что значила луна.
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
Не долго мне под этим небом,
По здешним долам и горам
Скитаться, брошенному Фебом
Тоске и скуке, и друзьям!
Теперь священные желанья
Законно царствуют во мне;
Но я, в сердечной глубине,
Возьму с собой воспоминанья
О сей немецкой стороне.
Здесь я когда-то жизни сладость
Глава 1
Друзья мои, ко мне на этот раз.
Вот улица с осенними дворцами,
но не асфальт, покрытая торцами,
друзья мои, вот улица для вас.
Здесь бедные любовники, легки,
под вечер в парикмахерских толпятся,
и сигареты белые дымятся,
и белые дрожат воротники.