Ты говоришь — спокойствие дороже
Тебе всего, всей прелести мирской, —
И рад бы я быть вечно настороже,
Чтоб охранять твой женственный покой,
Чтобы неслись тревоги жизни мимо,
А ты на них смотрела бы шутя,
Меж сладких грез, легко, невозмутимо,
Как милое, беспечное дитя.
Когда толпа рушителей покоя
Со всех сторон несносная шумит,
Я, над твоим успокоеньем стоя,
Мигал бы им: тс! Не шумите: спит.
Но иногда чтоб цену лишь умножить
Спокойствия в глазах твоих, — тебя
Порой я сам желал бы потревожить,
Хотя б навлек гнев твой на себя.
Скажу: ‘Проснись! Мне хочется лазури:
Дай мне на миг взглянуть тебе в глаза!
Как ты спала? Не виделось ли бури
Тебе в мечтах? Не снилась ли гроза?
И не было неловко, душно, знойно
Тебе во сне? ‘ — И молвлю, миг спустя:
‘Ну, бог с тобой, мой ангел, спи спокойно!
Усни опять, прелестное дитя! ‘
Предметы сердца моего,
Спокойствие, досуг бесценный!
Когда-то обыму я вас?
Когда дадут мне люди время
Душе моей сказаться дома
И отдохнуть от всех забот? Когда опять я не с чужими
Найду себя — златую лиру,
Венчанну розами, настрою
И воспою природу, Бога,
И мир, и дружбу, и любовь? Ах, долго я служил тщете,
Пустым обязанностям в жертву
Младые годы приносил! Нет, нет! — теперь уж иго свергну.
Надмеру долго угнетало
Оно мой дух, который алчет
Свободы! — о, восстану я!
Направлю бег мой к истой цели,
И презрю низких тварей цель. Так, презрю все! — но кто меня
Обуздывает? — кто дерзает
Восторгу отсекать крыле?..
Не ты ль, судьба неумолима!
Не ты ли?.. Ах, и так мне снова
Тщеты несносной быть рабом! Спокойствие, досуг бесценный!
Когда-то обыму я вас?
Когда дадут мне люди время
Душе моей сказаться дома
И отдохнуть от всех забот?
Средь моря бедств, страстей волненья
Где мне спокойствия искать?
Где скрыться от коварств, гоненья
И чем пороков избежать?
Горесть терзает
Сердце и дух,
Разум смущает
Вестей разных слух.
Лишь только смертный в свет родится,
На мир сей очи возведет,
Уже спокойствия лишится
И слез своих потоки льет.
Дух свой смущает
Множеством бед
Или страдает,
Хоть оных и нет.
Всечасно грусть в нем возрастает
С его теченьем юных дней;
Уже он все предпринимает,
Стремясь к наклонности своей.
Разные страсти
Дух в нем мятут,
Разны напасти
Его всюды ждут.
Но скучно время се приходит,
И вечер жизни настает!
Ни в чем утех он не находит
И приближенья смерти ждет.
Дни все минутся,
Как сонны мечты,
Смертью прервутся
Все суеты.
Долина, где судьбы рукою
Хранится таинство сердец;
Где странник, жаждущий покою,
Его встречает наконец;
Где взор бывает вечно светел
И сердце дремлет в тишине;
Забот печальный вестник, петел,
Не будит счастливых во сне;
Молчат и громы и бореи,
Не слышен грозный рев зверей,
И мило злобные цирцеи
Не ставят нежности сетей;
Где хитрый бог, любящий слезы,
Не мещет кипарисных стрел;
Где нет змеи под цветом розы,
Где счастья, истины предел!
Страна блаженная, святая!
Когда, когда тебя найду
И, мирный брег благословляя,
Корабль в пристанище введу?
К тебе нередко приближаясь,
Хочу ступить на брег… но вдруг,
С отливом в море удаляясь,
Бываю жертвой новых мук.
Ужель во мрачности тумана
Мне ввек игралищем служить
Шумящим ветрам океана,
Без цели по волнам кружить?
Довольно я терпел, крушился,
Гоняясь сердцем за мечтой;
Любил, надеялся, страшился, —
Ах! время мне вкусить покой!
Навек в груди угасни пламень!
Пусть в ней живет единый хлад!
Пусть сердце превратится в камень!
Его чувствительность мне яд.
Страна блаженная, святая!
Когда, когда тебя найду
И, мирный брег благословляя,
Корабль в пристанище введу?
Премудро скрыли боги грядущее
От наших взоров темною нощию,
Смеясь, что мы свои заботы
Вдаль простираем. Что днесь пред нами, О том помыслим! прочее, столько же
Как Тибр, измене всякой подвержено:
Река, впадающая в море
Тихо в иной день, брегам покорно; В иной день волны пенисты, мутные
Стремяща; камни, корни срывающа;
Под стоном гор, дубрав окрестных,
Домы, стада уносяща в море. Тот прямо счастлив, царь над судьбой своей,
Кто с днем протекшим может сказать себе:
‘Сегодня жил я! пусть заутра
Юпитер черные тучи кажет, Или чистейшу ясность лазурную, —
Но не изгладит то, что свершилося;
Ниже отымет те минуты,
Кои провел я теперь толь сладко.’ Фортуна любит мены жестокие;
Играет нами злобно, и почести
Неверны раздая, ласкает
Ныне меня, а потом другого. А я бесскорбен: хочет ли инуда
Лететь, охотно все возвращаю ей;
Своею доблестью оденусь,
Правду свою обыму и бедность. Когда от бурных вихрей шатаются
Со скрыпом мачты, — мне не вымаливать
Себе драгих стяжаний целость;
Мне малодушно не класть обеты, Чтоб алчным морем не были пожраны
Мои товары дальнепривозные.
За то проеду безопасно
В самые бури на утлом струге!
Вышел на улицу, кажется в шесть.
От книг и занятий глаза расковал.
Гляжу — батюшки, так и есть,
Погода до чертиков ласкова.
Воздух, знаете, эдакий шик,
Любви изумительней вертерской.
Вгрызаюсь зубами, кладу на язык
И глотаю стаканами сельтерской.
Чудесно! Идет! Бурлит! До дна
Наполняет сосуды давлением.
Замечательна жизнь, хотя и одна,
Но пестрая до удивления.
Бульвар от жары сварился, притих,
Дама с девочкой — кустик и веточка ...
Окошками здания сини, словно на них
Платья в синюю клеточку.
Мороженщик мне говорит: — Пожа ... —
Такой белобрысый тощенький,
Как будто только сейчас сбежал
Он из рассказа Зощенки.
Какой-то тип прошел, толкнул.
Сказал ему нежно: — Прошу извинения! —
Человек не выдержал, выдавил: — Ну!... —
И попятился от изумления.
Раздраженья ни капельки. Взглядом косым
Старушка взглянула и ахнула.
Шагаю. Спокоен — словно часы,
У которых пружина трахнула.
Жук по дорожке ползет в конец,
С насекомого людям какая же польза?
А впрочем, ползешь, весьма молодец,
Валяй, если нравится — ползай.
Мне что. Пусть эту — жисть —
Жуют до икоты биографы.
Я говорю: — Дыши! Изощряйся! Борись!
Будь каждый сам себе кинематографом. —
Но вот заковыка, куда как важна:
Ни капли не смыслю в этом устройстве я.
Человеку за сутки бывает зачем-то нужна
Хотя бы минута — спокойствия.
Когда же, Господин,
На жизнь мою сойдет
Спокойствие седин,
Спокойствие высот.
Когда ж в пратишину
Тех первоголубизн
Высокое плечо,
Всю вынесшее жизнь.
Ты, Господи, один,
Один, никто из вас,
Как с пуховых горбин
В синь горнюю рвалась.
Как под упорством уст
Сон — слушала — траву…
(Здесь, на земле искусств,
Словесницей слыву!)
И как меня томил
Лжи — ломовой оброк,
Как из последних жил
В дерева первый вздрог…
* * *
Дерева — первый — вздрог,
Голубя — первый — ворк.
(Это не твой ли вздрог,
Гордость, не твой ли ворк,
Верность?)
— Остановись,
Светопись зорких стрел!
В тайнописи любви
Небо — какой пробел!
Если бы — не — рассвет:
Дребезг, и свист, и лист,
Если бы не сует
Сих суета — сбылись
Жизни б…
Не луч, а бич —
В жимолость нежных тел.
В опромети добыч
Небо — какой предел!
День. Ломовых дрог
Ков. — Началась. — Пошла.
Дикий и тихий вздрог
Вспомнившего плеча.
Прячет…
Как из ведра —
Утро. Малярный мел.
В летописи ребра
Небо — какой пробел!
Проснись, пифииского поэта древня лира,
Вещательница дел геройских, брани, мира!
Проснись — и новый звук от струн твоих издай
И сладкою своей игрою нас пленяй —
Исполни дух святым восторгом!
Как лира дивная небесного Орфея,
Гремишь ли битвы ты — наперсники Арея
Берутся за мечи и взорами грозят;
Их бурные кони ярятся и кипят,
Крутя свои волнисты гривы.
Поешь ли тишину — гром Зевса потухает;
Орел, у ног его сидящий, засыпает,
Вздымая медленно пернатый свой хребет;
Ужасный Марс свой меч убийственный кладет
И кротость в сердце ощущает.
Проснись! и мир воспой блаженный,
благодатный;
Пусть он слетит с небес, как некий бог
крылатый,
Вечнозеленою оливою махнет,
Брань страшную с лица вселенной изженет
И примирит земные роды!
Где он — там вечное веселье обитает,
Там человечество свободно процветает,
Питаясь щедростью природы и богов;
Там звук не слышится невольничьих оков
И слезы горести не льются.
Там нивы жатвою покрыты золотою;
Там в селах царствует довольство с тишиною;
Спокойно грады там в поля бросают тень;
Там счастье навсегда свою воздвигло сень:
Оно лишь с миром сопряженно.
Там мирно старец дней закатом веселится,
Могилы на краю — неволи не страшится;
Ступя ногою в гроб — он смотрит со слезой,
Унылой, горестной, на путь скончанный свой
И жить еще — еще желает!
Там воин, лишь в полях сражаться
приученный,
Смягчается — и меч, к убийству изощренный,
В отеческом дому под миртами кладет;
Блаженство тишины и дружбы познает,
Союз с природой обновляет.
Там музы чистые, увенчанны оливой,
Веселым пением возносят дни счастливы;
Их лиры стройные согласнее звучат;
Они спокойствие, не страшну брань гласят,
Святую добродетель славят!
Слети, блаженный мир? — вселенная
взывает —
Туда, где бранные знамена развевают;
Где мертв природы глас и где ее сыны
На персях матери сражаются, как львы;
Где братья братьев поражают.
О страх!.. Как яростно друг на друга
стремятся!
Кони в пыли, в поту свирепствуют, ярятся
И топчут всадников, поверженных во прах;
Оружия гремят, кровь льется на мечах,
И стоны к небесам восходят.
Тот сердца не имел, от камня тот родился,
Кто первый с бешенством на брата устремился…
Скажите, кто перун безумцу в руки дал
И жизни моея владыкою назвал,
Над коей я и сам не властен?
А слава?.. Нет! Ее злодей лишь в брани
ищет;
Лишь он в стенаниях победны гимны слышит.
В кровавых грудах тел трофеи чести зрит;
Потомство извергу проклятие гласит,
И лавр его, поблекши, тлеет.
А твой всегда цветет, о росс великосердый,
В пример земным родам судьбой превознесенный!
Но время удержать орлиный твой полет;
Колосс незыблем твой, он вечно не падет;
Чего ж еще желать осталось?
Ты славы путь протек Алкидовой стопою,
Полсвета покорил могучею рукою;
Тебе возможно все, ни в чем препоны нет:
Но стой, росс! опочий — се новый век грядет!
Он мирт, не лавр тебе приносит.
Возьми сей мирт, возьми и снова будь
героем, —
Героем в тишине, не в кроволитном бое.
Будь мира гражданин, венец лавровый свой
Омой сердечною, чувствительной слезой,
Тобою падшим посвященной!
Брось палицу свою и щит необоримый,
Преобрази во плуг свой меч несокрушимый;
Пусть роет он поля отчизны твоея;
Прямая слава в ней, лишь в ней ищи ея;
Лишь в ней ее обресть ты можешь.
На персях тишины, в спокойствии
блаженном,
Цвети, с народами земными примиренный!
Цвети, великий росс! — лишь злобу поражай,
Лишь страсти буйные, строптивы побеждай
И будь во брани только с ними.
Что скажу тебе, прекрасная,
Что скажу в моем послании?
Ты велишь писать, Филиса, мне,
Как живу я в тихой хижине,
Как я строю замки в воздухе,
Как ловлю руками счастие.
Ты велишь — и повинуюся.
Ветер воет всюду в комнате
И свистит в моих окончинах,
Стулья, книги — все разбросано:
Тут Вольтер лежит на библии.
Календарь на философии.
У дверей моих мяучит кот
А у ног собака верная
На него глядит с досадою.
Посторонний, кто взойдет ко мне,
Верно скажет: «Фебом проклятый.
Здесь живет Поэт в унынии».
Правда, что воображение
Убирает все рукой своей,
Сыплет розаны на терние,
И Поэт с душой спокойною
Веселее Креза с золотом.
Независимость любезную
Потерять на цепь золочену!..
Я счастлив в моей беспечности,
Презираю гордость глупую,
Не хочу кумиру кланяться
С кучей глупых обожателей.
Пусть змиею изгибаются
Твари подлые, презренные,
Пусть слова его оракулом
Чтут невежды и со трепетом
Мановенья ждут руки его!
Как пылинка вихрем поднята,
Как пылинка вихрем брошена
Так и счастье наше чудное
То поднимет, то опустит вдруг.
Часто бегал за Фортуною
И держал ее в руках моих:
Чародейка ускользнула тут
И оставила колючий терн.
Славу, почести мы призраком
Называем, если нет у нас;
Но найдем — прощай, мечтание!
Чашу с ними пьем забвения
(Суета всегда прелестна нам),
И мудрец забудет мудрость всю.
Что же делать нам?. Бранить людей?..
Нет, найти святое дружество.
Жить покойно в мирной хижине;
Нелюдим пусть ненавидит нас:
Он несчастлив — не завидую.
Страх и ужас на лице его
Ходит он с главой потупленной,
И спокойствие бежит его!
Нежно дружество с улыбкою
Не согреет сердца хладного,
И слеза его должна упасть,
Не отертая любовию!
Посмотри, Дамон как мудрствует:
Он находит зло единое.
«Добродетель, — говорит Дамон, —
Добродетель — суета одна,
Добродетель — призрак слабых душ.
Предрассудок в мире царствует,
Людям всем он ослепил глаза».
Он не долго будет думать так,
Хладна смерть к нему приближится:
Он увидит заблуждение,
Он увидит. Совесть страшная
Прилетит к нему тут с зеркалом;
Волоса ее растрепаны,
На глазах ее отчаянье,
А в устах — упреки, жалобы.
Полно! Бросим лучше дале взгляд.
Посмотри, как здесь беспечная
В скуке дни влечет Аталия.
День настанет — нарумянится.
Раза три зевнет — оденется.
«Ах!… зачем так время медленно!» —
Скажет тут в душе беспечная,
Скажет с вздохом и заснет еще!
Бурун ищет удовольствия,
Ездит, скачет… увы! — нет его!
Оно там, где Лиза нежная
Скромно, мило улыбается?..
Он приходит к ней — но нет его!..
Скучной Лиза ему кажется.
Так в театре, где комедия
Нас смешит и научает вдруг?
Но и там к несчастью нет его!
Так на бале?.. Не найдешь его:
Оно в сердце должно жить у нас…
Сколько в час один бумаги я
Исписал к тебе, любезная!
Все затем, чтоб доказать тебе,
Что спокойствие есть счастие.
Совесть чистая — сокровище,
Вольность, вольность — дар святых небес.
Но уж солнце закатилося,
Мрак и тени сходят на землю.
Красный месяц с свода ясного
Тихо льет свой луч серебряный
Тихо льет, но черно облако
Помрачает светлый луч луны,
Как печальны вспоминания
Помрачают нас в веселый час.
В тишине я ночи лунныя
Как люблю с тобой беседовать!
Как приятно мне в молчании
Вспоминать мечты прошедшие!
Мы надеждою живем, мой друг,
И мечтой одной питаемся.
Вы, богини моей юности,
Будьте, будьте навсегда со мной!
Так, Филиса моя милая,
Так теперь, мой друг, я думаю.
Я счастлив — моим спокойствием,
Я счастлив — твоею дружбою…
1804/1805
I
«Он был настолько дерзок, что стремился
познать себя…» Не больше и не меньше,
как самого себя.
Для достиженья этой
недостижимой цели он сначала
вооружился зеркалом, но после,
сообразив, что главная задача
не столько в том, чтоб видеть, сколько в том,
чтоб рассказать о виденном голландцам,
он взялся за офортную иглу
и принялся рассказывать.
О чем же
он нам поведал? Что он увидал?
Он обнаружил в зеркале лицо, которое
само в известном смысле
есть зеркало.
Любое выраженье
лица — лишь отражение того,
что происходит с человеком в жизни.
А происходит разное:
сомненья,
растерянность, надежды, гневный смех —
как странно видеть, что одни и те же
черты способны выразить весьма
различные по сути ощущенья.
Еще страннее, что в конце концов
на смену гневу, горечи, надеждам
и удивлению приходит маска
спокойствия —такое ощущенье,
как будто зеркало от всех своих
обязанностей хочет отказаться
и стать простым стеклом, и пропускать
и свет и мрак без всяческих препятствий.
Таким он увидал свое лицо.
И заключил, что человек способен
переносить любой удар судьбы,
что горе или радость в равной мере
ему к лицу: как пышные одежды
царя. И как лохмотья нищеты.
Он все примерил и нашел, что все,
что он примерил, оказалось впору.
II
И вот тогда он посмотрел вокруг.
Рассматривать других имеешь право
лишь хорошенько рассмотрев себя.
И чередою перед ним пошли
аптекари, солдаты, крысоловы,
ростовщики, писатели, купцы —
Голландия смотрела на него
как в зеркало. И зеркало сумело
правдиво — и на многие века —
запечатлеть Голландию и то, что
одна и та же вещь объединяет
все эти — старые и молодые — лица;
и имя этой общей вещи — свет.
Не лица разнятся, но свет различен:
Одни, подобно лампам, изнутри
освещены. Другие же — подобны
всему тому, что освещают лампы.
И в этом — суть различия.
Но тот,
кто создал этот свет, одновременно
(и не без оснований) создал тень.
А тень не просто состоянье света,
но нечто равнозначное и даже
порой превосходящее его.
Любое выражение лица —
растерянность, надежда, глупость, ярость
и даже упомянутая маска
спокойствия —не есть заслуга жизни
иль самых мускулов лица, но лишь
заслуга освещенья.
Только эти
две вещи — тень и свет — нас превращают
в людей.
Неправда?
Что ж, поставьте опыт:
задуйте свечи, опустите шторы.
Чего во мраке стоят ваши лица?
III
Но люди думают иначе. Люди
считают, что они о чем-то спорят,
поступки совершают, любят, лгут,
пророчествуют даже.
Между тем,
они всего лишь пользуются светом
и часто злоупотребляют им,
как всякой вещью, что досталась даром.
Одни порою застят свет другим.
Другие заслоняются от света.
А третьи норовят затмить весь мир
своей персоной — всякое бывает.
А для иных он сам внезапно гаснет.
IV
И вот когда он гаснет для того,
кого мы любим, а для нас не гаснет
когда ты можешь видеть только лишь
тех, на кого ты и смотреть не хочешь
(и в том числе, на самого себя),
тогда ты обращаешь взор к тому,
что прежде было только задним планом
твоих портретов и картин —
к земле… Трагедия окончена. Актер
уходит прочь. Но сцена —остается
и начинает жить своею жизнью.
Что ж, в виде благодарности судьбе
изобрази со всею страстью сцену.
Ты произнес свой монолог. Она
переживет твои слова, твой голос
и гром аплодисментов, и молчанье,
столь сильно осязаемое после
аплодисментов. А потом —тебя,
все это пережившего.
V
Ну, что ж,
ты это знал и раньше. Это — тоже
дорожка в темноту.
Но так ли надо
страшиться мрака? Потому что мрак
всего лишь форма сохраненья света
от лишних трат, всего лишь форма сна,
подобье передышки.
А художник —
художник должен видеть и во мраке.
Что ж, он и видит. Часть лица.
Клочок какой-то ткани. Краешек телеги.
Затылок чей-то. Дерево. Кувшин.
Все это как бы сновиденья света,
уснувшего на время крепким сном.
Но рано или поздно он проснется.
Из мрачнаго, пустыннаго ущелья,
Едва дыша, выходит Агасфер.
Две тысячи годов уже промчалось
С-тех-пор, как он по всем странам земли
Скитается, не ведая покоя
И отдыха. Две тысячи годов
Прошло с-тех-пор, как Искупитель мира,
Лишившись сил под бременем креста,
Сел отдохнуть пред дверью Агасфера;
Но Агасфер, сурово оттолкнув
Спасителя, прогнал его с порога.
Христос упал; но гневный ангел смерти
Перед жидом явился и сказал:
«Ты отказал Спасителю в минуте
Спокойствия и отдыха; за-то
С минуты сей до новаго прихода
Его в ваш мир и ты не будешь знать
Спокойствия и отдыха!» Свершилось!
Из края в край пошол ты, Агасфер,
Скитаешься, гонимый адским духом,
И падаешь, и тщетно смерть зовешь!
Из мрачнаго пустыннаго ущелья,
Едва дыша, выходит Агасфер;
Из черепов, у ног его лежащих,
Берет один и гневно со скалы
Бросаст вниз—и вслед за ним другие
Летят туда жь, a Вечный Жид глядит
В отчаяньи и дико восклицает:
«Вот этот был отец мой, эти вот —
Жена моя, и дети, и родные!
И все они—все умереть могли,
И только я, отверженец проклятый,
Обязан жить. Под Титовым мечем
Ерусалим священный разрушался:
Я ринулся в опасность, посылал
В лицо врагам ругательства. проклятья
И жаждал быть убитым; но—увы —
По воздуху проклятья разлетались…
Народ мой пал—a я остался жив.
Рим затрещал и начал быстро падать:
Под страшнаго колосса наклонил
Я голову—он рухнул, но остался
Я невредим. Народы вкруг меня
Являлися и гибнули безследно,
Лишь я один, один не умирал.
С подоблачных утесов я кидался
В морскую глубь, но волны вновь меня
Выбрасывали на берег—и снова
Под огненным проклятьем бытия
Я мучился. В жерло суровой Этны,
Как бешеный, я бросился и ждал
Погибели, но Этна задымилась —
И в огненном потоке лавы я
Был выброшен на землю и не умер.
В ряды бойцов, в смертельнейший разгар
Сражения я бешено кидался;
Но тучи стрел ломалися на мне,
На черепе моем мечи тупились,
Град пуль меня безвредно осыпал
И молнии сражения безсильно
Змеилися по телу моему,
Как по скале сурово-неприступной.
Напрасно слон давил меня собой,
Напрасно конь топтал меня подковой,
Напрасно взрыв пороховой меня
Взметал на верх: на землю снова падал
Я невредим и в лужах кровяных,
Средь груд костей моих собратий ратных,
Меж мертвецов лежал один живой.
Я убегал в далекия пустыни:
Там предо мной спокойно проходил
Голодный лев, там тигр безсильно зубы
Точил на мне, там ядовитый змей
Пронзал насквозь своим смертельным жалом
Всю грудь мою—и умертвить не мог.
Я приходил к тиранам кровожадным,
Проклятьями и бравью осыпал
Мулей-пашу, Нерона, Христиерна;
Не мало мук и пыток для меня
Они изобрели—и я не умер.
Не умирать! увы, не умирать!
В душе носить могильный смрад и холод,
Не телом жить! Смотреть, как каждый час
Развратное, прожорливое время
Родит детей и пожирает их!
Не умирать! не умирать! Проклятье!
О, мой Господь! о, гневный мой Судья!
Коль есть еще в Твоей деснице кара
Страшнейшая—на голову мою
Пошли ее, убей меня скорее!»
И он упал без чувств. Тогда пред ним,
Весь кротостью сияя, светлый ангел
Предстал и снес несчастнаго жида
В пустынное ущелье и промолвил:
«Спи, Агасфер, спи безмятежным сном:
Не вечно Бог карает преступленье!»
Не новоель Миров светило
Румяное лице открыло
Разсеять мрак угрюмых тучь?
Смиряясь грозные перуны
Лиют на землю тихой лучь.
Ударил Ѳеб в златыя струны,
Звучит в пресветлых торжествах,
Звучит, и к радостному звону
Зовет веселую Помону,
Церера скачет на лугах.
Среди шумящаго собора,
Дары свои разсыпав Флора,
Смягчает стужу берегов
Где хладный ил родит лишь сосны,
И, лавр мешая меж цветов,
Плетет венцы победоносны
Российским Геркулесам в дань,
Но слава к ней несет оливу,
Трубя союза весть щастливу
И укрощая люту брань.
От смутных дней, в странах Парида,
Давно унылая Киприда,
Услышав мирных песней хор,
Волшебный пояс нижет снова,
В блестящий рядится убор
И, позабывшись, без покрова
Ко общим пиршествам бежит:
Престалаль, вопит, брань лихая ?
Но Марс, в пути ее встречая,
Вопрос в обятиях решит,
Оруженосная Беллона
Нисходит спешно с Геликона,
Не ведуща, на шумный глас:
В броне, и в мужественном чине,
Готова, в сей сомненный час,
Вручить свой щит ЕКАТЕРИНЕ;
Но вестоносцы мирных дней
Гласят Богине грозной встречу,
Что Марс окончил страшну сечу,
И кровью не багрит полей.
С Божественных рамен, к покою,
Дерзают, скромною рукою,
Сложить чешуйчатый наряд,
И щит ея, копье и латы,
В залоги будущих отрад,
Уносят Гении крылаты.
Другие, на ея щите
Медузин страшный лик стирают,
И живо там начертавают
Богини образ в красоте.
Холмы Парнасски возсияли,
И Музы купно восплескали,
Узря ея спокойный лик,
О кол любезная превратность!
Черты щастливейших владык,
Очей тишайшая приятность,
Влекут и восхищают ум.
Какия радости лиются!
Какия песни раздаются!
Кпкой веселый слышен шум!
Полимния, простерши руки
На мирныя в градах науки,
Являет поле новых дел,
Где зиждущи умы, без брани,
Устроили блаженство сел,
И всех стихий сугубят дани.
Ермий, во глубине земли
Оставленный металл находит,
И в море безмятежно водит
Избытком полны корабли.
Всегдашний общества питател
И неизменный друг, оратель,
В смиреннейших своих трудах,
Без страха от погод суровых,
В простых спокойствия певцах,
Браздит по верьх полей лавровых,
И где разила всех война,
Он тамо, в недрах благодатных,
С надеждою добычь тьмократных,
Земле вверяеш семяна.
Различныя в талантах Музы,
Сугубя меж собой союзы,
Вершат блаженство тихих дней.
Одна, искусными чертами,
Одушевляет вид вещей,
Другая флейтой. иль струнами,
Иль пляской, радость в чувства льет;
Одна, любя ума забаву,
Поет в стихах героев славу,
Другая мирну песнь поет.
О коль блаженна ты Россия!
Подай, божественная Клия,
Подай ты мне свои черты,
Укрась мою простую ревность,
Открой мне слога красоты,
Представь деяний славных древность.
Но ты, правдивою рукой,
Премноги веки заглаждаешь,
И паче славишь научаешь
ЕКАТЕРИНИН век златой.
Не страшны бури в недрах неги,
И естьли грозных тучь набеги
Мрачат часами ясный день,
Мы чувствуем живее радость,
При солнце вспомнив прежню тень;
По горестях приятней сладость,
Подобно милость к нам небес,
Чтоб щастье лучше мы вкушали,
Разсыпав скорби и печали,
Дает отрадам полный вес.
Превечной истинны законы,
Которы утверждают троны,
И силой мужества стрегут,
Даруя честь побед и славу,
Героев наконец ведут
Ко общему людей уставу.
Войны сурово ремесло
Союзных прав не изменяет,
И ратника равно вчиняет
В щастливое граждан число.
Уже в величестве Россия
Остатков гордаго Батыя
Не числит меж своих врагов,
Пространной ризою одета,
Уже обемлет в свой покров
Далекия границы света;
Под сению своих рамен,
От тихих вод до волн Балтийских,
От Севера до гор Каспийских,
Вмещает разных тьмы племен.
В толико вожделенной доле,
Чего желать осталось боле,
России верные сыны?
Блюсти спокойствия уставы,
И, в недрах сладкой тишины;
Достичь до новой мирной славы.
Блаженны Царства и Цари,
Когда, свое блаженство строя,
Во злаках тихаго покоя
Союзны зиждут олтари.
Проснись, пифийского поэта древня лира,
Вещательница дел геройских, брани, мира!
Проснись — и новый звук от струн своих издай
И сладкою своей игрою нас пленяй —
Исполни дух святым восторгом!
Как лира дивная небесного Орфея,
Гремишь ли битвы ты — наперсники Арея
Берутся за мечи и взорами грозят;
Их бурные кони ярятся и кипят,
Крутя свои волнисты гривы.
Поешь ли тишину — гром Зевса потухает;
Орел, у ног его сидящий, засыпает,
Вздымая медленно пернатый свой хребет;
Ужасный Марс свой меч убийственный кладет
И кротость в сердце ощущает.
Проснись! и мир воспой блаженный, благодатный;
Пусть он слетит с небес, как некий бог крылатый,
Вечнозеленою оливою махнет,
И грозну брань с лица вселенной изженет,
И примирит земные роды!
Где он — там вечное веселье обитает,
Там человечество свободно процветает,
Питаясь щедростью природы и богов;
Там звук не слышится невольничьих оков
И слезы горести не льются.
Там нивы жатвою покрыты золотою;
Там в селах царствует довольство с тишиною;
Спокойно грады там в поля бросают тень;
Там счастье навсегда свою воздвигло сень:
Оно лишь с миром сопряженно.
Там мирно старец дней закатом веселится,
Могилы на краю — неволи не страшится;
Ступя ногою в гроб — он смотрит со слезой,
Унылой, горестной, на путь скончанный свой
И жить еще — еще желает!
Там воин, лишь в полях сражаться приученный,
Смягчается — и меч, к убийству изощренный,
В отеческом дому под миртами кладет;
Блаженство тишины и дружбы познает,
Союз с природой обновляет.
Там Музы чистые, увенчанны оливой,
Веселым пением возносят дни счастливы;
Их лиры стройные согласнее звучат;
Они спокойствие, не страшну брань гласят,
Святую добродетель славят!
Слети, блаженный мир! — вселенная взывает —
Туда, где бранные знамена развевают;
Где мертв природы глас и где ее сыны
На персях матери сражаются, как львы;
Где братья братьев поражают.
О страх!.. Как яростно друг на́ друга стремятся!
Кони в пыли, в поту свирепствуют, ярятся
И топчут всадников, поверженных во прах;
Оружия гремят, кровь льется на мечах,
И стоны к небесам восходят.
Тот сердца не имел, от камня тот родился,
Кто первый с бешенством на брата устремился…
Скажите, кто перун безумцу в руки дал
И жизни моея владыкою назвал,
Над коей я и сам не властен?
А слава?.. Нет! Ее злодей лишь в брани ищет;
Лишь он в стенаниях победны гимны слышит.
В кровавых грудах тел трофеи чести зрит;
Потомство извергу проклятие гласит,
И лавр его, поблекши, тлеет.
А твой всегда цветет, о Росс великосердый,
В пример земным родам судьбой превознесенный!
Но время удержать орлиный твой полет;
Колосс незыблем твой, он вечно не падет;
Чего ж еще желать осталось?
Ты славы путь протек Алкидовой стопою,
Полсвета покорил могучею рукою;
Тебе возможно все, ни в чем препоны нет:
Но стой, Росс! опочий — се новый век грядет!
Он мирт, не лавр тебе приносит.
Возьми сей мирт, возьми и снова будь героем, —
Героем в тишине, не в кроволитном бое.
Будь мира гражданин, венец лавровый свой
Омой сердечною, чувствительной слезой,
Тобою падшим посвященной!
Брось палицу свою и щит необоримый,
Преобрази во плуг свой меч несокрушимый;
Пусть роет он поля отчизны твоея;
Прямая слава в ней, лишь в ней ищи ея;
Лишь в ней ее обресть ты можешь.
На персях тишины, в спокойствии блаженном,
Цвети, с народами земными примиренной!
Цвети, великий Росс! — лишь злобу поражай,
Лишь страсти буйные, строптивы побеждай
И будь во брани только с ними.