Смех, веселье, радость —
У него всё было,
Но, как говорится, жадность
Фраера сгубила… У него — и то, и сё,
А ему — всё мало!
Ну, так и накрылось всё,
Ничего не стало.
Прощая жизни смех злорадный
И обольщенья звонких слов,
Я ухожу в долину снов,
К моей невесте беспощадной.
Она о муках говорит,
Её чертоги — место пыток,
Её губительный напиток
Из казней радости творит.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных
смехачей!
О иссмейся рассмеяльно смех надсмейных смеячей!
Смейево, Смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь смехачи
О, засмейтесь, смехачи!
Защекочут до смеха, защекочут до дрожи,
Защекочут до корчи, защекочут до смерти.
Старичку и старушке вы не верьте, не верьте.
Бойтесь нежной щекотки и пленительной дрожи,
Закрестите с молитвой неумытыя рожи, —
Это — злые, лесные, подколодные черти.
Защекочут до смеха, защекочут до дрожи,
Защекочут до корчи, защекочут до смерти.
Спичка вспыхнула огненным смехом
И потухла, дымясь, как печаль,
В этом миге есть общее с веком:
Вечно сила его горяча ль?
Эта мысль проскользнула в чулане…
Огонек просинел, осветив
Пыль и ветошь и час, как мотив
На поднявшемся аэроплане…
На смех и на зло:
Здравому смыслу,
Ясному солнцу,
Белому снегу —
Я полюбила:
Мутную полночь,
Льстивую флейту,
Праздные мысли.
Этому сердцу
Родина — Спарта.
Помнишь лисёнка,
Сердце спартанца?
— Легче лисёнка
Скрыть под одеждой,
Чем утаить вас,
Ревность и нежность!
Все чаще девушки босые
Возносят простодушный смех,
Отвергнув обувь, душный грех.
Все чаще девушки босые
Идут, Альдонсы полевые,
Уроки милые для всех.
Все чаще девушки босые
Возносят простодушный смех.
Побеждайте радость,
Умерщвляйте смех.
Все, в чем только сладость,
Все — порок и грех.
Умерщвляйте радость,
Побеждайте смех.
Кто смеется? Боги,
Дети да глупцы.
Люди, будьте строги,
Будьте мудрецы, —
Пусть смеются боги,
Дети да глупцы.
Ловлю печаль в твоей улыбке
И тайный смех в твоих слезах…
Твои глаза блестят, как рыбки,
Но сердце — в смутных голосах.
Ты в заблужденье, ты в ошибке!
Топлю глаза в твоих глазах, —
И снова — смех в твоей улыбке,
И снова — грусть в твоих слезах!
Клоун — на сцене!
Острит он неплохо,
Скажет словечко —
И слышится хохот.
Школа взрывается
Залпами смеха:
Клоун — первоклассница!
Ну и потеха!
Хохот девчонок
Особенно звонок!
Но не смеется
Одна из девчонок.
Что-то нахохлилась
Эта девица:
— Мне неохота
От смеха давиться!
Девочки шепчутся:
— Ей не до смеха,
Танька не терпит
Чужого успеха.
Рассыпаяся смехом ребенка,
Явно в душу мою влюблены,
пролетают прозрачно и звонко
Надо мною блаженные сны.И, мгновенной охвачен истомой,
Снова молодость чую свою;
Узнаю я и голос знакомый
И победный призыв узнаю.И когда этой песне внимаю,
Окрыленный восторгом, не лгу,
Что я всё без речей понимаю
И к чему призывает — могу! 13 марта 1892
Смех ребенка за стеной,
Близко от меня,
Веет свежею весной,
Говорит о власти дня.
Это сказка, это сон,
Что из нежных струй
Легкий стебель вознесен,
Воплощенный поцелуй.
Легкий стройный стебелек,
С ласковым цветком,
Завязь, в мире, новых строк,
Птичка с светлым хохолком.
Птичка с светлым голоском,
Пой мне без конца,
Будь мне сказкой, будь цветком,
Будь улыбкою лица.
Когда я прозревал впервые,
Навстречу жаждущей мечте
Лучи метнулись заревые
И трубный ангел в высоте.
Но торжества не выносила
Пустынной жизни суета,
Беззубым смехом исказила
Всё, чем жива была мечта.
Замолкли ангельские трубы,
Немотствует дневная ночь.
Верни мне, жизнь, хоть смех беззубый,
Чтоб в тишине не изнемочь! Март 1909
В пирах безумно молодость проходит;
Стаканов звон да шутки, смех да крик
Не умолкают. А меж тем не сходит
С души тоска ни на единый миг;
Меж тем и жизнь идет, и тяготеет
Над ней судьба, и страшной тайной веет.
Мне пир наскучил—он не шлет забвенья
Душевной скорби; судорожный смех
Не заглушает тайного мученья!..
1848—1849 (?)
Смех и говор. В пестрой юбке обезьянка
Корчит уж «как баба ходит по воду»,
И гудит «Тоску по родине» шарманка;
Я же к птичке в клетке «счастье» брать иду.
Но с таким стараньем клювом вынимает
Птичка серая мне голубой билет,
Что душа невольно верить ей желает:
«Не обманешь?» — «Нет!»
«Серьезно, птичка, нет?»
Легок, светел, как блаженный
Олимпийский смех богов,
Многошумный, неизменный
Смех бесчисленных валов!
Страшен был их гимн победный
В бурной тьме, когда по ним
Одиссей, скиталец бедный,
Мчался, ужасом томим.
И покрытый черной тиной,
Как обломок корабля,
Царь был выброшен пучиной,
Нелюдимая земля, —
На пески твоей пустыни,
И среди холодных скал
С благодарностью Афине
Он молитвы воссылал…
В Провиденье веры полный,
Ты не видишь, Одиссей,
Как смеются эти волны
Над молитвою твоей.
Многошумный, неизменный,
Смех бесчисленных валов —
Легок, светел, как блаженный
Олимпийский смех богов.
Загорелись кровью очи. Вот несется
С темной елки звук тоски и смеха,
И далеко голос отдается —
Прокатилося по лесу эху.
Испугавшись, ждешь конца кошмарной ночи.
Будто бы идет лесун столикий —
И краснеют, отливают кровью очи,
Не смолкает смех глухой и дикий.
Плачет девочка-малютка у окна больших хором,
А в хоромах смех веселый так и льется серебром.
Плачет девочка и стынет на ветру осенних гроз,
И ручонкою иззябшей вытирает капли слез.
Со слезами она просит хлеба черствого кусок,
От обиды и волненья замирает голосок.
Но в хоромах этот голос заглушает шум утех,
И стоит малютка, плачет под веселый, резвый смех.
И в повседневных грезах,
В бессоннице неизменной
Твой в сердце не умолкает
Смех, для меня бесценный.
Помнишь, как в Монморанси
Верхом на осла ты села
И вдруг, не удержавшись,
В чертополох слетела?
Осел остался спокоен,
Чертополох вкушая, —
Смех, для меня бесценный,
Мне не забыть, родная.
Остро смеется без помех...
И опьяняет этот звонкий
«Веселых устриц» юмор тонкий
И бурно пенящийся смех.
Но фон российский не забыть
В его волнующих рассказах —
В каскаде смеха плачет быт.
Люблю, как тонкие духи,
Его таланта острый радий
И имя звучное «Аркадий»
Вплетать в певучие стихи.
Уже ушли от нас играния и смехи…
Предай минувшие забвению утехи!
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя воополчились
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль во неисцельной ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной пресильно в судно бьют
И воду с пеною в него из бездны льют.
Мог выйти архитектор из него:
Он в стилях знал извилины различий.
Но рассмешил при встрече городничий,
И смеху отдал он себя всего.
Смех Гоголя нам ценен оттого, —
Смех нутряной, спазмический, язычий, —
Что в смехе древний кроется обычай:
Высмеивать свое же существо.
В своем бессмертье мертвых душ мы души,
Свиные хари и свиные туши,
И человек, и мертвовекий Вий —
Частица смертного материала…
Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,
Нам нужен смех, как двигатель крови…
Всё тот же раскинулся свод
над нами лазурно-безмирный,
и тот же на сердце растет
восторг одиночества пирный.
Опять золотое вино
на склоне небес потухает.
И грудь мою слово одно
знакомою грустью сжимает.
Опять заражаюсь мечтой,
печалью восторженно-пьяной…
Вдали горизонт золотой
подернулся дымкой багряной.
Смеюсь — и мой смех серебрист,
и плачу сквозь смех поневоле.
Зачем этот воздух лучист?
Зачем светозарен… до боли?
Как громкий смех, нас солнце молодит;
Косым столбом вторгается в жилище;
Лелеет дерн и гнезда на кладбище;
Как лунный круг, сквозь облако глядит.Когда мороз за окнами трещит,
И с холода спешат к огню и к пище,
На солнце, днем, блестя алмаза чище,
Порой снежок стреляет, порошит.Свет радужный, твоим лучам, как звукам,
Дано в беде и в скорби утешать,
И есть предел несчастию и мукам,
Когда луча сияет благодать…
Гром отгремел; увешан лес серьгами;
Сапфирный свод, как в зеркале, под нами.
Твой нежный смех был сказкою изменчивою,
Он звал, как в сон зовет свирельный звон.
И вот венком, стихом тебя увенчиваю,
Уйдем, бежим, вдвоем, на горный склон.
Но где же ты? Лишь звон вершин позванивает.
Цветку цветок средь дня зажег свечу.
И чей-то смех все в глубь меня заманивает.
Пою, ищу, «Ау! ау!» кричу.
Но для меня свершился выдел,
И вот каким его я видел:
Злачено-белый —
прямо с елки —
Был кифарэд он и стрелец.
Звенели стрелы,
как иголки,
Грозой для кукольных сердец…
Дымились букли
из-под митры,
На струнах нежилась рука,
Но уж потухли звоны цитры
Меж пальцев лайковых божка.
Среди миражей не устану
Его искать — он нужен мне,
Тот безустанный мировражий,
Тот смех огня и смех в огне.
Печали малые даны, —
Чтоб радостям придать цены;
Нередко о пустом, случится,
Сердечко бедное крушится,
В тоске, в слезах лишается утех,
А после всё выходит смех.
Девица, страстию горя
И тайне сердца изменя,
Признанье в бездну скрыть желает
И за порок его считает;
В тоске, в слезах лишается утех.
А после всё выходит смех.
У Лизы милых боле нет;
Сестра — вдова в шестнадцать лет;
Скучают обе жить на свете,
И смерть одна у них в предмете;
В тоске, в слезах лишаются утех,
А после всё выходит смех.
Люблю тебя, твой милый смех люблю,
Люблю твой плач, и быстрых слёз потоки,
И нежные, краснеющие щёки, —
Но у тебя любви я не молю,
И, может быть, я даже удивлю
Тебя, когда прочтёшь ты эти строки.
Мои мечты безумны и жестоки,
И каждый раз, как взор я устремлю
В твои глаза, отравленное жало
Моей тоски в тебя вливает яд.
Не знаешь ты, к чему зовёт мой взгляд,
И он страшит, как острый край кинжала.
Мою любовь ты злобой назовёшь,
И, может быть, безгрешно ты солжёшь.
За рекой горят огни,
Погорают мох и пни.
Ой, купало, ой, купало,
Погорают мох и пни.
Плачет леший у сосны —
Жалко летошней весны.
Ой, купало, ой, купало,
Жалко летошней весны.
А у наших у ворот
Пляшет девок корогод.
Ой, купало, ой, купало,
Пляшет девок корогод.
Кому радость, кому грех,
А нам радость, а нам смех.
Ой, купало, ой, купало,
А нам радость, а нам смех.
В могилу рано. Жажда жизни
Еще, как в юности, сильна,
Хотя ведет меня она
От укоризны к укоризне,
К бесплодным жалобам о том,
Что потерял неосторожно,
Что прежде было так возможно
И оказалось глупым сном.
Смеясь бессильно над судьбою,
Над тем, что дорого для всех,
Мне даже стал противен смех,
Смех жалкий над самим собою.
Душистый дух бездушной духоты
Гнилой, фокстротной, пошлой, кокаинной.
Изобретя особый жанр кретинный,
Он смех низвел на степень смехоты.
От смеха надрывают животы
И слезы льют, смотря, как этот длинный
Делец и плут, певец любви перинной,
Жестикулирует из пустоты.
Все в мимике его красноречиво:
В ней глубина бездонного обрыва,
Куда летит Земля на всех парах.
Не знаю, как разнузданной Европе,
Рехнувшейся от крови и утопий,
Но этот клоун мне внушает страх.
Она была худа, как смертный грех,
И так несбыточно миниатюрна…
Я помню только рот ее и мех,
Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.
Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.
И этот рот — бессчетных прахов урна…
Я у нее встречал богему, — тех,
Кто жил самозабвенно-авантюрно.
Уродливый и блеклый Гумилев
Любил низать пред нею жемчуг слов,
Субтильный Жорж Иванов — пить усладу,
Евреинов — бросаться на костер…
Мужчина каждый делался остер,
Почуяв изощренную Палладу…
Прими послание, о Виктор!
Слагаю песнь тебе я в честь,
Пусть консул я, а ты — мой ликтор,
Но сходство между нами есть.
Тебе милее смех девичий,
Мне — женский и бесстыдный смех.
Но что до маленьких различий,
Когда мы оба любим грех!
Мы оба на алтарь Цитерин
Льем возлияния свои,
И оба будем — я уверен,
До гроба верными любви!
Но любим мы полней и выше,
Чем даже страсти легкий стон, —
Напевы стройных полустиший
И в темных лаврах Геликон!
Благодарю тебя
За песенность города,
И откровенного, и тайного.
Благодарю тебя,
Что всем было холодно,
А ты оттаяла, оттаяла.
За шёпот и за крик,
За вечность и за миг,
За отогревшую звезду,
За смех и за печаль,
За тихое прощай,
За всё тебя благодарю.
Благодарю за то,
что ты по судьбе прошла,
За то, что для другого сбудешься.
Благодарю тебя
за то, что со мной была,
Ещё за то, что не забудешься.
За шёпот и за крик,
За вечность и за миг,
За отгоревшую звезду,
За смех и за печаль,
За тихое прощай,
За всё тебя благодарю.
Новые качели во дворе.
Ребятишки друг у дружки бойко
Рвут из рук качельные веревки,
Кто сильнее, тот и на качелях.
Все же
Все почти что побывали.
Все же
Все почти что полетали
Кверху — вниз,
Кверху — вниз,
От земли и до неба!
Шум и смех,
Шум и смех,
Не надо мороженого, не надо конфет,
Не надо и хлеба!
Лишь девчонке одной не досталось качелей.
Оттерли, оттиснули, отпугнули,
А она — застенчива.
Отошла в сторонку, приуныла, пригрустнула,
Смотрит на веселье и смех,
На веселье и смех,
На веселье и смех,
Да делать нечего!
Вечером затихло все во дворе.
Посмотрел я во двор из квартиры своей, из окна.
Все ребятишки по домам разбрелись,
Все ребятишки спать улеглись,
А девочка на качелях
Кверху — вниз,
Кверху — вниз!
(Никто не мешает.) Кверху — вниз.
Качается потихоньку одна.