Не видеть слабостей чужих;
Быть в чувстве гордости убогим;
Быть очень кротким для других,
А для себя быть очень строгим.
Будь слеп для слабостей чужих!
Будь в чувстве гордости убогим;
И очень кроток для других
И для себя будь очень строгим.
Запад повапленный теплит || светы
Ветит, вещает обаева слабости
Недугом смутным || мутные сладости
Люлят, баюкают груди болетыеПлавно || блудная земля вернула
Слабого от полымя || Дажбожьего;
Плачущего, никуда || негожего
Нянчила ночью родимая сутулаяПлывные плыли линючие тучи —
Лебеди бледные ветрьего озера
Брызжась, на блазны недужного бзира
Лили, кропили || капли горючие.
У всех бывают слабости минуты,
такого разочарованья час,
когда душа в нас леденеет будто
и память счастья
покидает нас.
Напрасно разум громко и толково
твердит нам список радостей земных:
мы помним их, мы верить в них готовы —
и все-таки не можем верить в них.
Обычно все проходит без леченья,
помучит боль и станет убывать,
а убивает
в виде исключенья,
о чем не стоит все же
забывать.
Я слабости своей не выдам.
Ни жалкой ватностью шагов,
Ни голосом, ни внешним видом
Я не обрадую врагов.Я знаю, как бы им хотелось
Разведать, где тонка броня,
Но робость, скромность, мягкотелость
При мне — и только для меня.И точно так же невозможно
Узнать, насколько я силен.
Я в храм вступаю осторожно,
Чтоб не свернуть плечом колонн.Так, бицепсов не выдавая,
В пальто завернутый боксер
На улице или в трамвае
В случайный не вступает спор.Уж если драться — драться честно,
В открытую вступать в бои.
Друзья поддержат!
Им известны
И мощь и слабости мои.
В борьбе напрасной сохнет грудь,
Влачится юность без отрады;
Скажи, судьба, куда мой путь?
Какой и где мне ждать награды?
Беспечный, дикий, полный сил,
Из урны я свой жребий вынул,
И тяжкий путь благословил,
И весело людей покинул.
Я знал: не радость мой удел —
По ней душа не тосковала,
Высокой жаждой дух горел,
Надежды неба грудь питала...
Давно, давно я на пути;
Но тщетно цели ищут взгляды
Судьба! что мне твои награды?
Былую веру возврати!
Розовая кашка
В заре расцвечалась.
А белая пташка
По садику металась.
Самая белая
Меж белых райских птиц,
Самая несмелая,
С ветвей упала ниц.
Крылышком махает,
Крылышками блещет,
Сердцем воздыхает,
На земле трепещет.
Мать моя родная,
Мать Земля сырая,
Исповедь мою
Я не утаю.
Ветви — изумрудны,
От сестриц там бело,
Ветви — многочудны,
Быть там не сумела.
Что-то закружилось,
Что-то повлекло,
В вихре я носилась,
Стало тяжело.
Я была в усладе,
В саде и не в саде,
Выше изумруда,
Новое там чудо.
Дух мой захватило.
Выше быть ветвей!
Слабость или сила,
Но была я — с ней.
С сладостию, с нею,
Быть хочу опять,
Лишь о ней жалею.
Больше — не видать.
Полно, птичка, биться
О сырую землю.
В сердце все вместится,
Сердцу здесь я внемлю.
Я твоей был силой,
Слабостью несмелой.
С пташкой белокрылой
Быть мне птицей белой!
Георгу фон Гуку
Это было в тот вечер, в тот вечер.
Дома закипали как чайники.
Из окон рвалось клокотанье любви.
И «любовь не картошка»
И «твои обнаженные плечи»
Кружились в паническом вальсе,
Летали и пели как львы.
Но вот грохнул подезд и залаял звонок.
Весна подымалась по лестнице молча.
И каждый вдруг вспомнил что он одинок.
Кричал, одинок! задыхаясь от желчи.
И в пении ночи и в реве утра,
В глухом клокотании вечера в парке,
Вставали умершие годы с одра
И одр несли как почтовые марки.
Качалась, как море асфальта, река.
Взлетали и падали лодки моторов,
Акулы трамваев завидев врага
Пускали фонтаны в ноздрю коридоров.
И было не страшно поднявшись на гребень
Нестись без оглядки на волнах толпы
И чувствовать гибель в малиновом небе
И сладкую слабость и слабости пыл.
В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах
Нам было не страшно галдеть на ветру.
Строенья склонялись и полные краков
Валились, как свежеподкошенный труп
И полные счастья, хотя без науки.
Бил крыльями воздух в молочном окне
Туда, где простерши бессмертные руки
Кружилась весна как танцор на огне.
С природой сблизившись, хочу я с нею жить;
При солнце, при луне, в дни ясны и туманны,
С ней стану искренно, как с другом говорить;
Забуду шумный свет, мечты его, обманы.
Довольно пожил я для призраков мирских;
Теперь оставим их за крепкой сей оградой;
В калитку впустим лишь родных, друзей своих;
Они остались мне единственной отрадой…
Друзей! Но много ль их? Ревнуя правоте,
К отечеству горя любовью непритворной,
Врагов я приобрел, в сердечной простоте.
Кого взлелеял я и музам обручил,
Тот с злобой на меня готов писать сатиру;
Кому я слабостей довольно в жизнь простил
И наготу прикрыл, как безпомощну, сиру,
Тот в слабостях своих меня теперь винит!
Прекрасно было все для Фирса, благородно,
Все, что ни делал я в дни счастья моего,
Теперь же глупо все, смешно, ни с чем несходно,
Иной и предан мне за несколько услуг,
Но духа времени и партии боится,
И навещать меня ему уж недосуг:
Иначе милости иль места он лишится.
Забудем же здесь все: безсовестных друзей,
Педантов дураков, безграмотных ученых,
Нравоучительных, безжалостных вралей
И покровителей наук, искусств мудреных.
Белеет снег везде: потонешь в нем в саду;
Два месяца валит и сад мой засыпает:
Уж не потоп ли он, или ину беду
Разстаяньем своим весною обещает?
Деревья голые, покрыты льдом пруды,
Чечотки, снигири, сороки и вороны
Не заманят собой на тяжкие труды.
Природой данныя мне ль одолеть препоны?
Для таковых трудов дождемся лучших дней.
Межь тем, средь снежных стен дорожками кривыми,
С отравою для крыс, незваных сих гостей,
Со спрыском, с лейкою и с чувствами простыми,
В теплицах стану я природу посещать.
О, как и в сих местах обильна чудесами
Сия вселенная — Богосозданна мать!
Хоть держится она искусства здесь руками,
Но мудрость, власть Творца гласит и тут она.
Какая красота! О, нет, тот не живет,
Безчувствен тот, кого природа не прельщает!
Он беден был. (Его отец
В гусарах век служил,
Любил танцовщиц и вконец
Именье разорил.)И ярый был он либерал:
Все слабости людей
Он энергически карал,
Хоть не писал статей.Не мог терпеть он спину гнуть,
Любил он бедный класс,
Любил помещиков кольнуть
Сатирой злой подчас.И Жоржем Зандом и Леру
Был страстно увлечен,
Мужей он поучал добру,
Развить старался жен.Когда же друга моего
Толкнула в глушь судьба,
Он думал — закалит его
С невежеством борьба.Всех лихоимцев, подлецов
Мечтал он быть грозой;
И за права сирот и вдов
Клялся стоять горой.Но, ах! грядущее от нас
Густой скрывает мрак;
Не думал он, что близок час
Вступить в законный брак.Хоть предавал проклятью он
Пустой, бездушный свет,
Но был в губернии пленен
Девицей в тридцать лет.Она была иных идей…
Ей не был Занд знаком,
Но дали триста душ за ней
И трехэтажный дом.Женился он, ему пришлась
По сердцу жизнь сам-друг…
Жена ввела его тотчас
В губернский высший круг.И стал обеды он давать,
И почитал за честь,
Когда к нему съезжалась знать,
Чтоб хорошо поесть.И если в дом к нему порой
Являлся генерал,
Его, от счастья сам не свой,
Он на крыльце встречал.Жена крутой имела нрав;
А дом и триста душ
Давали ей так много прав…
И покорился муж.Хоть иногда еще карал
Он зло в кругу друзей,
Но снисходительней взирал
На слабости людей.Хоть не утратил он вполне
Могучий слова дар,
Но как-то стынул при жене
Его душевный жар.Бывало, только заведет
О крепостных он спор,
Глядишь, и зажимает рот
Ему супруги взор.И встретил я его потом
В губернии другой;
Он был с порядочным брюшком
И чин имел большой.Пред ним чиновный весь народ
И трепетал и млел;
И уж не триста душ — пятьсот
Он собственных имел.О добродетели судил
Он за колодой карт…
Когда же юноша входил
Порой пред ним в азарт, Он непокорность порицал
Как истый бюрократ…
И на виновного бросал
Молниеносный взгляд…
ЭПИСТОЛА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ
ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЕГО 1781 ГОДА СЕНТЯБРЯ 20 ЧИСЛАЛюбовь к отечеству есть перва добродетель
И нашей честности неспоримый свидетель.
Не только можно быть героем без нея,
Не можно быть никак и честным человеком.
Премудрая судьба довольствует мя веком,
Чтоб жил и приносил народу пользу я.
Член члена помощи ежеминутно просит,
И всяки тягости всё тело обще носит.
Всем должно нам любить отечество свое,
А царским отраслям любити должно боле:
Благополучие народа на престоле.
Известно, государь, на свете нам сие,
Что счастье инако от стран не убегает,
Как только если царь свой долг пренебрегает.
Кто больше носит сан, тот пользы и вреда
Удобней обществу соделати всегда.
Крестьянин, сея хлеб, трудится и не дремлет,
К тому родился он и гласу долга внемлет;
Но польза оная совсем не такова,
Какую учинит венчанная глава.
Оратель дремлющий, имея мысль лениву,
Со небрежением посеяв семена,
Убыток понесет, утратя времена,
Со небрежением одну испортит ниву,
И лягут на него не только бремена;
А если государь проступится, так горе
Польется на народ, и часто будто море.
Сия причина есть, венчанныя крови
Имети более к отечеству любви.
Вторая важная любви сея причина,
Что вашего уж нет на свете больше чина,
Отечество дает утехи больше вам;
Так долг его любить вам больше, нежель нам.
Причина первая из должности единой,
А в воздаяние вам мы и наш живот;
Из благодарности другая вам причиной
За приношенье жертв любити свой народ.
Судьбами таковы порядки учрежденны:
Рожденны мы для вас, а вы для нас рожденны.
Благополучными одним нельзя вам быть:
Коль любите себя, вы должны нас любить.
Льстецы не обществу работать осужденны,
Льстецы боготворят ласкательством царей,
О пользе не его пекутся, о своей;
Не сын отечества — ласкатель, но злодей.
Коль хочет наказать царя когда создатель,
Льстецами окружит со всех сторон его,
Не зрит он верного раба ни одного,
И будет он врагам своим щедрот податель,
Которые за тьму к себе его наград,
Ругаяся ему, влекут его во ад
И, разверзая всю геенскую утробу,
Сынам отечества влекут его во злобу.
В ласкательстве сию имеет, пользу он.
Таков Калигула был в Риме и Нерон:
Все жители земли гнушаются их прахом.
Царь мудрый подданных любовию, не страхом,
Имея истину единую в закон,
К повиновению короны привлекает
И сходны с естеством уставы изрекает.
Елисавета- мать, а Петр нам был отец:
Они правители душ наших и сердец.
Правительствовати едины те довлеют,
В сердца которые повиновенье сеют,
Чьи собственны сердца наполнены щедрот,
Которы жалости в себе плоды имеют
И больше, как карать, вас миловать умеют,
То помня, сколько слаб и страстен смертных род.
Но с слабостию я злодейства не мешаю,
И беззаконников я сим не утешаю:
Рождаются они ко общему вреду
И подвергаются строжайшему суду.
Муж пагубный грешит от предприятья злаго,
Царь праведный грешит, ему являя благо,
И тако тяжкий грех злодея извинить,
Но тяжче грех еще за слабости казнить.
Который человек преступку не причастен?
Един бесстрастен бог: кто смертен, тот и страстен.
Не мог Тит слез своих во оный час отерть,
Когда подписывал сей муж великий смерть.
Владычица сих стран, родившися беззлобна,
На оно и руки поднята неудобна.
Блажен такой народ, которому приязнь
Соделать может то, что сделать может казнь,
И счастлив будешь ты, когда тебя порода
Возвысит на престол для счастия народа.
Александру Толмачеву
1
В мимозах льна, под западные блики,
Окаменела нежно влюблена,
Ты над рекой, босая и в тунике,
В мимозах льна.
Ты от мечтаний чувственных больна.
И что-то есть младенческое в лике,
Но ты, ребенок, слабостью сильна
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике
Такая страстность! Плоть закалена
В твоей мечте. Придет ли твой великий
В мимозы льна?
2
Окаменела, нежно влюблена
И вот стоишь, безмолвна, как Фенелла,
И над тобой взошедшая луна
Окаменела.
Твое лицо в луненьи побледнело
В томлении чарующего сна,
И стало все вокруг голубо-бело.
Возникнуть может в каждый миг страна,
Где чувственна душа, как наше тело.
Но что ж теперь в душе твоей? Она
Окаменела.
3
Ты над рекой, босая и в тунике,
И деешь чары с тихою тоской.
Но слышишь ли его призыво-крики
Ты над рекой?
Должно быть, нет: в лице твоем покой,
И лишь глаза восторженны и дики,
Твои глаза; колдунья под луной!
Воздвиг камыш свои из речки пики.
С какою страстью бешеной, с какой
Безумною мольбою к грёзомыке —
Ты над рекой!
4
В мимозах льна олуненные глазы
Призывят тщетно друга, и одна
Ты жжешь свои бесстыжие экстазы
В мимозах льна.
И облака в реке — то вид слона,
То кролика приемлют. Ухо фразы
Готово различить. Но — тишина.
И ткет луна сафировые газы,
Твоим призывом сладко пленена,
И в дущу льнут ее лучи-пролазы
В мимозах льна.
5
Ты от мечтаний чувственных больна,
От шорохов, намеков и касаний.
Лицо как бы увяло, и грустна
Ты от мечтаний.
Есть что-то мудро-лживое в тумане:
Как будто тот, но всмотришься — сосна
Чернеет на офлеренной поляне.
И снова ждешь. Душе твоей видна
Вселенная. Уже безгранны грани:
Но это ложь! И стала вдруг темна
Ты от мечтаний!
6
И что-то есть младенческое в лике,
В его очах расширенных. Чья весть
Застыла в них? И разум в знойном сдвиге
И что-то есть.
Что это? смерть? издевка? чья-то месть?
Невидимые тягостны вериги…
Куда-то мчаться, плыть, лететь и лезть!
К чему же жизнь, любовь, цветы и книги,
Раз некому вручить девичью честь,
Раз душу переехали квадриги
И что-то есть.
7
Но ты, ребенок, слабостью сильна, —
И вот твой голос тонок стал и звонок,
Как пред тобой бегущая волна:
Ведь ты — ребенок.
Но на форелях — розовых коронок
Тебе не счесть. Когда придет весна,
Не всколыхнут сиреневый просонок,
И в нем не счесть, хотя ты и ясна,
Спиральных чувств души своей! Бессонок!
Готовностью считать их — ты властна,
Но ты — ребенок…
8
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике —
Триумф тщеты. И больше ничего.
Хотя он лик не выявит безликий,
Ты ждешь его.
И в ожиданьи явно торжество,
И нервные в глазах трепещут тики,
Но ты неумолимей оттого;
Раз ты пришла вкусить любви владыки
Своей мечты, безвестца своего,
Раз ты решила пасть среди брусники, —
Ты ждешь его!
9
Такая страстность. Плоть закалена.
Во мраке тела скрыта ясность.
Ты верою в мечту упоена:
Такая страстность.
Тебя не испугает безучастность
Пути к тебе не знающего. На
Лице твоем — решимость и опасность.
И верою своей потрясена,
Ты обезумела. И всюду — красность,
Где лунопаль была: тебе дана
Такая страстность.
10
В твоей мечте придет ли твой великий?
Ведь наяву он вечно в темноте.
Что ты безумна — верные улики
В твоей мечте.
И вот шаги. Вот тени. Кто вы, те?
Не эти вы! но тот, — единоликий, —
Он не придет, дитя, к твоей тщете!
Высовывают призраки языки,
И прячутся то в речке, то в кусте…
И сколько злобы в их нещадном зыке —
К твоей мечте.
11
В мимозах льна — ах! — не цветут мимозы,
А только лен!.. Но, греза, ты вольна,
А потому — безумие и слезы
В мимозах льна.
Да осветится жизнь. Она тесна.
В оковах зла. И в безнадежьи прозы
Мечта на смерть всегда обречена.
Но я — поэт! И мне подвластны грозы,
И грозами душа моя полна.
Да превратятся в девушек стрекозы
В мимозах льна!
Ручей! одну судьбу имеем мы с тобою;
К предмету одному стремимся с быстротою;
Тебя ждет море, нас—земля.
Но, ах! правдиво ли сие уподобленье,
Когда сравним твое и наше мы теченье?
Не зная никакого зла,
Не зная тягостных забот и огорчений,
Желаний тщетных, опасений,
Ты следуешь всегда наклонности своей:
Закон не нужен ей!—
Есть старость для тебя; она, тебе не горе;
Чем ближе твой конец—родительское море,
Тем ты здоровее, полезнее для нас
Еще прекраснее для глаз,
Чем в скромных берегах младенчества златова,
С минутой каждою тебе забава нова;
Прелестной сей лесок
Прохладой струй твоих растет и зеленеет —
Он благодарным быть умеет;
Сплетяся ветвями, склонясь на твой поток,
Хранит его от бурь он дружескою тенью;
По белому песку, по травке, по цветам,
Ты катишься один с безпечной, сладкой ленью.
Подобясь золотым на небе облакам,
Во глубин твоей прозрачной.
Мелькают рыбочек игривыя стада;
От них не знаешь ты досады, скуки мрачной;
Ты кормишь их, поишь без всякаго труда,
При счастии таком к чему твое роптанье?
Чего теб желать?…. умолкни же ручей!
Пусть мы одни, пусть мы—несчастное созданье
На небо плачемся об участи своей.
Мы страсти многия в душе своей питаем
Мы верим;… иль себя уверить лишь желаем…
Что счастия без них не может быть, и нет, —
И сердцем познаем, что мы живем для бед!
Заботы тяжкия, раскаянье, мученье —
Вот плод страстей; вот нам судьбы определенье!
Ты камнем не рожден: так в горести живи!..
Ах! кто не знал любви!..
Вселенную она дыханьем оживляет,
Она сердцами обладает;
Мир полон радостей, мир полон красоты:
Но без нее для нас все—хладныя мечты!
Я счастлив… нет! мечта!—единое мгновенье
Умеет умертвить златое обольщенье,
И сердце страстное преобращает в лед,
Иль новой красоте в неволю отдает!..
Ручей—ты счастлив перед нами!..
Неверных ручейков не слышно между вами; —
Когда Всевышняго закон,
Которой искони вселенной управляет,
С другим ручьем тебя соединяет;
Союз сей заключен, и будет верен он,
В минуту подружась, вы неразлучны вечно.—
Какой срюз между людей,
Какое дружество у нас чистосердечно? —
Корысть его родит на жертву злых страстей! —
Источник кроткий и спокойный!
Знать, менее тебя мы счастия достойны! —
К чему притворствовать!—признаемся хоть раз;
Что значат ве сии достоинства надменны;
Сии права священны,
Сии мечтательны отличия для нас? —
Их гордость создала, чтоб скрыть свою ничтожность!
Лишь выдумай нам зло; оно нам будет должность. —
Откуда взяли мы, что в промысле своем,
Бог создал смертнаго для тварей всех царем?
Признаться откровенно,
Мы не цари—тираны их.
За чем бы на пример, нам воды принужденно
Вести к чужим брегам для прихотей своих?
За чем, на зло Природе,
Их прыгать заставлять на воздухе по моде? —
Но пусть так, все покорно нам;
Мы властны подавать законы всем мирам;
Почто же властью сей мы править не умеем?
Почто собою не владеем?….
О заблуждение! Раб бедствий, раб страстей!
Ты смеешь называться
Владыкой тварей всех, которы, может статься,
Стократ свободнее, стократ тебя добрей. —
Познай, познай свое, безумец, униженье! —
Но что я говорю!—безплодное ученье….
Мне кажется, душа на то и создана,
Чтоб жить обидами, и слабостью гордиться;
Порок во мн—ничто, в другом порок—вина;
С своей виной мирюсь, с чужой—нельзя ужиться!
Увы!—к несчастию для нас и страха нет!
Пороки праведной улики не боятся;
Льстецов наполнен свет.
Уменье жить у нас—уменье притворяться.
Коль искренность теперь осталась на земле,
Ручей! в твоих водах сыскать ее воз можно!
Являешь нам в твоем прозрачнейшем стекле!
Порок перед тобой теряет вид притворной;
Для пастухов и для Царей
Ты правду говоришь без лести незазорно;
За то не в милости большой ты у людей!
Они, как с совестью, страшатся быть с тобою! —
Друг доброй с искренней душою
Тяжел для нынешних веков! —
Обычай бедственный!—но он у всех таков!
Уроки стыд уснувший пробуждают —
И так—они скучают! —
Коварной, льстец, злодей
Хотят правдивыми и честными казаться!
Таков был свет, таким ему остаться!—
И в горестной юдоли сей, —
В жилище гордости и бедности презренной
Я должен мучиться терпеть и кончишь век!
О жалкой человек!
Смешенье слабости и злобы ослепленной!
И ты присвоивши безсмертныя права, —
И ты себя зовешь подобьем Божества!…
Срокойной совести изобразитель ясный,
Ручей, спеши, неси струи твои прекрасны
На родину твою в обятия морей!
Мы—жертва слабости своей!
Сию печальну жизнь,
Несем в ничтожество, в котором родились.