Морская ширь полна движенья.
Она лежит у наших ног
И, не прощая униженья,
С разбега бьется о порог.
Прибрежный щебень беспокоя,
Прибой влачит его по дну.
И падает волна прибоя
На отходящую волну.
Гремит, бурлит простор пустынный,
А с вышины, со стороны
Глядит на взморье серп невинный
Едва родившейся луны.
Взгляни, как ширь небес прозрачна и бледна,
Как тянутся лучи в саду полураздетом…
О, что за чудный час меж сумраком и светом,
Что за святая тишина! Прислушайся, вглядись… безмолвие и лень!..
Не кажется ль тебе, что мир уж не проснется,
Что солнце из-за туч вовек не вознесется
И что настал последний день?
Пред зрелищем небес, пред мира ширью,
Пред прелестью любого лепестка
Мне жизнь подсказывает перемирье,
И тщится горю изменить рука.
Как ласточки летают в поднебесье!
Как тих и дивен голубой покров!
Цветов и форм простое равновесье
Приостанавливает ход часов.
Тогда, чтоб у любви не засидеться,
Я вспоминаю средь ночи огонь,
Короткие гроба в чужой мертвецкой
И детскую холодную ладонь.
Глаза к огромной ночи приневолить,
Чтоб сердце не разнежилось, грустя,
Чтоб ненависть собой кормить и холить,
Как самое любимое дитя.
Степь моя!
Ширь моя!
Если отрок я,
Раскрываю я
Жёлтенький цветок,
Зажигаю я
Жёлтенький, весёленький, золотой огонек.
Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой земной, золотой огонь!
Степь моя!
Ширь моя!
Если дева я,
Раскрываю я
Аленький цветок,
Зажигаю я
Аленький, маленький, красный огонёк.
Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой ясный, красный огонь!
Степь моя!
Ширь моя!
Вею, вею я,
Раскрываю я
Жёлтенькие, аленькие цветки,
Зажигаю я
Золотые, красные огоньки.
Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой красный, золотой огонь!
Ах, есть ли край? ах, края нет ли,
Где мудро движется соха,
Где любит бурю в море бретлинг
И льнет к орешнику ольха?
Где в каждом доме пианино
И Лист, и Брамс, и Григ, и Бах?
Где хлебом вскормлена малина
И привкус волн морских в грибах?
Где каждый труженик-крестьянин
Выписывает свой журнал
И, зная ширь морских скитаний,
Порочной шири ввек не знал?
Где что ни-местность — то кургауз,
Спектакли, тэннис и оркестр?
Где, как голубка, девствен парус, —
Как парус, облик бел невест?
Ах, нет ли края? край тот есть ли?
И если есть, то что за край?
Уж не Эстляндия ль, где, если
Пожить, поверить можно в рай?..
Слышен лепет соли каплющей.
Гул колес едва показан.
Тихо взявши гавань за плечи,
Мы отходим за пакгаузы.Плеск и плеск, и плеск без отзыва.
Разбегаясь со стенаньем,
Вспыхивает бледно-розовая
Моря ширь берестяная.Треск и хруст скелетов раковых,
И шипит, горя, берёста.
Ширь растет, и море вздрагивает
От ее прироста.Берега уходят ельничком, —
Он невзрачен и тщедушен.
Море, сумрачно бездельничая,
Смотрит сверху на идущих.С моря еще по морошку
Ходит и ходит лесками,
Грохнув и борт огороша,
Ширящееся плесканье.Виден еще, еще виден
Берег, еще не без пятен
Путь, — но уже необыден
И, как беда, необъятен.Страшным полуоборотом,
Сразу меняясь во взоре,
Мачты въезжают в ворота
Настежь открытого моря.Вот оно! И, в предвкушеньи
Сладко бушующих новшеств,
Камнем в пучину крушений
Падает чайка, как ковшик.
Река — угля черней — угрюмо
Играет с белою луной.
Косматым полчищем Кучума
Над ней камыш кипит густой.
Издревле грозное — Иртыш! —
В рябую ширь шуршит камыш
И, будто кольцами литыми,
Блистает лунной чешуей
И то отпустит, то поднимет
На волнах панцирь золотой
Огромным телом Ермака
Простерлась буйная река.
Железный мост, как звездный пояс,
Там отразился двойником.
Сквозь цепь огней грохочет поезд,
И дебри повторяют гром.
Летит, алмазами сверкая,
Экспресс Москва — Владивосток.
И белый пар над ним порхает,
Как бы почтовый голубок.
Прозрачным воздухом Сибири
Легко дышать. Ночь хороша!
И вижу я: над водной ширью
Встает казацкая душа.
Встает, плывет туманом сизым,
Купаясь в лунном серебре.
Ее глазами весь обрызган,
Экспресс быстрей летит к заре.
Те слезы в сердце мне упали
И закипели на глазах,
И я кричу в ночные дали:
«Спасибо за Сибирь, казак!»
Тихо тянет сытый конь,
Дремлет богатырь.
Дуб — на палицу, а бронь —
Сто пудовых гирь!
Спрутом в землю — борода,
Клином в небо — шлем.
На мизинец — город, два,
На ладошку — семь!
В сумке пе́тля да калач,
Петля для забот.
Едет тихо бородач,
Едет да поет:
«Мне путей не писано,
Мне дорог не да́но.
В небе солнце высоко,
Да — стяну арканом!
Даром ведьма хвалится —
Скверная старушка.
Дуб корявый — палица,
Раскрою макушку.
Попищит да свалится
Чертова старушка!»
Тихо тянет сытый конь,
Дремлет богатырь.
Бледной лунью плещет бронь
В шелковую ширь;
Свистнул — старый сивка вскачь,
Лоскутом хребет,
В небо — стон, а бородач
Скачет да поет:
«Мне путей не писано,
Мне дорог не да́но.
В небе солнце высоко,
Да — стяну арканом!
Врешь, Кащей, внапрасную,
Голова упрямая,
Соколицу красную
Не упрячешь за́ морем,
А игра опасная —
Тяжела рука моя!»
И несется красный конь,
Свищет богатырь.
Алым клыком в лоскут — бронь
Выгнувшую ширь.
Все туда, хоть без дорог,
Темно ли, светло,
Все, где в каменный мешок
Солнце утекло.
В версту — розмашь битюга,
Бег сильней, сильней!
Смерть — парижская Яга,
Лондонский Кащей!
1Стародавние былины,
Песни родины моей!
Породили вас равнины,
Горы, долы, даль полей.Ширь, размах, захват глубокий —
Всё звучит в вас, всё поет,
Как в забытый край далекий —
В глубь былых веков зовет… Песнотворцев древних ладом
Убаюкивает слух,
Дышит зноем, веет хладом
Струн гусельных русский дух.Вижу я: седое время
Восстает в лучах зари;
Вижу — едут, стремя в стремя,
О конь конь, богатыри.Шишаки, щиты, кольчуги,
Шестоперы, кистени,
Самострелы, шелепуги,
Копий лес… В его тени —Волх Всеславьевич с Добрыней,
Ставр, Поток, Алеша млад,
Стар Илья — седой, что иней,
Всем хоробрым — старший брат; А за ним — еще, еще там
Богатырь с богатырем;
Все стоят стеной-оплотом
Перед вражьим рубежом.Словно сталь- несокрушимый,
Окрыленный духом строй…
Кто же в нем из всех любимый
Богатырь заветный мой?!..2С непокрытой головою
И с распахнутой душой —
Он встает передо мною
Из-за дали вековой.Вон он — мощный и счастливый
Сын деревни и полей!
Ветерок, летя над нивой,
Треплет шелк его кудрей… Нет копья, меча-булата,
Каленых-пернатых стрел;
И без них бы супостата
Наземь грянуть он сумел, —Да, о том не помышляя,
Знай свершает подвиг свой,
Сам-друг с лошадью шагая
За кленового сохой.Пашет он, каменья, корни
Выворачивая прочь;
Что ни шаг — идет проворней,
Могутнеет сила-мочь.Посвист пахаря в далеком
Слышен во поле кругом;
Не окинуть сразу оком
Новь, им вспаханную днем! А сохи его кленовой
Не взяла и Вольги рать;
Сумки ратая холщовой
Святогор не смог поднять! Не живал он в неге-холе
Княженецкого кремля, —
Нет, Микулу в чистом поле
Любит Мать Сыра Земля…3Мать Земля Микулу любит,
До сих пор Микула жив,
И ничто его не сгубит
Посреди родимых нив.День за днем и год за годом
Он крестьянствует века,
Ухмыляется невзгодам,
Счастлив счастьем бедняка.И зимой теплы полати,
Коль не пусто в закромах;
Светит свет и в дымной хате,
Просвет есть и в черных днях! День красен: пирушки правит,
Мужиков зовет на пир;
И Микулу-света славит
По Руси крещеный мир.Чуть весна на двор — за дело:
Селянина пашня ждет!
Только поле зачернело —
Там Микула… Вот он, вот —С непокрытой головою
И с распахнутой душой,
Держит путь свой полосою
За кленового сохой.Шелест ветра, птичий гомон
И весенний дух цветов —
Всё, с чем вёснами знаком он
С незапамятных веков, —Всё зовет его в одну даль —
В даль полей, в степную ширь;
И, сохе вверяя удаль,
Знает пахарь-богатырь, Что за ним-то — вдоль загонов
Идут родиной своей
Девяносто миллионов
Богатырских сыновей!..
1
Голубые просторы, туманы,
Ковыли, да полынь, да бурьяны…
Ширь земли да небесная лепь!
Разлилось, развернулось на воле
Припонтийское Дикое Поле,
Темная Киммерийская степь.
Вся могильниками покрыта —
Без имян, без конца, без числа…
Вся копытом да копьями взрыта,
Костью сеяна, кровью полита,
Да народной тугой поросла.
Только ветр закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет — развалист и хляб
По оврагам, увалам, излогам,
По немеряным скифским дорогам
Меж курганов да каменных баб.
Вихрит вихрями клочья бурьяна,
И гудит, и звенит, и поет…
Эти поприща — дно океана,
От великих обсякшее вод.
Распалял их полуденный огнь,
Индевела заречная синь…
Да ползла желтолицая погань
Азиатских бездонных пустынь.
За хазарами шли печенеги,
Ржали кони, пестрели шатры,
Пред рассветом скрипели телеги,
По ночам разгорались костры,
Раздувались обозами тропы
Перегруженных степей,
На зубчатые стены Европы
Низвергались внезапно потопы
Колченогих, раскосых людей,
И орлы на Равеннских воротах
Исчезали в водоворотах
Всадников и лошадей.
Много было их — люты, хоробры,
Но исчезли, «изникли, как обры»,
В темной распре улусов и ханств,
И смерчи, что росли и сшибались,
Разошлись, растеклись, растерялись
Средь степных безысходных пространств.
2
Долго Русь раздирали по клочьям
И усобицы, и татарва.
Но в лесах по речным узорочьям
Завязалась узлом Москва.
Кремль, овеянный сказочной славой,
Встал в парче облачений и риз,
Белокаменный и златоглавый
Над скудою закуренных изб.
Отразился в лазоревой ленте,
Развитой по лугам-муравам,
Аристотелем Фиоравенти
На Москва-реке строенный храм.
И московские Иоанны
На татарские веси и страны
Наложили тяжелую пядь
И пятой наступили на степи…
От кремлевских тугих благолепий
Стало трудно в Москве дышать.
Голытьбу с тесноты да с неволи
Потянуло на Дикое Поле
Под высокий степной небосклон:
С топором, да с косой, да с оралом
Уходили на север — к Уралам,
Убегали на Волгу, за Дон.
Их разлет был широк и несвязен:
Жгли, рубили, взымали ясак.
Правил парус на Персию Разин,
И Сибирь покорял Ермак.
С Беломорья до Приазовья
Подымались на клич удальцов
Воровские круги понизовья
Да концы вечевых городов.
Лишь Никола-Угодник, Егорий —
Волчий пастырь — строитель земли —
Знают были пустынь и поморий,
Где казацкие кости легли.
3
Русь! встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих Богородиц
На оградах Печерских церквей.
Все, что было, повторится ныне…
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне —
В небе — Бог, на земле — богатырь.
Эх, не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь.
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.
Мейербер! Все он, да он!
Что за шум со всех сторон!
Да неужли в самом деле
Ты на этой уж неделе
Разрешишься и на свет
После многих, многих лет,
Страшных болей в животе,
Выйдет в чудной красоте
Музыкальный плод великий —
И правдивы эти клики?
Неужели, наконец,
Ты действительно отец
Сына, в творчестве высоком
Нареченного «Пророком»?
Да, не выдумка газет
Эта новость! Да, на свет
Вышел он, ребенок чудный!
Да, процесс рожденья трудный
Совершился, наконец;
И родильница отец,
С облегченьем сладким в теле,
Распростерт в своей постели;
И припарки на живот
Друг Гуэн ему кладет.
Вдруг — средь тишины спокойной,
Раздается вой нестройный;
Звуки труб… Израиль здесь
Собрался, и этот весь
Дикий хор, обятый жаром
Воет (бо́льшей частью даром):
«Славься выше всяких мер,
Наш великий Мейербер!
Ты, страдавший так жестоко,
Чтоб родить для нас Пророка!»
Но из хора вот один
Очень юный господин
Выступает пред народом;
Брандус по фамильи; родом
Он из Пруссии; весьма
Скромен с виду (хоть ума
В нем палата — словно знает,
Где зимой рак обитает;
Научил его один
Знаменитый бедуин,
Крысолов, его приятель
И предшественник-издатель).
Барабан хватает он
И победой опьянен —
Как прославила когда-то
Мириам победу брата —
Он торжественно поет:
«Гениальный чудный пот
Осторожно, понемногу
Пролагал себе дорогу
В заперто́й бассейна круг;
Но раскрылись шлюзы вдруг —
И вода вовсю оттуда
Гордо хлынула… О, чудо!
Перед нами уж река!
Да, раздольна, глубока,
Образ мощи и свободы,
Как Ефрат, как Ганга воды,
Где купаются слоны,
Пальмами осенены; —
Как стремленье рейнских вод
У Шафгаузена с высот,
Где бурлит, кипит пучина,
И студенты из Берлина
В брюках вымокших глядят
На могучий водопад; —
Как той Вислы бег свободный,
Где сын Польши благородный,
Песнь поет, чешась от вшей,
О сынах земли своей,
О ее страданьях жгучих —
Под ветвями ив плакучих…
Да, как море, широка
Наша славная река,
Море то, где в годы оны
Сгибло войско Фараона,
Между тем, как нашим Бог
Выйти по суху помог…
Ширь-то, ширь и глубь какая!
Мир от края и до края
Исходите — никогда
Не найти вам, господа,
Водянистее творенья!
Сколько мощи, вдохновенья,
Поэтических красот,
Титанических высот!
Тут сам Бог и вся натура —
У меня же партитура!»
Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.
О, как я их жалел, как было странно
Мне думать, что они идут назад
И не остались в бухте необманной,
Что Дон-Жуан не встретил Донны Анны,
Что гор алмазных не нашел Синдбад
И Вечный Жид несчастней во сто крат.
Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.
Я молод был, был жаден и уверен,
Но дух земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась… и ты.
Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости — и была печаль.
Сказала ты, задумчивая, строго:
«Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя».
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук,
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее распятье.
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало.
И в реве человеческой толпы,
В гуденье проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди.
Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило:
«Скорей вперед! Могила, так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А пологом — зеленая листва,
Союзником — архангельская сила».
Так сладко эта песнь лилась, маня,
Что я пошел, и приняли меня,
И дали мне винтовку и коня,
И поле, полное врагов могучих,
Гудящих грозно бомб и пуль певучих,
И небо в молнийных и рдяных тучах.
И счастием душа обожжена
С тех самых пор; веселием полна
И ясностью, и мудростью; о Боге
Со звездами беседует она,
Глас Бога слышит в воинской тревоге
И Божьими зовет свои дороги.
Честнейшую честнейших херувим,
Славнейшую славнейших серафим,
Земных надежд небесное свершенье
Она величит каждое мгновенье
И чувствует к простым словам своим
Вниманье, милость и благоволенье.
Есть на море пустынном монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарен немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь…
В тот золотой и белый монастырь!
Лапы елок,
Лапы елок, лапки,
Лапы елок, лапки, лапушки…
Все в снегу,
Все в снегу, а теплые какие!
Будто в гости
Будто в гости к старой,
Будто в гости к старой, старой бабушке
я
я вчера
я вчера приехал в Киев.
Вот стою
Вот стою на горке
Вот стою на горке на Владимирской.
Ширь во-всю —
Ширь во-всю — не вымчать и перу!
Так
Так когда-то,
Так когда-то, рассиявшись в выморозки,
Киевскую
Киевскую Русь
Киевскую Русь оглядывал Перун.
А потом —
А потом — когда
А потом — когда и кто,
А потом — когда и кто, не помню толком,
только знаю,
только знаю, что сюда вот
только знаю, что сюда вот по́ льду,
да и по воде,
да и по воде, в порогах,
да и по воде, в порогах, волоком —
шли
шли с дарами
шли с дарами к Диру и Аскольду.
Дальше
Дальше било солнце
Дальше било солнце куполам в литавры.
— На колени, Русь!
— На колени, Русь! Согнись и стой. —
До сегодня
До сегодня нас
До сегодня нас Владимир гонит в лавры.
Плеть креста
Плеть креста сжимает
Плеть креста сжимает каменный святой.
Шли
Шли из мест
Шли из мест таких,
Шли из мест таких, которых нету глуше, —
прадеды,
прадеды, прапрадеды
прадеды, прапрадеды и пра пра пра!..
Много
Много всяческих
Много всяческих кровавых безделушек
здесь у бабушки
здесь у бабушки моей
здесь у бабушки моей по берегам Днепра.
Был убит
Был убит и снова встал Столыпин,
памятником встал,
памятником встал, вложивши пальцы в китель.
Снова был убит,
Снова был убит, и вновь
Снова был убит, и вновь дрожали липы
от пальбы
от пальбы двенадцати правительств.
А теперь
А теперь встают
А теперь встают с Подола
А теперь встают с Подола дымы,
киевская грудь
киевская грудь гудит,
киевская грудь гудит, котлами грета.
Не святой уже —
Не святой уже — другой,
Не святой уже — другой, земной Владимир
крестит нас
крестит нас железом и огнем декретов.
Даже чуть
Даже чуть зарусофильствовал
Даже чуть зарусофильствовал от этой шири!
Русофильство,
Русофильство, да другого сорта.
Вот
Вот моя
Вот моя рабочая страна,
Вот моя рабочая страна, одна
Вот моя рабочая страна, одна в огромном мире.
— Эй!
— Эй! Пуанкаре!
— Эй! Пуанкаре! возьми нас?..
— Эй! Пуанкаре! возьми нас?.. Черта!
Пусть еще
Пусть еще последний,
Пусть еще последний, старый батька
содрогает
содрогает плачем
содрогает плачем лавры звонницы.
Пусть
Пусть еще
Пусть еще врезается с Крещатика
волчий вой:
волчий вой: «Даю-беру червонцы!»
Наша сила —
Наша сила — правда,
Наша сила — правда, ваша —
Наша сила — правда, ваша — лаврьи звоны.
Ваша —
Ваша — дым кадильный,
Ваша — дым кадильный, наша —
Ваша — дым кадильный, наша — фабрик дым.
Ваша мощь —
Ваша мощь — червонец,
Ваша мощь — червонец, наша —
Ваша мощь — червонец, наша — стяг червонный.
— Мы возьмем,
— Мы возьмем, займем
— Мы возьмем, займем и победим.
Здравствуй
Здравствуй и прощай, седая бабушка!
Уходи с пути!
Уходи с пути! скорее!
Уходи с пути! скорее! ну-ка!
Умирай, старуха,
Умирай, старуха, спекулянтка,
Умирай, старуха, спекулянтка, на́божка.
Мы идем —
Мы идем — ватага юных внуков!
1924
М. Л. Лозинскому
Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.
О, как я их жалел, как было странно
Мне думать, что они идут назад
И не остались в бухте необманной,
Что дон Жуан не встретил донны Анны,
Что гор алмазных не нашел Синдбад
И Вечный Жид несчастней во сто крат.
Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.
Я молод был, был жаден и уверен,
Но дух земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась… — и ты,
Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости — и была печаль.
Сказала ты, задумчивая, строго:
— «Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя». —
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук,
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье.
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало.
И в реве человеческой толпы,
В гуденьи проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди.
Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило:
— «Скорей вперед! Могила, так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А пологом — зеленая листва,
Союзником — архангельская сила». —
Так сладко эта песнь лилась, маня,
Что я пошел, и приняли меня
И дали мне винтовку и коня,
И поле, полное врагов могучих,
Гудящих грозно бомб и пуль певучих,
И небо в молнийных и рдяных тучах.
И счастием душа обожжена
С тех самых пор; веселием полна
И ясностью, и мудростью, о Боге
Со звездами беседует она,
Глас Бога слышит в воинской тревоге
И Божьими зовет свои дороги.
Честнейшую честнейших херувим,
Славнейшую славнейших серафим,
Земных надежд небесное Свершенье
Она величит каждое мгновенье
И чувствует к простым словам своим
Вниманье, милость и благоволенье.
Есть на море пустынном монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарен немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь…
В тот золотой и белый монастырь!
1912—1915
Я
Я еще
Я еще не лыс
Я еще не лыс и не шамкаю,
все же
все же дядя
все же дядя рослый с виду я.
В первый раз
В первый раз за жизнь
В первый раз за жизнь малышам-ка я
барабанящим
барабанящим позавидую.
Наша
Наша жизнь —
Наша жизнь — в грядущее рваться,
оббивать
оббивать его порог,
вы ж
вы ж грядущее это
вы ж грядущее это в двадцать
расшагаете
расшагаете громом ног.
Нам
Нам сегодня
Нам сегодня карежит уши
громыханий
громыханий теплушечных
громыханий теплушечных ржа.
Вас,
Вас, забывших
Вас, забывших и имя теплушек,
разлетит
разлетит на рабфак
разлетит на рабфак дирижабль.
Мы,
Мы, пергаменты
Мы, пергаменты текстами саля,
подписываем
подписываем договора.
Вам
Вам забыть
Вам забыть и границы Версаля
на борту
на борту самолета-ковра.
Нам —
Нам — трамвай.
Нам — трамвай. Попробуйте,
Нам — трамвай. Попробуйте, влезьте!
Полон.
Полон. Как в арифметике —
Полон. Как в арифметике — цифр.
Вы ж
Вы ж в работу
Вы ж в работу будете
Вы ж в работу будете ездить,
самолет
самолет выводя
самолет выводя под уздцы.
Мы
Мы сегодня
Мы сегодня двугривенный потный
отчисляем
отчисляем от крох,
отчисляем от крох, от жалований,
чтоб флот
чтоб флот взлетел
чтоб флот взлетел заработанный,
вам
вам за юность одну
вам за юность одну пожалованный.
Мы
Мы живем
Мы живем как радиозайцы,
телефонные
телефонные трубки
телефонные трубки крадя,
чтоб музыкам
чтоб музыкам в вас
чтоб музыкам в вас врезаться,
от Урала
от Урала до Крыма грядя.
Мы живем
Мы живем только тем,
Мы живем только тем, что тощи,
чуть полней бы —
чуть полней бы — и в комнате
чуть полней бы — и в комнате душно.
Небо
Небо будет
Небо будет ваша жилплощадь —
не зажмет
не зажмет на шири
не зажмет на шири воздушной.
Мы
Мы от солнца,
Мы от солнца, от снега зависим.
Из-за дождика —
Из-за дождика — с богом
Из-за дождика — с богом судятся.
Вы ж
Вы ж дождем
Вы ж дождем раскропите выси,
как только
как только заблагорассудится.
Динамиты,
Динамиты, бомбы,
Динамиты, бомбы, газы —
самолетов
самолетов наших
самолетов наших фарш.
Вам
Вам смертями
Вам смертями не сыпать наземь,
разлетайтесь
разлетайтесь под звонкий марш.
К нам
К нам известье
К нам известье идет
К нам известье идет с почтовым,
проплывает
проплывает радость —
проплывает радость — год.
Это
Это глупое время
Это глупое время на что вам?
Телеграммой
Телеграммой проносится код.
Мы
Мы в камнях
Мы в камнях проживаем весны —
нет билета
нет билета и денег нет.
Вам
Вам не будет
Вам не будет пространств поверстных —
сам
сам себе
сам себе проездной билет.
Превратятся
Превратятся не скоро
Превратятся не скоро в ягодку
словоцветы
словоцветы О. Д. В. Ф.
Те,
Те, кому
Те, кому по три
Те, кому по три и по два годка,
вспомни
вспомни нас,
вспомни нас, эти ягоды сев.