Вешнее солнце взошло над землей.
Пахарь-красавец идет за сохой.
Тихо идет он и громко поет:
«Кто-то весною, как пахарь, живет?»
Резвая пташка летит в небеса;
Рано проснулась: на крыльях роса.
С пахарем пташка по утру поет;
К ночи подруга в гнезде ее ждет.
О, не пой, певунья пташка,
Под моим окном!
Замолчи, — мне слышать тяжко
Песню о былом.
И к томящимся в неволе
Ты не прилетай, —
Жажду счастья, жажду воли
В них не пробуждай.
Не спускайся над дерновой
Насыпью могил
И не пой о жизни новой —
Тем, кто опочил…
Избегай страдавших тяжко,
Тех, кто нелюбим:
Не садись, певунья-пташка,
Под окном моим!
1895 г.
Занеслися залетною пташкой
Панихидные вести к нам.
Родина, черная монашка,
Читает псалмы по сынам.
Красные нити часослова
Кровью окропили слова.
Я знаю — ты умереть готова,
Но смерть твоя будет жива.
В церквушке за тихой обедней
Выну за тебя просфору,
Помолюся за вздох последний
И слезу со щеки утру.
А ты из светлого рая,
В ризах белее дня,
Покрестися, как умирая,
За то, что не любила меня.
Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.
И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.
Вологодской губ., Сольвычегодскаго уезда.
Снеги белые пушистые
Покрывали все поля;
Одно лишь не покрыли:
Горя лютаго маво̀.
Среди поля есть кусточек,
Одинешенек стоит,
Его ветки клонят к зѐмле,
И листочков нет не ем.
Ах, я бедная, несчастна,
Все горююсь по мило̀м,
Все горююсь и тоскую,
Потихоньку слезы лью.
Слеза канет — снег растает,
Травка вырастет больша̀;
Вырастет травка̀-муравка,
Алый цветик разцветет.
Что на этом на цветочке
Мѐлки пташки запоют;
Все сидят пташки попарно,
И поют, как соловьи.
А я, бедная, несчастна,
Все горююсь по милом.
Сообщено С. Н. Кругликовым
Вологодской губ., Сольвычегодского уезда.
Снеги белые пушистые
Покрывали все поля;
Одно лишь не покрыли:
Горя лютаго маво̀.
Среди поля есть кусточек,
Одинешенек стоит,
Его ветки клонят к зѐмле,
И листочков нет не ем.
Ах, я бедная, несчастна,
Все горююсь по мило̀м,
Все горююсь и тоскую,
Потихоньку слезы лью.
Слеза канет — снег растает,
Травка вырастет больша̀;
Вырастет травка̀-муравка,
Алый цветик разцветет.
Что на этом на цветочке
Мѐлки пташки запоют;
Все сидят пташки попарно,
И поют, как соловьи.
А я, бедная, несчастна,
Все горююсь по милом.
Сообщено С. Н. Кругликовым
Розовая кашка
В заре расцвечалась.
А белая пташка
По садику металась.
Самая белая
Меж белых райских птиц,
Самая несмелая,
С ветвей упала ниц.
Крылышком махает,
Крылышками блещет,
Сердцем воздыхает,
На земле трепещет.
Мать моя родная,
Мать Земля сырая,
Исповедь мою
Я не утаю.
Ветви — изумрудны,
От сестриц там бело,
Ветви — многочудны,
Быть там не сумела.
Что-то закружилось,
Что-то повлекло,
В вихре я носилась,
Стало тяжело.
Я была в усладе,
В саде и не в саде,
Выше изумруда,
Новое там чудо.
Дух мой захватило.
Выше быть ветвей!
Слабость или сила,
Но была я — с ней.
С сладостию, с нею,
Быть хочу опять,
Лишь о ней жалею.
Больше — не видать.
Полно, птичка, биться
О сырую землю.
В сердце все вместится,
Сердцу здесь я внемлю.
Я твоей был силой,
Слабостью несмелой.
С пташкой белокрылой
Быть мне птицей белой!
* * *
Пастушок пасет овец;
Трон его — пенек сосновый,
Месяц — кованый венец,
Солнце — плащ пурпурный, новый.
Он стоит, мечтой обят,
Долго смотрит на закат:
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча́ младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Загрустила невзначай
В мрачном замке королевна;
Что ей шелк и горностай! —
Доля девичья плачевна.
Мысль летит, как пташка, вдаль;
Но пройдет ее печаль:
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча́ младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Есть из замка тайный ход,
В темный лес бежит тропинка…
Жук шепнул: «она придет!»
— «Вот она!» шуршит былинка.
Свищут пташки и Эол:
— «Он нашел ее, нашел!»
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Вылетала бедна пташка на долину,
Выроняла сизы перья на долине.
Быстрый ветер их разносит по дуброве;
Слабый голос раздается по пустыне!..
Не скликай, уныла птичка, бедных пташек,
Не скликай ты родных деток понапрасну;
Злой стрелок убил малюток для забавы,
И гнездо твое развеяно под дубом.
В бурю ноченьки осенния, дождливой
Бродит по полю несчастна горемыка,
Одинехонька с печалью, со кручиной;
Черны волосы бедняжка вырывает,
Белу грудь свою лебедушка терзает.
Пропадай ты, красота, моя злодейка!
Онемей ты, сердце нежное, как камень!
Растворися, мать сыра земля, могилой!
Не расти в пустыне хмелю без подпоры,
Не цвести цветам под солнышком осенним:
Мне не можно жить без милого тирана.
Не браните, не судите меня, люди:
Я пропала не виной, а простотою;
Я не думала, что есть в любви измена;
Я не знала, что притворно можно плакать.
Я в слезах его читала клятву сердца;
Для него с отцом я, с матерью рассталась,
За бедой своей летела на чужбину,
За позором пробежала долы, степи,
Будто дома женихов бы не сыскалось,
Будто в городе любовь совсем другая,
Будто радости живут лишь за горами…
Иль чужа земля теплее для могилы?
Ты скажи, злодей, к кому я покажуся?
Кто со мною слово ласково промолвит?
О безродной, о презренной кто потужит?
Кто из милости бедняжку похоронит?
За цепи гор перенесу я взоры:
Здесь—лишь снега встречает жадный взгляд
Да стройных сосен темный, ровный ряд.
Туда, туда, за эти горы
Желал бы смело я перешагнуть.
Когда ж решусь пуститься в дальний путь?
Блестят на солнце снежные уборы
Далеких гор: их недоступна высь;
Но царь-орел—он может вознестись
Туда, туда, за эти горы,
И тешиться охотой в небесах
И отдыхать на чуждых берегах!
На яблоне веселых пташек хоры
Ей про далекий, чудный край поют:
Но все ж, ее мечтанья не зовут
Туда, туда, за эти горы!
Она лишь ждет, пока придет весна,
Счастливая! Спокойна, холодна!…
Но кто всю жизнь твердит себе укоры,
Что он не в силах бросить край родной,
Кто так стремится пламенной душой
Туда, туда, за эти горы,—
Тому и песни птичек говорят
Лишь об одном и льют на сердце яд!
Зачем, зачем, веселых пташек хоры,
Вы прилетели песнею своей
Манить меня все больше, все сильней
Туда, туда, за эти горы?
Зачем не крылья принесла мне ты,
Певунья пташка, а одни мечты?
Ужели эти снежные затворы
Стеной предстанут на моем пути
И никогда уж мне не перейти
Туда, туда, за эти горы?
Меня задушит каменной стеной
И будет мне могилой край родной?
Хочу я прочь отсюда! Манит взоры
Туда, туда—умчаться далеко,
Где дышится так чудно и легко,
Туда, туда, за эти горы!
Ужели ж, заперт и стеснен вокруг,
О камни разобьется гордый дух?
О нет! Блистают снежные уборы
Далеких гор: я верю, я хочу,
Когда-нибудь и я перелечу
Туда, туда, за эти горы!
О, Боже сил! Твой чудный край велик,
Так сделай же, чтоб я в него проник,
И этой страшной каменной стеною
Не замыкай его передо мною!
Т. К.
Люди
умирают
раз в жизнь.
А здоровые —
и того менее.
Что ж попу —
помирай-ложись?
Для доходов
попы
придумали говения.
Едва
до года дорос —
человек
поступает
к попу на допрос.
Поймите вы,
бедная паства, —
от говений
польза
лишь для богатея мошнастого.
Кулак
с утра до́ ночи
обирает
бедняка
до последней онучи.
Думает мироед:
«Совести нет —
выгод
много.
Семь краж — один ответ
перед богом.
Поп
освободит
от тяжести греховной,
и буду
снова
безгрешней овна.
А чтоб церковь не обиделась —
и попу
и ей
уделю
процент
от моих прибыле́й».
Под пасху
кулак
кончает грабежи,
вымоет лапы
и к попу бежит.
Накроет
поп
концом епитрахили:
«Грехи, мол,
отцу духовному вылей!»
Сделает разбойник
умильный вид:
«Грабил, мол,
и крал больно я».
А поп покрестит
и заголосит:
«Отпускаются рабу божьему прегрешения
вольные и невольные».
Поп
целковый
получит после голосений
да еще
корзину со снедью
в сени.
Доволен поп —
поделился с вором;
на баб заглядываясь,
идет притвором.
А вор причастился,
окрестил башку,
очистился,
улыбаясь и на солнце
и на пташку,
идет торжественно,
шажок к шажку,
и
снова
дерет с бедняка рубашку.
А бедный
с грехами
не пойдет к попу:
попы
у богатеев на откупу.
Бедный
одним помыслом грешен:
как бы
в пузе богатейском
пробить бреши.
Бывало,
с этим
к попу сунься —
он тебе пропишет
всепрощающего Иисуса.
Отпустит
бедному грех,
да к богатому —
с ног со всех.
А вольнолюбивой пташке —
сидеть в каталажке.
Теперь
бедный
в положении таком:
не на исповедь беги,
а в исполком.
В исполкоме
грабительскому нраву
найдут управу.
Найдется управа
на Титычей лихих.
Радуется пу́сть Тит —
отпустит
Титычу грехи,
а Титыча…
за решетку впустят.
МАГАЛИ
Провансальская песнь.
О, Magаlи, ma tant amado,
Mеtе la tеsto au fеnеstroun…
Mиstral.
— О, Магали, моя родная,
Склонись к окну,
Склонись и слушай серенаду,
Что я пою!
На небе звезды золотыя,
Блестит луна…
Луна и звезды побледнеют,
Узрев тебя!
«Как шелест листьев, не услышу
Я песнь твою:
В морскую глубь нырну я рыбкой
И уплыву».
— О, Магали! ты будешь рыбкой,
Я—рыбаком.
Тебя я, милая, поймаю
На дне морском.
«Но если ты закинешь сети
Ловить меня,
Я унесуся легкой пташкой
С морского дна».
— О, Магали! ты будешь пташкой,
А я—ловцом:
Тебя я, милая, накрою
Своим силком.
«Ловить ты будешь вольных пташек,
Но без следа;
В траве цветочком быстро скроюсь
Я от тебя».
— О, Магали! ручьем прозрачным
Я протеку
И стебелек цветка родного
Я орошу.
«Тогда я тучей грозовою
В далекий край
Умчусь свободной и могучей,
А ты—прощай!
— О, Магали! ты будешь тучей —
Я—ветерком.
И полетим тогда с тобою
Мы, друг, вдвоем.
„Ты быстрым ветром понесешься
Один тогда,
А я взойду волшебным солнцем
На небеса“.
— О, Магали! ты будешь солнцем,
А змейкой я —
И буду пить, на солнце греясь,
Лучи тепла.
„Когда ты в змейку обратишься,
Тогда луной
Я засияю одинокой
В тиши ночной!“
— О, Магали! луной ты стала,
Я стал туман,
И обовью я легкой дымкой
Твой гибкий стан.
„Я из твоих обятий нежных
Вдруг улечу
И расцвету душистой розой
В глухом лесу“.
— О, Магали! ты будешь розой,
А я скорей
Примчуся бабочкой прелестной
К груди твоей.
„Когда ты бабочкою станешь,
Любя меня, —
Корой развесистаго дуба
Оденусь я“.
— О, Магали! ты будешь дубом,
А я—плющом;
Вокруг тебя я заплетуся
Сплошным кольцом.
„Плющом нарядным ты завьешься
Вокруг меня;
Я в монастырь, в одежде белой,
Уйду тогда“.
— О, Магали! туда приду я
Как духовник
И в церкви голос твой услышу
В священный миг.
„Ты в монастырь придешь напрасно;
В немом гробу,
Одета саваном печальным,
Уж я лежу“.
— О, Магали! тогда землею
Я стану вдруг!
И не уйдешь ты из обятий
Земли, о, друг!»
«Теперь, теперь я только верю
Любви твоей.
Возьми-ж кольцо, мой друг ты милый,
С руки моей!»
— О, Магали! я снова счастлив!
Взгляни сюда:
Луна и звезды побледнели,
Узрев тебя!
Борис Бер.
ЮношаМагали, моя отрада,
Слышишь: льются звуки скрипки.
Это — тихая обада
Ясной ждет твоей улыбки.Небеса в лучах синеют.
Много звезд там золотых…
Но взгляни!.. и побледнеют
Звезды в блеске глаз твоих.МагалиНе пленит меня собою
Песнь твоя, что шум ветвей.
Лучше рыбкой золотою
Я уйду в простор морей.ЮношаМагали, но если в волны
Ты уйдешь, я не сробею;
Есть и неводы, и челны:
Скоро будешь ты моею.МагалиВот и нет… Как только в море
Ты закинешь невод свой,
Птичкой вольной на просторе
Распрощаюсь я с тобой.ЮношаМагали! Для милой птички
Я охотником явлюся:
Против пташки невелички
Злым силком вооружуся.МагалиНу, уж если жить на воле
Ты и пташке не даешь,
Я былинкой скроюсь в поле,
И меня ты не найдешь.ЮношаМагали, мой голубочек,
Все же буду я с тобою —
На душистый тот листочек
Я живой паду росою.МагалиТы росой… Я стану тучей…
И туда, на край земли,
Вольной, гордой и могучей
Унесется Магали.ЮношаМагали! И я с тобою…
Ветром сделаюсь я бурным
И помчу тебя стрелою
По полям светло-лазурным.МагалиНу, тогда я стану ярким,
Ярким солнечным лучом,
Что живит лобзаньем жарким
Земли, скованные льдом.ЮношаМагали! А я — я стану
Саламандрою зеленой
И тебя с небес достану —
Выпью луч тот раскаленный.МагалиНет, не быть тебе со мною:
Ползай здесь между кустов!
Я ж… я сделаюсь луною,
Что глядит ночной порою
На косматых колдунов.ЮношаМагали моя!.. Напрасно
Светлой станешь ты луною…
Как туман, я пеленою
Обовью тебя так страстно.МагалиИ пускай луна в тумане…
Молодая Магали
Свежей розой на поляне
Может спрятаться вдали.ЮношаЕсли розой безмятежно
Зацветешь ты в неге сладкой,
Мотыльком я стану нежно
Целовать тебя украдкой.МагалиО, целуй, коль сердцу любо!
Я ж от солнца и небес
Под кору густого дуба
Скроюсь в темный-темный лес.ЮношаМагали!.. Я не покину
Дуба… в мох я обращуся…
Прилепившись к исполину,
С лаской вкруг я обовьюся.МагалиИ обнимешь дуб зеленый,
Магали ж твоя уйдет
В монастырь уединенный:
Там приют она найдет.ЮношаМагали! Не спорь со мною…
И под кровом тем священным
Я явлюсь перед тобою
Исповедником смиренным.МагалиТы придешь и крепко спящей
Там увидишь Магали:
Черный гроб и хор молящий
Охладят мечты твои.ЮношаМагали! Моя родная,
Не расстанусь я с тобою:
Стану я сырой землею,
Милый прах твой обнимая! МагалиНе на шутку начинаю
Верить я твоей любви.
Вот кольцо мое… лови!
В нем залог я посылаю!
(Показывается в окошке.)ЮношаМагали! Ты здесь… со мною!
О! ты жизни мне милее…
Посмотри — перед тобою
Звезды сделались бледнее!
«Надежду!» — тихим повторили эхом
Брега, моря, дубравы… и не прежде
Конрад очнулся. «Где я? — с диким смехом
Воскликнул он. — Здесь слышно о надежде!
Но что же песня?.. Помню без того я
Твое, дитя, счастливое былое…
Три дочери у матери вас было,
Тебе судьба столь многое сулила…
Но горе к вам, цветы долины, близко:
В роскошный сад змея уже проникла,
И все, чего коснулась грудью склизкой,
Трава ль, цветы ль — краса и прелесть сада, —
Все высохло, поблекло и поникло,
И замерло, как от дыханья хлада…
О, да! стремись к минувшему мечтою,
Припоминай те дни, что над тобою
Неслись доселе б весело и ясно,
Когда б… молчишь?.. Запой же песнь проклятья:
Я жду ее, я жду слезы ужасной,
Что и гранит прожечь, упавши, может…
На голову ее готов принять я:
Пусть падает, пускай палит чело мне,
Пусть падает! Пусть червь мне сердце гложет,
И пусть я все минувшее припомню
И все, что ждет в аду меня, узнаю!»
— «Прости, прости! я виновата, милый!
Пришел ты поздно, ждать мне грустно было:
Невольно песнь какая-то былая…
Но прочь ее!.. Тебя ли упрекну я?
С тобой, о мой желанный, прожила я
Одну минуту… но и той одною
Не поменялась бы с людской толпою
На долгий век томлений и покоя…
Сам говорил ты, что судьба людская
Обычная — судьба улиток водных:
На мутном дне печально прозябая,
В часы одних волнений непогодных,
Однажды в год, быть может, даже реже,
Наверх они, на вольный свет проглянут,
Вдохнут в себя однажды воздух свежий,
И вновь на дно своей могилы канут…
Не для такой судьбы сотворена я:
Еще в отчизне, девочкой, играя
С толпой подруг, о чем-то я, бывало,
Вздыхала тайно, смутно тосковала…
Во мне тревожно сердце трепетало!
Не раз, от них отставши, я далеко
На холм один взбегала на высокой
И, стоя там, просила со слезами,
Чтоб божьи пташки по перу мне дали
Из крыл своих — и, размахнув крылами,
Порхнула б я к небесной синей дали…
С горы бы я один цветок с собою,
Цвет незабудки унесла, высоко
За тучи, с их пернатою толпою
Помчалася — и в вышине далекой
Исчезла!.. Ты, паря над облаками,
Услышал сердца пылкое желанье
И, обхватив орлиными крылами,
Унес на небо слабое созданье!
И пташек не завидую я доле…
Куда лететь? исполнено не все ли,
Чего просили сердца упованья?
Я божье небо в сердце ощутила,
Я человека на земле любила!»
Годы долгие в молитве
На скале проводит он.
К небесам воздеты руки,
Взор в пространство устремлен.
Выше туч святому старцу
И отрадней, и вольней:
Там к Создателю он ближе,
Там он дале от людей.
А внизу необозримо
Гладь безбрежная кругом
Разлилась и тихо дышит
На просторе голубом;
Солнце ходит, месяц светит,
Звезды блещут; вкруг скалы
Реют мощными крылами
Над пучиною орлы;
Но красою Божья мира
Муж святой не восхищен:
К небесам воздеты руки,
Взор в пространство устремлен.
Он не слышит, как порою
Грозно воет ураган,
Как внизу грохочут громы
И бушует океан.
Неподвижный, цепенея
В созерцаньи Божества,
Над измученною плотью
Духа ждет он торжества,
Ждет безмолвия Нирваны
И забвения всего,
В чем отрада человека
И страдание его.
С той поры, когда свой подвиг
Стал свершать он, каждый год,
Как шумел крылами в небе
Первых ласточек прилет,
Пташка старцу щебетала,
Что опять весна пришла,
И гнездо в иссохшей длани
Безбоязненно вила.
И в руке его простертой,
Средь заоблачных высот,
Много птенчиков крылатых
Выводилось каждый год.
И уж праведнику мнилось,
Что навеки стал он чужд
Упований и желаний,
И земных страстей, и нужд.
И о них воспоминанья
Отогнать не может он.
Для того ль он мир покинул,
Звал забвенья вечный сон,
Заглушал борьбою с плотью
Всякий помысел земной,
Чтобы пташки мимолетной
Ждать с ребяческой тоской?
Что же ласточек все ждет он
С нетерпеньем из-за гор?
Разве снег еще не стаял?
Разве года нет с тех пор,
Как последние вспорхнули
И, простясь с родным гнездом,
Белогрудые, в тумане
Потонули голубом?
Иль не все еще живое
Страшный подвиг в нем убил?
Или тщетно истязанье?
Или… Чу! не шум ли крыл?
Он глядит: в лучах восхода
Мчится с дальней стороны
Стая ласточек, — все ближе
Провозвестницы весны,
Ближе!.. Но к нему не вьется
Ни единая из них…
Стая, мимо уплывая,
Тонет в безднах голубых…
И у праведника, руки
Простирающего к ней,
Слезы градом полилися
Из померкнувших очей.
Закатилось красно Солнце, за морями спать легло,
Закатилося, а в мире было вольно и светло.
Рассадились часты звезды в светлом Небе, как цветы,
Не пустили Ночь на Землю, не дозволя темноты.
Звезды, звезды за звездами, и лучист у каждой лик.
Уж и кто это на Небе возрастил такой цветник?
Златоцветность, звездоцветность, что ни хочешь — все проси.
В эту ночь Вольга родился на святой Руси.
Тихо рос Вольга пресветлый до пяти годков.
Дома больше быть не хочет, манит ширь лугов.
Вот пошел, и Мать-Земля восколебалася,
Со китов своих как будто содвигалася,
Разбежалися все звери во лесах,
Разлеталися все птицы в небесах,
Все серебряные рыбы разметалися,
В синем Море трепетали и плескалися.
А Вольга себе идет все да идет,
В чужедальную сторонку путь ведет.
Хочет хитростям он всяким обучаться,
Хочет в разныих языках укрепляться.
На семь лет Вольга задался посмотреть широкий свет,
А завлекся — на чужбине прожил все двенадцать лет.
Обучался, обучился. Что красиво? Жить в борьбе.
Он хоробрую дружину собирал себе.
Тридцать сильных собирал он без единого, а сам
Стал тридцатым, был и первым, и пустились по лесам.
«Ой дружина, вы послушайте, что скажет атаман.
Вейте петли вы шелковые, нам зверь в забаву дан,
Становите вы веревочки в лесу среди ветвей,
И ловите вы куниц, лисиц, и черных соболей.»
Как указано, так сделано, веревочки стоят,
Только звери чуть завидят их, чуть тронут — и назад.
По три дня и по три ночи ждали сильные зверей,
Ничего не изловили, жди не жди среди ветвей.
Тут Вольга оборотился, и косматым стал он львом,
Соболей, куниц, лисиц он заворачивал кругом,
Зайцев белых поскакучих, горностаев нагонял,
В петли шелковы скружал их, гул в лесу и рев стоял.
И опять Вольга промолвил: «Что теперь скажу я вам: —
Вы силки постановите в темном лесе по верхам.
Лебедей, гусей ловите, заманите сверху ниц,
Ясных соколов словите, да и малых пташек-птиц.»
Как он молвил, так и было, слово слушали его,
За три дня и за три ночи не словили ничего.
Тут Вольга оборотился, и в ветрах, в реке их струй,
Он в подоблачьи помчался, птица вольная Науй.
Заворачивал гусей он, лебедей, и соколов,
Малых птащиц, всех запутал по верхам среди силков.
И опять Вольга промолвил, возжелав иной игры: —
«Дроворубные возьмите-ка теперь вы топоры,
Вы суденышко дубовое постройте поскорей,
Вы шелковые путевья навяжите похитрей,
Выезжайте в сине Море, наловите рыбы мне,
Много щук, белуг, и всяких, много рыбы в глубине.»
Как он молвил, так и было, застучал о дуб топор,
И в путевьях во шелковых возникал мудрен узор.
Выезжали в сине Море, много рыб во тьме его,
За три дня и за три ночи не словили ничего.
Тут Вольга оборотился, щукой стал, зубастый рот,
Быстрым ходом их обходит, в верный угол их ведет.
Заворачивал белугу, дорогого осетра,
Рыб плотиц, и рыбу семгу. Будет, ладно, вверх пора.
Тут-то в Киеве веселом пировал светло Вольга,
Пировала с ним дружина, говорили про врага.
Говорил Вольга пресветлый: «Широки у нас поля.
Хлеб растет. Да замышляет против нас Турец-земля.
Как бы нам про то проведать, что задумал-загадал
Наш лихой давнишний ворог, этот царь Турец-Сантал?
Если старого послать к ним, долго ждать, а спешен час,
А середнего послать к ним, запоят вином как раз,
Если ж малого послать к ним, заиграется он там,
Только девушек увидит, не дождаться вести нам.
Видно, надобно нам будет, чтоб пошел к ним сам Вольга,
Посмотрел бы да послушал да почувствовал врага.»
Тут Вольга оборотился, малой пташкой полетел,
Против самого оконца, пред царем Турецким сел.
Речи тайные он слышит. Говорит с царицей царь: —
«Ай царица, на Руси-то не растет трава как встарь,
И цветы-то на Руси уж не по-прежнему цветут.
Нет в живых Вольги, должно быть». — Говорит царица тут:
«Ай ты царь, Турец-Сантал мой, все как есть цветок цветет.
На Руси трава густая все по-прежнему растет.
А спалось мне ночью, снилось, что с Восточной стороны
Пташка малая несется, звонко кличет с вышины.
А от Запада навстречу черный ворон к ней летит,
Вот слетелись, вот столкнулись, ветер в крылья им свистит
В чистом поле бой зачался, пташка — малая на взгляд,
Да побит ей черный ворон, перья по-ветру летят».
Царь Турец-Сантал подумал, и беседует с женой:
«Так я думаю, что скоро я на Русь пойду войной.
На святой Руси возьму я ровно девять городов,
Шубку выберу тебе я, погощу, и был таков».
А Турецкая царица говорит царю в ответ:
«Городов не покоришь ты, не найдешь мне шубки, нет».
Вскинул очи, осердился, забранился царь Сантал.
«Ах, сновидица-колдунья!» И учить царицу стал.
«Вот тебе! А на Руси мне ровно девять городов.
Вот тебе! А шубка будет. Погощу, и был таков».
Тут Вольга оборотился, примечай не примечай,
Только в горницу ружейну впрыгнул малый горностай,
Все луки переломал он, зубом острым проточил,
Тетивы все перервал он, прочь из горницы скочил.
Серым волком обернулся, на конюший прыгнул двор,
Перервал коням он глотки, прыг назад — и чрез забор.
Обернулся малой пташкой, вот в подоблачьи летит,
Свиснул, — дома. Светел Киев, он с дружиною сидит.
«Ой дружина, собирайся!» И дрожит Турец-земля.
На Руси чуть дышит ветер, тихо колос шевеля.
И склонилися пред силой молодецкою
Царь-Сантал с своей царицею Турецкою.
Проблистали и упали сабли вострые,
Развернулись чудо-шали ярко-пестрые,
И ковры перед дружиною узорные,
Растерял пред пташкой ворон перья черные.
И гуляет, и смеется вольный, светлый наш Вольга,
Он уж знает, как коснуться, как почувствовать врага.