Под гул, затеянный метелью,
При свете бледного огня
Мечтает пряха над куделью,
Мечтает, сон свой отгоня.
В сияньи солнечном проходит
Пред нею милый пастушок,
Напевы звонкие выводит
Его прельстительный рожок.
Как пряха, плоть неодолимо
Томится яркою мечтой,
Пока Любовь проходит мимо, —
Но час настанет, — час святой
Иль осуждения достойный,
О, всё равно! — соединят
Любовь и Плоть свой ропот знойный,
Своих восторгов рай и ад.
Время-пряха тянет нитку,
И скрипит веретено.
Выхожу я за калитку
И стучу к тебе в окно.Гаснет свет на стук напрасный,
Ты выходишь из ворот.
И лицо, как месяц ясный,
На меня сиянье льёт.И, от встречи замирая,
Бродим улицей одни.
Мутна-лунна высь без края,
В хлопьях мутные огни.До рассвета бродим оба;
Ветер снег шагов метёт
От сугроба до сугроба,
От ворот и до ворот… Где же ты? Приди, явися!
Или всё, что было, — сон?
Снова в лунных хлопьях выси
И пурга со всех сторон.Или ты, как юность, где-то
Затерялась, пронеслась
Между ночью и рассветом
Невидимкою для глаз.Только улицей знакомой,
Где бродили до зари,
Нет ни улицы, ни дома —
Пустыри да пустыри.И напрасно за калитку
Я хожу, ищу окно…
Время-пряха тянет нитку,
И скрипит веретено.
Поет красавица за прядкой
У неумытого окна,
И день сбегает нитью гладкой
Из рук в моток веретена.Покорен сладкому безделью
Под мягкий стук и скрип колес,
Слежу, как тает над куделью
Девичьих пальцев нежный воск.Завороженный и усталый,
Сижу, к овчине прислонясь.
Последний луч струною алой
Трепещет, в сумраке дымясь.И вижу вдруг — под шум напевный,
Не в силах дрему превозмочь –
Простоволосою царевной
Уже сидит за пряжей ночь.И голова седой колдуньи –
Кудель на палке — так бледна.
А тонкий ноготь новолунья
Грозит из синего окна.
Еще переклик петушиный
Не слышен, и звезды суровы…
А в хате дымится лучина, керосинка
А в хате и песня и говор…
За прялкой с душистой куделью
Ждет пряха высокого солнца,
За ниточкой ниточку стелет,
Ворчит и ворчит веретенце.
Хоть веки повиты дремотой,
Хоть тянется тело к постели,
Все ж пряха поет над работой.
Пышнее челнок и тяжеле.
А в поле колотится буря,
Разносятся крики и стоны,
Застреха колотится в дури,
По стеклам бьет ливень студеный.
Бредет по дороге прохожий,
Сквозь бурю, сквозь вихри проклятий…
Он ищет оглядкой тревожной
Дорогу в болотистой гати.
Над ним только туча прольется,
Лишь темень, — как взглядом ни кинуть.
Неужто огонь не зажжется,
Неужто прохожему сгинуть?
А пряху мечты одолели,
В руках веретенце не скачет,
Склоняется тихо к кудели,
И кто-то сквозь сон ей маячит.
Ей снится: сквозь ветер, от злости
Крутящийся в поле, у хаты,
Прохожий приходит к ней в гости,
Такой молодой и богатый.
Улыбка цветет молодая,
И кровь запевает криницей…
Ей снится… Но кто разгадает,
Что пряхе пред зорькою снится.
Не до издевок,
Беседушкам тех девок,
Которым должно много прясть,
И коих, сверх того, позненько спати класть,
И коим, сверьх того, раненько просыпаться,
А льну никак не льзя всему перещипаться:
Как хочеш так часы себе распоряди,
Лен вечно будет рость; так вечно и пряди.
Хозяйка некая была гораздо люта,
И всякая у ней в труде была минута,
Вокруг веретена;
Однако пряла не она:
Служанки пряли,
И столько пряли,
И столько спали,
Как я уже сказал,
Полбасни я в заглавьи показал,
Полбасни к ней придвину,
И раскажу оставшу половину.
Как солнушка стучится в двери свет,
Известно что тогда петух поет.
В дому петух был етом,
И перед светом
Во всю кричал петух гортань: какореку.
Хозяйка взяв клюку,
Служанок ворошила,
И прях перекрушила,
И изсушила:
И лето, и зима, и осень, и весна,
У девушек проходит безо сна.
Петух не винен,
Что голос у нево не тих:
Петух не лих,
Петух был чинен;
Хозяища винна, безчинна и лиха;
Однако девушки убили петуха.
По преставлении певца хозяйка злая,
Клюкою трях,
Еще и раняе будила прях,
Бояся опоздать, на девок лая,
К работе девок посылая.
Хозяища кричит,
Хозяища рычит,
Клюку ко пряхам присуседя,
А девки, без певца, побудку ту наследя,
От волка убежав попали на медведя.
Ты вела меня спокойно. Ты вела и улыбалась.
Уходила, усмехаясь, в неизвестныя поля.
На краю пути былинка еле зримая сгибалась.
Ветерок неуловимый реял, прахом шевеля.
Я оставил дом родимый, гумна, мельницу, амбары,
Золотыя сгроможденья полновеснаго зерна.
Все от ранних мигов детства сердцу ведомыя чары,
Вот за мной зима и осень, юность, лето, и весна.
Предо мной единодневность, вне привычных сдвигов года.
Вне закона тяготенья по земле иду легко.
Но не радует сознанье совершенная природа,
Ухо ловит звуки пенья, там, родного, далеко.
Песнопения успенья, равномерный звон кадила,
Воплощался в цвет лиловый благовонный ѳимиам.
И полянами фиалок ты беззвучно уходила,
И потоком водопадным свет лился по сторонам.
Но пред странным косогором я застыл в недвижном страхе:—
Вот, такия, как и снились, ткут, прядут, число их три.
Это Норны, это Мойры, это Парки, Пряхи, Пряхи,
Это Судьбы, Суденицы, на пожарищах зари.
Замыслительницы роков, и ваятельницы далей,
Восприемницы-ткачихи волоконца без конца,
В угаданиях зачатий, приговорщицы ордалий,
Испытующия чувством воспаленныя сердца.
Очи юны, кудри стары, нити, нити, пряжа, пряжа,
Ткань нисходит океаном, в каждой капле есть зрачок.
Смотрит пена, смотрят волны, и в высоком небе даже
Вместо Солнца глаз глядящий, бледный Месяц—бледный Рок.
Безграничная всезрящесть, всеобемность шаткой ткани,
Облекла мое сознанье в многоликий душный склеп.
И опять мне захотелось быть в незнаньи, быть в обмане,
И, склонясь пред младшей Мойрой, я, закрыв глаза, ослеп.
А когда глаза раскрылись, чья-то тень ушла безшумно,
И дрожащими руками тщетно я искал тебя.
Я под ивою плакучей. Вижу сад, амбары, гумна.
Зыбко вижу и не вижу, как мне жить, Любовь любя.
Жила была Дуня,
Дуня тонкопряха, пряха, пряха,
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Купили Дуняхе
Три пуда кудели, дели, дели.
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Как из той кудели
Пряла три недели, дели, дели,
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Стала Дуня ткати,
Шилом протыкати, кати, кати...
Дуня ль моя,
Дуняха, Дуня-тонкопряха!
Челнок уронила,
Семь баб задавила, вила, вила...
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Стала она шити,
Топором рубити, бити, бити…
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Семь рек исходила,
Холста не смочила, чила, чила...
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Восьмая речища
Смочила холстище, тище, тище…
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Как навстречу Дуне
Косой Афанасий, насий, насий...
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
«Бог на помощь, Дуня,
Рогожу мочити, чити, чити!»
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
«Косая ты рожа!
Это не рогожа, гожа, гожа».
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
«Тонкие полотна
Мужу на рубаху, баху, баху».
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня-тонкопряха!
Ночь и непогодь. Избушка
Плохо топлена.
Нитки бедная старушка
Сучит у окна.
Уж грозы ль она боится,
Скучно ли, — сидит,
Спать ложилась, да не спится,
Сердце все щемит.
И трещит, трещит лучина,
Свет на пряху льет.
Прожитая грусть-кручина
За сердце берет.
Бедность, бедность! Муж, бывало,
Хоть подчас и пил, —
Все жилось с ним горя мало:
Все жену кормил.
Вот под старость, как уж зренье
Потерял навек,
Потерял он и терпенье —
Грешный человек!
За сохой ходить — не видит,
Побираться — стыд,
Тут безвинно кто обидит —
Он молчит, молчит.
Плюнет, срамными словами
Долю проклянет
И зальется вдруг слезами,
Как дитя, ревет…
Так и умер. Бог помилуй —
Вот мороз-то был!
Бились, бились! Сын могилу
Топором рубил!..
Паренек тогда был молод,
Вырос, возмужал, —
Что за сила! В зной и холод
Устали не знал!
Поведет ли речь, бывало, —
Что старик ведет;
Запоет при зорьке алой —
Слушать, дух замрет…
Человек ли утопает,
Иль изба горит,
Что б ни делал — все бросает,
Помогать бежит.
И веселье и здоровье
Дал ему Господь:
Будь хоть камень изголовье,
Лег он — и заснет…
Справить думал он избушку,
В бурлаки пошел;
Нет! Беречь ему старушку
Бог уж не привел!
Приустал под лямкой в стужу,
До костей промок,
Платье — ветошь, грудь наружу,
Заболел и слег.
Умер, бедный! Мать узнала —
Слез что пролила!
Ум и память потеряла,
Грудь надорвала!
И трещит, трещит лучина;
Нитке нет конца;
Мучит пряху грусть-кручина,
Нет на ней лица.
Плач да стон она все слышит
И, припав к стеклу,
На морозный иней дышит;
Смотрит: по селу
Кто-то в белом пробегает,
С белой головой,
Горстью звезды рассыпает
В улице пустой;
Звезды искрятся… А вьюга
В ворота стучит…
И старушка от испуга
Чуть жива сидит.
Она с рожденья пряла,
так свыше суждено,
и пело и плясало
ее веретено.
Вот солнце засияло
к ней в узкое окно,
и пело и плясало
ее веретено.
Прядет, прядет без срока,
хоть золотую нить
с лучом звезды далекой
рука могла бы свить.
Но пробил час, вот слышит
веселый стук копыт,
и нить рука колышет.
и сердце чуть дрожит.
Вскочила, оробелый
в окно бросает взор,
пред нею Рыцарь Белый
летит во весь опор.
Все видит: щит, облитый
лучами чистых звезд.
и на груди нашитый
широкий, красный крест:
В нем все так несказанно,
над шлемом два крыла…
и нить свою нежданно
рука оборвала.
Нить гаснет золотая,
как тонкий луч небес,
и милый образ, тая,
быстрее сна исчез.
Кто нить больную свяжет,
как снова ей блеснуть,
и сердцу кто расскажет,
куда он держит путь?
И день и ночь на страже
над нею Смерть, давно
ее не вьется пряжа.
молчит веретено.
— «Приди же, Смерть, у прялки
смени меня, смени!..
О. как ничтожно жалки
мои пустые дни!..
Вы, Ангелы, шепните,
как там соединить
две золотые нити
в одну живую нить!..
Я в первый раз бросаю
высокий терем мой,
и сердце рвется к Раю,
и очи полны тьмой!..
Вот поступью несмелой
к волнам сбегаю я.
где, словно лебедь белый,
качается ладья.
И к ней на грудь в молчанье
я, как дитя, прильну
и под ее качанье
безропотно усну!»
Бабушка-ткачиха —
За станком, а внучка
То прядет, то вскочит,
Словно белоручка…
Говорят, — ленива,
Говорят, — неряха,
Да зато красива
Молодая пряха.
Ростом невеличка,
Только зорки глазки…
Позабыла Груня
Бабушкины сказки…
И читать забыла;
У нее в избенке
В хламе не отроешь
Ни одной книжонки…
Все-то ей поется,
Дома не сидится,
Грезится под утро,
По ночам не спится.
И о чем ей грезить —
Босоножке с детства!
Свитка да подушка —
Все ее наследство.
Вот она в чулане
Душном, в одиночку —
Разметалась, — видно,
Не спалось всю ночку…
Уж давно в деревне
Петухи пропели,
И заря ей плечи
Золотит сквозь щели.
Чу!.. Свирель… Но Груня
Ничего не слышит,
Роковая греза
Грудь ее колышет.
И не Ваня бедный,
Тот, кому повадно
С ней на посиделках
Целоваться жадно,
И не поле с рожью,
И не лес тот дикий,
Где так сладко пахнет
Свежей земляникой,
И не злого духа
Песий хвост и рожки
Снятся на рассвете
Нашей босоножке…
Нет, ей бедной снится,
Что она проснулась
На чужой кровати;
Встала, — потянулась, —
Подняла оконце, —
Вытянула шейку,
Увидала солнце, —
Села на скамейку.
Стала прясть, и что же?
Сучит не простую,
Не льняную нитку, —
Нитку золотую…
Вот отводит руку,
Распахнулась свитка,
Тянется из мочки
Золотая нитка.
Золотом повитых
Веретен не мало…
И она их мигом
В тальки размотала.
Бабушка-ткачиха
И ворчать не смеет:
Справила станок свой, —
Дело разумеет…
И челнок проворно
Шмыгает не даром, —
Ткань ее на солнце
Отливает жаром.
И красотка-пряха
Уж не та, что прежде, —
Ходит точно пава
В золотой одежде.
Вышла за ворота
Поздно, утром знойным,
И глядит на избы
С чувством беспокойным…
Вот и Ваня бедный,
Что ее намедни
Так ласкал, должно быть
Собрался к обедни…
Крестит лоб свой, — смотрит:
— Груня!! ты ли это?!
Нет ему ответа,
Нет ему привета…
Вся она сияет
Гордою улыбкой;
Дескать за крестьянку
Не прими ошибкой…
Дескать и не думай…
И не жди… Любила,
Так и не зевал бы…
Мало ли что было!
И ничуть не горько
Мне с тобой расстаться;
Не горюй! с другою
Можешь повенчаться…
И хорош, и складен
Сон, да видно тонок, —
Порвался… и Груня
Слушает спросонок:
Бабушка по сенцам
Ходит и хлопочет, —
— Грунька! Встань. Где ведра?..
Нет воды… бормочет.
— Да нельзя ли щепок
Раздобыть… Неряха!..
Соня!.. И очнулась
Молодая пряха.
Боль глухой досады
Ей больней занозы;
На ее глазенках
Навернулись слезы…
Но с тех пор, невольно,
Точно сон был в руку,
Все ей предвещает
Скорую разлуку,
И с ее буренкой,
И с ее избушкой,
И с неугомонной
Бабушкой-старушкой.
Ее в город манят, —
Ее город тянет… —
Горе ей несчастной!
Сон ее обманет.
И.
Из мертвой глади вод недвижного бассейна,
Как призрак, встал фонтан, журча благоговейно,
Он, как букет, мольбы возносит небесам…
Вокруг молчание, природа спит, как храм;
Как страстные уста, сливаясь в миг мятежный,
Едва дрожит листок, к листку прижавшись, нежный…
Фонтан, рыдающий один в тиши ночной,
К далеким небесам полет направил свой,
Он презрел скромную судьбу сестер покорных,
Смиренных чайных роз, в стремлениях упорных,
Он презрел с пологом зеркальным пруд родной,
Дыханьем ветерка чуть зыблемый покой.
Стремясь в простор небес, он жаждет горделиво.
Как купол радужный играя прихотливо,
Преооразиться в храм… Напрасные мечты!
Он снова падает на землю с высоты.
Напрасно рвется он в простор, гордец мятежный,
Взлелеять в небесах лилеи венчик нежный…
Тоска по родине его влечет к борьбе,
И манят небеса свободный дух к себе!..
Увы! зачем отверг он жребий роз отрадный,
Они так счастливы, их нежит сон прохладный!..
Нет! ты иной в душе взлелеял идеал,
Недостижимого ты, мученик, алкал —
И пыль разбитых струй роняешь без надежды,
Как на могильные плиты края одежды!
ИИ.
Как лист воздушных пальм, прозрачною стеной
В теплице высится фонтанов целый строй,
И каждый рвется ввысь, в простор лететь желая,
Лазури поцелуй воздушный посылая!..
Когда же тени вкруг вечерние падут,
В газонах им готов и отдых, и приют,
Они прервут полет, спокойно засыпая,—
Так меркнет лампы свет, печально угасая.
ИИИ.
Устремляясь в лазурь, ниспадают
Друг на друга фонтана струи,
Он, как юноша нежный ласкает
Золотистые кудри свои.
В упоеньи любуясь собою,
Он глядится в бассейн, как Нарцисс.
И игривой, волнистой струею
Пышно кудри его завились,
И звенит его смех серебристый,
Он, готовясь к полету, дрожит,
И за влагой прохладной и чистой
Вновь струя свежей влаги бежит,
И ликует фонтан в упоеньи,
Что высоко сумел он взлететь,
А потом, как прозрачная сеть,
Вдруг повиснет в свободном движеньи,
То, смеясь, как Нарцисс молодой,
Будто складки одежды воздушной,
Разбросает поток струевой
И, желаниям легким послушный,
Засияет своей наготой.
ИV.
Фонтаны кружатся, как будто веретена.
То нежный шелк прядут незримые персты,
Меж тем заботливо с немого небосклона
Луна склоняется в сияньи красоты…
Фонтаны нежный шелк без устали мотают
И морщат, и опять так нежно расправляют,
То в пряди соберут вокруг веретена…
О, пряха нежных струй, печальная луна!
Ты нить тончайшую свиваешь, развиваешь,
И кажется, не шелк. а легкий фимиам
Прясть суждено твоим невидимым перстам…
Ты колокольный звон мечтательно мотаешь
Средь чуткой тишины вокруг веретена,
О, пряха нежных струй, печальная луна!..
В фонтанах каждый миг иное отраженье
Находят небеса, в них каждое мгновенье
Иной играет луч, и, восхищая взор,
В них призма вечная сменяет свой узор.
Фонтаны кружатся, как будто веретена,
Свивая радугу, царицу небосклона…
О, пряха нежных струй, печальная луна!
С небес внимательный и грустный взор склоняя
И за работою фонтанов наблюдая,
С очами тихими, спокойна и ясна,
Вся в белом, ты прядешь с заботою унылой
Увы! волну кудрей над раннею могилой,
О, пряха нежных струй, печальная луна!..
V.
В вечерней мгле фонтан, колеблясь как копье,
Струи бесцветные в заснувший парк бросает…
Вокруг молчание, покой и забытье…
На белый мрамор тень от сосен упадает,
Вдали запел петух… и вновь затихло все!..
Ступая в тишине предательской стопою,
Иуда окропил вокруг газон слезою…
Вокруг печалью все обято неземной!..
Крестясь, прохожий крест собой напоминает,
И возмущенный пруд под бледною луной,
Как ваза горести, во мгле ночной вскипает.
Луна средь тишины, как рана, кровь струит
И красным отсветом потоки багрянит;
Тому виной — фонтан, и, кровью истекая,
Пронзила грудь свою красавица ночная!
VИ.
Курятся облака, померкнул блеск лазури,
Но сад души моей цветет еще сильней,
Еще роскошней он среди дыханья бури,
Но пусть он исцелял мой дух во дни скорбей,
В нем распускается цикута с белладонной…
Вот в нем забил фонтан струею оживленной.
Как птичка красная, в нем молния блестит,
За ней рой острых стрел, преследуя, летит…
— Увы, ее уж нет, умчалась прочь высоко,
Напрасно рвется вверх фонтан в тоске глубокой
К божественной мечте лететь — напрасный труд,
И стрелы снова вниз в бессильи упадут!