Увидя Юлию на скате
Крутой горы,
Поспешно я сошел с кровати,
И с той поры
Насморк ужасный ощущаю
И лом в костях,
Не только дома я чихаю,
Но и в гостях.
Я, ревматизмом наделенный,
Хоть стал уж стар,
Октябрь — месяц грусти и простуд,
а воробьи — пролетарьят пернатых —
захватывают в брошенных пенатах
скворечники, как Смольный институт.
И вороньё, конечно, тут как тут.
Хотя вообще для птичьего ума
понятья нет страшнее, чем зима,
куда сильней страшится перелёта
наш длинноносый северный Икар.
Прост путь к свободе, к ясности ума —
достаточно, чтобы озябли ноги.
Осенние прогулки вдоль дороги
располагают к этому весьма.Грипп в октябре-всевидящ, как господь.
Как ангелы на крыльях стрекозиных,
слетают насморки с небес предзимних
и нашу околдовывают плоть.Вот ты проходишь меж дерев и стен,
сам для себя неведомый и странный,
пока еще банальности туманной
костей твоих не обличил рентген.Еще ты скучен, и здоров, и груб,
Слишком трудно писать из такой оглушительной дали.
Мать придет и увидит конвертов клочки:
«Все ли есть у него, все ли зимнее дали?»
И, на счастье твое, позабудет очки.
Да, скажи ей — все есть. Есть белье из оранжевой байки.
Как в Москве — если болен — по вызову ездят врачи,
Под шинель в холода есть у нас забайкальские майки —
Меховые жилеты из монгольской каракульчи.
Едет, едет Настенька
В новенькой коляске,
Открывает ясные,
Новенькие глазки.
Подбегает к Настеньке
Паренек вихрастенький:
— Сговориться с Настей
Вовсе не могу!