Блаженной памяти мой предок Чингисхан,
Грабитель, озорник с аршинными усами,
На ухарском коне, как вихрь перед громами,
В блестящем панцире влетал во вражий стан
И мощно рассекал татарскою рукою
Всё, что противилось могущему герою.
Почтенный пращур мой, такой же грубиян,
Как дедушка его, нахальный Чингисхан,
В чекмене легоньком, среди мечей разящих,
Ордами управлял в полях, войной гремящих.
Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю;
Как пращур мой Батый, готов на бранну прю,
Но мне ль, любезный граф, в французском одеянье
Явиться в авангард, как франту на гулянье,
Завязывать жабо, прическу поправлять
И усачам себя Линдором показать!
Потомка бедного ты пожалей Батыя
И за чекмень прими его стихи дурные!
За чекмень, подаренный им мне во время войны 1810 года в ТурцииБлаженной памяти мой предок Чингисхан,
Грабитель, озорник, с аршинными усами,
На ухарском коне, как вихрь перед громами,
В блестящем панцире влетал во вражий стан
И мощно рассекал татарскою рукою
Все, что противилось могущему герою.
Почтенный пращур мой, такой же грубиян,
Как дедушка его, нахальный Чингисхан,
В чекмене легоньком, среди мечей разящих,
Ордами управлял в полях, войной гремящих.
Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю;
Как пращур мой Батый, готов на бранну прю.
Но мне ль, любезный граф, в французском одеянье
Явиться в авангард, как франту на гулянье,
Завязывать жабо, прическу поправлять
И усачам себя Линдором показать!
Потомка бедного ты пожалей Батыя
И за чекмень прими его стихи дурные!
Не служивал царю мой дальний пращур,
С веселыми товарищами в Греки
На легких ушкуях не гнал товаров,
По перелогам пней не корчевал.
Он не ходил с рогатиной на зверя,
Не сеял в землю будущего хлеба,
И ни с кого не собирал оброков,
И никому оброка не платил.
Наверно, талмудический филолог
В какой-нибудь ученой Саламанке,
Еврейских букв священные квадраты,
Которых не умею я читать, –
Сухому и горячему экстазу
Раскачиваясь в такт, следил он жадно,
Цепями раскаленных силлогизмов
Вплетаясь в сеть презрительных веков.
О предок мой, высокий и сутулый,
Худой и черный, чуть подслеповатый,
Иссушенный годами и лучами
Чужого солнца и родимых книг!
Как у потомка боевых баронов
Вскипала кровь, когда навстречу смерти,
Пересекая веер пулемета,
В атаку шел кавалергардский полк, –
Так у меня подходит к горлу сердце,
Когда сижу над трудным местом Плавта:
Не кровь струится в побледневших жилах,
Но древняя и горькая вода,
Замешанная пылью библиотек.
Вот новость! Говорят мне, будто я из чванства
К моей фамилии частицу де придал, —
И говорят друзья! Я сам не раз слыхал:
«Не правда ли, ведь вы из старого дворянства?»
— Нет, нет и трижды нет! Какой я дворянин!
Люблю я родину, свободу,
Но и по племени, по роду —
Простолюдин, простолюдин!
Зачем с частицей де меня на свет рождали?
В моей крови звучит таинственный глагол,
Что пращуры мои за страшный произвол
Владыку гордого под пыткой укоряли.
Но сельским жерновом тогда был господин,
И под собою он упорно
Молол в муку людей, как зерна…
Нет! я — совсем простолюдин!
И пращуры мои, как жадные вампиры,
Не пили пот и кровь невольников своих,
И мирным гражданам, в дубравах вековых,
Не наводили страх их мирные секиры.
Ни одного из них не превратил Мерли́н,
Волшебной силою дурмана,
В постельничьи у Карломана…
Нет! я — совсем простолюдин!
И пращуров моих честна́я алебарда
Не обагрялася в междоусобный бой;
И, Альбиону в честь, над городской стеной
Никто не водружал хоругви леопарда;
И избегали всех духовных паутин
Они, как тягостной,
И не подписывали лиги…
Нет! я — совсем простолюдин!
Оставьте же меня при нашем сельском cтяге…
Вам, господа, и крест, и ленты, и звезда,
А мне, убогому, позвольте, господа,
Вовек не изменять ни долгу, ни присяге!
И пусть останется навеки властелин
В своем углу, и пусть с участьем
Склоняет только пред несчастьем
Свой сельский стяг простолюдин!
Мещанин и обыватель
Про него бубнит весь век:
— Фантазер, пустой мечтатель,
Несерьезный человек!
Что ж, мечтам отнюдь не ново
Натыкаться на вражду:
С давних пор косятся совы
На сверкнувшую звезду.
И еще до книжной грамоты
У пещеры, среди скал,
Пращур наш, свежуя мамонта,
На товарища ворчал:
— До чего ведь люди странные,
Есть жилье и сыт, так нет —
Про пещеры деревянные
Стал выдумывать сосед.
Чтоб в мороз не знать кручины —
Посреди костер с трубой
Да «нетающие льдины»
Вставить в стены. Ну, герой!
— Не свихни мозгов, приятель!
Так бурчал сосед один —
Первый древний обыватель
И пещерный мещанин.
Шли века, старели горы,
Высыхали сотни рек,
Но, как встарь, глядит с укором
Мещанин на фантазера:
— Несерьезный человек!
«Несерьезный»? А читает
Про луну и про сирень.
«Несерьезный»? А включает
Телевизор каждый день.
Эх вы, совы-порицатели!
Души, спящие во мгле!
Да когда бы не мечтатели,
Что бы было на земле?!
Вы бы вечно прозябали
Без морей и островов,
В самолетах не летали,
Не читали бы стихов.
Не слыхали б, как роняет
Май росинку в тишине,
Не видали б, как сверкает
Спутник в темной вышине.
Что б вы там ни говорили,
Но, наверное, без них
Вы бы до сих пор ходили
В шкурах пращуров своих!
А мечта, она крылата,
А мечта, она живет!
И пускай ее когда-то
Кто-то хмурый не поймет!
Пусть тот лондонский писатель,
Встретив стужу да свечу, Произнес
потом: «Мечтатель!» —
Не поверив Ильичу.
Пусть бормочут, пусть мрачнеют,
Выдыхаясь от хулы.
Все равно мечта умнее,
Все равно мечта сильнее,
Как огонь сильнее мглы!
Но брюзги не умолкают:
— Ведь не все горят огнем!
Есть такие, что мечтают
И о личном, о своем!
О, назойливые судьи!
Что за грех в такой мечте?!
Ведь о чем мечтают люди?
Не о горе, не о худе,
А стремятся к красоте!
Приглядитесь же внимательно:
Сколько светлого подчас
В тех улыбках обаятельных
И мечтательности глаз!
Сад с рекой перекликаются,
Звезды кружатся во мгле,
Песни в ветре зарождаются,
Сказки бродят по земле…
Мой привет вам, открыватели
Всех сокровищниц планеты!
Будьте счастливы, мечтатели,
Беспокойные искатели,
Фантазеры и поэты!
Мы бродили медленно
Там, где дики скалы,
Где цветут безсмертники,
Где растут кристаллы.
Принесли мы к вечеру
Много хрупких, нежных
Золотых безсмертников
И кристаллов снежных.
Не склоняют цветики
Головы усталой
И смеются холодно
Вечные кристаллы.
Сколько в них спокойствия,
Сколько вольной воли, —
Не покажут, гордые,
Ни тоски, ни боли.
Серебро и золото, —
Красота какая!
Стойкость серебристая,
Гордость золотая!
Видно, вольно гордому
На земле повсюду.
Буду, как безсмертники,
Как кристаллы, буду.
Конст. Эрберг.
Заворожили душу скалы,
Околдовали душу мхи.
— Что за краса!—душа сказала,
И вот—слагаются стихи.
Пучки кораллов на рябине,
Мхов изумруд и хризолит,
И чернорозовый и синий,
Огнем сверкающий гранит,
И серый шелк седого моря,
И блики чаек на волне…
Земля, земля! в таком уборе
Тебя я видел лишь во сне.
Все во едино жизнью слито,
Мы все родня здесь на земле:
Рябины, чайки и граниты,
И мох, и хвоя на скале,
И аммонит, что из могилы,
Тысячелетней вынут мной, —
Все, все мне пращуры, все милы,
Пленен землею я, земной.
Гляжу, дивлюсь и верю в сказку
О том, как не был я, и стал,
Как первозданную закваску
В веках собою развивал,
Как был я гнейсом первобытным,
Как рос кристаллом, илом, мхом,
Как прозябал я паразитным
И жизнетворным лишаем,
Как в жизненосном студне стынул,
Рос аммонитом, жил червем,
Как длинный ряд столетий минул
В теченьи медленном своем,
Пока не стал я диплодоком,
Летучей мышью не взлетел,
И наконец, влекомый роком,
Стать человеком захотел.
Но ни рябинам, ни гранитам,
Ни чайкам стонущим, ни мхам,
Ни силлурийским аммонитам
Моей души я не отдам.
В земной родне душе нет нужды:
Из пут земных она летит,
И тела пращуры ей чужды,
Как чужд земле аэролит.
Конст. Эрберг.
Прибой кипит, поет прибой,
И говорит волна со мной.
По склонам гор далекий лес,
Скалистый берег, высь небес,
Морская ширь, степной простор,
Сухих кустов сквозной узор,
В прибое радостный залив,
Волны искристый перелив,
Молочной пены кружева,
И эти бледныя слова,
Что я шепчу,—меж ними связь
Непроизвольно родилась, —
Все это было так давно,
Так глубоко погребено
В гнилых повапленых гробах,
Что я забыл о вольных снах.
И вот, теперь, когда прибой
Заговорил опять со мной, —
Боюсь—задумчивых речей
Мне не понять душой моей,
Полузаснувшей и немой.
О, говори же, море, пой,
Кипи, волна, шуми, прибой!
Конст. Эрберг.
Крылья радужнаго счастья
До меня вчера коснулись,
И мои былыя силы
Снова трепетно проснулись.
Крылья те я вижу редко:
Изгнан я давно из рая
И живу в тюрьме Природы
Одиноко прозябая.
Но лишь только ясных крылий
Приближение замечу,
Как блаженное томленье
Уж несет меня навстречу.
И доверчивыя руки
В безпредельность простирая,
Безпредельныя пространства
Вижу, глаз не открывая.
И горит любовью сердце,
И горю я, вдохновенный.
И к ничтожнейшей пылинке,
И к торжественной вселенной.
И в Добро готовый верить,
Уж готов пред ним упасть я,
Но мгновенье—и исчезли
Крылья радужныя счастья.
Конст. Эрберг.