На гробовой его покров
Мы, вместо всех венков, кладем слова простые:
Не много было б у него врагов,
Когда бы не твои, Россия.
Всем владеет обаянье!
Все покорствует ему!
Очарованным покровом
Облачает мир оно;
Сей покров непроницаем
Для затменных наших глаз;
Сам спадет он. С упованьем,
Смертный, жди, не испытуй.
Покройся, юная девица,
С тебя покров стыдливый пал,
Закройся, юная девица,
Кратка дней красных вереница,
И ты состаришься, девица,
И твой прийдет девятый вал,
Закройся ж, юная девица,
С тебя покров стыдливый пал.
Нет, силой не поднять тяжелого покрова
Седых небес…
Все та же вдаль тропинка вьется снова,
Всё тот же лес.И в глубине вопрос — вопрос единый
Поставил Бог.
О, если б ты хоть песней лебединой
Ответить мог.Весь мир стоит застывшею мечтою,
Как в первый день.
Душа одна и видит пред собою
Свою же тень.
Покрова Майи потаенной
Не приподнять моей руке,
Но чуден мир, отображенный
В твоем расширенном зрачке.
Там в непостижном сочетанье
Любовь и улица даны:
Огня эфирного пыланье
И просто — таянье весны.
Там светлый космос возникает
Под пологом ресниц.
Он кружится и расцветает
Звездой велосипедных спиц.
Ты, срывающая покров
С катафалков и с колыбелей,
Разъярительница ветров,
Насылательница метелей, Лихорадок, стихов и войн,
— Чернокнижница! — Крепостница! —
Я заслышала грозный вой
Львов, вещающих колесницу.Слышу страстные голоса —
И один, что молчит упорно.
Вижу красные паруса —
И один — между ними — черный.Океаном ли правишь путь,
Или воздухом — всею грудью
Жду, как солнцу, подставив грудь
Смертоносному правосудью.26 июня 1916
На мир таинственный духо́в,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и, с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами –
Вот отчего нам ночь страшна!
Как мне близок и понятен
Этот мир — зеленый, синий,
Мир живых прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.Мир стряхнул покров туманов.
Четкий воздух свеж и чист.
На больших стволах каштанов
Ярко вспыхнул бледный лист.Небо целый день моргает
(Прыснет дождик, брызнет луч),
Развивает и свивает
Свой покров из сизых туч.И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.
Глухая полночь медленный кладет покров.
Зима ревущим снегом гасит фонари.
Вчера высокий, статный, белый подходил к окну,
И ты зажгла лицо, мечтой распалена.
Один, я жду, я жду, я жду — тебя, тебя.
У черных стен — твой профиль, стан и смех.
И я живу, живу, живу — сомненьем о тебе.
Приди, приди, приди — душа истомлена.
Горящий факел к снегу, к небу вознесла
Моя душа, — тобой, тобой, тобой распалена.
Я трижды звал — и трижды подходил к окну
Высокий, статный, белый — и смеялся мне.
Один — я жду, я жду — тебя, тебя — одну.18 апреля 1903
День — сей сияющий покров.
Тютчев
В последний раз пропел петух,
Уходят духи с тяжким стоном,
И белый день плывет вокруг,
И воздух полон ранним звоном.
Вставайте! — счастье, думы, труд
Для вас воскресли в новом свете,
Вас слуги солнца берегут,
Во мгле природы вы, как дети.
А я, бессонный гость ночей,
Я — собеседник ваш случайный,
Я сквозь покров дневных лучей
Все вижу мир — родной и тайный.
7 февраля 1897
Протяни свои руки в зыби мои,
Это покров мой муаровый,
Это покров мой из мирры,
Нарда, бензоя;
Все мое тело умащено,
Дышит оно,
Бедра мои
Поддались благовонной волне.
Что еще из одежды осталося мне,
Это волны моих распустившихся кос,
Это волны моих золотых волос,
Это — солнце, в котором сюда я пришла,
Это — солнце, где я обнаженной была.
О, тихое веселье,
О, ясная тоска!
Молитвенная келья,
Как небо, высока.Гляди — туманы тают,
Светлеет синева.
То утро расцветает
Святого Покрова.Вы, братия, вставайте
До утренней зари,
В веселье распевайте
Святые тропари.Кто слабый, сирый, пленный
Над всеми навсегда
Лампадою нетленной
Засветится звезда.Забудем наши муки,
Уныния улов, —
Опять Благие Руки
Простерли Свой Покров.Над Родиной крещенной,
Над холодом и тьмой,
Ты вольный, ты прощенный
Владычицей самой.Хоть ждут тебя сторицей
Сомненья и тоска,
Взвивайся белой птицей,
Лети под облака.И все изведай встречи
На долгом на пути…
Горите жарко, свечи,
Ты, книга, шелести.Мы духом не убоги,
Мы верою сильны —
Окончатся дороги
В преддверии весны.Уже туманы тают,
Светлеет синева,
И утро расцветает
Святого Покрова…
Я не из тех, чье имя легион,
Я не из царства духов безымянных.
Пройдя пути среди равнин туманных,
Я увидал безбрежный небосклон.
В моих зрачках — лишь мне понятный сон,
В них мир видений зыбких и обманных,
Таких же без конца непостоянных,
Как дымка, что скрывает горный склон.
Ты думаешь, что в тающих покровах
Застыл едва один-другой утес?
Гляди: покров раскрыт дыханьем гроз.
И в цепи гор, для глаза вечно-новых,
Как глетчер, я снега туда вознес,
Откуда виден мир в своих основах!
Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный,
Как золотой покров, она свила,
Покров, накинутый над бездной.
И, как виденье, внешний мир ушел…
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь и немощен и гол,
Лицом к лицу пред пропастию темной.
На самого себя покинут он –
Упразднен ум, и мысль осиротела –
В душе своей, как в бездне, погружен,
И нет извне опоры, ни предела…
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь всё светлое, живое…
И в чуждом, неразгаданном ночном
Он узнает наследье родовое.
* * *
Покров рассеялся туманный,
Весна! Вольнее дышит грудь,
И ветерок благоуханный.
И солнца луч — зовет нас в путь,
Рождая смутную тревогу!..
Поднимем парус, и — вперед,
Без колебаний, в путь-дорогу!
Кто путешествует — живет.
Умчимся мы быстрее птицы
На крыльях пара далеко́.
Как вешних тучек вереницы
Кругом сменяются легко,
Бегут пред нами прихотливо
Иные страны, небеса…
Какое счастье — в час прилива
Поднять свободно паруса!
Я слышу пташки щебетанье,
В окно стучит она крылом!
Скорей! Умчимся за теплом
И светом истинного знанья!
Сорвем рукою смелой плод
Всего, что дивно и прекрасно!
Поднимем парус! Небо ясно!
Кто путешествует — живет!
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Примите нас, мы все родные!
Мы дети матушки Москвы!
Веселья, счастья дни златые,
Как быстрый вихрь, промчались вы!
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Чад, братий наших кровь дымится,
И стонет с ужасом земля!
А враг коварный веселится
На башнях древнего Кремля!
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Святые храмы осквернились,
Сокровища расхищены!
Жилища в пепел обратились!
Скитаться мы принуждены!
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Давно ли славою блистала?
Своей гордилась красотой?
Как нежна мать, нас всех питала!
Москва, что сделалось с тобой?
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Тебе ль платить позорны дани?
Под игом пришлеца стенать?
Отмсти за нас, бог сильной брани!
Не дай ему торжествовать!
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Погибнет он! Москва восстанет!
Она и в бедствиях славна;
Погибнет он. Бог русских грянет!
Россия будет спасена.
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!
Я — мумия, мертвая мумия.
Покровами плотными сдавленный,
Столетья я сплю бестревожно,
Не мучим ни злом, ни усладой,
Под маской на тайне лица.И, в сладком томленьи раздумия,
В покой мой, другими оставленный,
Порой, словно тень, осторожно
Приходит, с прозрачной лампадой,
Любимая внучка жреца.В сверкании лала и золота,
Одета святыми уборами,
Она наклоняется гибко,
Целует недвижную маску
И шепчет заклятья любви: «Ты, спящий в гробнице расколотой!
Проснись под упорными взорами,
Привстань под усталой улыбкой,
Ответь на безгрешную ласку,
Для счастья, для мук оживи!»Стуча ожерельями, кольцами,
Склоняется, вся обессилена,
И просит, и молит чего-то,
И плачет, и плачет, и плачет
Над свитком покровов моих… Но как, окружен богомольцами,
Безмолвен бог, с обликом филина,
Я скован всесильной дремотой.
Умершим что скажет, что значит
Призыв непрозревших живых?
Прости, пленительная влага,
И первоздания туман!
В прозрачном ветре больше блага
Для сотворенных к жизни стран.
Просторен мир и многозвучен
И многоцветней радуг он,
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн и ветхой мглы —
Вот первый подвиг. Подвиг новый —
Живой земле пропеть хвалы.
Прости, пленительная влага,
И первоздания туман!
В прозрачном ветре больше блага
Для сотворенных к жизни стран.
Просторен мир и многозвучен
И многоцветней радуг он,
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн и ветхой мглы —
Вот первый подвиг. Подвиг новый —
Живой земле пропеть хвалы.
Покров приподымает Ночь —
А волны ропщут, как враги.
Но слышу, Бездн Господних дочь,
Твои бессмертные шаги!..
Отшедшие! Не так же ль вы
Переступаете порог
Стихий свирепых? И, как львы,
Они лежат у ваших ног —
И лижут длинный ваш покров…
Их темный лик прозрачен вам:
Вы низошли во львиный ров
И поднялись, подобны львам!
И в свете звездного венца
Вы приближаетесь, как Ночь,
Невеста вечная Отца,
Им первоузнанная дочь.
И, Ночи таинством дыша,
Мы вами дышим: вас она
В себе лелеет; и душа
Раздельных вас — она одна.
Амбросия усталых вежд!
Сердец усталых цельный хмель!
Сокровищница всех надежд!
Всех воскресений колыбель!
И всех рождений ложесна!
Мы спим, как плод, зачатый в ней, —
И лоно Матери со дна
Горит мирьядами огней!..
Вы — родились. И свет иной
Вы криком встретили давно.
Но к нам склонились, в мир ночной,
Затем что вы и Мать — одно.
Снег неверный, листопад,
Светлой Осени закат,
Пьяный Свадебник, оброк,
Закругляющийся срок.
Кто дожил до Октября,
Поработал он не зря,
В Октябре, как в Марте, в нас
Живо сердце, ум погас.
В Октябре-то, примечай,
Хоть и грязь, а словно Май,
Вот как сваты будут здесь,
Путь означится мне весь.
Земляники в Октябре
Не ищи ты по заре,
А рябина — есть, горька,
Да сладка в руках дружка.
Не ищи ты и цветов,
По зазимью, на Покров,
Да уж есть один цветок,
Мне дружок сказал намек.
Посылает он, Покров,
Девке — снов, земле — снегов,
Землю выбелит он тут,
Четко, в церковь поведут.
Белка сменит шерсть, — чиста,
Скручен лен, — дождусь холста,
Необлыжною зимой,
Знаю, милый, будешь мой.
В раскрытое окно прохладой веет летней,
Рыдает тихими аккордами рояль,
И, словно в лад ему, полней и беззаветней
Звучит в душе моей вечерняя печаль.
Вечерняя печаль! В ней — грустная истома,
Прощальный мягкий блеск бледнеющих огней,
В дни юности — чужда, она с теченьем дней
Становится для нас понятна и знакома.
Из глубины ее встают — укор немой,
Ошибка каждая и каждая утрата…
Еще горит вдали сияние заката,
Но мы уже дрожим перед грядущей тьмой.
Нет, сердце дивную мечту не разлюбило,
Но гаснут силы в нем — тревожном и больном.
Пережитое все — действительно ли было,
Иль, может быть, оно лишь смутным было сном?
И как сливаются в вечернем небе краски,
Как очертания — в прозрачной полутьме,
Так впечатления слились теперь в уме,
И я не отличу действительность от сказки.
На все печаль души набросила покров,
Неразрываемый покров воспоминаний,
И жаль мне радостей, и жаль былых страданий —
В смягченном сумраке прозрачных вечеров.
Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься навсегда той чистою звездою,
Которой луч мне мрак душевный осветил.
А я сознал уже правдивость приговора,
Произнесенного карающей судьбой
Над бурной жизнию, не чуждою укора, —
Под правосудный меч склонился головой.
Разумен строгий суд, и вопли бесполезны,
Я стар, как грех, а ты, как радость, молода,
Я долго проходил все развращенья бездны,
А ты еще светла, и жизнь твоя чиста.
Суд рока праведный душа предузнавала,
Недаром встреч с тобой боялся я искать:
Я должен был бежать, бежать еще сначала,
Привычке вырасти болезненной не дать.
Но я любил тебя… Твоею чистотою
Из праха поднятый, с тобой был чист и свят,
Как только может быть с любимою сестрою
К бесстрастной нежности привыкший с детства брат.
Когда наедине со мною ты молчала,
Поняв глубокою, хоть детскою душой,
Какая страсть меня безумная терзала,
Я речь спокойную умел вести с тобой.
Душа твоя была мне вверенной святыней,
Благоговейно я хранить ее умел…
Другому вверено хранить ее отныне,
Благословен ему назначенный удел.
Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься лишь всегда той чистою звездою,
Которой краткий свет мне душу озарил!
Благословен Господь мой Бог,
Мою десницу укрепивый
И персты в брани научивый
Согреть врагов взнесенный рог.Заступник и спаситель мой,
Покров, и милость, и отрада,
Надежда в брани и ограда,
Под власть мне дал народ святой.О Боже, что есть человек?
Что ты ему себя являешь,
И так его ты почитаешь,
Которого толь краток век.Он утро, вечер, ночь и день
Во тщетных помыслах проводит;
И так вся жизнь его проходит,
Подобно как пустая тень.Склони, Зиждитель, небеса,
Коснись горам, и воздымятся,
Да паки на земли явятся
Твои ужасны чудеса.И молнией твоей блесни,
Рази от стран гремящих стрелы,
Рассыпь врагов твоих пределы,
Как бурей, плевы разжени.Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой;
Ты с тверди длань простри высокой,
Спаси меня от многих вод.Вещает ложь язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою,
Скрывают в сердце злобный ков.Но я, о Боже, возглашу
Тебе песнь нову повсечасно;
Я в десять струн тебе согласно
Псалмы и песни приношу, Тебе, Спасителю Царей,
Что крепостью меня прославил,
От лютого меча избавил,
Что враг вознес рукой своей.Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук.Подобно масличным древам
Сынов их лета процветают,
Одеждой дщери их блистают,
Как златом испещренный храм.Пшеницы полны гумна их,
Несчетно овцы их плодятся,
На тучных пажитях хранятся
Стада в траве волов толстых.Цела обширность крепких стен,
Везде столпами укрепленных;
Там вопля в стогнах нет стесненных,
Не знают скорбных там времен.Счастлива жизнь моих врагов!
Но те светлее веселятся,
Ни бурь, ни громов не боятся,
Которым Вышний сам покров.
Двадцать девятое января 1783—1883 г.
Две музы на пути его сопровождали:
Одна,— как бы ночным туманом повита,
С слезою для любви, с усладой для печали,—
Была верна, как смерть,— прекрасна, как мечта;
Другая — светлая, — покровы обличали
В ней девы стройный стан; на мраморе чела
Темнел пахучий лавр; ее глаза сияли
Земным бессмертием,— она с Олимпа шла.
Одна — склонила путь, певца сопровождая
В предел, куда ведет гробниц глухая дверь
И, райский голос свой из вечности роняя,
Поет родной душе: «благоговей и верь!»
Другая — дочь богов, восторгом пламенея,
К Олимпу вознеслась, и будет к нам слетать,
Чтоб лавр Жуковского задумчиво вплетать
В венок певца — скорбей бессмертных Одиссея.
Двадцать девятое января 1783—1883 г.
Две музы на пути его сопровождали:
Одна,— как бы ночным туманом повита,
С слезою для любви, с усладой для печали,—
Была верна, как смерть,— прекрасна, как мечта;
Другая — светлая, — покровы обличали
В ней девы стройный стан; на мраморе чела
Темнел пахучий лавр; ее глаза сияли
Земным бессмертием,— она с Олимпа шла.
Одна — склонила путь, певца сопровождая
В предел, куда ведет гробниц глухая дверь
И, райский голос свой из вечности роняя,
Поет родной душе: «благоговей и верь!»
Другая — дочь богов, восторгом пламенея,
К Олимпу вознеслась, и будет к нам слетать,
Чтоб лавр Жуковского задумчиво вплетать
В венок певца — скорбей бессмертных Одиссея.
Проходите толпою, трусливо блуждающей,—
Тощий ум тощий плод принесет!—
Роскошь праздных затей — пустоцвет, взор ласкающий,—
Без плода на ветру опадет.
Бедной правде не верите вы — да и кстати ли,
Если сытая ложь тешит вас!
И безмолвствуем мы, не затем, что утратили
Нашей честности скудный запас,—
Не затем, что спешим под покров лицемерия,
Или манны с небес молча ждем,
А затем, что кругом все полно недоверия
И довольства грошовым умом.
Проходите! от вас ничего не останется,—
Ни решенных задач, ни побед…
И потомство с любовью на вас не оглянется, Затеряет в потемках ваш след,—
Пожелает простора для мысли и гения,
И тогда — о, тогда, может быть,
Все проснется с зарей обновления,
Чтоб не даром бороться и жить…
Проходите толпою, трусливо блуждающей,—
Тощий ум тощий плод принесет!—
Роскошь праздных затей — пустоцвет, взор ласкающий,—
Без плода на ветру опадет.
Бедной правде не верите вы — да и кстати ли,
Если сытая ложь тешит вас!
И безмолвствуем мы, не затем, что утратили
Нашей честности скудный запас,—
Не затем, что спешим под покров лицемерия,
Или манны с небес молча ждем,
А затем, что кругом все полно недоверия
И довольства грошовым умом.
Проходите! от вас ничего не останется,—
Ни решенных задач, ни побед…
И потомство с любовью на вас не оглянется,
Затеряет в потемках ваш след,—
Пожелает простора для мысли и гения,
И тогда — о, тогда, может быть,
Все проснется с зарей обновления,
Чтоб не даром бороться и жить…
Очаровательныя окрестности Багдада, страна, исполненная прелестей, жилище учтивства и добродетелей любезных—ах! какое место во вселенной сравнится с вами!—Взоры тихо скользят по испещренным лугам, как будто по богатому ковру разноцветному. Один ветерок веет в сих местах прекрасных; он разливает в душе, кроткую веселость… Из влажной почвы полей возносится благовоние, приятнейшее самой амбры. Чистейший воздух, проникая тучную землю, производит плоды сладчайшие тобы, и неприметно соединяясь с водами орошающими оную, сообщает последним целительность Кауцера.
На цветущих берегах Тигра отроки, красотою превосходящие с белолицых Китайцов, группами составляют резвыя игры; и на смеющихся долинах хороводы юных дев, прелестных и милых как знаменитыя красавицы Кашемира, повсюду представллются очарованному взору.
Тысячи блестящих лодок быстро разсекают поверхность реки, и дают ей вид новаго неба, сияющаго безчисленными огнями.
В счастливое время года, когда лучезарное солнце блистает во всем своем величии, когда при восхождении зарницы зефир по цветам развевает запах благовонный,—в сие время перловая роса падает с облаков в нежную чашечку тюльпана, a зелень, кажется, скрывает в себе неистощимый запах благоуханий. При захождении солнца небо, украшенное отливом пурпура от миллиона роз, являет взору цветник прелестный; при восхождении же сего прекраснаго светила земля, блистая емалью цветов, кажется, похищает у неба лучезарнейшия его звезды. Там полузакрытая зеленью роза развертывается подобно алым щекам Китайских красавиц; здесь нарцисс—как кристальная чаша, в которой пенится вино—имеющий цвет амбры, склоняясь нежно на свой стебель, наливает приятнейшия благовония; несколько далее блистает живыми цветами тюльпан подобно златой кадильнице, в которой сожигается мускус и драгоценный алое; между тем соловей гибким горлышком, жаворонок воздушными пениями, показывают превосходство нежных своих звуков перед сладчайшею мелодией.
Таковы прелести сей счастливой страны! Побужденный сладкою надеждою, я решился отправиться в оную, и при благоприятных знамениях променял труды путевые на спокойствие, вкушаемое в обществе друзей искренних.
Настал час вечерней молитвы; солнце, скрываяся под горизонты уподоблялось золотому кораблю, лишенному снастей и теряющемуся в обширности моря. Скоро огненная полоса препоясала неизмеримый край свода небеснаго, подобно широкому золотому фризу, окружающему купол храма, воздвигнутаго из лазурита. Звезды, как светоносныя пери, оплакивали под покровом печали отсутствие солнца; дочери Нааха, обращаясь около полюса, оставляют следы своих стоп на синеве небесной, Млечной путь представляется полосою нарцисов пересекающею поле, усеянное голубыми фиалиями, и Плеяды, выходя из-за вершины гор, отделяются как седмь жемчужин блистающих в лазурной ткани.
Таким образом небо, каждую минуту открывая тысячи новых явлений, представляет взорам как бы чудесные ковры знаменитаго Мани.
Сатурн в знак Козерога блистали подобно отдаленному светильнику, повешенному среди безмолвнаго портика; Юпитер в знаке Рыб светился как прекрасной глаз, закрытый благовонною дымкою, Марс в одной чаше Весов сверкал подобно пурпуровому вину в светлом сосуде; лучезарной Меркурий, прекрасная Венера, как любовник с подругою, блистали соединенные в знаке Стрельца.
Между тем как твердь небесная, подобно искусному чародею, производила чудеса столь удивительная, я приготовлялся к отезду.
Тогда моя возлюбленная, прекрасная как заря утренняя, внезапно явилась предо мною. Своими розовыми перстами она безжалостно терзала благородный гиацинт черных своих волос, емаль ослепительных ея зубов оставляла на розовых ея тубах след кровавый; из томных глаз ея катились слезы, и упадая на волнистыя кудри, блистали, подобно перлам росы, трепещущих на полевом стебле, и скоро под ударами безчеловечной руки нежная роза ея щек восприяла синеватый цвет бледнаго лотуса.
«Вот, вероломный» сказала она мне с насмешкою, «вот та вечная любовь, те клятвы, которыя истребить одна смерть долженствовала. Увы! могла-ли я думать! что ты, подобно врагу безжалостному, оставить меня столь постыдно!… Нет, заклинаю тебя, не удивляйся, неизсушай ветви моего счастия! нелишай меня сих сладостных взоров; не ввергай меня в отчаяние! Как! не уже ли захочет променять драгоценные уборы гостеприимнаго шатра на бурное небо, и сие роскошное ложе, сделанное из редких Греческих тканей, на землю твердую и песчаную? сам ли Бог сказал, что присутствие друга есть изображение рая? A сии слова: путешествие есть образ ада, не вышли ли из уст самаго Могаммеда ? —
Куда хочешь идти ты, которой не знал другой ночи, кроме гебена черных волос моих? чем можешь наслаждаться ты, которой незнал другой зари, кроме сияния очей моих? И в той стране, в которую себя изгоняешь, есть ли мудрец равный тебе в познаниях? естьли ученый, который дерзнул бы вступить с тобою в состязание? Тысячи Платонов могли бы научишься в твоей школе. Ты один благоразумнее тысячи Аристотелей. Твои глубокия астрономическия исчисления по стыдили бы Птоломея, и сам Абу-Машар признал бы себя побежденным, когда бы начал оспориват твои достоинства. Так, во всем Ираке нет мудреца, которому прах, возметаемый твоими стопами, небыл бы драгоценным для очей лекарством.»
Прелестный идол,—отвечал я,—прекрати свои жалобы, которыми ты меня обременяешь; успокойся, и вверь себя судьбине! Укрепись терпением, и недерзай уклоняться от уставов Божиих! Увы! я не произвольно своим удалением предаю тебя мукам столь жестоким; мое сердце чуждо сего ужаснаго намерения: судьбы Вышняго изрекли свое повеление. Кто может уклониться от непреложных уставов Неба? Пусть в мирном убежище приятныя занятия сокращают для тебя время моего отсутствия; пусть счастливая планета руководствует меня в сем трудном путешествии!—При сих словах она меня оставила, удвоивши слезные токи.
Между тем серебряный свет уже разливался по лазуревому своду, и скоро лучезарное светило дня явилось на востоке под розовым покровом. Подобно рабу, ожидающему знака к отшествию, я взлетаю на молодаго коня, имеющаго жилистыя ноги, грудь широкую, стан лани, копыта тонкия и длинную шею. Гибкий как тигр, смелый как орел, он нападая на неприятеля, в пламенной своей ярости перегонял ветры. Убегает ли от сильнаго врага—тогда хитрый полет ворона не равняется с его быстротою. Когда же без принуждения несется по воле—то прекрасною своею походкою уподоблялся он горному фазану. Из Кабула услышал бы он звуки литавр Греческих; на пространств от Индии до Сузы ничто немогло укрыться от проницательных его взоров.
На сем благородном животном вступил я в Багдад. Скоро весть о моем прибытии достигла до слуха Обладателя мира, и сей великий Государь повелел включить меня в число приближенных, к своему престолу. Надеясь, что пресветлейший Повелитель отличит меня, осыплет чинами и богатствами, я сочинил в честь его стихи, блистающие чистотою и изящностию слога. Двух месяцов довольно было для меня, чтобы окончить сие знаменитое творение, которое—подобно произведениям Аристотеля, сохранившим имя Александрово—могло передать его память векам отдаленнейшим. Никогда из безбрежнаго океана моего воображения не черпал я столь совершенных перл, каковыми украсил сие творение; и, увы! мне отказали в даре стихотворца. Но я ли виноват в том, что при Дворе никто не умел ценить такого сокровища!
Так, клянусь блеском и гармониею стихов моих, клянусь всемогущим Богом, создавшим свод небесный, клянусь существом знания, доставившим множеству смертных безсмертие, живым светом разума—сим отличительным преимуществом гения, силою красноречия удобнаго усмирять упоеннаго слона и льва раздраженнаго; клянусь силою Рустема, правосудием Ануширвана, славою Хозроя и могуществом Нудера, Абубекром, Омаром, страшным Отманом и мудрым Алием, клянусь прахом ног великаго Котб-Едина, клянусь, что в сей стране нет человека, которой мог бы похитить y меня пальму красноречия, и ежели кто будет сумневаться в етом, то Бог да разсудит нас в тот день, когда истина откроется во всем своем сиянии!
Так я терпел несправедливость! Однажды поутру, когда веяние зефира сладостно нежило чувства, когда ресницы еще не освободились от бремени сна, я увидел возлюбленную, гибкой стан ея и белыя груди.
«Как текут дни твои?» сказала она с неизяснимою прелестию. «Не раскаеваешься ли ты, что не послушался моих советов? Увы! я заклинала тебя не оставлять меня, заклинала тебя не платить мрачною неблагодарностию за мою Любовь; теперь смотри, вероломной! как мщение падает на преступника!»—Ах! возлюбленная, не обременяй меня сими жестокими упреками; в первые дни моего прибытия счастие осыпало меня своими дарами, но потом Монарх, занятый великими предприятиями завоеваний, не мог уделит минуты своим обожателям.—«Не теряй надежды, ободрись, и новым усилием своей Музы обрати к себе внимание сего могущественнаго повелителя, котораго чело увенчано победами.»—Дарования мои слабы,—отвечал я,—для столь высокаго предмета, но ежели ты вдохновенна, ежели можешь достойно воспеть великое имя Маудуда-БенЗангви, то да возгремит оно теперь в стихах твоих!—И вдруг сия достойная соперница небесных Гурий воспела моему удивленному слуху сии красноречивыя хваления:
"O ты, котораго славныя деяния озаряют престол твой неизменяемым блеском, ты, котораго священные уставы повсюду водворяют правосудие! Тысячи Хаканов со всем своим могуществом, едва достойны охранять врата твоих чертогов. Простые виночерпцы, служащие тебе при пиршествах, блаженнее Кесарей. Исполненный благородной неустрашимости, ты безтрепетно грядешь на копия, грозящия смертию, и уверенный в своей правоте спокойно взираешь на перемены счастия. Кто из неприятелей дерзнет противиться острию непобедимаго меча твоего? какая вероломная душа, избегнет булатнаго твоего копия, когда, в минуты твоего гнева, и смелый лев неможет снести блеска мстящаго меча, когда тигр, проникнутый страхом, бежит при виде сверкающаго твоего кинжала!
"О ты, котораго благородная щедрость воздвигла из развалин храм благодеяния, ты, котораго десница низпровергла ужасное обиталище сребролюбия, как смущенный дух мои может вознестись к тебе? каким трепещущим голосом изясню восторг, меня одушевляющий?
,,И вы, двоица юных Князей, нежные потомки августейшей фамилии, знаменитые питомцы, коих слава и честь старались образовать и наставить, кто из вас вдохнет мне песни, вас достоиныя?
«Сеиф-Еддин все свои деяния устремляет ко славе отечества, Аззед-Дин уже прославился добродетелями; необыкновенными. Первой, кажется, дает пример самому правосудию, щедрость последняго ознаменовывает каждой день новыми благодеяниями. Так, из всех владык земли один токмо Селджун достоин разделить славу с Аззед-Дином. Кто другой, кроме знаменитаго Синджара может сравниться в юным Сеиф-Еддином? Да будут вечно окружены они славою, и родитель их да найдет в своих сынах твердыя подпоры своего престола!
„Удостой внимания, о Великий Государь, сию слабую дань похвал моих, и прости, что я дерзнул напомнить тебе об одном из рабов твоих, пресмыкающимся в забвении!“ Посвящая тебе плоды своих дарований, он ласкал себя надеждою, что заслужит участие в твоих милостях; он чаял приобретать ежедневно уважение при Дворе твоем: ныне по роковой судьбе находится он в пренебрежении, как последний ремесленник. Ах ежели ты бросишь на него взор ласковой, позволишь ему облобызать порог твоего чертога; с какою признательностию воспоет он деяния твои! Имя знаменитаго покровителя вечно будет греметь в безсмертных его песнях!»
1
Зарю я зрю — тебя…
Прости меня, прости же:
Немею я, к тебе
Не смею подойти…
Горит заря, горит —
И никнет, никнет ниже.
Бьет час: «Вперед». Ты — вот:
И нет к тебе пути.
И ночь встает: тенит,
И тенью лижет ближе,
Потоком (током лет)
Замоет свет… Прости!
Замоет током лет
В пути тебя… Прости же —
Прости!
2
Покров: угрюмый кров —
Покров угрюмой нощи —
Потоком томной тьмы
Селенье смыл, замыл…
Уныло ропщет даль,
Как в далях взропщут рощи…
Растаял рдяных зорь,
Растаял, — рдяный пыл.
Но мерно моет мрак, —
Но мерно месяц тощий,
Летя в пустую высь
Венцом воздушных крыл —
Покров, угрюмый кров —
Покров угрюмой нощи —
Замыл.
3
Душа. Метет душа, —
Взметает душный полог,
Воздушный (полог дней
Над тайной тайн дневных):
И мир пустых теней,
Ночей и дней — осколок
Видений, снов, миров
Застывших, ледяных —
Осколок месячный: —
Над сетью серых елок
Летит в провал пространств
Иных, пустых, ночных…
Ночей, душа моя,
Сметай же смертный полог, —
И дней!
4
Угрюмая, она
Сошла в угрюмой нощи:
Она, беспомощно
Склонись на мшистый пень, —
Внемля волненью воли
(Как ропщут, взропщут рощи), —
В приливе тьмы молчит:
Следит, как меркнет день.
А даль вокруг нее
Таинственней и проще;
А гуще сень древес, —
Таинственная сень…
Одень ее, покров —
Покров угрюмой нощи, —
Одень!
Знаю я старинное поместье.
Три хозяйки в нем, один Хозяин,
Вид построек там необычаен,
И на всем лежит печать безчестья.
На конюшне нет коней, а совы,
По хлевам закованные люди,
Их глаза закрыты словно в чуде,
На телах кровавые покровы.
Никогда здесь нет сиянья Солнца,
Здесь не слышен голос человечий.
Сальныя, заплывши, смотрят свечи
Сквозь кружок чердачнаго оконца.
На сто верст идут глухие боры,
Не пробьется в чаще даже буря.
Леший, бровь зеленую нахмуря,
Сам с собой заводит разговоры.
Покряхтит, подумает, и ухнет,
Поглядит, и свалит дуб широкий.
А в дому Хозяин седоокий
Вмиг бадью в колодец старый рухнет.
Зачерпнет внизу воды зацветшей,
На земь головастиков уронит,
И как будто что-то похоронит,
И вздохнет о радости прошедшей.
Вдруг ухватит младшую хозяйку
Весь нелепый, взбалмошный Хозяин,
В миге возрожден и чрезвычаен,
И велит играть с собою в свайку.
Старыя опять краснеют губы,
Свайка замыкается в колечко,
Тень встает уродца-человечка.
Ах, в поместьи игры жутко-грубы.
И пойдет по гульбищам древесным,
Поползет по зарослям сплетенным
Гул существ, как будто звоном сонным
Возстонав о чем-то неизвестном.
Заскрипят по всем хлевам засовы,
И с тремя хозяйками Хозяин,
Хоть молчит, но видом краснобаен,
И в шуршаньях красные покровы.
Кто ты, призрак, гость прекрасный?
К нам откуда прилетал?
Безответно и безгласно
Для чего от нас пропал?
Где ты? Где твое селенье?
Что с тобой? Куда исчез?
И зачем твое явленье
В поднебесную с небес?
Не Надежда ль ты младая,
Приходящая порой
Из неведомого края
Под волшебной пеленой?
Как она, неумолимо
Радость милую на час
Показал ты, с нею мимо
Пролетел и бросил нас.
Не Любовь ли нам собою
Тайно ты изобразил?..
Дни любви, когда одною
Мир для нас прекрасен был,
Ах! тогда сквозь покрывало
Неземным казался он...
Снят покров; любви не стало;
Жизнь пуста, и счастье — сон.
Не волшебница ли Дума
Здесь в тебе явилась нам?
Удаленная от шума
И мечтательно к устам
Приложивши перст, приходит
К нам, как ты, она порой
И в минувшее уводит
Нас безмолвно за собой.
Иль в тебе сама святая
Здесь Поэзия была?..
К нам, как ты, она из рая
Два покрова принесла:
Для небес лазурно-ясный,
Чистый, белый для земли:
С ней все близкое прекрасно;
Все знакомо, что вдали.
Иль Предчувствие сходило
К нам во образе твоем
И понятно говорило
О небесном, о святом?
Часто в жизни так бывало:
Кто-то светлый к нам летит,
Подымает покрывало
И в далекое манит.
I
Нет, не с тем, чтоб прославить Россию, —
Размышленья в тиши любя,
Грозный князь, унизивший Киев,
Здесь воздвиг ее для себя.
И во снах беспокойных видел
То пожары вдоль всей земли,
То, как детство, — сию обитель
При владенье в Клязьму Нерли.
Он — кто власти над Русью добился.
Кто внушал всем боярам страх —
Здесь с дружиной смиренно молился
О своих кровавых грехах.
Только враг многолик и завистлив.
Пусть он часто ходит в друзьях.
Очень хитрые тайные мысли
Князь читал в боярских глазах…
И измучась душою грубой
От улыбок, что лгут всегда,
Покидал он свой Боголюбов
И скакал на коне сюда:
Здесь он черпал покой и холод.
Только мало осталось дней…
И под лестницей был заколот
Во дворце своем князь Андрей.
От раздоров земля стонала:
Человеку — волк человек,
Ну, а церковь — она стояла,
Отражаясь в воде двух рек.
А потом, забыв помолиться
И не в силах унять свой страх,
Через узкие окна-бойницы
В стан татарский стрелял монах.
И творили суд и расправу,
И терпели стыд и беду.
Здесь ордынец хлестал красавиц
На пути в Золотую Орду.
Каменистыми шли тропами
Мимо церкви к чужим краям
Ноги белые, что ступали
В теремах своих по коврам.
И ходили и сердцем меркли,
Распростившись с родной землей,
И крестились на эту церковь,
На прощальный ее покой.
В том покое была та малость,
Что и надо в дорогу брать:
Все же родина здесь осталась,
Все же есть о чем тосковать.
Эта церковь светила светом
Всех окрестных равнин и сел…
Что за дело, что церковь эту
Некий князь для себя возвел.
II
По какой ты скроена мерке?
Чем твой облик манит вдали?
Чем ты светишься вечно, церковь
Покрова на реке Нерли?
Невысокая, небольшая,
Так подобрана складно ты,
Что во всех навек зароняешь
Ощущение высоты…
Так в округе твой очерк точен,
Так ты здесь для всего нужна,
Будто создана ты не зодчим,
А самой землей рождена.
Среди зелени — белый камень,
Луг, деревья, река, кусты.
Красноватый закатный пламень
Набежал — и зарделась ты.
И глядишь доступно и строго,
И слегка синеешь вдали…
Видно, предки верили в Бога,
Как в простую правду земли.
Когда был отменен приказ отцом богов,
Обрекший бога солнца на изгнанье,
Узнали пахари, кто им впрягал волов
И что за борозда зияла черной гранью,
Узнали пастыри, когда жестокий день
Клонился к западу своим горящим оком,
Чья флейта призывала ночи тень
И серебро сестры и свет ее широкий.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Прикончил стрекот свой багряных рой цикад,
Поник чертополох, сложив шелк серый пуха,
Лежат, как тени, густо пятна сонных стад,
Втянула ящерка свое пустое брюхо.
Неслышным ветерком нагнуло вдруг каштан,
Трава бежит вперед, как шифер небо стало;
Белелся молоком крылатый рой семян,
И юноши рука в калитку постучала.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Вода, отец певцов, в горах и по лугам
Ручей, земной певец, любимец солнца ранний,
О нем лишь пел и рябь гнал к тонким камышам,
Будя, кто спит, чтоб им наполнить слух журчаньем.
Воды целебный холод, врачеватель ран.
Божественный ручей, что небеса питали,
Широким зеркалом сверкал среди полян
Вокруг того, кому мы руку крепко жали.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Немало диких пчел спустилось к нам в поля,
Закинув колос вверх, стоит стеной пшеница;
И рады мы сбирать, что нам дала земля,
Хлеб, шерсть и гроздий сок, от коих так кричится.
Тогда рекой бежал в меха тугие сок,
И голос юноши звенел под небесами;
А девушки в кругу, щекой на кулачок,
А скот суется к ним холодными носами.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Зимой у камелька точили мы клинок
Копья, а тощий волк невольно скалил зубы,
Попавший в западни искуснейшей замок,
Как мокрый пень в огне, во злобе пенил губы.
Сосут ягнята мать, и прочь зима бежит
Перед шафраном, золотом новейшим года,
И красный стрелолист носами вверх торчит
Сквозь перья жесткие, как бы овцам в угоду.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Мы пели миф про бой титанов и богов,
Как скалы те, и ввысь земля войну взводила;
Про тех, что от любви спасалися оков:
Для них любимое прекрасно слишком было.
Текла приятно мысль, что труд тех светлых дней
Оплачен будет нам, трудиться ж в нашей власти.
Кто смело вел борьбу, смирял стада коней,
Плясал в кругу девиц, как мачта, свесив снасти.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Цветы целебных трав, лишь показал их он,
Для нас во тьме лесов горят, как пламень юный.
Лишь научил играть—и мы уж слышим звон,
Хоть не натянуты еще у мира струны.
Вот, кончив труд, у ног его мы разлеглись,—
Гранаты треснувшие так лежат, краснея.
И состязания в искусствах начались,
Что радость в жизнь внося, жизнь делают добрее.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
С рогами в желобках, бараны, козы гор,
Что бороду в траве купаете росистой,
Быки, чей на полях блистает шкур убор,
Лавр, плющ и виноград—вы, что навес тенистый
Иль кровлю строите, что ищете лучей
И сеете листву в нагорные потоки!
Он был товарищ наш, и утром наших дней,
Оставив дом на нас, ушел в свой путь далекий.
Бог, чьи непорочны
Музыка, песня и кровь!
День не померкнет в краю том,
Где скрывал тебя темный покров.
Исходник здесь: Век перевода
Стучат. Стучат. Чей стук? Чей стук?
Удар повторный старых рук.
«Сыны. Вставайте.
Коней седлайте.
Скорей, доспехи надевайте».
Стучит, кричит старик седой.
«Идем, но что, отец, с тобой?»
«— Сын старший, средний, помоги,
Сын младший, милый, помоги,
Угнали дочерей враги».
«— Враги похитили сестер.
Скорей за ними. О, позор.
Наш зорок взор. Наш меч остер».
«— Сыны, летим. Врагов догоним.
В крови врагов позор схороним».
«— Узнаем милых средь врагов,
На них сияющий покров».
«— Свежа их юная краса,
Златые пышны волоса».
«— На волосах златых венки,
Румяность роз и васильки».
«— Мы у врагов их отобьем».
И пыль вскружилась над путем.
Сияют мстительные очи.
Четыре быстрые коня.
Четыре сердца. Путь короче.
Сейчас догонят. Тени ночи
Плывут навстречу краскам дня.
«— Сын старший, слышишь ли меня?
Сейчас мы милых отобьем.
Сын средний, слышишь ли меня?
Врагов нещадно мы убьем.
Сын младший, слышишь ли меня?
Как кровь поет в уме моем».
Четыре сердца ищут милых.
Нагнали воинство. Не счесть.
Но много силы в легкокрылых.
Глядят. Есть тени женщин? Есть.
Но не лучисты их одежды,
Средь убегающих врагов,
А дымно-сумрачный покров,
Как тень от сказочных дубов.
Закрыты дремлющие вежды.
Бледна их лунная краса,
Сребристо-снежны волоса,
И чаши лилий, лунных лилий
Снегами головы покрыли.
Четыре сердца бьют набат.
«Чужие!» тайно говорят.
От брата к брату горький взгляд.
И все ж — вперед. Нельзя — назад.
Искать, искать. Другим путем.
Искать, пока мы не найдем.
Через века лететь, скакать,
Хоть в Вечность, но искать, искать.
По зеркалу зыбкого дола,
Под темным покровом ночным,
Таинственной тенью гондола
Скользит по струям голубым.
Гондола скользит молчаливо
Вдоль мраморных, мрачных палат;
Из мрака они горделиво,
Сурово и молча глядят.
И редко, и редко сквозь стекла
Где б свет одинокий блеснул;
Чертогов тех роскошь поблекла,
И жизнь их — минувшего гул.
И дремлют дворцы-саркофаги!
Но снятся им славные сны:
Дни древней, народной отваги,
Блеск мира и грома войны;
Востока и трепет, и горе,
Когда разглашала молва
Победы на суше и море
Повсюду державного льва;
И пиршеств роскошных веселье,
Когда новый дож пировал
В дукальном дворце новоселье
И рог золотой воздевал.
Умолкли и громы и клики!
И средь опустевших палат
Лев пережил век свой великий,
Трезубец и грозный булат.
Погасла звезда, что так ярко
Лила светозарный поток
На башни, на площадь Сан-Марко,
На запад и дальний восток.
Не ждите: не явится скоро,
Свершая торжественный бег,
Плавучий дворец, Бучинторо,
Державы и славы ковчег.
Красавицы, ныне печальной,
Не вспыхнет восторгом лицо;
Заветный залог обручальный, —
Давно распаялось кольцо.
Красавицы вдовствует ложе,
И дума ей душу гнетет;
Но тщетно мечтать ей о доже, —
Желанный жених не придет.
По зеркалу зыбкого дола,
Под темным покровом ночным,
Таинственной тенью гондола
Скользит по струям голубым.
В часы тишины и прохлады
Синьора, услышав сквозь сон
Созвучья ночной серенады,
Не выйдет тайком на балкон.
Забыты октавы Торквато,
Умолкнул народный напев,
Которым звучали когда-то
Уста гондольеров и дев.
Гондола скользит молчаливо
Вдоль мраморных, мрачных палат:
Из мрака они горделиво,
Сурово и молча глядят.
Молись! Дает молитва крылья
Душе, прикованной к земле,
И высекает ключ обилья
В заросшей тернием скале.
Она — покров нам от бессилья.
Она — звезда в юдольной мгле.
На жертву чистого моленья —
Души нетленный фимиам,
Из недоступного селенья
Слетает светлый ангел к нам
С прохладной чашей утоленья
Палимым жаждою сердцам.
Молись, когда змеей холодной
Тоска в твою проникнет грудь;
Молись, когда в степи бесплодной
Мечтам твоим проложен путь,
И сердцу, сироте безродной,
Приюта нет, где отдохнуть.
Молись, когда глухим потоком
Кипит в тебе страстей борьба;
Молись, когда пред мощным роком
Ты безоружна и слаба;
Молись, когда приветным оком
Тебя обрадует судьба.
Молись, молись! Души все силы
В молитву жаркую излей,
Когда твой ангел златокрылый,
Сорвав покров с твоих очей,
Укажет им на образ милый,
Уж снившийся душе твоей.
И в ясный день и под грозою,
Навстречу счастья иль беды,
И пронесется ль над тобою
Тень облака иль луч звезды.
Молись! Молитвою святою
В нас зреют тайные плоды.
Все зыбко в жизни сей проточной.
Все тленью дань должно принесть.
И радость быть должна непрочной,
И роза каждая отцвесть.
Что будет, — то в дали заочной,
И ненадежно то, что есть.
Одни молитвы не обманут
И тайну жизни изрекут,
И слезы, что с молитвой канут
В отверстый благостью сосуд,
Живыми перлами воспрянут
И душу блеском обовьют.
И ты, так радостно блистая
Зарей надежд и красоты,
В те дни, когда душа младая —
Святыня девственной мечты, —
Земным цветам земного рая
Не слишком доверяйся ты.
Но веруй с детской простотою
Тому, что нам не от земли,
Что для ума покрыто тьмою,
Но сердцу видимо вдали,
И к светлым таинствам мольбою
Свои надежды окрыли.
Поляки ночью темною
Пред самым Покровом,
С дружиною наемною
Сидят перед огнем.
Исполнены отвагою,
Поляки крутят ус,
Пришли они ватагою
Громить святую Русь.
И с польскою державою
Пришли из разных стран,
Пришли войной неправою
Враги на россиян.
Тут вoлохи усатые,
И угры в чекменях,
Цыгане бородатые
В косматых кожухах…
Валя толпою пегою,
Пришла за ратью рать,
С Лисовским и с Сапегою
Престол наш воевать.
И вот, махая бурками
И шпорами звеня,
Веселыми мазурками
Вкруг яркого огня
С ухватками удалыми
Несутся их ряды,
Гремя, звеня цимбалами,
Кричат, поют жиды.
Брянчат цыганки бубнами,
Наездники шумят,
Делами душегубными
Грозит их ярый взгляд.
И все стучат стаканами:
«Да здравствует Литва!»
Так возгласами пьяными
Встречают Покрова.
А там, едва заметная,
Меж сосен и дубов,
Во мгле стоит заветная
Обитель чернецов.
Монахи с верой пламенной
Во тьму вперили взор,
Вокруг твердыни каменной
Ведут ночной дозор.
Среди мечей зазубренных,
В священных стихарях,
И в панцирях изрубленных,
И в шлемах, и в тафьях,
Всю ночь они морозную
До утренней поры
Рукою держат грозною
Кресты иль топоры.
Священное их пение
Вторит высокий храм,
Железное терпение
На диво их врагам.
Не раз они пред битвою,
Презрев ночной покой,
Смиренною молитвою
Встречали день златой;
Не раз, сверкая взорами,
Они в глубокий ров
Сбивали шестоперами
Литовских удальцов.
Ни на день в их обители
Глас божий не затих,
Блаженные святители,
В окладах золотых,
Глядят на них с любовию,
Святых ликует хор:
Они своею кровию
Литве дадут отпор!
Но чу! Там пушка грянула,
Во тьме огонь блеснул,
Рать вражая воспрянула,
Раздался трубный гул!..
Молитесь Богу, братия!
Начнется скоро бой!
Я слышу их проклятия,
И гиканье, и вой;
Несчетными станицами
Идут они вдали,
Приляжем за бойницами,
Раздуем фитили!..
<1840-е годы>