Цидулка к детям покойного профессора КрашенинниковаНесчастного отца несчастнейшие дети,
Которыми злой рок потщился овладети!
Когда б ваш был отец приказный человек,
Так не были бы вы несчастливы вовек,
По гербу вы бы рцы с большим писали крюком,
В котором состоят подьячески умы,
Не стали бы носить вы нищенской сумы,
И статься бы могло, что б ездили вы цуком,
Потом бы стали вы большие господа;
Однако бы блюли подьячески порядки
И без стыда
Со всех бы брали взятки,
А нам бы сделали пуд тысячу вреда.
Христос воскрес, питомец Феба!
Дай бог, чтоб милостию неба
Рассудок на Руси воскрес;
Он что-то, кажется, исчез.
Дай бог, чтобы во всей вселенной
Воскресли мир и тишина,
Чтоб в Академии почтенной
Воскресли члены ото сна;
Чтоб в наши грешны времена
Воскресла предков добродетель,
Чтобы Шихматовым назло
Воскреснул новый Буало —
Расколов, глупости свидетель;
А с ним побольше серебра
И золота et cetera.
Но да не будет воскресенья
Усопшей прозы и стихов.
Да не воскреснут от забвенья
Покойный господин Бобров,
Хвалы газетчика достойный,
И Николев, поэт покойный,
И беспокойный граф Хвостов,
И все, которые на свете
Писали слишком мудрено,
То есть и хладно и темно,
Что очень стыдно и грешно!
Найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в делах сей последнейВот час последних сил упадка
От органических причин…
Прости, Пробирная Палатка,
Где я снискал высокий чин,
Но музы не отверг объятий
Среди мне вверенных занятий! Мне до могилы два-три шага…
Прости, мой стих! и ты, перо!
И ты, о писчая бумага,
На коей сеял я добро!
Уж я потухшая лампадка
Иль опрокинутая лодка! Вот, все пришли… Друзья, бог помочь!..
Стоят гишпанцы, греки вкруг…
Вот юнкер Шмидт… Принес Пахомыч
На гроб мне незабудок пук…
Зовет Кондуктор… Ах!.. Необходимо объяснение
Это стихотворение, как указано в заглавии оного, найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в секретном деле, за время управления сею Палаткою Козьмы Пруткова. Сослуживцы и подчиненные покойного, допрошенные господином ревизором порознь, единогласно показали, что стихотворение сие написано им, вероятно, в тот самый день и даже перед самым тем мгновением, когда все чиновники Палатки были внезапно, в присутственные часы, потрясены и испуганы громким воплем: «Ах!», раздавшимся из директорского кабинета. Они бросились в этот кабинет и усмотрели там своего директора, Козьму Петровича Пруткова, недвижимым, в кресле перед письменным столом. Они бережно вынесли его, в этом же кресле, сначала в приемный зал, а потом в его казенную квартиру, где он мирно скончался через три дня. Господин ревизор признал эти показания достойными полного доверия по следующим соображениям: 1) почерк найденной рукописи сего стихотворения во всем схож с тем несомненным почерком усопшего, коим он писал свои собственноручные доклады по секретным делам и многочисленные административные проекты; 2) содержание стихотворения вполне соответствует объясненному чиновниками обстоятельству и 3) две последние строфы сего стихотворения писаны весьма нетвердым, дрожащим почерком, с явным, но тщетным усилием соблюсти прямизну строк, а последнее слово «Ах!» даже не написано, а как бы вычерчено густо и быстро, в последнем порыве улетающей жизни. Вслед за этим словом имеется на бумаге большое чернильное пятно, происшедшее явно от пера, выпавшего из руки. На основании всего вышеизложенного господин ревизор, с разрешения министра финансов, оставил это дело без дальнейших последствий, ограничившись извлечением найденного стихотворения из секретной переписки директора Пробирной Палатки и передачею оного совершенно частно, через сослуживцев покойного Козьмы Пруткова, ближайшим его сотрудникам. Благодаря такой счастливой случайности это предсмертное знаменательное стихотворение Козьмы Пруткова делается в настоящее время достоянием отечественной публики. Уже в последних двух стихах 2-й строфы несомненно, выказывается предсмертное замешательство мыслей и слуха покойного, а читая третью строфу, мы как бы присутствуем лично при прощании поэта с творениями его музы. Словом, в этом стихотворении отпечатлелись все подробности любопытного перехода Козьмы Пруткова в иной мир, прямо с должности директора Пробирной Палатки.
Надо помянуть, непременно помянуть надо:
Трех Матрен
Да Луку с Петром;
Помянуть надо и тех, которые, например:
Бывшего поэта Панцербитера,
Нашего прихода честного пресвитера,
Купца Риттера,
Резанова, славного русского кондитера,
Всех православных христиан города Санкт-Питера
Да покойника Юпитера.
Надо помянуть, непременно надо:
Московского поэта Вельяшева,
Его превосходительство генерала Ивашева,
И двоюродного братца нашего и вашего.
Нашего Вальтера Скотта Масальского,
Дона Мигуэля, короля португальского,
И господина городничего города Мосальского.
Надо помянуть, помянуть надо, непременно надо:
Покойной Беседы члена Кикина,
Российского дворянина Боборыкина
И известного в Банке члена Аникина,
Надобно помянуть и тех, которые, например, между прочими:
Раба божия Петрищева,
Известного автора Радищева,
Русского лексикографа Татищева,
Сенатора с жилою на лбу Ртищева,
Какого-то барина Станищева,
Пушкина, не Мусина, не Онегинского, а Бобрищева,
Ярославского актера Канищева,
Нашего славного поэта шурина Павлищева,
Сенатора Павла Ивановича Кутузова-Голенищева
И, ради Христа, всякого доброго нищего.
Надо еще помянуть, непременно надо:
Бывшего французского короля Десвитского,
Бывшего варшавского коменданта Левицкого
И полковника Хвитского,
Американца Монрое,
Виконта Дарленкура и его Ипсибое
И всех спасшихся от потопа при Ное,
Музыкального Бетговена,
И таможенного Овена,
Александра Михайловича Гедеонова,
Всех членов старшего и младшего дома Бурбонова,
И супруга Берийского неизвестного, оного,
Камер-юнкера Загряжского,
Уездного заседателя города Ряжского,
И отцов наших, державшихся вина фряжского,
Славного лирика Ломоносова,
Московского статистика Андросова
И Петра Андреевича, князя Вяземского курносого,
Оленина Стереотипа
И Вигеля, Филиппова сына Филиппа,
Бывшего камергера Приклонского,
Господина Шафонского,
Карманный грош князя Григория Волконского
И уж Александра Македонского,
Этого не обойдешь, не объедешь, надо
Помянуть… покойника Винценгероде,
Саксонского министра Люцероде,
Графиню вицеканцлершу Нессельроде,
Покойного скрыпача Роде,
Хвостова в анакреонтическом роде;
Уж как ты хочешь, надо помянуть
Графа нашего приятеля Велегорского
(Что не любит вина горского),
А по-нашему Велеурского,
Покойного пресвитера Самбурского,
Дершау, полицмейстера с.-петербургского,
Почтмейстера города Василисурского;
Надо помянуть — парикмахера Эме,
Ресторатора Дюме,
Ланского, что губернатором в Костроме,
Доктора Шулера, умершего в чуме,
И полковника Бартоломе.
Повара али историографа Миллера,
Немецкого поэта Шиллера
И Пинети, славного ташеншпилера.
Надобно помянуть (особенно тебе) Арндта,
Да англичанина Warnta,
Известного механика Мокдуано,
Москетти, московского сопрано
И всех тех, которые напиваются рано.
Натуралиста Кювье
И суконных фабрикантов города Лувье,
Фравцузского языка учителя Жиля,
Отставного английского министра Пиля,
И живописца-аматера Киля.
Надобно помянуть:
Жуковского балладника
И Марса, питерского помадника.
Надо помянуть:
Господ: Чулкова,
Носкова,
Башмакова,
Сапожкова
Да при них и генерала Пяткина
И князя Ростовского-Касаткина.
Я слова, князь, не позабыл,
Я ваш должник за Каталани!
И если я не заплатил
Еще обещанной вам дани,
То все я перед вами прав!
Собачий верный биограф,
Я ждал от вас нетерпеливо
Записок точных, чтоб на них
Сослаться в надписи правдивой
И честь воздать в стихах моих,
Согласно с истиною строгой,
Покойнице четвероногой!
Но я напрасно ожидал:
Князь Федор, в шумном круге света,
Среди веселий пировал,
Забыв собаку и поэта.
Пора напомнить вам об ней!
Чтоб в эпитафии моей
Напрасно пышными стихами
Перед потомством не солгать,
Чтоб о собаке не сказать
Того, что часто над гробами
Временщиков и богачей
И полководцев и царей
Чертят бесстыдными резцами
На гордых бронзовых досках.
Короче, чтобы мог в стихах
Я пса покойного представить
В его, а не в чужой красе, —
Прошу мне полную доставить
Записку о покойном псе.
У вас, я думаю, остался
В бумагах список послужной.
Во-первых: как он назывался?
Потом: породы был какой:
Дворовый, гончий иль лягавой?
Иль пудель с головой курчавой?
Иль мопс, изнеженный храпун,
С наморщенной арапской мордой?
Иль шпиц? иль дог, флегматик гордой?
Иль быстрый английский прыгун?
Иль, может быть, он мышеловкой
Коротконогой вам служил?
Иль триксой желтопузой был?
Или с кудрявою головкой,
С обритой спинкой и хвостом,
Для шутки назывался львом?
Был детям мирною игрушкой,
И редко ссорился с подушкой?
Еще знать хочет Аполлон:
Чему покойник был учен?
Умел ли подавать он лапку?
Умел ли по приказу шапку
С прохожих невзначай срывать?
Умел ли, морду приподнявши,
Моргая носом, хвост поджавши,
На задних лапочках стоять?
Да, сверх того, каков был свойством:
Приветен был ли для своих?
Умел ли лаять на чужих?
И отличался ли геройством,
Когда случалось вызывать
Ему на рыцарскую драку
За кость соперницу-собаку?
Короче, я желаю знать
В подробность все, что с ним случалось, —
Какою смертью умер он,
Когда и где похоронен,
И много ли сирот осталось,
Чтобы об нем воспоминать,
Чтобы для вас, ворча и лая,
Покойника изображая,
Его утрату заменять?
Во льд_я_ных шлемах великаны
Стоят, теряясь в небесах,
И молний полные колчаны
Гремят на крепких раменах;
Туманы зыбкими грядами,
Как пояс, стан их облегли,
И расступилась грудь земли
Под их гранитными стопами.Храните благодатный юг,
Соединясь в заветный полукруг,
Вы, чада пламени, о Альпы-исполины!
Храните вы из века в век
Источники вечно шумящих рек
И нежно-злачные Ломбардии долины.Кто мчится к Альпам? Кто летит
На огненном питомце Нила?
В очах покойных взор горит,
Души неодолимой сила!
В нем зреет новая борьба,
Грядущий ряд побед летучих;
И неизбежны, как судьба,
Решенья дум его могучих.С коня сошел он. Чуя бой,
Воскликнул Сен-Бернар: «Кто мой покой
Нарушить смел?» Он рек — и шумная лавина
Ниспала и зарыла дол;
Протяжно вслед за гулом гул пошел,
И Альпы слили в гром глаголы исполина: «Я узнаю тебя! Ты с нильских пирамид
Слетел ко мне, орел неутомимый!
Тебя, бессмертный вождь, мучительно томит
Победы глад неутолимый!
И имя, как самум на пламенных песках,
Шумящее губительной грозою,
Ты хочешь впечатлеть железною стопою
В моих нетающих снегах!
Нет, нет! Италии не уступлю без боя!» —«Вперед!» — ответ могучий прозвучал…
Уже над безднами висит стезя героя,
И вверх по ребрам голых скал,
Где нет когтей следов, где гнезд не вьют орлицы,
Идут полки с доверьем за вождем;
Всходя, цепляются бесстрашных вереницы
И в медных жерлах взносят гром.
Мрачнеет Сен-Бернар; одеян бурной мглою,
Вдруг с треском рушится, то вновь стоит скалою;
Сто уст, сто бездн раскрыв со всех сторон,
Всем мразом смерти дышит он.
«Вперед!» — воскликнул вождь. «Вперед!» — промчались клики.Редеет мгла, и небо рассвело…
И гордую стопу уже занес Великий
На исполинское чело.«Италия — твоя! мой чудный победитель!
В лучах блестит Маренго! Цепь побед
По миру прогремит… но встанет крепкий мститель,
И ты на свой наступишь след.
Свершая замыслы всемирного похода,
Ты помни: твой предтеча Аннибал
С юнеющей судьбой могучего народа
В борьбе неравной шумно пал.Страшись! уже на клик отечества и славы
Встает народ: он грань твоих путей!..
Всходящая звезда мужающей державы
Уже грозит звезде твоей!..
В полночной мгле, в снегах, есть конь и всадник медный…
Ударит конь копытами в гранит
И, кинув огнь в сердца, он искрою победной
Твой грозный лавр испепелит!»ст. 2 Стоят, теряясь в облаках
ст. 17 В очах покойный взор горит
ст. 26 Ниспала и закрыла дол
ст. 45 Мрачится Сен-Бернар, одеян бурной мглою
ст. 53 Я узнаю тебя, мой чудный победитель
ст. 59-60 Вождей разбив, не победил народа
И грозный поворот фортуны испыталВ изд. 1883 г. датировано 1831 г. Сен-Бернар. Имеется в виду Большой Сен-Бернар, горный перевал в Альпах, который Наполеон перешел 16–21 мая 1800 г. с 30-тысячной армией. На огненном питомце Нила — на арабском коне. Маренго — селение в северной Италии; переход Наполеона через Альпы завершился победой 14 июня 1800 г. над австрийскими войсками у Маренго. Победа Наполеона при Маренго способствовала достижению им диктаторской власти. Маренго стало как бы символом славы и могущества Наполеона. Аннибал
(Ганнибал, 247-183 до н. э.) — карфагенский полководец, тщетно боровшийся с Римом. В полночной мгле, в снегах и т. д. — памятник Петру I работы М. Фальконе; здесь — как символ могущества русского народа, сокрушившего Наполеона.
Прошу меня не осуждать,
Что я промедлил суд свой дать
О надписях покойной белке!
Здесь дело шло не о безделке!
Я прежде должен был узнать
О том, какой была породы
Покойница с большим хвостом,
Как жизнь вела, и как потом
Лишившися своей свободы
(Быть может за грехи свои),
С домашней веточки вскочила
В карман безжалостный Ильи,
Как сделался карман могила,
И прочее. Вот мой ответ!
Зверок покойный был поэт!
За то, что он явиться в свет
Дерзнул с своею музой мелкой,
Обиженный им Аполлон
Велел, чтобы по смерти он
Еще бродил по свету белкой,
Безумным рифмачам в урок!
Но Феб и в гневе своенравен:
Поэт был как поэт бесславен,
Зато стал славен как зверок!
Илья искал в лесу забавы,
Но все на свете сем обман!
Он белку спрятал в свой карман!
Потом карман стал храмом славы
Для осужденного певца!
Пока поэт искал венца
Себе в горячке вдохновенья,
Он был добычею забвенья!
Но только что он белкой стал
И равнодушно променял
На рощу, волю и орехи
Все стихотворные утехи —
Судьбе разгневанной назло
Его бессмертие нашло!
О ты, задохшийся в кармане
Неумолимого Ильи,
Хотя, бедняк, стихи твои
И скрыты навсегда в тумане
Забвенья для грядущих лет,
Но для тебя забвенья нет!
Судьбы напрасно вероломство!
Ты белкой перейдешь в потомство!..
Теперь, как избранный судья,
Осмелюсь вам представить я
На беспристрастное решенье
Мое о надписях сужденье.
Их шесть готово нумеров —
Все хороши! без дальних слов!
Но похвалой, признайтесь сами,
Не должно бременить могил:
Илья же белку задушил;
На что ж ее душить стихами!
К тому ж — скажу на всякий страх —
Не все в прекрасных сих стихах
Для всех покажется прекрасно:
Вот, например, в одних есть Drеck!
Но в наш благопристойный век
К могиле подойти опасно
С такой душистой похвалой;
В сем слове, правда, смысл простой,
Оно и кратко, и понятно;
И знаем мы, что человек
И все его надежды — Drеck!
Но Drеck для вкуса неприятно! —
В других есть Hadzy-Padzy... Нет,
Таких стихов не примет свет!
Они и черствы и не гладки!
К тому ж на камнях гробовых
Мы ищем надписей простых:
На них не нужны нам загадки.
Чтоб Hadzy-Padzy обяснить,
В веках грядущих, может быть,
Ученость завела бы споры,
И доброй белки мирный прах
Надолго б поселил в умах
Недоуменье и раздоры!
На что ж могилой белки нам
Времен грядущих докторам
Давать несчастный случай драться
За смысл неизяснимых слов
И в толкованьях завираться.
Короче — выбор мой готов:
Для блага докторов почтенных
Из надписей, мне порученных,
Назначил я одну — и вот
Ее смиренный перевод:
„Веселое дитя природы,
В лесу беспечно я жила,
И в нем довольства и свободы
Изображением была.
Но бросил неизбежный камень
Судьбою посланный Илья,
И вмиг, как будто легкий пламень,
Потухла быстро жизнь моя!
И мне приют могила стала,
И камень тяжкий надо мной;
Но счастье здесь, и я знавала:
Жила и Божий свет был мой!“