За цветком цветёт цветок
Для чего в тени дубравной?
Видишь, ходит пастушок.
Он в венке такой забавный.
А зачем, скажи, лужок?
На лужке в начале мая
Ходит милый пастушок,
Звонко на рожке играя.
Для чего растёт лесок?
Мы в леску играем в прятки.
Там гуляет пастушок.
С пастушком беседы сладки.
А песочный бережок?
Он для отдыха годится.
Там гуляет пастушок,
В воды светлые глядится.
А прозрачный ручеёк?
Хорошо в ручье купаться.
Близко ходит пастушок,
Хочет милую дождаться.
Все ли, милая пастушка,
Все ли бабочкой порхать?
Узы сердца не игрушка:
Тяжело их разрывать!
Ах! по мне и вчуже больно
Видеть горесть пастушка!
Любишь милое невольно!
Любишь прямо — не слегка!
Будь в любовной ты науке
Ученицею моей:
Я с Филлидой и в разлуке,
А она мне всех милей.
Скупа Филис, но пыл мятежный
Сильвандру надо утолить.
Баранов тридцать деве нежной
Он дал, чтоб поцелуй купить.
На утро согласилась рано,
И к пастушку щедрей была, —
Лобзаний тридцать за барана
Пастушка милому дала.
День ото дня Филис нежнее,
Боится, — пастушок уйдёт.
Баранов тридцать, не жалея,
За поцелуй ему даёт.
Потом Филис умней не стала,
И всех баранов и собак
На поцелуи променяла,
А он целует Лизу так.
В лес пришла пастушка,
Говорит кукушке:
— Погадай, кукушка,
Сколько лет пастушке
Суждено прожить. —
Кукушка кукует: раз, два, три, четыре, пять, шесть, —
Кукует, кукует так долго, что Лизе не счесть.
И смеясь, пастушка
Говорит с кукушкой:
— Что же ты, кукушка?
Неужель старушкой
Весело мне быть! —
Кукушка кукует: раз, два, три, четыре, пять, шесть, —
Кукует, кукует так долго, что Лизе не счесть.
Вздумала пастушка
Так спросить кукушку:
— Погадай, кукушка,
Сколько лет пастушку
Будет друг любить. —
Кукушка кукукнула раз, и молчит, и молчит,
А Лиза смеётся: — Так что же, хоть год! — говорит.
Подруги милые! в беспечности игривой
Под плясовой напев вы ре́звитесь в лугах.
И я, как вы, жила в Аркадии счастливой;
И я, на утре дней, в сих рощах и лугах
Минутны радости вкусила:
Любовь в мечтах златых мне счастие сулила;
Но что ж досталось мне в прекрасных сих местах?
Могила!
Небо рдеет.
Тихо веет
Тёплый ветерок.
Близ опушки
Без пастушки
Милый пастушок.
Где ж подружка?
Ах, пастушка
Близко, за леском,
Вдоль канавки
В мягкой травке
Бродит босиком,
И овечки
Возле речки
Дремлют на лужку.
Знаю, Лиза
Из каприза
Не идёт к дружку.
Вот решился
И спустился
К быстрой речке он.
Ищет тени,
По колени
В струи погружён.
Еле дышит
Лиза, — слышит
Звучный лепет струй.
Друг подкрался,
И раздался
Нежный поцелуй.
Славит радость
Ласки сладость,
Где найду слова?
До заката
Вся измята
Мягкая трава.
Роза ль ты, розочка, роза душистая!
Всем ты красавица, роза цветок!
Вейся, плетися с лилеей и ландышем,
Вейся, плетися в мой пышный венок.
Нынче я встречу красавицу девицу,
Нынче я встречу пастушку мою:
«Здравствуй, красавица, красная девица!»
Ах!.. и промолвлюся, молвлю: люблю!
Вдруг зарумянится красная девица,
Вспыхнет младая, как роза цветок.
Взглянь в ручеечек, пастушка стыдливая,
Взглянь: пред тобою ничто мой венок!
Изящна, как игрушечка,
Прелестная пастушечка
Плела себе венок.
И с нею рядом туточки
Наигрывал на дудочке
Прелестный пастушок.
И пели в тэт-а-тэтике
Любовные дуэтики.
Что с ними дальше станется –
Вам скажет окончаньице.
Но некая маркизочка
По имени Алисочка
Вдруг вышла на лужок.
И вот без промедленьица
Ее воображеньице
Пленил сей пастушок.
«Вот мне б для адюльтерчика
Такого кавалерчика!»
Что с ними дальше станется –
Вам скажет окончаньице.
Тогда на эпиложечек
Взяла пастушка ножичек
И стала им махать.
При виде этих сценочек
Встал пастушок с коленочек
И удалился вспять…
Что станется с пастушечкой,
Страстей его игрушечкой?
Ни черта с ней не станется.
Вот вам и окончаньице.
Покидает солнце воды
И восходит в высоту,
Ясный день всея природы
Открывает красоту;
Стадо Дафнино пасется
Без пастушки на лугу.
Дафна, сидя на брегу,
Горькими слезами льется.
Поле сладкими плодами
Изобилует всегда,
Месяц с ясными звездами
Не разлучен никогда.
День, вчера который минул,
За собою день влечет;
Все порядочно течет,
А меня пастух покинул.
Отдали печальны мысли,
Утоли плачевный стон,
Постоянства ты не числи
Всей природе без препон;
Поле, полное снегами,
Видим в прежней ли красе?
Дни почти различны все,
Воды бьются с берегами,
Тучи солнце закрывают,
Месяц кроется от звезд,
А любовники невест
Так подобно забывают.
Уже восходит солнце, стада идут в луга,
Струи в потоках плещут в крутые берега.
Любезная пастушка овец уж погнала
И на вечер сегодни в лесок меня звала.О темные дубровы, убежище сует!
В приятной вашей тени мирской печали нет;
В вас красные лужайки природа извела
Как будто бы нарочно, чтоб тут любовь жила.В сей вечер вы дождитесь под тень меня свою,
А я в вас буду видеть любезную мою.
Под вашими листами я счастлив уж бывал
И верную пастушку без счету целовал.Пройди, пройди, скоряе, ненадобный мне день,
Мне свет твой неприятен, пусть кроет ночи тень.
Спеши, дражайший вечер, о время, пролетай!
А ты уж мне, драгая, ни в чем не воспрещай.
Пастушок — король над стадом,
Холм зеленый — гордый трон,
А над головою солнце —
Лучезарней всех корон.
В красных крестиках барашки
Нежно ластятся к ногам,
А телята — кавалеры —
Гордо бродят по лугам.
Средь козлят придворной труппы
Каждый — чудо, не актер,
А коровьи колокольцы,
Флейты птиц — оркестр и хор.
Он поет, играет нежно;
Тих и нежен дальний гул
Водопадов, стройных елей, —
И король слегка вздремнул.
В это время государством
Управляет верный пес,
Чье сердитое рычанье
Ветер по полю разнес.
А король сквозь сон бормочет:
«Что за бремя эта власть!
Хорошо бы к королеве
Поскорей домой попасть!
Головой прилечь державной
К ней на грудь хотел бы я!
В нежном взоре королевы —
Вся монархия моя!»
Младой Дафнис, гоняясь за Доридой,
«Постой, — кричал, — прелестная! постой,
Скажи: «Люблю», — и бегать за тобой
Не стану я — клянуся в том Кипридой!»
«Молчи, молчи!» — Рассудок говорил,
А плут Эрот: «Скажи: ты сердцу мил!»
«Ты сердцу мил!» — пастушка повторила,
И их сердца огнем любви зажглись,
И пал к ногам красавицы Дафнис,
И страстный взор Дорида потупила.
«Беги, беги!» — Рассудок ей твердил,
А плут Эрот: «Останься!» — говорил.
Осталася — и трепетной рукою
Взял руку ей счастливый пастушок.
«Взгляни, — сказал, — с подругой голубок
Там обнялись под тенью лип густою!»
«Беги, беги!» — Рассудок повторил,
«Учись от них!» — Эрот ей говорил.
И нежная улыбка пробежала
Красавицы на пламенных устах,
И вот она с томлением в глазах
К любезному в объятия упала…
«Будь счастлива!» — Эрот ей прошептал,
Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.
* * *
Пастушок пасет овец;
Трон его — пенек сосновый,
Месяц — кованый венец,
Солнце — плащ пурпурный, новый.
Он стоит, мечтой обят,
Долго смотрит на закат:
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча́ младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Загрустила невзначай
В мрачном замке королевна;
Что ей шелк и горностай! —
Доля девичья плачевна.
Мысль летит, как пташка, вдаль;
Но пройдет ее печаль:
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча́ младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Есть из замка тайный ход,
В темный лес бежит тропинка…
Жук шепнул: «она придет!»
— «Вот она!» шуршит былинка.
Свищут пташки и Эол:
— «Он нашел ее, нашел!»
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Фарфоровые коровы недаром мычали,
Шерстяной попугай недаром о клетку бился, —
В темном уголке, в старинной заброшенной зале
В конфетной коробке кобольд родился.
Прилетели эльфы к матери кобольда,
Зашуршали перепонками прозрачных крыл и и;
Два бумажных раскрашенных герольда,
Надувши щеки, в трубы трубили.
Длинноносый маг в колпаке зеленом
К яслям на картонном гусе приехал;
Восковая пастушка посмотрела изумленно
И чуть не растаяла от тихого смеха.
Кобольд был сделан из гуттаперчи,
Вместо короны ему приклеили золотую бумажку,
Суровая матушка наклонила чепчик
И поднесла к губам его манную кашку.
За печкой очень удивились тараканы,
Почему такой шум в старой зале, —
Сегодня нет гостей, не шуршат юбки и кафтаны,
Напудренный мальчик не играет на рояли.
Восковая пастушка ушла на поклоненье,
А оловянный гусар по ней страстью томился:
Он не знал, что в гостиной, где синие тени,
В конфетной коробке кобольд родился.
Кофейник, сахарница, блюдца,
Пять чашек с узкою каймой
На голубом подносе жмутся,
И внятен их рассказ немой: Сначала — тоненькою кистью
Искусный мастер от руки,
Чтоб фон казался золотистей,
Чертил кармином завитки.И щеки пухлые румянил,
Ресницы наводил слегка
Амуру, что стрелою ранил
Испуганного пастушка.И вот уже омыты чашки
Горячей черною струей.
За кофеем играет в шашки
Сановник важный и седой.Иль дама, улыбаясь тонко,
Жеманно потчует друзей,
Меж тем как умная болонка
На задних лапках служит ей.И столько рук и губ касалось,
Причудливые чашки, вас,
Над живописью улыбалось
Изысканною — столько глаз.И всех, и всех давно забытых
Взяла безмолвная страна,
И даже на могильных плитах,
Пожалуй, стерты имена.А на кофейнике пастушки
По-прежнему плетут венки;
Пасутся овцы на опушке,
Ныряют в небо голубки.Пастух не изменяет позы,
И заплели со всех сторон
Неувядающие розы
Антуанеты медальон.
Негде, в маленьком леску,
При потоках речки,
Что бежала по песку,
Стереглись овечки.
Там пастушка с пастухом
На брегу была крутом,
И в струях мелких вод с ним она плескалась.Зацепила за траву,
Я не знаю точно,
Как упала в мураву,
Вправду иль нарочно.
Пастух ее подымал,
Да и сам туда ж упал,
И в траве он щекотал девку без разбору.«Не шути так, молодец, —
Девка говорила, —
Дай мне встать пасти овец, —
Много раз твердила, —
Не шути так, молодец,
Дай мне встать пасти овец;
Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».«Закричу», — стращает вслух.
Дерзкий не внимает
Никаких речей пастух,
Только обнимает.
А пастушка не кричит,
Хоть стращает, да молчит.
Для чего же не кричит, я того не знаю.И что сделалось потом,
И того не знаю,
Я не много при таком
Деле примечаю;
Только эхо по реке
Отвечало вдалеке:
Ай, ай, ай! — знать, они дралися.
Разлейтеся по рощам потоки чистых вод,
Мне лучше пасти овцы здесь будет меж болот,
Меж множеством цветочков, между лилей и роз,
Вы вяньте розы, вяньте, валитесь прочь от лоз,
Прекрасна коль пастушка не хочет близ притить,
И сидючи в кусточках, не знает, что любить,
Любви ей лучше мнятся сплетенные венки,
И сидя, режет в рощах березки и кленки.
Престаньте птички песни в дубровах воспевать,
Престаньте сей забавой мне бедну досаждать,
Зефиры прочь за рощи, пусть буря здесь шумит,
Драгая коль пастушка вздыхати мне велит,
Садися красно солнце скоряе за леса;
Закройте густы тучи от глаз мне небеса,
Ступайте волки в стадо, поеште всех овец,
Терзайте мое сердце и сделайте конец;
Пастушка, коль я винен, так видишь чем плачу,
Что чрез твое свирепство сам смерть принять хочу,
Останься радость в стаде, любовь коль не сходна,
Останься, умертвивши, паси овец одна.
При утренней прохладе
Уж веют ветерки,
И пастушков к отраде
Струятся ручейки.
Долины зеленеют
Пушистой муравой,
Стада овец пестреют
У речки под горой.
Из рощи в слух несется
Свист громкий соловья,
Звучит и раздается,
Восторгом дух поя.
Играют, веселятся,
Все нежатся в любви,
В обятия стремятся
К пастушкам пастухи.
Приход весны румяной
Все движет, все живит,
Моей души печальной
Отрада лишь бежит…
О, Хлоя! ты причиной,
Что я тоску терплю,
Брожу с душой унылой,
Поля слезой кроплю.
Природа потеряла
Всю прелесть для меня,
И жизнь несносна стала
Лишенному тебя.
Прохладны ветерочки
Палят лишь пуще кровь,
Лазоревы цветочки
Не расцветают вновь.
Уныло речка плещет
В тенистых берегах;
Луч солнца тускло блещет,
Резвясь в ее струях.
Поет весну и радость
Счастливый соловей,
А я — печальну младость,
Тоску души моей!
Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял;
Надолго с милой разлучаясь,
Вздыхая он сказал:
«Не плачь, красавица! слезами
Кручине злой не пособить!
Клянуся честью и усами
Любви не изменить!
Любви непобедима сила!
Она мой верный щит в войне;
Булат в руке, а в сердце Лила,
Чего страшиться мне?
Не плачь, красавица! слезами
Кручине злой не пособить!
А если изменю… усами
Клянусь наказан быть!
Тогда мой верный конь споткнися,
Летя во вражий стан стрелой;
Уздечка браная порвися
И стремя под ногой!
Пускай булат в руке с размаха
Изломится, как прут гнилой,
И я, бледнея весь от страха,
Явлюсь перед тобой!»
Но верный конь не спотыкался
Под нашим всадником лихим;
Булат в боях не изломался —
И честь гусара с ним!
А он забыл любовь и слезы
Своей пастушки дорогой
И рвал в чужбине счастья розы
С красавицей другой.
Но что же сделала пастушка?
Другому сердце отдала.
Любовь красавицам игрушка,
А клятвы их — слова!
Все здесь, друзья! изменой дышет,
Теперь нет верности нигде!
Амур, смеясь, все клятвы пишет
Стрелою на воде.
В реке пил волк, ягненок пилъ;
Однако в низ реки гораздо отступилъ;
Так пил он ниже;
И следственно что волк к тому был местуближе,
Отколе токи вод стремление влечетъ;
Известно что вода всегда на низ течет.
Голодной волк ягненка озирает:
От ужаса ягненок обмирает,
И мни т: не буду я с ягнятками играть;
Не станет на руки меня пастушка брать,
Не буду голоса я слышати свирели,
И птички для меня впоследние пропели,
Не на зеленом я скончаюся лугу.
Умру на сем пещаном берегу.
Волк почал говорить: бездельник, как ты смееш
Питье мое мутить,
И в воду чистую мне сору напустить?
Да ты ж такую мать имееш,
Которая ко мне учтивства не храня,
Вчера блеяла на меня.
Ягненок отвечает,
Что мать ево дней стритцать умерла;
Так волка не она ко гневу привела:
А ток воды бежит на низ он чает,
Так волк ево опивок не встречает.
Волк третьею виной ягненка уличает:
Не мни что ты себя, бездельник, извинил,
Ошибся я, не мать, отец меня бранил.
Ягненок отвечал: тому уж две недели,
Что псы ево заели.
Так дядя твой иль брат,
Иль может быть и сват,
Бранил меня вчера, я ето знаю точно,
И говорю тебе я ето не нарочно.
Ягненков был ответ:
Всея моей родни на свете больше нетъ;
Лелеит лиш меня прекрасная пастушка.
А! а! вертушка,
Не отвертишся ты; вчера твоя пастушка
Блелла на меня: комолыя рога,
И длинной хвост у етова врага,
Густая шерсть, копыты не велики;
Довольно ли тебе плутишка сей улики?
Пастушке я твоей покорнейший слуга,
За то что на меня блеять она дерзает,
А ты за то умри. Ягненка волк терзает.
Ко пастуху в тени древ седша на колени,
Пастушка делала возлюбленному пени:
С другими говорит играешь часто ты;
Не нравятся ль тебе другия ужь цветы?
Не хочешь ли меня ты вечно обезславить,
И лилию сорвав поруган стебль оставить?
Любовница моя измены не найдет,
С небес доколе Феб от нас не отойдет,
Доколе освещать меня луч солнца будет.
Так Ликорису в сей любовник день забулет,
Вить солнце в сей же день сойдет во глубину;
Я ночью в небеса на солнце не взгляну;
Но солнце укатясь из моря возвратится,
А Клеоменов жар уж вечно укатится.
Свидетельствуйте вы цветы, я кои зрю,
Что я измены ей по смерть не сотворю.
Свидетельствуйте вы сие потоки речны,
Что все сии слова мои чистосердечны!
Клянусь пред вами здесь и морем и землей,
Что буду верен я до самой смерти ей.
Свидетели твои цветы сии увянут,
А токи сих минут здесь больте течь не станутъ;
Мне знаки верности не едак докажи.
Я зделаю то все, лиш только ты скажи.
Хоть ветр и встретится, плыви одной дорогой.
Я и быти не хочу ревнивою и строгой
Но естьли ставишь ты меня своей драгой;
Так меньше ты играй с пастушкою другой.
Тучнейшая не льстит меня чужая нива:
И толь я в етом прав, колико ты ревнива.
Когда с другими я пастушками шучу;
Ты думаешь, я их уже любить хочу.
Обманываешься; не то любви приметы:
То яблонны цветы, а ето пустоцветы,
И яблок никогда они не принесутъ;
Так ложна мысль твоя, не праведен твой суд.
Пастушка пастуха целует обнимая,
Багрея, нежася, как роза среди Мая.
В очах любовника прекрасняй всехь она:
Блистает между звезд на небе так луна:
И солнечны лучи во жарком самом лете.
Внушают радости сладчайшия на свете.
Вкусив дражайщий плод любовник говорит:
Ахъ! Мало человек судьбу благодарит,
Имея таковы во младости забавы,
Важнейшия сто крат величия и славы.
Коль я в моей любви не буду зреть измен,
Пастушка говорит: любезный Клеоменъ!
Коль буду я всегда довольна так как ныне;
Не может щастия быть больше и богине.
Еще сиял огнями Трианон,
Еще послов в торжественном Версале
Король и королева принимали, —
Еще незыблемым казался трон.
И в эти дни на пышном маскараде,
Среди цыганок, фавнов и химер,
Прелестнице в пастушеском наряде
Блестящий был представлен кавалер.
Судьба пастушке посылала друга, —
Одна судьба лишь ведала о том,
Что злые силы собирает вьюга
Над мирным Трианоновским дворцом;
Что все утехи отпылают скоро,
Что у пастушки в некий день один —
Единственной останется опорой
Вот этот скандинавский дворянин;
Что смерть близка и тенью ходит рядом,
Что слезы жадно высушит тюрьма,
А дворянин глядел спокойным взглядом,
Бестрепетным, как преданность сама.
Шептались справа и шептались слева,
Но, как в глубинах голубых озер,
В его глазах топила королева
Свой восхищенный и влюбленный взор.
Пришли года, чужда была им милость.
Взревела буря, как безумный зверь,
Но в Тюельри, где узница томилась,
Любовь открыла потайную дверь.
И в ночь, в канун, суливший гильотину,
Перед свечой, уже в лучах зари,
Послала королева дворянину
Привет последний из Консьержери.
В чудесной нераздельности напева
Закончили они свой путь земной:
Казненная народом королева
И дворянин, растерзанный толпой.
В реке пил волк, ягненок пил;
Однако в низ реки гораздо отступил;
Так пил он ниже ;
И следственно что волк к тому был месту ближе,
Отколе токи вод стремление влечет ;
Известно что вода всегда на низ течет.
Голодной волк ягненка озирает:
От ужаса ягненок обмирает,
И мнит : не буду я с ягнятками играть ;
Не станет на руки меня пастушка брать,
Не буду голоса я слышати свирели,
И птички для меня впоследние пропели,
Не на зеленом я скончаюся лугу.
Умру на сем пещаном берегу.
Волк почал говорить: бездельник, как ты смеешь
Питье мое мутить,
И в воду чистую мне сору напустить ?
Да ты ж такую мать имеешь,
Которая ко мне учтивства не храня,
Вчера блеяла на меня.
Ягненок отвечает,
Что мать ево дней стритцать умерла;
Так волка не она ко гневу привела:
А ток воды бежит на низ он чает,
Так волк ево опивок не встречает.
Волк третьею виной ягненка уличает:
Не мни что ты себя, бездельник, извинил,
Ошибся я, не мать, отец меня бранил.
Ягненок отвечал: тому уж две недели,
Что псы ево заели.
Так дядя твой иль брат,
Иль может быть и сват,
Бранил меня вчера, я ето знаю точно,
И говорю тебе я ето не нарочно.
Ягненков был ответ:
Всея моей родни на свете больше нет;
Лелеит лишь меня прекрасная пастушка.
А! а! вертушка,
Не отвертишся ты; вчера твоя пастушка
Блеяла на меня: комолыя рога,
И длинной хвост у етова врага,
Густая шерсть, копыты не велики;
Довольно ли тебе плутишка сей улики?
Пастушке я твоей покорнейший слуга,
За то что на меня блеять она дерзает,
А ты за то умри. Ягненка волк терзает.
Возле моста, возле речки
Две березки, три овечки.
На селе кричит петух,
У реки сидит пастух.
Возле моста, у реки
Проходили казаки,
Услыхали петуха,
Увидали пастуха.
Есаул навеселе:
«Сколько красных на селе?»
Пастушок ломает прутик,
Головой белесой крутит.
Казаки навеселе:
«Подсчитаем на селе!»
Поскакали… а пастух
Снял порты да в воду — бух!
На селе смеются бабы,
А пастух, задами, — к штабу.
Поспевает, слава богу,
Комиссар кричит тревогу…
Коммунисты к пулеметам,
А казаки-то наметом!
Наступают… отступают…
Пулемет чубы считает!
Насчитал без мала до ста —
Остальные к речке, к мосту.
Кто мостом, а кто и вброд,
…А пастух назад плывет.
Вылезает из реки,
А у моста казаки.
Увидали: «Ты откуда?
Говори… то будет худо!»
Пастушок: «В реке купался,
Мне, кубыть, таймень попался».
Казаки: «Какой таймень?!
Сучий сын… скидай ремень!!»
…Возле моста, возле речки
Две березки, три овечки.
На селе кричит петух…
На ремне висит пастух.
Румяной зарею
Покрылся восток,
В селе за рекою
Потух огонек.
Росой окропились
Цветы на полях,
Стада пробудились
На мягких лугах.
Туманы седые
Плывут к облакам,
Пастушки младые
Спешат к пастухам.
С журчаньем стремится
Источник меж гор,
Вдали золотится
Во тьме синий бор.
Пастушка младая
На рынок спешит
И вдаль, припевая,
Прилежно глядит.
Румянец играет
На полных щеках,
Невинность блистает
На робких глазах.
Искусной рукою
Коса убрана,
И ножка собою
Прельщать создана.
Корсетом покрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.
Пастушка приходит
В вишенник густой
И много находит
Плодов пред собой.
Хоть вид их прекрасен
Красотку манит,
Но путь к ним опасен -
Бедняжку страшит.
Подумав, решилась
Сих вишен поесть,
За ветвь ухватилась
На дерево взлезть.
Уже достигает
Награды своей
И робко ступает
Ногой меж ветвей.
Бери плод рукою -
И вишня твоя,
Но, ах! что с тобою,
Пастушка моя?
Вдали усмотрела, -
Спешит пастушок;
Нога ослабела,
Скользит башмачок.
И ветвь затрещала -
Беда, смерть грозит!
Пастушка упала,
Но, ах, какой вид.
Сучек преломленный
За платье задел;
Пастух удивленный
Всю прелесть узрел.
Среди двух прелестных
Белей снегу ног,
На сгибах чудесных
Пастух то зреть мог,
Что скрыто до время
У всех милых дам,
За что из эдема
Был выгнан Адам.
Пастушку несчастну
С сучка тихо снял
И грудь свою страстну
К красотке прижал.
Вся кровь закипела
В двух пылких сердцах,
Любовь прилетела
На быстрых крылах.
Утеха страданий
Двух юных сердец,
В любви ожиданий
Супругам венец.
Прельщенный красою
Младой пастушек
Горячей рукою
Коснулся до ног.
И вмиг зарезвился
Амур в их ногах;
Пастух очутился
На полных грудях.
И вишню румяну
В соку раздавил,
И соком багряным
Траву окропил.
I
Она: Ах, любезный пастушок,
у меня от жизни шок.
Он: Ах, любезная пастушка,
у меня от жизни — юшка.
Вместе: Руки мёрзнут. Ноги зябнуть.
Не пора ли нам дерябнуть.
II
Она: Ох, любезный мой красавчик,
у меня с собой мерзавчик.
Он: Ах, любезная пастушка,
у меня с собой чекушка.
Вместе: Славно выпить на природе,
где не встретишь бюст Володи.
III
Она: До свиданья, девки-козы,
возвращайтесь-ка в колхозы.
Он: До свидания, бурёнки,
дайте мне побыть в сторонке.
Вместе: Хорошо принять лекарства
от судьбы и государства.
IV
Она: Мы уходим в глушь лесную.
Брошу книжку записную.
Он: Удаляемся от света.
Не увижу сельсовета.
Вместе: что мы скажем честным людям?
Что мы с ними жить не будем!
С государством щей не сваришь.
Если сваришь — отберёт.
Но чем дальше в лес, товарищ,
тем, товарищ, больше в рот.
Ни иконы, ни Бердяев,
ни журнал «За рубежом»
не спасут от негодяев,
пьющих нехотя боржом.
Глянь, стремленье к перемене
вредно даже Ильичу.
Бросить всё к едрене фене —
вот, что русским по плечу.
Власти нету в чистом виде.
Фараону без раба
и тем паче — пирамиде
неизбежная труба.
Приглядись, товарищ, к лесу!
И особенно к листве.
Не чета КПССу,
листья вечно в большинстве!
В чём спасенье для России?
Повернуть к начальству «жэ».
Волки, мишки и косые
это сделали уже.
Мысль нагнать четвероногих
нам, имеющим лишь две,
привлекательнее многих
мыслей в русской голове.
Бросим должность, бросим званья,
лицемерить и дрожать.
Не пора ль венцу созданья
лапы тёплые пожать?
Послушай, Майков ты, число у нас любовниц
Размножилося так, как розы на кустахъ;
Но то в подсолнечной везде во всех местах.
Я чту девиц, утех во младости виновниц.
Почтенна ли любовь,
Когда пылает кровь?
Старуха скажет,
И ясно то докажет,
Что ето пагубно для нас и для девиц:
И стерла бы она красу с девичьих лицъ;
Употребила бы на то она машины,
Чтоб были и у них по красоте морщины.
А я скажу не то:
Да что?
Любовь и в городах и в селах,
Похвальна: лиш была б она в своих пределах,
Красавица сперьва к себе любовь измерь:
Без основания любовнику не верь;
Хотя бы он тебе с присягой стал молиться,
Дабы в Ругательство девице не ввалитьс^,
На красоту,
Разскаску я сплету:
Пастух любил пастушку,
Как душку,
И клялся: я тебя своею душкой чту.
Красавица не верит,
И думаеть она: любовник лицемерит:
Не всякой человек на свете сем Пирамъ!
Боится, из любви родится стыд и срам.
Сказали пастуху, пастушка умирает,
И гроб уже готов:
Жесточе естьли что любовнику сих словъ?
Пастух оставших дней уже не разбирает,
Дрожит,
И памяти лишен к пастушке он бежит.
Во время темной нощи,
Густой в средину рощи.
И выняв ножь себя он хочет умертвить:
Но ищет он любезной,
Желая окончать при ней такой век слезной:
Сие в сии нас дни не должноль удивить?
И частоль таковы льзя верности явить?
А волку трудно ли овечку изловить?
Воспламенение Дидоне было грозно;
Филида плакала, но каялася позно.
Пастушки пастуха увидя ясно страсть.
И не бывя больной всклепала ту напасть,
Она кричит: Увы! тебя смерть люта ссекла,
Увяла роза днесь и лилия поблекла.
Но скоро стал пастух как прежде был он бодр:
И превратился гроб во брачный тамо одр.
Не всяк ли человек в участии особом.
Пастушке гроб стал одр, Дидоне одр стал гробомъ…
Судьбина всякаго различно вить даритъ;
Дидона на костре горит,
Пастушка в пламени судьбу благодарит.
Когда вверяется кому какая девка,
Так помнилаб она, что ето не издевка;
А сколько девушка раскаясь ни вздохнет,
И сколько уж она злодея ни клянет,
В том прибыли ей нет.
Пятнадцать мне минуло лет,
Пора теперь мне видеть свет:
В деревне все мои подружки
Разумны стали друг от дружки;
Пора теперь мне видеть свет. 2
Пригожей все меня зовут:
Мне надобно подумать тут,
Как должно в поле обходиться,
Когда пастух придет любиться;
Мне надобно подумать тут. 2
Он скажет: я тебя люблю,
Любовь и я ему явлю,
И те ж ему скажу три слова,
В том нет урона никакова;
Любовь и я ему явлю. 2
Мне случай этот вовсе нов,
Не знаю я любовных слов;
Попросит он любви задаток, —
Что дать? не знаю я ухваток;
Не знаю я любовных слов. 2
Дала б ему я посох свой, —
Мне посох надобен самой;
И, чтоб зверей остерегаться,
С собачкой мне нельзя расстаться;
Мне посох надобен самой. 2
В пустой и скучной стороне
Свирелки также нужны мне;
Овечку дать ему я рада,
Когда бы не считали стада;
Свирелки также нужны мне. 2
Я помню, как была мала,
Пастушка поцелуй дала;
Неужли пастуху в награду,
За прежнюю ему досаду,
Пастушка поцелуй дала? 2
Какая прибыль от того,
Я в том не вижу ничего:
Не станет верить он обману,
Когда любить его не стану;
Я в том не вижу ничего. 2
Любовь, владычица сердец,
Как быть, научит наконец:
Любовь своей наградой платит
И даром стрел своих не тратит;
Как быть, научит наконец. 2
Пастушка говорит тогда:
Пускай пастух придет сюда;
Чтоб не было убытка стаду,
Я сердце дам ему в награду;
Пускай пастух придет сюда. 2
Ромей и Цения на пастве жили купно;
Но сердце девушки сей было не приступно.
Все знали что к любви пастушка несклонна:
Ни взорами когда была она винна;
Но вдруг младая кровь ея разгорячилась:,
Ромея, Цения, поменее дичилась.
А ведая пастух суровости ея,
В желании своем таился от нея.
Престала быть она, как прежде, горделива;
Но не престала быть ни скромна ни стыдлива:
И мнит: когда Ромей с любовью подойдет:
Что он суровости в ней больше не найдет.
Прошла ея зима окончились морозы,
И распускаются благоуханны розы.
Грудь тлееть, тает кровь, переменился нрав:
Рабяческих она лишается забав:
Бег резвый в запуски пастушка презирает,
Метаниемь меча и в жмурки не играетъ;
Но думает, как ей венок распорядить,
И в праздник как себя прелестняй нарядить,
Как песню ей пропеть вниманию удачняй,
И сохранити лад во пляске поприятннй.
Имела Цения во всем пременный вид,
Приятны робости и миловидный стыд.
Но сколько дух ея Ромеем стал ни нежен,
Сего не ведая любовник безнадежен:
И устремляется любити и молчать.
Пастушка вздумала уже сама зачать,
И не теряя дней любовнику предаться,
Коль он напуганный не может догадаться,
Шлеть, Цения, ево чтоб вишен ей принес,
И следовать за ним сама по вишни в лес.
Пастушка, где их взять? Вить вишии не созрели:
Вчера в лесу я был: мои глаза то зрели.
А я так видела, что вишни налились.
Не знаю, Цения, отколь они взялись!
Ромей, не хочешь ты меня и в том послушать.
Не станешь ты сама незрелых вишен кушать.
Пойдем, пойдем со мной, пойдем по тем местам:
И будь надежен ты, что сыщем вишни там.
Пойдем, перед тобой, я, Цения, безспорен.
Ромей и мой тебе и мой стал дух покорен.
И се сквозь густу тьму угрюмых самых туч,
Ромею возсиял светлейший с неба луч:
Ненастная ему погода пременилась.
Ках Флора нежная к Зефиру преклонилась,
С такою нежностью и Цения к нему,
Для восхищения и сердцу и уму.
И как бы зрелый плодь в лесу том был ни пышен:
Идут во темный лес они не ради вишен,
Ни песни разных птиц ушам переменятб,
Ни благовонныя гвоздички обонять,
Ни зреньем тамо струй прозрачных побеждаться;
Но сладостью любни по воле наслаждаться.
И нрежде нежели туда они дошли,
Уже премножество утех они нашли,
О коих самь Ерот в пути был им радетель,
И весь зеленый луг лобзания свидетель.
И лиш коснулися они дуброве той,
В минуту овладель он сею красотой,
Лип были ветыия иа место им покрова,
А что там делалось, то знаеть та дуброва.
Спокойте грудь мою часы сей темной ночи,
Не лейте больше слез мои печальны очи:
Отдвигни грусти прочь, уйми мой тяжкий стон,
Отрада страждущих о ты дражайший сонъ!
Безмерна страсть моя, тоска моя безмерна;
Ково я толь люблю, та стала мне неверна.
От Дористеи ли льзя было ждать измен,
Вещал так некогда на ложе Осяген:
Всяк ею день тоска моя усугублялась,
Когда со пастухом другим она слюблялась:
И ввергла на конец во ров меня она,
Унывна кажется мне вся сия страна:
Стеня мне кажется струи в потоки плещут,
И солнечны лучи темняе ныне блещут:
Не весело поют и птички в сих кустах:
Пременно стало все в плачевных сих местах:
Свою алькмена здесь являя гнусну службу,
Старалась утвердить в любви порочной дружбу,
Ты щастлив Тимократъ… Ты щастливъ; будь любим.
Владей во щастии сокровищем моим.
Какое зрелище теперь воображаю!
Я сам себя, я сам сей мыслью поражаю:
Во сердце трепет, шум во тяжкой голове;
Любезну мыслью зрю на мягкой с ним траве.
С чужих пришед лугов пастушку он целует:
Она ево как он со нежностью милуеть:
И все приятности имел которы я,
Являет уж не мне любовница моя:
Не мой уже восторг в восторг ее приводит,
И сладости уже с другим она находить:
Уже со гряд моих не я снимаю плод,
И с нив моих не я сожну в сей тучныи годъ;
Ево, саженна мной клубника насышает,
Ево, а не меня пастушка восхищает,
Не возвратятся дни протедшия весны:
Прошла ея любовь: проходят тако сны.
Прошли минуты те, мы в кои целовались,
А с ними и мои утехи миновались.
Скошенная трава уже не возрастет,
Увянувший цветок во век не расцветет.
О Дористея! Ты мя крепко поражаешь,
Твердив: ты горлице в любови подражаешь;
Но горлица в любви любовнику не льстит,
И от нево она с другимь не отлетить:
Не будет никогда другова лобызати:
А ты уж не меня стремишься осязати,
Забывь, колико мне пастушка ты мила,
То помня чья теперь, не помня чья была;
Довольствуйся своей довольствуйся Исменой.
И се увидел он любезну со Алькменой,
И с Тимократом тут: увидел, онемел:
Не громь ли надо мной, он мыслит, возгремел:
И жив ли я еще! Я жив и ето вижу!
Я паче смерти жизнь такую ненавижу.
Не мучься, ведай ты, что етот Тимократ,
Пастушке сей жених, а Дористее брат.
Я их сосватала, а он боясь отказа,
Чтобь не было о немь к стыду ево расказа,
Что он пришед на наш прекрасный етот дол,
Сорвати розу мня лиш руку укололь:
Таился и тебя ко ревности подвигнул,
Доколе своево желанья не достигнул.
Меня в полуночи луч солнца осиял,
Отхлынуль от меня меня топивший вал,
Болото вязкое в минуту осушилось,
И сердче горестей в минуту всех лишилось.
Беседовав пастух и проводив гостей,
Остался в шалаше с возлюбленной своей:
А он горячности пастушки возбуждает:
Пастушка пастуха взаимно услаждает.
Пастушки некогда купаться шли к реке,
Которая текла от паства вдалеке.
В час оный Агенор дух нежно утешает
И нагу видети Мелиту поспешает.
Снимают девушки и ленты, и цветы,
И платье, кроюще природны красоты,
Скидают обуви, все члены обнажают
И прелести свои, открывся, умножают.
Мелита в платии прекрасна на лугу,
Еще прекраснее без платья на брегу.
Влюбленный Агенор Мелитою пылает
И более еще, чего желал, желает.
Спускается в струи прозрачные она:
Во жидких облаках блистает так луна.
Сие купание пастушку охлаждает,
А пастуха оно пыланьем побеждает.
Выходят, охладясь, красавицы из вод
И одеваются, спеша во коровод
В растущие у стад березовые рощи.
Уже склоняется день светлый к ясной нощи,
Оделись и пошли приближиться к стадам.
Идет и Агенор за ними по следам.
Настало пение, игры, плясанье, шутки,
Младые пастухи играли песни в дудки.
Влюбленный Агенор к любезной подошел
И говорил: «Тебя ль в сей час я здесь нашел
Или сей светлый день немного стал ненастней,
Пред сим часом еще твой образ был прекрасней!»
— «Я та ж, которая пред сим часом была,
Не столько, может быть, как давече, мила.
Не знаю, отчего кажусь тебе другою!»
— «Одета ты, а ту в струях я зрил нагою».
— «Ты видел там меня? Ты столько дерзок был?
Конечно, ты слова вчерашние забыл,
Что ты меня, пастух, давно всем сердцем любишь».
— «Нагая, ты любовь мою еще сугубишь.
Прекрасна ты теперь и станом и лицем,
А в те поры была прекрасна ты и всем».
Мелита, слыша то, хотя и не сердилась,
Однако пастуха, краснеяся, стыдилась.
Он спрашивал: «На что стыдишься ты того,
Чьему ты зрению прелестнее всего?
Пусть к правилам стыда девица отвечает:
«Меня к тебе любовь из правил исключает…»
Мелита нудила слова сии пресечь:
«Потише, Агенор! Услышат эту речь,
Пастушки, пастухи со мною все здесь купно».
— «Но сердце будет ли твое без них приступно?»
— «Молчи или пойди, пойди отселе прочь,
И говори о том… теперь вить день, не ночь».
— «Но сложишь ли тогда с себя свою одежду?»
Во торопливости дает она надежду.
Отходит Агенор, и, ждущий темноты,
Воображал себе прелестны наготы,
Которы кровь его сильняе распалили
И, нежностью томя, вce мысли веселили.
Приближилася ночь, тот час недалеко,
Но солнце для него гораздо высоко.
Во нетерпении он солнцу возглашает:
«Доколе океан тебя не утушает?
Спустись во глубину, спокойствие храня,
Престань томиться, Феб, и не томи меня!
Медление твое тебе и мне презлобно,
Ты целый день горел, — горел и я подобно».
Настали сумерки, и меркнут небеса,
Любовник дождался желанного часа,
И погружается горяще солнце в бездну,
Горящий Агенор спешит узрит любезну.
Едва он резвыми ногами не бежит.
Пришел, пастушка вся мятется и дрожит,
И ободряется она и унывает,
Разгорячается она и простывает.
«Чтоб ты могла солгать, так ты не такова.
Я знаю, сдержишь ты мне данные слова.
Разденься!» — «Я тебе то в скорости сказала».
— «Так вечной ты меня напастию связала,
Так давешний меня, Мелита, разговор
Возвел на самый верх превысочайших гор
И сверг меня оттоль во рвы неисходимы,
Коль очи мной твои не будут победимы».
Пастушка жалится, переменяя вид,
И гонит от себя, колико можно, стыд
И, покушаяся одежды совлекати,
Стремится, чтоб его словами уласкати.
Другое пастуху не надобно ничто.
Пастушка сердится, но исполняет то,
И с Агенором тут пастушка ощущала
И то, чего она ему не обещала.
Свидетели тоски и стона моего,
О рощи темные, уж горьких слов не ждите
И радостную речь из уст моих внемлите!
Не знаю ничего,
Чего б желати мне осталось.
Чем прежде сердце возмущалось
И утеснялся пленный ум,
То ныне обратилось в счастье,
И больше нет уже печальных дум.
Когда пройдет ненастье,
Освобождается небесный свод от туч,
И солнце подает свой видеть красный луч, —
Тогда природа ободрится.
Так сердце после дней, в которые крушится,
Ликует, горести забыв.
Филиса гордой быть престала,
Филиса мне «люблю» оказала.
Я верен буду ей, доколе буду жить.
Отходит в день раз пять от стада,
Где б я ни был,
Она весь день там быти рада.
Печется лишь о том, чтоб я ее любил.
Вспевайте, птички, песни складно,
Журчите, речки, в берегах,
Дышите, ветры, здесь прохладно,
Цветы, цветите на лугах.
Не докучайте нимфам вы, сатиры,
Целуйтесь с розами, зефиры,
Престань, о Эхо, ты прекрасного искать,
Престань о нем стенать!
Ликуй, ликуй со мною.
Филиса мне дала венок,
Смотри, в венке моем прекрасный сей цветок,
Который, в смертных быв, был пленен сам собою.
Тебе венок сей мил,
Ты видишь в нем того, кто грудь твою пронзил,
А мне он мил за то, что та его сплетала
И та мне даровала,
Которая мою свободу отняла,
Но в воздаяние мне сердце отдала.
Пастушки, я позабываю
Часы, как я грустил, стеня,
Опять в свирель свою взыграю,
Опять в своих кругах увидите меня.
Как солнечны лучи полдневны
Поспустятся за древеса,
И прохладятся жарки небеса,
Воспойте песни здесь, но песни не плачевны;
Уже моя свирель забыла томный глас.
Вспевайте радости и смехи
И всякие в любви утехи,
Которы восхищают вас.
Уже нельзя гласить, пастушки, мне иного,
А радости играть свирель моя готова.
Гуляя говорит Евлампий Зелониде:
Я все зрю прелести в твоем пастушка виде:
Не толь украшенны сея реки брега,
Не цветоносныя зеленыя луга,
Ни рощи липовы с лужайками своими:
Прекрасны хоть они; не ослепляюс ими:
А на тебя когда пастушка я взгляну,
Почувствую я жар, почувствуя вздрогну.
Не вижу красоты подобной в лучшем цвете:
Мне мнится что всево прекрасняй ты на свете;
И естьли я когда тебя драгая зрю;
Тревогу чувствую и весь тогда горю:
А прелести твои мой ум превозмогають,
И мысли, как магнить, железо притягают:
Как тучная трава к себе стада влечет,
Мой ум какь быстрый ток к тебе стремясь течет:
Подобно так летят цветы увидя пчелы,
Или по воздуху так пущенныя стрелы;
Однако от тово спокойство я гублю,
Скажи, пастушка мне: и я тебя люблю.
Сама я, может быть, не меньше ощущаю,
И дух тобою мой не меньше восхищаю.
Довольно я тебе приятности кажу;
А что тебя люблю, во веки не скажу.
Тревогу ты мою драгая сим сугубишь;
Однако мнится мне: меня ты мало любишь.
Я мало ли люблю, пастух дознайся сам:
С тобою всякой день гуляю по лесам,
С тобою я одним хожу во все дороги,
И при тебе одном я в речке мою ноги:
Когда поутру ты во мой шалаш войдешь,
В рубашке только ты один меня найдешь:
Как будто с девушкой я в те часы бываю,
И что мущина тут, я часто забываю.
Так любишь очень ты? Да етова не мни,
Чтоб кончилнсь тобой мои девичьи дни.
К чему же солнца свет, коль град с небес валится,
К чему и ласка мне, коль жар не утолится?
Не сносно время то, мучительны часы,
В которыя я зрю прелестныя красы,
Когда они меня лиш только истощают,
И мне спокойствия ни чем не возвращают:
И естьои от того мне только умереть;
Так я от сих часов тебя не буду зреть.
И овцы в жаркий день палимы небесами,
От жара лютаго скрываются лесами:
Убежище овцам во рощах хладна тень;
А я тобой горю и во прохладный день.
Колико я с тобой дружна, толь мне противно,
Что столько ты упрям: а то мне очень дивно,
Что ты моих речей не можешь понимать.
Но естьли должно мне пастушки не замать;
Так речи мне твои любезная жестоки;
Коль пити не могу, на что мне вод потоки?
Довольно я тебе что делати кажу:
Послушай, я еще ясняй тебе скажу:
Пшеница на овин без жатвы не дается,
И само ни кому питье в уста не льется:
В силки приманою влетает воробей.
Ты щастлив, я твоя, а ты еще рабей.
Влюбленна пастуха страсть больше не терзает,
А он осмелився на все уже дерзает.
Тронула девушку любовная зараза:
Она под ветвием развесистаго вяза,
На мягкой мураве сидяща на лугу,
Вещает на крутом у речки берегу:
Струи потоков сих долину орошают,
И вод журчанием пастушек утешают:
Сих множат мест они на пастве красоту;
Но уже тепер имею жизнь не ту,
В которой я, пася овец увеселялась,
Когда любовь еще мне в сердце не вселялась.
Но дни спокойныя не вечно ль я гублю!
Не знаю я мила ль тому, ково люблю,
Куда мой путь лежит, к добру или ко худу,
Не знаю, буду ль я мила или не буду.
Востала и сняла со головы венок,
И бросила она ево на водный токь,
А видя то, что он в воде пред нею тонеть,
Тонул и потонулъ; она то видя стонеть.
Андроник мя любить не будеть никогда;
Но прежде высохнет сея реки вода,
Ахъ! Нежель из ево когда я выйду плена:
Вода не высохнетъ; изсохнет Доримена.
Ты страсть любовная толико мне вредна,
Колико ты в сии мне стала дни чудна.
О коем пастухе вздыхаю и стонаю,
О том, он любит ли меня ил нет, не знаю:
А кто меня любя весь разумь свой затьмил,
Тот сколько ни пригож, однако мне не мил.
Сенной косе цветы прибытка не приносятъ;
Траву, а не цветы к зиме на сено косятъ;
Хотя в очах они и больше хороши:
А мне возлюбленный миляе стал души:
И сколько мне он мил, толико и прекрасен.
Безвестен мой мне рок и от того ужасен.
Когда Андроника любовь не заразитъ;
Так страсть моя меня в пучине погрузит.
Смущается она, но время ей незлобно;
Андроник став ей миль, ее любил подобно.
День жарок, кровь ея любовью зазжена;
Разделась девушка, купается она;
Прохладная вода ей тело охлаждаетъ;
Но жаркия любви вода не побеждает.
Андроник в етот час на берег сей пришел:
Сокровише свое незапно тут нашел.
До сих пастушка дней всегда ево чужалась;
Так будучи нага пастушка испужалась.
Не льзя при нем ийти за платьем на травы:
И окунулася до самой головы.
Андроник отошел, но он не удалился,
И межь кустов в близи Андроник притаился:
Пастушки на брегу он видит наготу,
Взирает на ея прелестну красоту,
И распаляется: а как она оделась,
Подшел Андроник к ней: А доримена рделась.
Не зрел я прелести толикой ни коли,
Какую зрел теперь в воде и на земли:
На суше на водах красы такой не зрится:
И наготу твою зря кто не разгорится?
В сей час я зрел тебя — — не льзя не закипеть,
Я больше не могу прекрасная терпеть,
И утаить любви: тобой она зазженна.
Я буду щастлива иль буду пораженна.
Умру, когда слова пастушка погублю!
Живи, люби меня как я тебя люблю!
Пускай говорят, что в бывалые дни
Не те были люди, и будто б они
Семейно в любви жили братской,
И будто был счастлив пастух — человек! —
Да чем же наш век не пастушеский век,
И чем же наш быт не аркадской? И там злые волки в глазах пастухов
Таскали овечек; у наших волков
Такие же точно замашки.
Всё та ж добродетель у нас и грешки,
И те же пастушки, и те ж пастушки,
И те же барашки, барашки. Взгляните: вот Хлоя — Тирсиса жена!
Как цвет под росой — в бриллиантах она
И резвится — сущий ребёнок;
И как её любит супруг — пастушок!
И всяк при своём: у него есть рожок,
У ней есть любимый козлёнок, Но век наш во многом ушёл далеко:
Встарь шло от коровок да коз молоко,
Всё белое только, простое;
Теперь, чтоб другого добыть молочка,
Дориса доит золотого бычка
И пьёт молоко золотое. Женатый Меналк — обожатель Филлид —
Порой с театральной Филлидой шалит.
Дамет любит зелень и волю —
И, нежно губами до жениных губ
Коснувшись, Дамет едет в Английский клуб
Пройтись по зелёному полю; Тасуясь над зеленью этих полей,
Немало по ним ходит дам, королей;
А тут, с золотыми мечтами,
Как Дафнисы наши мелки заострят —
Зелёное поле, глядишь, упестрят,
Распишут цветами, цветами. На летних гуляньях блаженство мы пьём.
Там Штрауса смычок засвистал соловьём;
Там наши Аминты — о боже! —
В пастушеских шляпках на радость очам,
Барашками кудри бегут по плечам; —
У Излера пастбище тоже. Бывало — какой-нибудь нежный Миртил
Фаншеттину ленточку свято хранил,
Кропил умиленья слезами,
И к сердцу её прижимал и к устам,
И шёл с ней к таинственным, тихим местам —
К беседке с луной и звездами. Мы ленточку тоже в петличку ввернуть
Готовы. А звёзды? На грудь к нам! На грудь!
Мы многое любим сердечно, —
И более ленточек, более звезд
Мы чтим теплоту и приятность тех мест,
Где можно разлечься беспечно. Мы любим петь песни и вечно мечтать,
И много писать, и немного читать
(Последнее — новый обычай).
Немного деревьев у нас на корнях,
Но сколько дремучих лесов в головах,
Где бездна разводится дичи! Вотще бы хотел современный поэт
Сатирой взгреметь на испорченный свет:
Хоть злость в нём порою и бродит —
Всё Геснером новый глядит Ювенал,
И где он сатиру писать замышлял, —
Идиллия, смотришь, выходит.