Однажды нес пастух куда-то молоко,
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.Читатель! он тебе не попадался?
Волк, близко обходя пастуший двор
И видя, сквозь забор,
Что́, выбрав лучшего себе барана в стаде,
Спокойно Пастухи барашка потрошат,
А псы смирнехонько лежат,
Сам молвил про себя, прочь уходя в досаде:
«Какой бы шум вы все здесь подняли, друзья,
Когда бы это сделал я!»
Ты негодуешь, Поэт, на Парнасскую шумную сволочь?
Слушай же: вот, что однажды певцу Соловью говорили.
„Что ты так смолкнул?“ — спросил в один приятный, весенний
Вечер Пастух Соловья. Соловей отвечал: „Как возможно
Петь мне? Лягушки так раскричались, что мне не до песней!
Разве не слышишь?“ — „Конечно! — Пастух отвечал ему, — Слышу!
Но какая причина тому? — Не твое ли молчанье?“
Пусть покойник мирно спит;
Есть монаху тихий скит;
Птице нужен сок плода,
Древу — ветер да вода.
Я ж гляжу на дно ручья,
Я пою — и я ничья.
Что мне ветер! Я быстрей!
Рот мой ягоды алей!
День уйдет, а ночь глуха,
Жду я песни пастуха!
Ты, пастух, играй в трубу,
Ты найди свою судьбу,
В сизых травах у ручья
Я лежу — и я ничья.
Пастух под тенью спал, наделся на псов,
Приметя то, змея из-под кустов
Ползет к нему, вон высунувши жало;
И Пастуха на свете бы не стало:
Но сжаляся над ним, Комар, что было сил,
Сонливца укусил.
Проснувшися, Пастух змею убил;
Но прежде Комара спросонья так хватил,
Что бедного его как не бывало.
Таких примеров есть немало:
Коль слабый сильному, хоть движимый добром,
Открыть глаза на правду покусится,
Того и жди, что то же с ним случится,
Что́ с Комаром.
Утром росы не хватило,
Стонет утроба земная.
Сверху-то высь затомила
Матушка степь голубая.
Бык на цепи золотой,
В небе высоко ревет…
Вон и корова плывет,
Бык увидал, огневой…
Вздыбился, пал…
Синь под коровою.
Ух… загремел, засверкал
Грудью багровою;
Брагой медовою
Тучно истек.
Зелень ковровую
Вымыл поток.
Пуще того духовитая
Дышит страда.
Лоснятся, богом омытые,
В поле стада.
Волк, видя, что пастух овец своих стрижет,
Лисице говорил: «Что, кумушка, ты скажешь:
Ужель тому ушей ослиных не привяжешь,
С скотины кто своей вдруг кожи не сдерет?»
Лиса, подумавши, дала ему ответ:
«Коль правду, куманек, сказать не постыдимся,
Мы оба в пастухи с тобою не годимся:
С привычкой нашею кто стадо сбережет?»
Я все пою — ведь я певец,
Не вывожу пером строки:
Брожу в лесу, пасу овец
В тумане раннем у реки.Прошел по селам дальний слух,
И часто манят на крыльцо
И улыбаются в лицо
Мне очи зорких молодух.Но я печаль мою таю,
И в певчем сердце тишина.
И так мне жаль печаль мою,
Не зная, кто и где она… И, часто слушая рожок,
Мне говорят: «Пастух, пастух!»
Покрыл мне щеки смуглый пух
И полдень брови мне ожег.И я пастух, и я певец
И все гляжу из-под руки:
И песни — как стада овец
В тумане раннем у реки…
Задремал пастух понурый.
Над унылостью равнин
Тучи медленны и хмуры,
Преет мята, веет тмин.
Спит пастух и смутно слышит
Жвачку ровную коров,
А над сонным осень дышит
Чарой скошенных лугов.
Спит пастух, но в тихом стаде
Есть другой сторожевой —
В белом дедовском наряде
И с венцом над головой.
Он пришел от ближней речки,
Где дрожали тростники:
Перед ним встают овечки,
На него глядят быки.
Лошадям он гривы гладит,
Жеребят сбирает в круг,
И со злой овчаркой ладит,
Как хозяин и как друг.
Спит пастух, и дышит тмином,
И во сне виденьям рад…
Тихо бродит по долинам
Древний пастырь местных стад.
Отторжен от тебя безмолвием столетий,
Сегодня о тебе мечтаю я, мой друг!
Я вижу ночь и холм, нагую степь вокруг,
Торжественную ночь при тихом звездном свете.Ты жадно смотришь вдаль; ты с вышины холма
За звездами следишь, их узнаешь и числишь,
Предвидишь их круги, склонения… Ты мыслишь,
И таинства миров яснеют для ума.Божественный пастух! Среди тиши и мрака
Ты слышал имена, ты видел горний свет;
Ты первый начертал пути своих планет,
Нашел названия для знаков Зодиака.И пусть безлюдие, нагая степь вокруг;
В ту ночь изведал ты всё счастье дерзновенья,
И в этой радости дай слиться на мгновенье
С тобой, о искренний, о неизвестный друг!
В равнинах Ужаса, на север обращенных,
Седой Пастух дождливых ноябрей
Трубит несчастие у сломанных дверей —
Свой клич к стадам давно похороненных.Кошара из камней тоски моей былой
В полях моей страны, унылой и проклятой,
Где вьется ручеек, поросший бледной мятой,
Усталой, скучною, беззвучною струей.И овцы черные с пурпурными крестами
Идут, послушные, и огненный баран,
Как скучные грехи, тоскливыми рядами.Седой Пастух скликает ураган.
Какие молнии сплела мне нынче пряха?
Мне жизнь глядит в глаза и пятится от страха.
Там, на горе, так высоко,
Там я нередко стою,
Склонившись на бедный свой посох,
И вниз на долину смотрю, Смотрю на бродящее стадо;
Собака — его часовой.
Я вниз сошел и не знаю,
Как это случилось со мной.Пестреет долина цветами,
Цветы так приветно глядят,
Я рву их, не зная, -кому бы,
Кому бы теперь их отдать.И бурю, и дождь, и ненастье
Под деревом я провожу:
Смотрю всё на дверь запертую.
Так всё это сон лишь один! Вот радуга тихо поднялась,
Над домом красиво стоит, —
Она же куда-то умчалась,
Куда-то далёко теперь.Куда-то далёко и дальше,
Быть может, за море совсем,
Идите, овечки, идите…
Горюет, горюет пастух.
Зачем стоишь ты одинок
И грустно смотришь в даль?
Скажи, открой мне, пастушок:
О чем твоя печаль?
Ах, я грущу все об одном:
Увял мой бедный луг;
Нигде цветочка нет на нем,
И мрачно все вокруг!
Забудь печаль, мой юный друг,
Как сон, она пройдет:
С весною твой любимый луг
Роскошней разцветет.
Но видишь крест? там иногда
Я плачу о былом:
Не разцветет он никогда
На холме гробовом!
На этой ели благосклонной
Покойся, ветхая свирель!
С тобой я пел и хмель влюбленный,
И вечер, страстью опаленный,
И душу бури, и апрель.
Но тщетно грезы ожидали
Найти усладу в звуках тех.
Они молили и рыдали,
Но в тайне дум сияли дали
Иных скорбей, иных утех.
Простите, лилии долины!
Речная зыбь! стада овец!
Туда, где горы-исполины,
Где гул лавин, где лет орлиный,
Идет задумчивый певец.
Гость молчаливый, бессловесный,
Вхожу, Природа, в замок твой
И буду, со скалы отвесной,
В долине видеть дар безвестный;
Свирель на ели вековой.
Пастух в любви згарая,
Захотел меня склонить,
Чтоб сладость я узная,
Начала его любить.
Любовь хотя научает,
Чем бы склонность получить,
Но его робость мешает
Малу гордость победить.
Когда хоть не нарочно,
Да сурово погляжу,
Сказать мне так не можно,
Как труслива нахожу.
Боясь в страхе торопится
И не знает что начать,
Тем принудит возгордиться
И всю радость отогнать.
Он чуть однажды славу
От любви не получил,
Но сам свою забаву
Оробея упустил
Почто еще тогда боле
Он нахальства не имел,
Мне рассудок поневоле
Склонной быть в тот час велел.
На ту знакомую гору
Сто раз я в день прихожу;
Стою, склоняся на посох,
И в дол с вершины гляжу.Вздохнув, медлительным шагом
Иду вослед я овцам
И часто, часто в долину
Схожу, не чувствуя сам.Весь луг по-прежнему полон
Младой цветов красоты;
Я рву их — сам же не знаю,
Кому отдать мне цветы.Здесь часто в дождик и в грозу
Стою, к земле пригвожден;
Все жду, чтоб дверь отворилась…
Но то обманчивый сон.Над милой хижинкой светит,
Видаю, радуга мне…
К чему? Она удалилась!
Она в чужой стороне! Она все дале! все дале!
И скоро слух замолчит!
Бегите ж, овцы, бегите!
Здесь горе душу томит!
У Саввы, Пастуха (он барских пас овец),
Вдруг убывать овечки стали.
Наш молодец
В кручине и печали:
Всем плачется и распускает толк,
Что страшный показался волк,
Что начал он овец таскать из стада
И беспощадно их дерет.
«И не диковина», твердит народ:
«Какая от волков овцам пощада!»
Вот волка стали стеречи.
Но отчего ж у Саввушки в печи
То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?
(Из поваренок, за грехи,
В деревню он был сослан в пастухи:
Так кухня у него немножко схожа с нашей.)
За волком поиски; клянет его весь свет;
Обшарили весь лес — а волка следу нет.
Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава,
А ест овец-то — Савва.
ПрологМне тело греет шкура тигровая,
Мне светит нежности звезда.
Я, гимны томные наигрывая,
Пасу мечтательно стада.Когда Диана станет матовою
И сумрак утренне-глубок,
Мечтою бережно разматываю
Воспоминания клубок.Иду тогда тропинкой узенькою
К реке, где шепчут тростники,
И, очарован сладкой музыкою,
Плету любовные венки.И, засыпая, вижу пламенные
Сверканья гаснущей зари…
В пруды, платанами обраменные,
Луна роняет янтари.И чьи-то губы целомудренные
Меня волнуют слаще роз…
И чьи-то волосы напудренные
Моих касаются волос… Проснусь — в росе вся шкура тигровая,
Шуршит тростник, мычат стада…
И снова гимны я наигрываю
Тебе, тебе, моя звезда!
Две силы в мире борются от века:
Одна — Дух Тьмы, другая — Светлый Дух.
Подвластна силам сущность человека,
И целиком зависит он от двух.
И будь то Эсмеральда иль Ревекка,
У них все тот же двойственный пастух.
На пастуха восстал другой пастух.
Для их борьбы им не хватает века.
Для Эсмеральды точит нож Ревекка —
То ею управляет Злобный Дух.
Когда ж победа лучшей сил из двух,
Тогда прощают люди человека.
Кто выше — оправданья человека?!
Когда блюдет стада людей Пастух
В одежде белой, грешницы, из двух
Оправданными будут обе: века
Ограда и надежда — Светлый Дух,
И как ты без него жила б, Ревекка?
Нет, ты не зла злых вовсе нет, Ревекка,
Но горе причинить для человека
Тебе легко: так хочет Черный Дух…
Но светозарный не уснул Пастух:
Он зло твое рассеял вихрем века, —
И ты невинна, как дитя лет двух.
Но так как ты во власти грозных двух
Великих сил, ничтожная Ревекка,
Но так как ты и облик человека
Имеешь данный Силами, то века
Тебе не переделать: Злой Пастух
В тебя опять вмещает грешный дух.
Издревле так. Но будет день — и Дух
В одежде солнца и луны, из двух
Планет сотканной, встанет как Пастух
И Духа тьмы, и твой, и всех, Ревекка!
Господь покажет взору человека,
Что покорен Бунтующий от века!..
Здесь царем дитя-пастух.
Холм зеленый вместо трона,
Солнце яркое над ним —
Вся из золота корона.
У монарших ног легли
Льстиво овцы в красных бантах;
Гордой важности печать
На телятах-адютантах.
Гоф-актерами — козлы;
И коровы не без дела,
Как и птицы: флейты их,
Позвонки их — гоф-капелла.
И так мило все звучит,
И так мило отвечает
Водопад и темный лес…
И владыка засыпает.
В это время край его
Псом-министром управляем
Неусыпно сторожит
Он своим широким лаем.
Дремля, шепчет юный царь:
«Ах, правленье — труд постылый,
Труд тяжелый! Поскорей
Мне-б домой, к царице милой!
«И державной головой
Тихо к ней на грудь склониться…
Ведь владения мои
Все в глазах твоих, царица!..»
Увидя волк что шерсть пастух с овец стрижет,
Мне мудрено, сказал: и я не понимаю
Зачем пастух совсем с них кожу не дерет.
Я например, так я всю кожу с них сдираю;
И тож в иных дворах господских примечаю.
Зачем бы и ему не так же поступать? —
Слон волчье слыша рассужденье,
Я должен, говорит: тебе на то сказать;
Ты судишь так как волк; а пастухово мненье
Овец своих не убивать.
С тебя, да и с господ иных примеры брать,
Не будет наконец с ково и шерсть снимать.
Средь гор глухих я встретил пастуха,
Трубившего в альпийский длинный рог.
Приятно песнь его лилась; но, зычный,
Был лишь орудьем рог, дабы в горах
Пленительное эхо пробуждать.
И всякий раз, когда пережидал
Его пастух, извлекши мало звуков,
Оно носилось меж теснин таким
Неизреченно-сладостным созвучьем,
Что мнилося: незримый духов хор,
На неземных орудьях, переводит
Наречием небес язык земли.И думал я: «О гений! Как сей рог,
Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах
Будить иную песнь. Блажен, кто слышит».
И из-за гор звучал отзывный глас:
«Природа — символ, как сей рог. Она
Звучит для отзвука; и отзвук — бог.
Блажен, кто слышит песнь и слышит отзвук».
Негде, в маленьком леску,
При потоках речки,
Что бежала по песку,
Стереглись овечки.
Там пастушка с пастухом
На брегу была крутом,
И в струях мелких вод с ним она плескалась.Зацепила за траву,
Я не знаю точно,
Как упала в мураву,
Вправду иль нарочно.
Пастух ее подымал,
Да и сам туда ж упал,
И в траве он щекотал девку без разбору.«Не шути так, молодец, —
Девка говорила, —
Дай мне встать пасти овец, —
Много раз твердила, —
Не шути так, молодец,
Дай мне встать пасти овец;
Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».«Закричу», — стращает вслух.
Дерзкий не внимает
Никаких речей пастух,
Только обнимает.
А пастушка не кричит,
Хоть стращает, да молчит.
Для чего же не кричит, я того не знаю.И что сделалось потом,
И того не знаю,
Я не много при таком
Деле примечаю;
Только эхо по реке
Отвечало вдалеке:
Ай, ай, ай! — знать, они дралися.
И видел я: стемнели неба своды,
и облака прервали свой полет,
и времени остановился ход…
Все замерло. Реки умолкли воды.
Седой туман сошел на берега,
и, наклонив над влагою рога,
козлы не пили. Стадо на откосах
не двигалось. Пастух, поднявши посох,
оцепенел с простертою рукой,
взор устремляя ввысь, а над рекой,
над рощей пальм, вершины опустивших,
хоть воздух был бестрепетен и нем,
повисли птицы на крылах застывших.
Все замерло. Ждал чутко Вифлеем… И вдруг в листве проснулся чудный ропот,
и стая птиц звенящая взвилась,
и прозвучал копыт веселый топот,
и водных струй послышался мне шепот,
и пастуха вдруг песня раздалась!
А вдалеке, развея сумрак серый,
как некий Крест, божественно-светла,
звезда зажглась над вспыхнувшей пещерой,
где в этот миг Мария родила.
За горами за дольними
Там Небо беззвездное,
За горами за дольними
Есть Море железное
Путь в Море бесследный,
Есть в Море столб медный,
На столбе том чугунный Пастух,
От всех он живых вдали,
До Неба тот столб от Земли,
На Восток и на Запад чугунный Пастух
Говорит, размышляя вслух.
У того Пастуха убедителен вид,
Он, заповедуя, детям своим говорит: —
Железу, булату, синему, красному,
Меди и стали,
Свинцу,
Серебру, золоту, ценному камню прекрасному,
Стрелам и пищали,
Борцам заурядным, кулачным, и чудо-борцу,
Великий дает им завет
Вы все, увидавшие свет,
Железо, каменья, свинец,
Другие металлы, узнайте теперь свой конец,
В мать свою Землю сокройтесь, в глубины Молчанья великого,
В безгласную Ночь,
От лица светлоликого
Прочь!
Пищалям, кинжалу, ножу, топору —
Кровавую кончить игру,
Пусть на луке застынет навек тетива.
Крепче кольчуги и тверже булата
Воля, что сжата
В эти слова,
Я их замыкаю замками, и ключ
Бросаю под Камень горюч,
На дно,
В железное Море. Да будет отныне решенье мое свершено!
Волчонка Волк, начав помалу приучать
Отцовским промыслом питаться,
Послал его опушкой прогуляться;
А между тем велел прилежней примечать,
Нельзя ль где счастья им отведать,
Хоть, захватя греха,
На счет бы пастуха
Позавтракать иль пообедать!
Приходит ученик домой
И говорит: «Пойдем скорей со мной!
Обед готов; ничто не может быть вернее:
Там под горой
Пасут овец, одна другой жирнее;
Любую стоит лишь унесть
И сесть;
А стадо таково, что трудно перечесть». —
«Постой-ка», Волк сказал: «сперва мне ведать надо,
Каков пастух у стада?» —
«Хоть говорят, что он
Не плох, заботлив и умен,
Однако стадо я обшел со всех сторон
И высмотрел собак: они совсем не жирны,
И плохи, кажется, и смирны».—
«Меня так этот слух»,
Волк старый говорит: «не очень к стаду манит;
Коль подлинно не плох пастух,
Так он плохих собак держать не станет.
Тут тотчас попадешь в беду!
Пойдем-ка, я тебя на стадо наведу,
Где сбережем верней мы наши шкуры:
Хотя при стаде том и множество собак,
Да сам пастух дурак;
А где пастух дурак, там и собаки дуры».
Изящна, как игрушечка,
Прелестная пастушечка
Плела себе венок.
И с нею рядом туточки
Наигрывал на дудочке
Прелестный пастушок.
И пели в тэт-а-тэтике
Любовные дуэтики.
Что с ними дальше станется –
Вам скажет окончаньице.
Но некая маркизочка
По имени Алисочка
Вдруг вышла на лужок.
И вот без промедленьица
Ее воображеньице
Пленил сей пастушок.
«Вот мне б для адюльтерчика
Такого кавалерчика!»
Что с ними дальше станется –
Вам скажет окончаньице.
Тогда на эпиложечек
Взяла пастушка ножичек
И стала им махать.
При виде этих сценочек
Встал пастушок с коленочек
И удалился вспять…
Что станется с пастушечкой,
Страстей его игрушечкой?
Ни черта с ней не станется.
Вот вам и окончаньице.
Я на горах пасу стада;
Внизу чуть видны города.
Здесь раньше солнышко встает
И позже вечер настает.
Я сын свободных гор!
Здесь чистый ключ скалу пробил;
Меня он первого поил.
Рекой он мчится там, в лугах;
А я вмещал его в руках.
Я сын свободных гор!
Мне горы — родина и дом.
Гроза ль кругом, гремит ли гром,
Шипит ли молния змеей,
Не заглушить им голос мой.
Я сын свободных гор!
В грозу под солнцем я стою;
Она ревет, а я пою.
А разозлится, крикну ей:
«Не тронь ты горных шалашей!»
Я сын свободных гор!
Когда ж ударят вдруг в набат
И вспыхнет где одна из хат,
Я вмиг туда! Топор в руках,
И та же песня все в устах:
Я сын свободных гор!
Басня
Владиславу Александровичу Озерову
Любимец строгой Мельпомены,
Прости усердный стих безвестному Певцу!
Не лавры к твоему венцу,
Рукою дерзкою сплетенны,
Я в дар тебе принес. К чему мой фимиам
Творцу Димитрия, кому бессмертны Музы,
Сложив признательности узы,
Открыли славы храм?
А храм сей затворен для всех зоилов строгих.
Богатых завистью, талантами убогих.
Ах, если и теперь они своей рукой
Посмеют к твоему творенью прикасаться,
А ты, наш Эврипид, чтоб позабыть их рой
Захочешь с Музами расстаться
И боле не писать,
Тогда прошу тебя рассказ мой прочитать.
Пастух, задумавшись в ночи безмолвной мая,
С высокого холма вокруг себя смотрел,
Как месяц в тишине великолепно шел,
Лучом серебряным долины освещая,
Как в рощах липовых чуть легким ветерком
Листы колеблемы шептали,
И светлые ручьи, почив с природой сном,
Едва меж берегов струей своей мелькали.
Из рощи соловей
Долины оглашал гармонией своей,
И эхо песнь его холмам передавало.
Все душу пастуха задумчива пленяло,
Как вдруг Певец любви на ветвях замолчал.
Напрасно наш пастух просил о песнях новых.
Печальный соловей, вздохнув, ему сказал:
«Недолго в рощах сих дубовых
Я радость воспевал!
Пройдет и петь охота,
Когда с соседнего болота
Лягушки кваканьем как бы на зло глушат;
Пусть эта тварь поет, а соловьи молчат!»
«Пой, нежный соловей, — пастух сказал Орфею. —
Для них ушей я не имею.
Ты им молчаньем петь охоту придаешь:
Кто будет слушать их, когда ты запоешь?»
1807
Пастух нашел зимой в пещере Диких Коз;
Он в радости богов благодарит сквозь слез;
«Прекрасно», говорит: «ни клада мне не надо,
Теперь мое прибудет вдвое стадо;
И не доем и не досплю,
А милых Козочек к себе я прикормлю,
И паном заживу у нас во всем полесье.
Ведь пастуху стада, что́ барину поместье:
Он с них оброк волной берет;
И масла и сыры скопляет.
Подчас он тож и шкурки с них дерет:
Лишь только корм он сам им промышляет,
А корму на зиму у пастуха запас!»
Вот от своих овец к гостям он корм таскает;
Голубит их, ласкает;
К ним за день ходит по сту раз;
Их всячески старается привадить.
Убавил корму у своих,
Теперь, покамест, не до них,
И со своими ж легче сладить:
Сенца им бросить по клочку,
А станут приступать, так дать им по толчку,
Чтоб менее в глаза совались.
Да только вот беда: когда пришла весна,
То Козы Дикие все в горы разбежались,
Не по утесам жизнь казалась им грустна;
Свое же стадо захирело
И все почти переколело:
И мой пастух пошел с сумой,
Хотя зимой
На барыши в уме рассчитывал прекрасно.
Пастух! тебе теперь я молвлю речь:
Чем в Диких Коз терять свой корм напрасно,
Не лучше ли бы Коз домашних поберечь?
Невеже пастуху, безмозглому детине,
Попался на картине
Изображенный мир.
Тут славный виден был Природы щедрой пир:
Зеленые луга, текущи чисты воды,
При них гуляющи зверей различных роды,
Которы, позабыв вражды свои,
Играли, прыгали, гуляли, пили, ели
И без коварности друг на друга глядели:
Как будто б были все они одной семьи.
Меж прочим, тут пастух увидел близко речки
Вкруг волка ластились две смирные овечки,
А он в знак дружества овечек сих лизал.
Собаки вдалеке от них спокойно спали.
Пастух, приметя то, сказал:
«Конечно, на волков всклепали.
Что будто бы они
Охотники кратить овечьи дни,
И будто бы еще про них вещает слава,
Овец в леса таскать
И тамо их гладать
В том волчья вся забава;
А мне так кажется, противно то уму,
Чтоб слуху веровать сему;
Вот волк и вот овца; они, резвясь, играют,
Здесь их не в ссоре вижу я.
Они, как будто бы друзья,
Друг к другу ластятся, друг друга обнимают.
Нет! слухам верить я не буду никогда;
Что волки бешены, пустые то лишь враки;
Коль ссорятся они с овцами иногда,
Так верно их мутят коварные собаки.
Сошлю собак из стада вон».
Как соврал мой пастух, так сделал после он.
Собак оставил,
И стадо без собак в леса гулять отправил;
За ними вслед
Сам издали идет
И видит волка с три бегущих к стаду прямо;
Но мой пастух не оробел
И подозрения нимало не имел;
Он мыслит: волки те резвиться будут тамо,
И что они идут к овечкам для игры;
Но волки те овец изрядно потазали
И доказали,
Что на картинах лишь к овцам они добры.
А мой совет: к словам пустым не прилепляйся,
Ни описаниям пристрастным не вверяйся,
Старайся боле сам людей ты примечать,
И истинну хвалу от ложной различать.
Однажды на Цитерском острове
Шалун Амур с своею братьею
Резвился целый день до устали,
И наконец унес у матушки
Тихонько пояс — побежал с ним в лес
И, скомкавши его подушечкой,
Постлал под голову и лег уснуть.
Случись гулять тут Хлое с Дафнисом,
И набрели они на спящего:
Дивятся мальчику прекрасному,
Который под кустом на травке спит
С полузакрытыми глазенками.
Он на бок лег; одна щека его
В подушку мягку погрузилася,
Другая ж выкатилась яблочком,
На коем пурпур разливается;
И, кротко ротик растворивши свой,
Он дышит сладостной амврозией.
Пастушка и пастух не знают, что
Начать! — уйти ли им, остаться ли!
Дитя такое миловидное,
Как он зашел сюда?.. какие он
Имеет золотые крылышки!
Тут обратились взоры Хлоины
На пояс — ах, какой узорчатый!
Что, если б ближе разглядеть его,
Но тише, чтоб не разбудить дитя.
Она тихонько наклоняется
С сильнотрепещущею грудию,
Но в замешательстве дотронулась
Не до подушки, до щеки его.
Он вздрогнул, встрепенулся крыльями,
Поспешно встал, взял пояс матушкин
И пастуха связал с пастушкою;
Потом с усмешкой торжествующей,
Ликуя, прыгая от радости,
Повел своих к Венере пленников,
Которые, познав приятность уз,
Без всякого сопротивления
Текли за милым победителем.
Пастухи— Возникновение этих фигурок
В чистом пространстве небосклона
Для меня более чем странно.
— Струи фонтана
Менее прозрачны, чем их крылья.
— Обратите внимание на изобилие
Пальмовых веток, которые они держат в своих ручках.
-Некоторые из них в туфельках, другие в онучках.
— Смотрите, как сверкают у них перышки.
-Некоторые — толстяки, другие — заморышки.
— Горлышки
Этих созданий трепещут от пения.
— Терпение!
Через минуту мы узнаем кой-какие новости.
-В нашей волости
Была икона с подобными изображениями.
— А я видал у бати книгу,
Где мужичок такой пернатый
Из пальцев сделанную фигу
Казал рукой продолговатой.
— Дурашка! Он благословлял народы.
-И эти тоже ангелочки
Благословляют, сняв порточки,
Земли возвышенные точки.
— Послушайте, они дудят в серебряные дудочки.
— Только что они были там, а теперь туточки.ПениеИз глубин, где полдень ярок,
Где прозрачный воздух жарок,
Мы, подобье малых деток,
Принесли земле подарок.
Мы — подобье малых деток,
Смотрит месяц между веток,
Звезды робкие проснулись,
В небесах пошевельнулись.БыкСмутно в очах,
Мир на плечах.
В землю гляжу,
Тяжко хожу.ПениеБык ты, бык, ночной мыслитель,
Отвори глаза слепые,
Дай в твое проникнуть сердце,
Прочитать страданий книгу!
Дай в твое проникнуть сердце,
Дай твою подумать думу,
Дай твою земную силу
Силой неба опоясать! ПастухиКажется, эти летающие дурни разговаривают с коровами?
— Уже небеса делаются багровыми.
— Скоро вечер. Не будем на них обращать внимания.
— Эй, создания!
Отчего трепещет сердце, отчего пылает кровь,
Иль пришло уже то время, чтобы чувствовать любовь?
Коль не пламень то любовный, что ж за скорбь меня зажгла,
А когда любовь вселилась, ах любовь, ах как ты зла!
Вся природа обновленна,
Неприятна мне весна,
Я свободы всей лишенна,
В день забавы, ночью сна.
То любовь, любовь, конечно час пришел, любить должна.
И уж мне моя свобода ныне больше не нужна,
Тай, мое печально сердце, вольность я совсем гублю,
Нрав мой весь переменился, я постигла, что люблю;
Все пастух на мысли странной,
А как мышлю, вся горю,
И в любови несказанной,
И во сне его все зрю.
Распустилися деревья, на лугах цветы цветут,
Веют тихие зефиры, с гор ключи в долины бьют,
Воспевают сладки песни птички в рощах на кустах,
А пастух в свирель играет сидя при речных струях;
Я ничем не веселюся,
Я во всех местах тиха,
И повсюду лишь крушуся,
Где не вижу пастуха.
Что ты мил, стыжуся молвить, ты, пастух, дознайся сам,
И приди под тень сплетенных древ, к прекрасным сим местам,
Буду здесь часы с тобою в нежных я утехах гнать,
Стану петь тебе свой пламень, ты в свирель будешь играть,
Премени печаль мне в радость,
И ко мне почувствуй страсть,
Я свою цветущу младость
Отдаю тебе под власть.
Пастух у ручейка пел жалобно, в тоске,
Свою беду и свой урон невозвратимый:
Ягненок у него любимый
Недавно утонул в реке.
Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:
«Река несытая! что, если б дно твое
Так было, как мое
Для всех и ясно, и открыто,
И всякий видел бы на тинистом сем дне
Все жертвы, кои ты столь алчно поглотила?
Я, чай бы, со стыда ты землю сквозь прорыла
И в темных пропастях себя сокрыла.
Мне кажется, когда бы мне
Дала судьба обильные столь воды,
Я, украшеньем став природы,
Не сделал курице бы зла:
Как осторожно бы вода моя текла
И мимо хижинки и каждого кусточка!
Благословляли бы меня лишь берега,
И я бы освежал долины и луга,
Но с них бы не унес листочка.
Ну, словом, делая путем моим добро,
Не приключа нигде ни бед, ни горя,
Вода моя до самого бы моря
Так докатилася чиста, как серебро».
Так говорил Ручей, так думал в самом деле.
И что ж? Не минуло недели,
Как туча ливная над ближнею горой
Расселась:
Богатством вод Ручей сравнялся вдруг с рекой;
Но, ах! куда в Ручье смиренность делась?
Ручей из берегов бьет мутною водой,
Кипит, ревет, крутит нечисту пену в клубы,
Столетние валяет дубы,
Лишь трески слышны вдалеке;
И самый тот пастух, за коего реке
Пенял недавно он таким кудрявым складом,
Погиб со всем своим в нем стадом,
А хижины его пропали и следы.
Как много ручейков текут так смирно, гладко,
И так журчат для сердца сладко,
Лишь только оттого, что мало в них воды!