Тоненькие свечечки,
Робкие, мерцают.
Голосочки детские
Басу отвечают.
Слышно над склоненною толпой:
«Со святыми упокой».
Хорошо под лентами,
Мирно под цветами!
Песни умиленные
Сложены не нами.
Обещает мир напев святой:
«Со святыми упокой».
Выйдешь в ночь холодную:
Светы и трамваи…
Сладостно задуматься
О блаженном рае.
Боже! — утомленных суетой
Со святыми упокой!
Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды,
Не умирают люди от обиды
И не перестают любить.В окне чуть брезжит день, и надо снова жить.Но если, о мой друг, одной прямой дороги
Весь мир пересекла бы нить,
И должен был бы я, стерев до крови ноги,
Брести века по ледяным камням,
И, коченея где-то там,
Коснуться рук твоих безмолвно и устало,
И всё опять забыть, и путь начать сначала,
Ужель ты думаешь, любовь моя,
Что не пошёл бы я?
Сонет
Два дня здесь шепчут: прям и нем,
Все тот же гость в дому,
И вянут космы хризантем
В удушливом дыму.
Гляжу и мыслю: мир ему,
Но нам-то, нам-то всем,
Иль люк в ту смрадную тюрьму
Захлопнулся совсем?
«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова…»
Слова, слова, слова.
Лишь Ужас в белых зеркалах
Здесь молит и поет
И с поясным поклоном Страх
Нам свечи раздает.
Известно,
в конце существования человечьего —
радоваться
нечего.
По дому покойника
идет ревоголосье.
Слезами каплют.
Рвут волосья.
А попу
и от смерти
радость велия —
и доходы,
и веселия.
Чтоб люди
доход давали, умирая,
сочинили сказку
об аде
и о рае.
Чуть помрешь —
наводняется дом чернорясниками.
За синенькими приходят
да за красненькими.
Разглаживая бородищу свою,
допытываются —
много ли дадут.
«За сотнягу
прямехонько определим в раю,
а за рупь
папаше
жариться в аду».
Расчет верный:
из таких-то денег
не отдадут
папашу
на съедение геенне!
Затем,
чтоб поместить
в райском вертограде,
начинают высчитывать
(по покойнику глядя). —
Во-первых,
куме заработать надо —
за рупь
поплачет
для христианского обряда.
Затем
за отпевание
ставь на́ кон —
должен
подработать
отец диакон.
Затем,
если сироты богатого виду,
начинают наяривать
за панихидой панихиду.
Пока
не перестанут
гроши носить,
и поп
не перестает
панихиды гнусить.
Затем,
чтоб в рай
прошли с миром,
за красненькую
за гробом идет конвоиром,
как будто
у покойничка
понятия нет,
как
самому
пройти на тот свет.
Кабы бог был —
к богу
покойник бы
и без попа нашел дорогу.
Ан нет —
у попа
выправляй билет.
И, наконец,
оставшиеся грошей лишки
идут
на приготовление
поминальной кутьишки.
А чтоб
не обрывалась
доходов лента,
попы
установили
настоящую ренту.
И на третий день,
и на десятый,
и на сороковой —
опять
устраивать
панихидный вой.
А вспомнят через год
(смерть — не пустяк),
опять поживится
и год спустя.
Сойдет отец в гроб —
и без отца,
и без доходов,
и без еды дети,
только поп —
и с тем,
и с другим,
и с третьим.
Крестьянин,
чтоб покончить с обдираловкой с этой,
советую
тратить
достаток
до последнего гроша
на то,
чтоб жизнь была хороша.
А попам,
объедающим
и новорожденного
и труп,
посоветуй,
чтоб работой зарабатывали руб.
Звук слышу мусикийский в стоне,
Во мраке гром, во блеске лик.
Здесь к небу вознесен на троне,
А там — на плахе Людовик!
О ужас! о превратность мира!
О оборот стыда, честей!
Попранна там в крови порфира,
А здесь приносят жертву ей ! —
Кто ж славы нам прямой содетель?
Никто, никто, — лишь добродетель.
Лишь добродетель есть любезна
Плененным истиной сердцам;
В чертоге, в хижине почтенна
Она везде, по всем странам.
На троне Филарет, в темнице,
Как праведник, всегда почтен;
В пыли Отрепьев, в багрянице,
Как изверг, завсегда презрен.
Не трон, не подвиги чьи громки,
Чтут беспристрастные потомки, —
Лишь добродетель. Ей священный
Поверен ключ весть чести в храм.
О палачи царя презренны!
Ответствуйте теперь вы нам,
Ответствуйте нам, Петионы:
Почто монарха и отца,
Заслуги, веру и законы
Попрали вы, о злы сердца!
Почто невинного убили
И век пятном наш обагрили?
«Любовь к отечеству велела»,
Вы ищете ответ нам дать.
Она вдохнуть вам в грудь умела,
Чтоб руки на царя поднять?
О ухищренье! о коварство!
Любовь к отечеству кротка;
Она не разрушает царство,
И нежная ея рука
Всегда граждан щадить умела:
Главу ль ей отделить от тела?
Давно надменья, властолюбья
Сию личину знаем мы;
Ее и Кромвель брал в орудья,
И ею Брут слепил умы.
Открыта днесь сердец их склонность
И мнимых цель геройских дел;
Но пусть тот веру, сей же вольность
Как будто защищать хотел;
А вашей лютости звериной,
Цареубийцы, что причиной?
Тень Людовика зрю стоящу
Окровавленную средь вас,
На лобном месте возносящу
Последний вам свой скорбный глас:
«Что, дети, что, народ мой славный,
Что вам такое сделал я?
Вы скиптр вручили мне державный:
Чем постыдилась власть моя?
Вы имя мне Благого дали,
Вы благости мои вкушали.
«Не я ли дверь отверз темницы,
Где вас томила строга власть?
Не я ли слезы стер вдовицы
И сирых успокоил часть?
Не я ль не пролил капли крови
Во все владычество мое,
Но как отец, весь полн любови,
Всю жизнь мою, все бытие
На ваши посвятив блаженства,
Искал вам благ всех совершенства?
«Желали вы иметь свободу,
Чтобы законы написать, —
Я отдал все права народу
И всю мою вам царску власть.
Желали, чтоб я, сняв корону,
Со всеми вами равен был, —
Ни слез не испустив, ни стону,
Я с вами гражданином слыл.
Желали вы, чтоб я судился, —
И я пред вами, прав, явился.
«Желали вы»... Но, тень святая!
Довольно; скройся в облаках!
Душ наших больше не смущая,
Живи, ликуй на небесах!
Твою невинность всякий знает,
Вселенною оправдан ты;
Потомство руки простирает
На гроб; на образ твой цветы
И мы с слезами рассыпаем,
Твоих тиранов проклинаем.
Греми, проклятие, всеместно
И своды храма потряси,
И правосудие небесно
Скорей на злобу ниспроси!
Греми, о Муза! и искусством
Подвигни к жалости сердца,
Наполнь одним Европу чувством
К отмщенью царского венца!
Греми! — Но се ревут уж громы,
На крылиях Орлов несомы .
1793