Пожертвуйте, благодетели,
На новый колокол —
Глас господень.
Звон колокольный
С напевом ангельским
Дивно сходен.
Святые отшельники
В виденьях слышали
Лик небесный;
Святые отшельники
Верно запомнили
Нездешние песни.
Наш звон православный
Напевом ангельским
Поет и трубит.
Пожертвуйте, православные,
На новый колокол,
Что милость будет.
Вас бог не забудет.
24 августа 1898
Меня зовут отшельником-дендритом.
Покинув жизнь, где всюду цепко зло,
Замкнулся я в древесное дупло,
Оно мне стало церковью и скитом.
Я здесь стою в молчаньи нарочитом,
Торжественном. Полсотни лет прошло,
Смотря на мир, как в дымное стекло,
Я мыслю в древе, молнией разбитом.
Как мне назвать его, не знаю я.
Зачем мне знать название приюта,
Где здешняя моя пройдет минута?
К дуплу порою приползет змея,
Двурогим языком мелькнет по краю.
Молитвою—ее я прогоняю.
Отшельником живу, Екатерининский канал 10
5.
За окнами растет ромашка, клевер дикий,
Из-за разбитых каменных ворот
Я слышу Грузии, Азербайджана крики.
Из кукурузы хлеб, прогорклая вода.
Телесный храм разрушили.
В степях поет орда,
За красным знаменем летит она послушная.
Мне делать нечего пойду и помолюсь
И кипарисный крестик поцелую
Сегодня ты смердишь напропалую Русь
В Кремле твой Магомет по ступеням восходит
И на Кремле восходит Магомет Ульян:
«Иль иль Али, иль иль Али Рахман!»
И строятся полки, и снова вскачь
Зовут Китай поднять лихой кумач.
Мне ничего не надо: молод я
И горд своей душою неспокойной.
И вот смотрю закат, в котором жизнь моя,
Империи Великой и Просторной.
Памяти Владимира Сергеевича Соловьева
Недалека воздушная дорога, —
Как нам сказал единый из певцов,
Отшельник скромный, обожатель Бога,
Поэт-монах, Владимир Соловьев
Везде идут незримые теченья,
Они вкруг нас, они в тебе, во мне,
Все в Мире полно скрытого значенья,
Мы на Земле — как бы в чужой стране.
Мы говорим. Но мы не понимаем
Всех пропастей людского языка.
Морей мечты, дворцов души не знаем,
Но в нас проходит звездная река.
Ты подарил мне свой привет когда-то,
Поэт-отшельник, с кроткою душой.
И ты ушел отсюда без возврата,
Но мир Земли — для неба нс чужой.
Ты шествуешь теперь в долинах Бога,
О, дух, приявший светлую печать
Но так близка воздушная дорога,
Вот вижу взор твой — я с тобой — опять.
Коротаю дни за днями —
Как отшельник, одинок…
Солнца луч, блеснув огнями,
Нынче вызвал за порог.
Смотрит юношей румяным
Сад забытый — весь в лучах…
И зарос же он бурьяном:
Целый лес на цветниках!
В шаловливом беспорядке
Подорожником сплошным
Заросли дорожки, грядки, —
Ни песчинки между ним;
Только, змейкою желтея,
В царстве трав ласкает глаз
Та тропинка, где — как фея —
В предрассветный ранний час,
Позабыв судьбы обиды,
Пробирается порой
От меня соседка Фрида
К мужу старому домой.
Сумрак в заговоре с нами…
Чуть свет — Фрида за порог!
И — живу я дни за днями,
Как отшельник одинок…
Покину мир — среди могил
Влачить мне долгое изгнанье!
Покину мир — я в нем забыл
Свое высокое призванье!
Не блеск его, не суеты
Во мне глас неба заглушали:
Меня томят мои мечты,
Мои мечты меня убили!
Мне память в казнь! передо мной
Витает образ вечно-милый —
Любовью грешной и тоской
Душа томится, гаснут силы...
Но я разрушу тяжкий плен,
Я жизнь найду во тьме могилы
И вольность среди мрачных стен.
Там вновь душа молиться станет,
Вдали от бурь созреет плод —
И падший дух опять воспрянет,
И небо в грудь мою сойдет.
Я понесу святое иго,
Я тьмы стерплю мучений, зол;
Согнусь под тяжкою веригой...
Но небо даст мне свой глагол.
Тогда покину мрак гробовый,
Тогда явлюсь перед людей —
И грянет глас судьбы суровый,
Как гром над бездною морей.
Глагол небес прейдет пучины,
И тьмы во прах пред ним падут,
Главы преклонят властелины,
Рабы свободу обретут.
Ожесточила ли тебя людская тупость,
Иль повседневная сует их кутерьма,
Их сердца старческая скупость,
Или ребячество их гордого ума: —
Вся эта современность злая,
Вся эта бестолочь живая,
Весь этот сонм тиранов и льстецов,
Иль эта кучка маленьких бойцов,
Самолюбивых и в припадках гнева
Готовых бить направо и налево;
Устал ли ты науку догонять,
Иль гнаться по следам младого поколенья —
Не говори, что хочешь ты бежать,
В глуши искать уединенья.
К чему! — Прошли те дни, когда лесную глушь
Преданье чудными духами населяло.
Когда отшельника незримо навещала
Семья оплаканных им душ,
Когда, дитя фантазии народной,
Со дна реки на свет луны холодной
Всплывала и его дразнила наготой
Русалка бледная с зеленою косой;
Когда под шумный говор леса
Пустынник, тихую лампаду засветя,
Молился, а его, как малое дитя,
Хранитель-ангел блюл от беса,
И одиноким не был он,
Бесплотных сил толпой повсюду окружен,
И были для него, как мир, разнообразны
Неизяснимые то страхи, то соблазны.
Ну, а тебя, товарищ старый мой,
Все эти чудеса займут едва ли!
Мы от мифических годов с тобой отстали
И унесем в пустыню за собой
На дне души разбитой, но живой
Невыносимые воспоминанья,
Неутолимые, законные желанья
И жажду жить и двигаться с толпой.
О! я б и сам желал уединиться,
Но, друг, мы и в глуши не перестанем злиться
И к злой толпе воротимся опять.
Не говори мне, что природа — мать:
Она детей не любит одиноких,
Ожесточенных, так же как жестоких,
Природа не умеет утешать.
И ничего не сделает природа
С таким отшельником, которому нужна
Для счастия законная свобода,
А для свободы — вольная страна.
(В Нормандии)
На берегах Нормандии счастливой,
Где стенами фалез земля окаймлена,
Привольно людям, счастье не химера.
Труд не гнетет и жизнь не голодна.
Еще всесильны пестрые Мадонны
И, приношеньями обвешаны, глядят,
И депутаты здешних мест в Париже
На крайней правой исстари сидят.
Еще живет старинная отвага
И крепкая душа в нормандских рыбаках:
Их мощный тип не может измениться,
Он сохранен, он взрос в морских солях!
Нейдет отсюда жить к американцам
Избыток сил людских; есть место для гробов;
Бессчетных фабрик пламенные печи
Не мечут в ночь пунцовых языков.
Меж темных рощ, над тучными холмами, —
Стада и табуны, и замки, и дворы;
Из них, что день, развозятся повсюду
И молоко, и масло, и сыры.
Здесь, вдоль черты приливов и отливов,
В волнах, играющих между прибрежных глыб,
Роятся тьмы вертящихся креветок;
Морской песок — и этот полон рыб.
Повсюду, словно гроздья винограда,
Лежат синеющие мули под водой,
И всякой рыбою полны рыбачьи боты,
Бегущие на утре дня домой.
Пластом ракушки берег покрывают,
И крабов маленьких веселые семьи,
Заслышав шум, под камни убегают,
Бочком ползут в пристанища свои;
И всюду между них, спокойней чем другие,
Отцы-«отшельники» различных форм живут:
То рачки умные, засевшие в скорлупки
Погибших братьев, в даровой приют.
Лежит «отшельник», счастлив и беспечен,
Лежит в песке и преспокойно ждет, —
Квартирою дешевой обеспечен,
А кушанье доставит море в рот.
Свой вкусный хвостик глубоко запрятав,
Таращит этот рак проворные клешни...
То дармоеды, феодалы моря,
Невозмутимей всех других они!..
I.
На Испанию родную
Призвал мавра Юлиан.
Граф за личную обиду
Мстить решился королю.Дочь его Родрик похитил,
Обесчестил древний род;
Вот за что отчизну предал
Раздраженный Юлиан.Мавры хлынули потоком
На испанские брега.
Царство готфов миновалось,
И с престола пал Родрик.Готфы пали не бесславно:
Храбро билися они,
Долго мавры сомневались,
Одолеет кто кого.Восемь дней сраженье длилось;
Спор решен был наконец:
Был на поле битвы пойман
Конь любимый короля; Шлем и меч его тяжелый.
Были найдены в пыли.
Короля почли убитым,
И никто не пожалел.Но Родрик в живых остался,
Бился он все восемь дней
Он сперва хотел победы,
Там уж смерти лишь алкал.И кругом свистали стрелы,
Не касаяся его,
Мимо дротики летали,
Шлема меч не рассекал.Напоследок, утомившись,
Соскочил с коня Родрик,
Меч с запекшеюся кровью
От ладони отклеил, Бросил об земь шлем пернатый
И блестящую броню.
И спасенный мраком ночи
С поля битвы он ушел.II.
От полей кровавой битвы
Удаляется Родрик;
Короля опередила
Весть о гибели его.Стариков и бедных женщин
На распутьях видит он;
Все толпой бегут от мавров
К укрепленным городам.Все, рыдая, молят бога
О спасеньи христиан,
Все Родрика проклинают;
И проклятья слышит он.И с поникшею главою
Мимо их пройти спешит,
И не смеет даже молвить:
Помолитесь за него.Наконец на берег моря
В третий день приходит он.
Видит темную пещеру
На пустынном берегу.В той пещере он находит
Крест и заступ — а в углу
Труп отшельника и яму,
Им изрытую давно.Тленье трупу не коснулось,
Он лежит окостенев,
Ожидая погребенья
И молитвы христиан.Труп отшельника с молитвой
[Схоронил] король,
И в пещере поселился
Над могилою его.Он питаться стал плодами
И водою ключевой;
И себе могилу вырыл,
Как предшественник его.Короля в уединеньи
Стал лукавый искушать,
И виденьями ночными
Краткий сон его мутить.Он проснется с содроганьем,
Полон страха и стыда;
Упоение соблазна
Сокрушает дух его.Хочет он молиться богу
И не может. Бес ему
Шепчет в уши звуки битвы
Или страстные слова.Он в унынии проводит
Дни и ночи недвижим,
Устремив глаза на море,
Поминая старину.III.
Но отшельник, чьи останки
Он усердно схоронил,
За него перед всевышним
Заступился в небесах.В сновиденьи благодатном
Он явился королю,
Белой ризою одеян
И сияньем окружен.И король, объятый страхом,
Ниц повергся перед ним,
И вещал ему угодник:
«Встань — и миру вновь явись.Ты венец утратил царской,
Но господь руке твоей
Даст победу над врагами,
А душе твоей покой».Пробудясь, господню волю
Сердцем он уразумел,
И, с пустынею расставшись,
В путь отправился король.1835 г.