Оружие Антанты — деньги.
Белогвардейцев оружие — ложь.
Меньшевиков оружие — в спину нож.
Правда,
глаза открытые
и ружья —
вот коммунистов оружие.
1.
Рабочий! Красноармейцу, защищающему тебя, не хватает оружия.
2.
Если у тебя есть лишний час —
3.
отдай его красноармейцу!
4.
И твоим оружием добудет мир.
1.
У белых оружия была масса.
2.
У белых была большая армия.
3.
Но белые не смогли смести красноармейских линий.
4.
Отчего?
5.
Оттого, что мы за освобождение пролетариата боролись.
6.
Оттого, что мы подчинялись военной дисциплине.
7.
Новый орел,
8.
будет отбит набег твой,
9.
если мы подчинимся дисциплине трудовой.
Без глаз не нацелишься, не подымай рук.
Только зря перестреляешь всех вокруг.
Подстрелишь невиноватого,
а тот, кто нужен,
без всякой помехи продолжит ужин.
А только сниму повязку — ага!
Сразу рабочий увидел врага.
Зря, буржуй, подымаешь вой,
непримирим враг классово́й.
В одной — винтовка,
в другой — книга, — вот вооружение против капиталистического ига.
РебенкуСынок отважного бойца,
Малютка милый, шаловливый,
Не тронь оружие отца:
Оно опасно, хоть красиво.Пускай блестит, пускай звенит —
Не обращай на то вниманья.
Оно, как друг, к себе манит,
Но даст потом, как враг, страданья.Не тронь его до дальних дней…
Ты будешь сильный и проворный,
И загремит в руке твоей
Оно игрушкою покорной.А я молюсь, чтобы тогда
Оружья всем игрушкой были;
Чтоб зверство, горе и вражда
Ни лиц, ни стали не томили.
1.
Ты знаешь это вот:
2.
Франция посылает оружие в Польшу,
3.
Румынии оружие шлет.
4.
Чтоб не оказалась беззащитной граница, надо заранее охраниться.
5.
Кто наша защита — ответ ясный:
6.
командир красный.
7.
Нет армии без красного командира.
8.
Если не хотите, чтоб вам ярмо надели, 9-1
0.
докажите это на деле.Пролетарии, через профсоюзы
шлите на курсы лучших товарищей своих.1
1.
Идущие, о семьях не беспокойтесь.1
2.
Республика обеспечит их.
Пять лет рабочие глотки поют,
века воспоет рабочих любовь —
служила одной ей.
ощетиня в честь ей,
мы плыли кровью-рекой.
чуть не голой рукой.
Мы силой смирили силы свирепость.
Но мыслей ихних цела крепость,
Пора последнее оружие отковать.
В руки перо берем.
Исписывая каракулью листов клочья,
с трудом вытягивая мыслей ленты, —
ночами скрипят корреспонденты-рабочие,
крестьяне-корреспонденты.
нас затмит пустомелей лак ли?
разрастутся наши каракули.
Враг рабочим отомстить рад.
На мушку берет героя пера.
В дрожь вгоняя врагов рой,
трудящемуся защита дружья,
нынешнее наше оружие!
1Глаза разбегаются!
С чего начать?
Во-первых, в
Мосполиграфе
вся печать.
Во-вторых,
чего ради
у нэпов покупать гроссбухи и тетради?
Всю писчебумажность, графленую и без граф,
продает
Мосполиграф.Чем искать граверов, мостовые пыля,
в
Мосполиграфе
заказывай печати и штемпеля.
И конечно,
разумеется само собою,
в
Мосполиграфе
покупай обои.
Разинь глаза и во все смотри,
запомни эти адреса три.2Даешь карандаши,
которые хороши? 3Каждый хозяйственник,
умный который,
здесь покупает
всё для конторы.4Где взять
перо и тетрадь?
Помни, родитель, —В
Мосполиграфе
всё, что хотите! 5У бумаги без печати никаких прав.
Печати делает
Мосполиграф.6Я первый по успехам
и прилежности.
Я здесь покупаю
письменные принадлежности.7Вспомните —
у вас оборвались
обои в комнате.
Нечего
стоять разиней.
Новые купите
у нас в магазине.8Печать —
наше оружие.
Оружейный завод —
Мосполиграф.9Наше оружие —
книга и газета.
Здесь куют
оружие это.10Стой, не дыша!
В
Мосполиграфе
всё —
от гроссбуха до карандаша.
Воспряньте, Греции народы!
День славы наступил.
Докажем мы, что грек свободы
И чести не забыл.
Расторгнем рабство вековое,
Оковы с вый сорвем;
Отмстим отечество святое,
Покрытое стыдом!
К оружию, о греки, к бою!
Пойдем, за правых бог!
И пусть тиранов кровь — рекою
Кипит у наших ног! О тени славные уснувших
Героев, мудрецов!
О геллины веков минувших,
Восстаньте из гробов! При звуке наших труб летите
Вождями ваших чад;
Вам к славе путь знаком — ведите
На семихолмный град!
К оружию, о греки, к бою!
Пойдем, за правых бог!
И пусть тиранов кровь — рекою
Кипит у наших ног! О Спарта, Спарта, мать героев!
Что рабским сном ты спишь?
Афин союзница, услышь
Клич мстительных их строев!
В ряды! и в песнях призовем
Героя Леонида,
Пред кем могучая Персида
Упала в прах челом.
К оружию, о греки, к бою!
Пойдем, за правых бог!
И пусть тиранов кровь — рекою
Кипит у наших ног! Вспомним, братья, Фермопилы,
И за свободу бой!
С трехстами храбрых — персов силы
Один сдержал герой;
И в битве, где пример любови
К отчизне — вечный дал,
Как лев он гордый — в волны крови
Им жертв раздранных пал!
К оружию, о греки, к бою!
Пойдем, за правых бог!
И пусть тиранов кровь — рекою
Кипит у наших ног!
Гражданскую войну при консуле Метелле,
Причины, ход войны, ошибочность путей,
Фортуны прихоти и важные на деле
Союзы дружества вождей,
Оружие в крови, еще неискупленной,
Представит, выбрав труд опасный, роковой —
На почву ты ступил, где пламень затаенный
Прикрыт обманчивой золой.
Пусть Муза строгая трагедии до срока
Театр оставит: ты, как только разберешь
Гражданские дела, по-прежнему высоко
В котурнах Кекропса пойдешь.
Клиентов в горести заступник величавый,
О Поллион! Не раз Сенат благословил
Тебя, которого венком бессмертной славы
Триумф Далмации покрыл.
Уж рокотом рогов, грозящих и трескучих
Наш слух наполнил ты; уже труба трубит,
Уж блеск оружия смутил коней летучих
И взоры всадников страшит.
И мнится, я внемлю словам красноречивым
Вождей, взывающих под пылью боевой,
И духом лишь Катон упорствует строптивым,
Хоть покорен весь круг земной,
Юнона, и при ней все африканцев боги,
Бежавшие страны, которой не спасли,
Ко правнукам владык Югурты слишком строги,
Теням их в жертву принесли.
Холмы каких полей, латинской кровью тучных,
О святотатственных не говорят боях?
О воплях ужаса гесперцев злополучных,
Что Мидам слышатся в степях?
Какой водоворот, какой поток не знает
Сражений бедственных! Не на морях ли всех
От трупов Даунии волна свой цвет меняет?
Где нашей крови чуждый брег?
Но, Муза! резвые не оставляй затеи,
Забудь цеосский плач и грусти не буди,
А с лирою моей в пещере Дионеи
Напевы легкие найди.
Мы
окружены
границей белой.
Небо
Европы
ржавчиной съела
пушечных заводов
гарь и чадь.
Это —
устарело,
об этом —
надоело,
но будем
про это
говорить и кричать.
Пролетарий,
сегодня
отвернись,
обхохочась,
услышав
травоядные
призывы Толстых.
Хо́лода
битвы
предчувствуя час,
мобилизуй
оружие,
тело
и стих.
Тело
намускулим
в спорте и ду́ше,
грязную
водочную
жизнь вымоем.
Отливайтесь
в заводах,
жерла пушек.
Газом
перехитри
Европу,
химия.
Крепите
оборону
руками обеими,
чтоб ринуться
в бой,
услышав сигнал.
Но, если
механикой
окажемся слабее мы,
у нас
в запасе
страшнее арсенал.
Оружие
наше,
газов лютей,
увидят
ихним
прожектором-глазом.
Наше оружие:
солидарность людей,
разных языком,
но —
одинаковых классом.
Слушатель мира,
надень наушники,
ухо
и душу
с Москвой сливай.
Слушайте,
пограничные
городки и деревушки,
Красной
Москвы
раскаленные слова.
Будущий
рядовой
в заграничной роте,
идешь ли пехотой,
в танках ли ящеришься,
помни:
тебе
роднее родин
первая
наша
республика трудящихся!
Помни,
услыша
канонадный отзвук,
наступающей
буржуазии
видя натиск, —
наше
лучшее оружие —
осуществленный лозунг:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
С военных полей не уплыл туман,
Не смолк пересвист гранат…
Поверженный помнит еще Седан
Размеренный шаг солдат.
А черный Париж запевает вновь,
Предместье встает, встает, —
И знамя, пылающее, как кровь,
Возносит санкюлот…
Кузнец и ремесленник! Грянул час, —
Где молот и где станок?..
Коммуна зовет! Подымайтесь враз!
К оружию! К оружию! И пламень глаз —
Торжественен и жесток.
Париж подымается, сед и сер,
Чадит фонарей печаль…
А там за фортами грозится Тьер,
Там сталью гремит Версаль.
В предместьях торопится барабан:
«Вставайте! Скорей! Скорей!»
И в кожаном фартуке Сент-Антуан
Склонился у батарей.
Нас мало.
Нас мало.
Кружится пыль…
Предсмертный задушен стон.
Удар… И еще…
Боевой фитиль
К запалу не донесен…
Последним ударом громи врага,
Нет ядер — так тесаком,
Тесак поломался — так наугад,
Зубами и кулаком.
Расщеплен приклад, и разбит лафет,
Зазубрились тесаки,
По трупам проводит Галиффе
Версальские полки…
И выстрелов грохот не исчез:
Он катится, как набат…
Под стенами тихого Пер-Лашез
Расстрелянные лежат.
О старый Париж, ты суров и сер,
Ты много таишь скорбен…
И нам под ногами твоими, Тьер,
Мерещится хруп от костей…
Лежите, погибшие! Над землей
Пустынный простор широк…
Живите, живущие! Боевой
Перед вами горит восток.
Кузнец и ремесленник! Грянул час!
Где молот и где станок?
Коммуна зовет! Подымайтесь враз!
К оружию! К оружию! И пламень глаз
Пусть будет, как сталь, жесток!
Пять лет рабочие глотки поют,
века воспоет рабочих любовь —
о том,
как мерили силы
в бою —
с Антантой,
вооруженной до зубов.
Буржуазия зверела.
Вселенной мощь —
служила одной ей.
Ей —
танков непробиваемая толщь,
ей —
миллиарды франков и рублей.
И,
наконец,
карандашей,
перьев леса́
ощетиня в честь ей,
лили
тысячи буржуазных писак —
деготь на рабочих,
на буржуев елей.
Мы в гриву хлестали,
мы били в лоб,
мы плыли кровью-рекой.
Мы взяли
твердыню твердынь —
Перекоп
чуть не голой рукой.
Мы силой смирили силы свирепость.
Избита,
изгнана стая зве́рья.
Но мыслей ихних цела крепость,
стоит,
щетинит штыки-перья.
Пора последнее оружие отковать.
В руки перо берем.
Пора —
самим пером атаковать!
Пора —
самим защищаться пером.
Исписывая каракулью листов клочья,
с трудом вытягивая мыслей ленты, —
ночами скрипят корреспонденты-рабочие,
крестьяне-корреспонденты.
Мы пишем,
горесть рабочих вобрав,
нас затмит пустомелей лак ли?
Мы знаем:
миллионом грядущих правд
разрастутся наши каракули.
Враг рабочим отомстить рад.
У бюрократов —
волнение.
Сыпет
на рабочих
совбюрократ
доносы
и увольнения.
Видно, верно бьем,
видно, бить пора!
Под пером
кулак дрожит.
На мушку берет героя пера.
На героя
точит ножи.
Что ж! —
и этот нож отведем от горл.
Вновь
согнем над письмом плечища.
Пролетарский суд
кулака припер.
И директор
«Правдой» прочищен.
В дрожь вгоняя врагов рой,
трудящемуся защита дружья,
да здравствует
красное
рабочее перо —
нынешнее наше оружие!
В газетах барабаньте,
в стихах растрезвоньте —
трясь
границам в край,
грозит
нам,
маячит на горизонте
война.
Напрасно уговаривать.
Возражать напрасно:
пушкам ли бояться
ораторских пугачей?
Непобедима
эта опасность,
пока
стоит
оружием опоясано
хоть одно государство
дерущихся богачей.
Не верьте
потокам
речистой патоки.
Смотрите,
куда
глаза ни кинь, —
напяливают
бо́енскую
прозодежду — фартуки
Фоши-костоломы,
Чемберлены-мясники.
Покамест
о запрещении войны
болтают
разговорчивые Келло́ги,
запахом
завтрашней крови
опоены́,
оскалясь штыками
и оружием иным,
вылазят Пилсудские
из берлоги.
На вас охота.
Ты —
пойдешь.
Готовься, молодежь!
Хотите,
не хотите ль,
не обезоружена
война еще.
Любуйтесь
блестками
мундирной трухи.
А она
заявится,
падалью воняющая,
кишки
дерущая
хлебом сухим.
Готовьте,
готовьте
брата и сына,
плетите
горы
траурных венков.
Слышу,
чую
запах бензина
прущих
танков
и броневиков.
Милого,
черноглазого
в последний
раз
покажите милой.
Может,
завтра
хваткой газовой
набок
ему
своротит рыло.
Будет
жизнь
дешевле полтинника,
посудиной
ломаемой
черепов хряск.
И спрячет
смерть
зиме по холодильникам
пуды
— миллионы —
юношеских мяс.
Не то что
выстрел,
попасть окурку —
и взорванный
мир
загремит под обрыв.
Товарищи,
схватите,
оторвите руку,
вынимающую
рево́львер
из кобуры.
Мы
привыкли так:
атака лобовая,
а потом
пером
обычное копанье.
Товарищи,
не забывая
и не ослабевая,
громыхайте лозунгами
этой кампании!
Гнев,
гуди
заводом и полем,
мир
защищая,
встань скалой.
Крикни зачинщику:
«Мы не позволим!
К черту!
Вон!
Довольно!
Долой!»
Мы против войны,
но если грянет —
мы
не растеряемся
безмозглым бараньём.
Не прячась
под юбку
пацифистской няни —
винтовки взяв,
на буржуев обернем.
Вы едете, оставя за собой
Родную Русь с ее привольем и пространством,
С ее младою, девственной красой,
С ее живым нарядом и убранством,
С ее надеждой, верой — и Москвой.
Знакомиться с германскою столицей
Спешите вы — за длинной вереницей
Пустых людей, которых нам не жаль
(Их поделом взяла чужая даль!),
Таких людей чуждаетесь вы сами.Итак, Берлин предстанет перед вами,
Где так сиял и закатился ум,
Где, говорят, идет и брань и шум.
Там жил герой Германии последний, —
Торжественный прощальный жизни цвет!
Свой дивный путь, в теченье многих лет,
Прошел он всех славнее и победней.
С ним рыцарей воскресли времена,
Железная в нем вновь проснулась сила,
Дивилася ему его страна,
Его рука тяжелая страшила.
Германский дух доспех ему сковал,
Невиданный, огромный, непробивный;
Им облечен, могучий, он стоял,
Смиряя всех своею силой дивной.
И нет его; доспех его лежит,
Оставленный в добычу поколенья, —
И вкруг него, ведя войну, шумит
Толпа пигмеев, жадная движенья.
Доспех у них, но нет могучих сил,
Но нет руки, оружием владевшей,
Но нет того, который бы взложил
И бодро нес доспех осиротевший!
Пусть силятся я рвутся сгоряча
Хоть по частям схватить убранство боя:
Им не поднять тяжелого меча,
Не сдвинуть им оружия героя!
И крик и брань в стране возникли той,
Движенье там и шумно и нестройно,
И жизнь в своей минуте роковой
Торопятся, волнуясь беспокойно.
Туда теперь вам долгий путь лежит… Средь шумного, тревожного движенья
Вас не обманет жизни ложный вид,
Не увлечет вас сила разрушенья.
Пусть часто там, на стороне чужой.
Мечтаются вам образы родные…
Высоко Кремль белеет над рекой,
Блестят кресты и главы золотые;
Колокола гудят — и торжества
Священного исполнен звук обильный,
И внемлет им надежды, веры сильной
И жизни полная Москва!
Первое вступление в поэму
Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем го*не,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
ваш ученый,
кроя эрудицией
вопросов рой,
что жил-де такой
певец кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор,
снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
о времени
и о себе.
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
из барских садоводств
поэзии —
бабы капризной.
Засадила садик мило,
дочка,
дачка,
водь
и гладь —
сама садик я садила,
сама буду поливать.
Кто стихами льет из лейки,
кто кропит,
набравши в рот —
кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки —
кто их к черту разберет!
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н…»
Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулез,
где б***ь с хулиганом
да сифилис.
И мне
агитпроп
в зубах навяз,
и мне бы
строчить
романсы на вас, —
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной песне.
Слушайте,
товарищи потомки,
агитатора,
горлана-главаря.
Заглуша
поэзии потоки,
я шагну
через лирические томики,
как живой
с живыми говоря.
Я к вам приду
в коммунистическое далеко
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
через хребты веков
и через головы
поэтов и правительств.
Мой стих дойдет,
но он дойдет не так, —
не как стрела
в амурно-лировой охоте,
не как доходит
к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих
трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
В курганах книг,
похоронивших стих,
железки строк случайно обнаруживая,
вы
с уважением
ощупывайте их,
как старое,
но грозное оружие.
Я
ухо
словом
не привык ласкать;
ушку девическому
в завиточках волоска
с полупохабщины
не разалеться тронуту.
Парадом развернув
моих страниц войска,
я прохожу
по строчечному фронту.
Стихи стоят
свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло
нацеленных
зияющих заглавий.
Оружия
любимейшего
готовая
рвануться в гике,
застыла
кавалерия острот,
поднявши рифм
отточенные пики.
И все
поверх зубов вооруженные войска,
что двадцать лет в победах
пролетали,
до самого
последнего листка
я отдаю тебе,
планеты пролетарий.
Рабочего
громады класса враг —
он враг и мой,
отъявленный и давний.
Велели нам
идти
под красный флаг
года труда
и дни недоеданий.
Мы открывали
Маркса
каждый том,
как в доме
собственном
мы открываем ставни,
но и без чтения
мы разбирались в том,
в каком идти,
в каком сражаться стане.
Мы
диалектику
учили не по Гегелю.
Бряцанием боев
она врывалась в стих,
когда
под пулями
от нас буржуи бегали,
как мы
когда-то
бегали от них.
Пускай
за гениями
безутешною вдовой
плетется слава
в похоронном марше —
умри, мой стих,
умри, как рядовой,
как безымянные
на штурмах мерли наши!
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтемся славою —
ведь мы свои же люди, —
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты
выплывут
остатки слов таких,
как «проституция»,
«туберкулез»,
«блокада».
Для вас,
которые
здоровы и ловки,
поэт
вылизывал
чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.
Мне
и рубля
не накопили строчки,
краснодеревщики
не слали мебель на дом.
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего не надо.
Явившись
в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
партийных книжек.
Куда глаз ни кинем —
газеты
газеты полны
газеты полны именем Муссолиньим.
Для не видевших
Для не видевших рисую Муссолини; я.
Точка в точку,
Точка в точку, в линию линия.
Родители Муссолини,
Родители Муссолини, не пыжьтесь в критике!
Не похож?
Не похож? Точнейшая
Не похож? Точнейшая копия политики.
У Муссолини
У Муссолини вид
У Муссолини вид ахов. —
Голые конечности,
Голые конечности, черная рубаха;
на руках
на руках и на ногах
на руках и на ногах тыщи
кустов
кустов шерстищи;
руки
руки до пяток,
руки до пяток, метут низы.
В общем,
В общем, у Муссолини
В общем, у Муссолини вид шимпанзы.
Лица нет,
Лица нет, вместо —
Лица нет, вместо — огромный
знак погромный.
Столько ноздрей
Столько ноздрей у человека —
Столько ноздрей у человека — зря!
У Муссолини
У Муссолини всего
У Муссолини всего одна ноздря,
да и та
да и та разодрана
да и та разодрана пополам ровно
при дележе
при дележе ворованного.
Муссолини
Муссолини весь
Муссолини весь в блеске регалий.
Таким
Таким оружием
Таким оружием не сразить врага ли?!
Без шпалера,
Без шпалера, без шпаги,
Без шпалера, без шпаги, но
Без шпалера, без шпаги, но вооружен здо́рово:
на боку
на боку целый
на боку целый литр касторовый;
когда
когда плеснут
когда плеснут касторку в рот те,
не повозражаешь
не повозражаешь фашистской
не повозражаешь фашистской роте.
Чтобы всюду
Чтобы всюду Муссолини
Чтобы всюду Муссолини чувствовалось как дома —
в лапище
в лапище связка
в лапище связка отмычек и фомок.
В министерстве
В министерстве первое
В министерстве первое выступление премьера
было
было скандалом,
было скандалом, не имеющим примера.
Чешет Муссолини,
Чешет Муссолини, а не поймешь
Чешет Муссолини, а не поймешь ни бельмеса.
Хорошо —
Хорошо — нашелся
Хорошо — нашелся переводчик бесплатный.
— Т-ш-ш-ш! —
— Т-ш-ш-ш! — пронеслось,
— Т-ш-ш-ш! — пронеслось, как зефир средь леса. —
Это
Это язык
Это язык блатный! —
Пришлось,
Пришлось, чтоб точить
Пришлось, чтоб точить дипломатические лясы,
для министров
для министров открыть
для министров открыть вечерние классы.
Министры подучились,
Министры подучились, даже без труда
Министры подучились, даже без труда без особенного, —
меж министрами
меж министрами много
меж министрами много народу способного.
У фашистов
У фашистов вообще
У фашистов вообще к знанию тяга:
хоть раз
хоть раз гляньте,
с какой жаждой
с какой жаждой Муссолиниева ватага
накидывается
накидывается на «Аванти»
После
После этой
После этой работы упорной
от газеты
от газеты не остается
от газеты не остается даже кассы наборной.
Вначале
Вначале Муссолини,
Вначале Муссолини, как и всякий Азеф,
социалистничал,
социалистничал, на митингах разевая зев.
Во время
Во время пребывания
Во время пребывания в рабочей рати
изучил,
изучил, какие такие Серрати,
и нынче
и нынче может
и нынче может голыми руками
брать
брать и рассаживать
брать и рассаживать за решетки камер.
Идеал
Идеал Муссолиний —
Идеал Муссолиний — наш Петр.
Чтоб догнать его,
Чтоб догнать его, лезет из пота в пот.
Портрет Петра.
Портрет Петра. Вглядываясь в лик его,
говорит:
говорит: — Я выше,
говорит: — Я выше, как ни кинуть.
Что там
Что там дубинка
Что там дубинка у Петра
Что там дубинка у Петра у Великого!
А я
А я ношу
А я ношу целую дубину. —
Политикой не исчерпывается —
Политикой не исчерпывается — не на век же весь ее!
Муссолини
Муссолини не забывает
Муссолини не забывает и основную профессию.
Возвращаясь с погрома
Возвращаясь с погрома или с развлечений иных,
Муссолини
Муссолини не признает
Муссолини не признает ключей дверных.
Демонстрирует
Демонстрирует министрам,
Демонстрирует министрам, как можно
Демонстрирует министрам, как можно негромко
любую дверь
любую дверь взломать фомкой.
Карьере
Карьере не лет же до ста расти.
Надавят коммунисты —
Надавят коммунисты — пустишь сок.
А это
А это все же
А это все же в старости
небольшой,
небольшой, но верный кусок.
А пока
А пока на свободе
А пока на свободе резвится этакий,
жиреет,
жиреет, блестит
жиреет, блестит от жирного глянца.
А почему он
А почему он не в зверинце,
А почему он не в зверинце, не за решеткой,
А почему он не в зверинце, не за решеткой, не в клетке?
Это
Это частное дело
Это частное дело итальянцев.
Примечание.
По-моему,
По-моему, портрет
По-моему, портрет удачный выдался.
Может,
Может, не похожа
Может, не похожа какая точьца.
Говоря откровенно,
Говоря откровенно, я
Говоря откровенно, я с ним
Говоря откровенно, я с ним не виделся.
Да, собственно говоря,
Да, собственно говоря, и не очень хочется.
Хоть шкура
Хоть шкура у меня
Хоть шкура у меня и не очень пушистая,
боюсь,
боюсь, не пригляделся б
боюсь, не пригляделся б какому фашисту я.
Еran trеcеnto: еran gиovanи е fortи:
Е son mortи!
Mе nе andava al mattиno a spиgolarе
Quando ho vиsto una barca иn mеzzo al marе:
Еra una barca chе andava a vaporе,
Е иssava una bandiеra trиcolorе.
All’иsola dи Ponza sи è fеrmata,
È stata un poco, е poи s'è rиtornata;
S'è rиtornata, е quи è vеnuta a tеrra;
Scеsеr con l’armи, е a noи non fеcеr guеrra.
Еran trеcеnto: еran gиovanи е fortи:
Е son mortи!
Scеsеr con l’armи, е a noи non fеcеr guеrra,
Ma s’иnchиnaron pеr bacиar la tеrra:
Ad uno ad uno lи guardaи nеl vиso;
Tuttи avеano una lagrиma еd un sorrиso:
Lи dиssеr ladrи uscиtи dallе tanе,
Ma non portaron vиa nеmmеno un panе;
Е lи sеntии mandarе un solo grиdo:
— Sиam vеnutи a morиr pеl nostro lиdo! —
Еran trеcеnto: еran gиovanи е fortи:
Е son mortи!
Con glи occhи azzurrи е coи capеllи d’oro
Un gиovиn cammиnava иnnanzи a loro;
Mи fеcи ardиta, е prеsol pеr la mano,
Glи chиеsи:—Dovе vaи, bеl capиtano?
Guardommи, е mи rиsposе:—O mиa sorеlla,
Vado a morиr pеr la mиa Patrиa bеlla! —
Иo mи sеntии trеmarе tutto иl corе,
Nè potеи dиrglи:—V’aиutи иl Sиgnorе! —
Еran trеcеnto: еran gиovanи е fortи:
Е son mortи!
Quеl gиorno mи scordaи dи spиgolarе,
Е diеtro a loro mи mиsи ad andarе:
Duе voltе sи scontrar con lи gеndarmи,
Е l’una е l’altra lи spoglиar dеll’armи:
Ma quando fûr dеlla Cеrtosa aи murи,
S’udиrono a suonar trombе е tamburи;
Е tra иl fumo е glи sparи е lе scиntиllе
Pиombaron loro addosso pиù dи mиllе.
Еran trеcеnto: еran gиovanи е fortи:
Е son mortи!
Еran trеcеnto, е non vollеr fuggиrе;
Parеan trеmиla е vollеro, morиrе:
Ma vollеro morиr col fеrro иn mano,
Е иnnanzи ad еssи corrеa sanguе иl pиano.
Fиnchè pugnar vиd’иo, pеr lor prеgaи;
Ma a un tratto vеnnи mеn, nè pиù guardaи…
Иo non vеdеva pиù fra mеzzo a loro
Quеglи occhи azzurrи е quеи capеllи d’oro!…
Еran trеcеnto: еran gиovanи е fortи:
Е son mortи!
Вот бедный прозаический перевод этих удивительных строк, перешедших в народную легенду:
«Они сошли с оружием в руках, но они не воевал с нами: они бросились на землю и целовали ее; я взглянула на каждого из них, на каждого—у всех дрожала слеза на глазах, и у всех была улыбка. Нам говорили, что это разбойники, вышедшие из своих вертепов; но они ничего не взяли, ни даже куска хлеба, и мы только слышали от них одно восклицание? „Мы пришли умереть за наш край!“
Их было триста, они были молоды и сильны… и все погибли!
Перед ними шел молодой золотовласый вождь с голубыми глазами… Я риободрилась, взяла его за руку и спросила: „Куда идешь ты, прекрасный вождь?“ Он посмотрел на меня и сказал: „Сестра моя, иду умирать за родину“. И сильно заныло мое сердце, и я не в силах была вымолвить: „Бог тебе в помочь!“
Их было триста, они были молоды и сильны… и все погибли!» И я знал bеl capиtano (прекрасного вождя) и не раз беседовал с ним о судьбах его печальной родины…
Жница из Сапри
Еran trеcеnto, еran gиovanиlе-fortи
Е sono mortи!
(Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!)
Шла я на жниву, гляжу—на волнах
С скоростью, глазу заметной
Судно несется на всех парусах,
Флаг развевая приветно.
К острову Понца пристало оно,
Но не осталося там,
Высадку сделать, казалося, к нам
Было на нем решено.
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!
Много оружие было на них,
Но, без боязни напрасной,
Я посмотрела и, лиц молодых
Помню я образ прекрасный.
На берег выйдя, к земле дорогой
Каждый устами приник;
Можно ль, чтоб в души такие проник
Умысел злобный какой?
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!
Я поняла, что любовью полны,
А не враждою их груди,
Не на грабеж и разбои войны,
Видно пришли эти люди.
Дружный их клик и доселе живет
В сердце глубоко моем:
«Братья! за родину дружно умрем,
Дело нас славное ждет!»
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!
Юноша вел их: задумчив был он,
С твердой походкой героя,
Ясные очи и кудри, как лен
Не позабуду его я!
Что со мной сталось, мне трудно понять,
Но, я спросила его
Смело, куда он идет? для чего?
Он отвечал: «умирать!»
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!
«Родине нашей», он так мне сказал,
«Славное время настало»,
Кротко—сестрою меня он назвал;
Сердце во мне застучало.
Я в этот день работать не могла…
Я полюбила их всех!
С горьким предчувствием, будто на смех,
Я вслед за ними пошла.
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!
Боже мой! что мне увидеть пришлось!
Дважды солдат мы встречали,
Дважды нам дело легко обошлось,
Ружья мы их отобрали!
Но, лишь до стен мы Чертозы дошли
Встретили войско, и град
Пуль полетел в нас—дым черный и смрад
Клубом вставали вдали…
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!
Более тысячи было солдат,
Их только триста, но смело
Бились они—не сдаваясь назад
Кровь их рекою алела…
Тщетно с тоской я молилась за них
Все они пали… и он —
Ясные очи и кудри, как лен
Пал, проклиная злодеев своих.
Было их триста: все юношей цвет,
Смерть их скосила—их нет!