Ночь, одержимая белизной
кожи. От ветреной резеды,
ставень царапающей, до резной,
мелко вздрагивающей звезды,
ночь, всеми фибрами трепеща
как насекомое, льнет, черна,
к лампе, чья выпуклость горяча,
хотя абсолютно отключена.
Спи. Во все двадцать пять свечей,
добыча сонной белиберды,
сумевшая не растерять лучей,
преломившихся о твои черты,
ты тускло светишься изнутри,
покуда, губами припав к плечу,
я, точно книгу читая при
тебе, сезам по складам шепчу.
Смотри, диск солнечный задернут мраком крепа;
Окутайся во мглу и ты, моя Луна,
Курясь в небытии, безмолвна и мрачна,
И погрузи свой лик в бездонный сумрак склепа.
Зову одну тебя, тебя люблю я слепо!
Ты, как ущербная звезда, полувидна;
Твои лучи влечет Безумия страна,
Долой ножны, кинжал, сверкающий свирепо!
Скорей о пламя люстр зажги мои зрачки!
Свои желания зажги о взор упорный!
Всегда желанна ты во мгле моей тоски,
Ты — розовый рассвет; ты — Ночи сумрак черный,
Все тело в трепете, всю душу полнит гул, —
Я вопию к тебе, мой бог, мой Вельзевул!
Луна плывёт, как круглый щит
Давно убитого героя,
А сердце ноет и стучит,
Уныло чуя роковое.
Чрез дымный луг и хмурый лес,
И угрожающее море
Бредёт с копьем наперевес
Моё чудовищное горе.
Напрасно я спешу к коню,
Хватаю с трепетом поводья
И, обезумевший, гоню
Его в ночные половодья.
В болоте тёмном дикий бой
Для всех останется неведом,
И верх одержит надо мной
Привыкший к сумрачным победам:
Мне сразу в очи хлынет мгла…
На полном, бешеном галопе
Я буду выбит из седла
И покачусь в ночные топи.
Как будет страшен этот час!
Я буду сжат доспехом тесным,
И, как всегда, о coup de grâce
Я возоплю пред неизвестным.
Я угадаю шаг глухой
В неверной мгле ночного дыма,
Но, как всегда, передо мной
Пройдёт неведомое мимо…
И утром встану я один,
А девы, рады играм вешним,
Шепнут: «Вот странный паладин
С душой, измученной нездешним».
Старинная песня.
Ей тысяча лет:
Он любит ее,
А она его — нет.
Столетья сменяются,
Вьюги метут,
Различными думами
Люди живут.
Но так же упрямо
Во все времена
Его почему-то
Не любит она.
А он — и страдает,
И очень влюблен…
Но только, позвольте,
Да кто ж это — он?
Кто? — Может быть, рыцарь,
А может, поэт,
Но факт, что она —
Его счастье и свет.
Что в ней он нашел
Озаренье свое,
Что страшно остаться
Ему без нее.
Но сделать не может
Он здесь ничего…
Кто ж эта она,
Что не любит его?
Она? — Совершенство.
К тому же она
Его на земле
Понимает одна.
Она всех других
И нежней и умней.
А он лучше всех
Это чувствует в ней…
Но все-таки, все-таки
Тысячу лет
Он любит ее,
А она его — нет.
И все же ей по сердцу
Больше другой —
Не столь одержимый,
Но все ж неплохой.
Хоть этот намного
Скучнее того
(Коль древняя песня
Не лжет про него).
Но песня все так же
Звучит и сейчас.
А я ведь о песне
Веду свой рассказ.
Признаться, я толком
И сам не пойму:
Ей по сердцу больше другой…
Почему?
Так глупо
Зачем выбирает она?
А может, не скука
Ей вовсе страшна?
А просто как люди
Ей хочется жить…
И холодно ей
Озареньем служить.
Быть может… не знаю.
Ведь я же не Бог.
Но в песне об этом
Ни слова. Молчок.
А может, и рыцарь
Вздыхать устает.
И сам наконец
От нее устает.
И тоже становится
Этим другим —
Не столь одержимым,
Но все ж неплохим.
И слышит в награду
Покорное: «да»…
Не знаю. Про то
Не поют никогда.
Не знаю, как в песне,
А в жизни земной
И то и другое
Случалось со мной.
Так что ж мне обидно,
Что тысячу лет
Он любит ее,
А она его — нет?