Не бывает любви
Несчастной.
Может быть она
Горькой,
Трудной,
Безответной
И безрассудной,
Может быть
Смертельно опасной,
Но несчастной
Любовь
Не бывает.
Даже если она
Убивает.
Тот, кто этого не усвоит,
И счастливой любви не стоит!
Что плакать о любви несчастной,
Когда огонь в крови горит!
Весной веселой и прекрасной
Что плакать о любви несчастной...
Зовут к забаве сладострастной
Меня наперсницы харит.
Что плакать о любви несчастной,
Когда огонь в крови горит!
Зарыт на дальнем перекрестке
Самоубийцы труп в песок,
Над ним растет цветочек синий,
Несчастных грешников цветок.
Там я стоял, вздыхая… Вечер
Все сном и холодом облек,
И при луне качался тихо
Несчастных грешников цветок.
О, я, несчастный Атлант! Целый мир,
Да, целый мир скорбей нести я должен;
Я это бремя не снесу — и сердце
Готово сокрушиться!
Ты-ж, сердце гордое, того хотело!
Ты жаждало иль счастья без конца,
Или хоть безконечнаго несчастья…
Ну, вот ты и несчастно!
О, я несчастный Атлас! Целый мир,
Да, целый мир скорбей нести я должен.
Я это бремя не снесу, — и сердце
Готово сокрушиться!
Ты ж, сердце гордое, того хотело!
Ты жаждало иль счастья без конца,
Или хоть бесконечного несчастья.
Ну, вот ты и несчастно!
О, я несчастный Атлас! Мир громадный,
Весь мир скорбей я на себе подемлю,
Ношу невыносимое, и сердце
В груди готово разорваться!
Но, сердце гордое, ведь ты же говорило:
«Иль счастья без конца иль хоть несчастья
Но так же без конца!» и вот ты, сердце,
Теперь несчастно бесконечно!
Я из себя несчастную не строю —
Есть дело, есть любовь и есть друзья.
Что из того, что быт мой неустроен?
Нам неромантиками быть нельзя.
Быт неустроен? Ну и слава богу:
Не это ль — вечной юности залог.
Мы молоды, покуда нас в дорогу
Ещё зовёт походный ветерок,
Покуда снятся поезда ночами,
Покуда скучным кажется покой.
А коль любовь нас держит на причале,
Подумать надо о любви такой…
Ты добр! Но пред тобой несчастный, угнетенный,
Невинный к небесам возносит тяжкий стон.
Злодей, и в почести, и в знатность облеченный,
Сияющий в крестах, и веру, и закон
В орудие злодейств своих преобращает.
Нет правосудия, защиты нет нигде,
Земные боги спят в беспечности…
И самый гром небес на время умолкает.
Ищи же счастья здесь, о добрый друг людей,
Ищи его себе…
(Редакция стихотворения «Сирота»)Не прельщайте, не маните
Прошлой юности мечты;
Скройтесь, скройтесь, улетите
От несчастной сироты.Что вы, злые, что вы вьетесь
Над невинной сиротой;
Что вы вихрем не несетесь
В край неведомый, чужой.Я мечтала, я хотела
Счастье встретить на земле:
Но судьба моя велела
Знать его — и знать во сне.Наяву же в облегченье
Только слезы проливать;
И не верить в наслажденье
И покоя не вкушать.Не прельщайте ж, не маните
Прошлой юности мечты;
Улетите, улетите
От несчастной сироты.
По селу с сумою ходит
Мальчуган-урод;
Смотрит грустно, со страданьем
На него народ.
Он и хром, и не владеет
Правою рукой,
Ходит тихо, через силу,—
Как старик с клюкой.
Не по прихоти природы
Искалечен он;
Крепко матерью родимой
Был он бережен.
От отца на век несчастным
Сделался бедняк;
С ним беда давно когда-то
Повстречалась так:
Раз отец хмельного зелья
Чересчур хватил,
А в хмелю он хуже зверя
Бешеного был.
И ввалившись в хату с бранью,
Вдруг поднял содом:
Стал всех бить…жена попала—
Бабу кулаком.
Под удар попала люлька,
Там малютка спал,
Бедный так хватился об пол,
Что не застонал.
И теперь, бедняк несчастный,
Бедный и худой,
Ходит тихо, через силу
Как старик с клюкой!
Мне жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц… всего живущего.
Мне жаль детей и стариков, несчастных и счастливых… счастливых более, чем несчастных.
Мне жаль победоносных, торжествующих вождей, великих художников, мыслителей, поэтов…
Мне жаль убийцы и его жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей.
Как мне освободиться от этой жалости? Она мне жить не дает… Она — да вот еще скука.
О скука, скука, вся растворенная жалостью! Ниже спуститься человеку нельзя.
Уж лучше бы я завидовал… право!
Да я и завидую — камням.
Что наша жизнь? Несчастный случай!
Напиток страсти, остро-жгучий,
Восторг пленительных созвучий,
Да ужас смерти, черной тучей
Висящий над рекой бегучей.
Что наша жизнь? Тропа по круче,
Над бездной, где поток ревучий
Грозит, где вьется змей ползучий;
Кругом — бурьян, сухой, колючий,
Да, вдоль расщелин, тмин пахучий.
Что наша жизнь? Корабль скрипучий
В объятьях тьмы. Бессильной кутая
Мы сбились, смотрим в мрак дремучий,
Где — то блеснет мираж летучий,
То вспыхнет метеор падучий.
О наша жизнь! Томи и мучай!
Взноси надменно меч могучий,
Грози минутой неминучей, —
Я буду петь свой гимн певучий,
Я буду славить темный случай!
Басня
Под игом горестей, в злой участи плачевной
Не преставал к себе Ш. … смерть в гости звать:
Ты для меня милей и Грации небесной,
Приди, скорей приди, несчастия скончать!
Смерть в правду думая в час нужный подслужиться,
Показывается, бежит к дверям, стучится.
Что вижу? Ах! – кричит; прегнусной дряхлый вид,
Премерзкое лицо, и вход ее страшит.
Прочь, прочь! пожалуй ты уйди отсель скорее.
О смерть! и скучна жизнь стократ тебя милее.
Чуть-чуть не говоря: "Ты сущая ничтожность!",
Стихов моих печатный судия
Советует большую осторожность
В употребленьи буквы "я".
Винюсь: ты прав, усердный мой ценитель
И общих мест присяжный расточитель, -
Против твоей я публики грешу,
Но только я не для нее пишу.
Увы! писать для публики, для света -
Удел не русского поэта…
Друзья мои по тяжкому труду,
По Музе гордой и несчастной,
Кипящей злобою безгласной!
Мою тоску, мою беду
Пою для вас… Не правда ли, отрадно
Несчастному несчастие в другом?
Кто болен сам, тот весело и жадно
Внимает вести о больном…
Ты кинула свой тихий, отчий кров;
Мир призраков и дорогих видений
Сменило море будничных волнений…
Несчастная! Заране я готов
Позор и стыд твоей грядущей жизни
Оплакивать в страдающей отчизне.
Сестра! Я от тебя не утаю
Твоей судьбы удел ужасный:
Должна ты подарить Италии несчастной
Несчастную и жалкую семью.
В стране рабов мы слабы как в пустыне
Где не под силу нам с стихиями борьба;
Здесь на руках у матери-рабыни
В ребенке каждом видим мы раба.
Вот почему твой брачный пир мне скучен,
Как похоронный праздник меж гробов;
Твоей судьбой печальной я измучен,
Сестра-страдалица, мать будущих рабов!
Не прельщайте, не маните
Прошлой юности мечты;
Скройтесь, скройтесь, улетите
От несчастной сироты.
Что вы, злые, что вы вьетесь
Над невинной сиротой;
Что вы вихрем не несетесь
В край неведомый, чужой.
Я мечтала, я хотела
Счастье встретить на земле:
Но судьба моя велела
Знать его — и знать во сне.
Наяву же в облегченье
Только слезы проливать;
И не верить в наслажденье
И покоя не вкушать.
Не прельщайте ж, не маните
Прошлой юности мечты;
Улетите, улетите
От несчастной сироты.
Ослеп наш дряхлый век, и, как слепец несчастный,
Бредет он наугад, окутан дымной тьмой;
И кажется ему весь божий мир прекрасный
Огромною тюрьмой… Ни солнце Истины на небе мирозданья,
Ни звезды яркие Добра и Красоты
Не светят для него, — не льют благоуханья
Живой Любви цветы.Забыл наш хмурый век надежды молодые,
Не вспомнить старику о радужных мечтах, —
Встречает он теперь все радости земные
С печалью на устах.Больной, угрюмый век, — бредет впотьмах несчастный,
И некому слепца седого довести
Рукою любящей, рукою смелой, властной
До нового пути.А этот новый путь лежит так недалеко;
Над ним не меркнет свет борьбы с житейской тьмой;
И мир, вокруг него раскинувшись широко,
Не кажется тюрьмой…
Сидела в матрешке
Другая матрешка
И очень скучала
Матрешка в матрешке.
А в этой матрешке —
«Матрешке в матрешке» —
Сидела скучала
Другая матрешка.
Сидела скучала
Другая матрешка
Размером, конечно,
Поменьше немножко.
В матрешке «размером
Поменьше немножко»
Сидела матрешка
Не больше горошка.
Сидела матрешка
Не больше горошка
И тоже скучала
Несчастная крошка.
И что интересно
В «несчастной той крошке»
Еще разместились
Четыре матрешки.
Еще разместились
Четыре матрешки,
Примерно такие,
Как мушки и мошки.
Любому понятно,
Что каждой матрешке
Хотелось побегать
В саду по дорожке,
Хотелось в траве
Поваляться немножко,
Размять свои ручки,
Размять свои ножки.
Но что они
Могут поделать, матрешки?
У них деревянные
Ручки и ножки.
У них деревянные
Ручки и ножки.
Скучают матрешки
И то понарошке.
1.
ВЛЮБЛЕНИЕАмур пронзил меня стрелою,
Не знаю я, что делать мне
Куда ни гляну — вижу Хлою…
Амур пронзил меня стрелою,
Моей любви никак не скрою,
Сгорая в сладостном огне.
Амур пронзил меня стрелою,
Не знаю я, что делать мне.
2.
ОТВЕРГНУТАЯ СТРАСТЬОтвергнута любовь поэта…
Ах, Хлоя, бессердечна ты!
В моих глазах не стало света,
Отвергнута любовь поэта…
От ароматного букета
Остались вялые цветы…
Отвергнута любовь поэта…
Ах, Хлоя, бессердечна ты!
3.
СЧАСТЛИВЫЙ ПРИМЕРВоркуют голуби премило
Меж зеленеющих ветвей.
Весна объятья им открыла…
Воркуют голуби премило,
Любовь их нежно истомила,
Они спешат отдаться ей.
Воркуют голуби премило
Меж зеленеющих ветвей…
4.
УТЕШЕНИЕЧто плакать о любви несчастной,
Когда огонь в крови горит!
Весной веселой и прекрасной
Что плакать о любви несчастной…
Зовут к забаве сладострастной
Меня наперсницы харит.
Что плакать о любви несчастной,
Когда огонь в крови горит!
Я знаю, что у вас такие нравы:
Уехать не простясь, вернуться тайно,
Вам любо поступать необычайно,—
Но как Вам не сказать, что Вы не правы?
Быть в том же городе, так близко, близко —
И не видать, не слышать, не касаться,
Раз двадцать в день к швейцару вниз спускаться.
Смотреть, пришла ль столь жданная записка.
Нет, нет и нет! чужие ходят с Вами
И говорят, и слышат без участья
То, что меня ввергало б в трепет счастья,
И руку жмут бездушными руками.
Извозчикам, актерам, машинистам —
Вы всем открыты, все Вас могут видеть,
Ну, что ж, любви я не хочу обидеть:
Я буду терпеливым, верным, чистым.
Пиши, поэт! Слагай для милой девы
Симфонии сердечные свои!
Переливай в гремучие напевы
Несчастный жар страдальческой любви!
Чтоб выразить отчаянные муки,
Чтоб весь твой огнь в словах твоих изник, -
Изобретай неслыханные звуки,
Выдумывай неведомый язык!
И он поет. Любовью к милой дышит
Откованный в горниле сердца стих.
Певец поэт — она его не слышит;
Он слезы льет — она не видит их.
Когда ж молва, все тайны расторгая,
Песнь жаркую по свету разнесет
И, может быть, красавица другая
Прочувствует ее, не понимая,
Она ее бесчувственно поймет.
Она пройдет, измерит без раздумья
Всю глубину поэта тяжких дум;
Ее живой быстро-летучий ум
Поймет язык сердечного безумья, -
И, гордого могущества полна,
Перед своим поклонником, она
На бурный стих порой ему укажет,
Где вся душа, вся жизнь его горит,
С улыбкою: «Как это мило!» — скажет
И, легкая, к забавам улетит.
А ты ступай, мечтатель неизменный,
Вновь расточать бесплатные мечты!
Иди опять красавице надменной
Ковать венец, работник вдохновенный,
Ремесленник во славу красоты!
Трижды женщина его бросала,
Трижды возвращалась. На четвертый
Он сказал ей грубо: «Нету сала,
Кошка съела. Убирайся к черту!»Женщина ушла. Совсем. Исчезла.
Поглотила женщину дорога.
Одинокий — он уселся в кресло.
Но остался призрак у порога: Будто слеплена из пятен крови,
Милым, незабвенным силуэтом
Женщина стоит у изголовья…
Человек помчался за советом! Вот он предо мной. Слуга покорный —
Что могу сказать ему на это?
Женщина ушла дорогой черной,
Стала тесной женщине планета.Поддаваясь горькому порыву,
Вижу: с белым шарфиком на шее
Женщина проносится к обрыву…
Надо удержать ее! Скорее! Надо тут же дать мужчине крылья!
И сказал я с видом безучастным:
«Что важнее: быть счастливым или
Просто-напросто не быть несчастным?»он
Не улавливаю вашей нити…
Быть счастливым — это ведь и значит
Не бывать несчастным. Но поймите:
Женщина вернется и заплачет! я
Но она вернется? Будет с вами?
Ну, а слезы не всегда ненастье:
Слезы милой осушать губами —
Это самое большое счастье.
Несчастный, больной и порочный
По мокрому саду бреду.
Свистит соловей полуночный
Под низким окошком в саду.
Свистит соловей окаянный
В саду под окошком избы.
«Несчастный, порочный и пьяный,
Какой тебе надо судьбы?
Рябиной горчит и брусникой
Тридцатая осень в крови.
Ты сам свое горе накликал,
Милуйся же с ним и живи.
А помнишь, как в лунные ночи,
Один между звезд и дубов,
Я щелкал тебе и пророчил
Удачу твою и любовь?..»
Молчи, одичалая птица!
Мрачна твоя горькая власть.
Сильнее нельзя опуститься,
Страшней невозможно упасть!
Рябиной и горькой брусникой
Тропинки пропахли в бору.
Я сам свое горе накликал
И сам с этим горем умру.
Но в час, когда комья с лопаты
Повалятся в яму, звеня,
Ты вороном станешь, проклятый,
За то, что морочил меня!
По чести мудрено в санях или верхом,
Когда кричат: «марш, марш, слуша̀й!» круго̀м.
Писать к тебе, мой друг, посланья…
Нет! Музы, убоясь со мной свиданья,
Честненько в Петербург иль бог знает куда
Изволили сокрыться.
А мне без них беда!
Кто волком быть привык, тому не разучиться
По волчьи и ходить, и лаять завсегда.
Частенько, погрузясь в священну думу,
Не слыша барабанов шуму
И крику резкого осанистых стрелков,
Я крылья придаю моей ужасной кляче
И прямо — на Парнас! — или иначе,
Не говоря красивых слов,
Очутится пред мной печальная картина:
Где ветр со всех сторон в разбиты окна дует.
И где любовницу, нахмурясь, кот цалует,
Там финна бедного сума
С усталых плеч валится;
Несчастный к уголку садится
И, слезы утерев раздранным рукавом,
Догладывает хлеб мякинный и голодной…
Несчастный сын страны холодной!
Он с голодом, войной и русскими знаком!
1807
На краю края земли, где небо ясное
Как бы вроде даже сходит за кордон,
На горе стояло здание ужасное,
Издаля напоминавшее ООН.Всё сверкает как зарница —
Красота! Но только вот
В этом здании царица
В заточении живёт.И Кащей Бессмертный грубую животную
Это здание поставил охранять,
Но по-своему несчастное и кроткое,
Может, было то животное — как знать! От большой тоски по маме
Вечно чудище в слезах —
Хоть оно с семью главами,
О пятнадцати глазах.Сам Кащей (он мог бы раньше — врукопашную)
От любви к царице высох и увял —
И стал по-своему несчастным старикашкою.
Ну, а зверь его к царице не пускал.«Пропусти меня, чего там.
Я ж от страсти трепещу!..» —
«Хоть снимай меня с работы —
Ни за что не пропущу!»Добрый молодец Иван решил попасть туда:
Мол видали мы кащеев, так-растак!
Он всё время: где чего — так сразу шасть туда,
Он по-своему несчастный был — дурак! То ли выпь захохотала,
То ли филин заикал…
На душе тоскливо стало
У Ивана-дурака.Началися его подвиги напрасные,
С баб-ягами никчемушная борьба…
Тоже ведь она по-своему несчастная,
Эта самая лесная голытьба.Скольких ведьмочков пришибнул!
Двух молоденьких, в соку,
Как увидел утром — всхлипнул:
Жалко стало, дураку! Но, однако же, приблизился, дремотное
Состоянье превозмог своё Иван, —
В уголку лежало бедное животное,
Все главы свои склонившее в фонтан.Тут Иван к нему сигает,
Рубит голову спеша
И к Кащею подступает,
Кладенцом своим маша.И грозит он старику двухтыщелетнему:
«Щас, — говорит, — бороду-то мигом обстригу!
Так умри ты, сгинь, Кащей!» А тот в ответ ему:
«Я бы — рад, но я бессмертный — не могу!»Но Иван себя не помнит:
«Ах ты, гнусный фабрикант!
Вон настроил сколько комнат!
Девку спрятал, интриган! Я закончу дело, взявши обязательство!..»
И от этих-то неслыханных речей
Умер сам Кащей, без всякого вмешательства, —
Он неграмотный, отсталый был Кащей.А Иван, от гнева красный,
Пнул Кащея, плюнул в пол —
И к по-своему несчастной
Бедной узнице взошёл!..
Уже ушли от нас играние и смехи.
Предай минувшие забвению утехи!
Дай власть свирепствовать жестоким временам!
Воспоминание часов веселых нам,
Часов, которые тобой меня прельщали
И красотой твоей все чувства восхищали,
В глубокой горести сугубит муки те,
Которы ты нашла в несчастной красоте.
Пусть будет лишь моя душа обремененна
И жизнь на вечные печали осужденна;
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
О, в заблуждении безумное желанье!
Когда скончается тех дней воспоминанье
И простудит твою пылающую кровь,
Где денется тогда твоя ко мне любовь?
Но что мне помощи, что ты о мне вздыхаешь
И дни прошедшие со плачем вспоминаешь?
В претемном бедствии какую мысль приять?
Чего несчастному в смущении желать?
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя вооружились,
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль в неисцелимой ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной в корабль пресильно бьют
И воду с пеной, злясь, в него из бездны льют.
Терпи, о сердце, днесь болезнь неисцеленну!
Сноси, моя душа, судьбину непременну!
Теките из очей, потоки горьких слез!
Все наши радости сердитый рок унес.
Вздыхай о мне, вздыхай, возлюбленная, ныне;
Но, ах! покорствуя случаям и судьбине,
Всегдашнюю тоску, как можешь, умеряй
И в сокрушении надежды не теряй!
Претерпевай тоску, напасть и время скучно:
Мы либо и опять жить будем неразлучно.
Смягчись, жестокий рок, стенанье сократи
И взяты радости несчастным возврати!
ПРОЩАНИЕ С ЖИЗНИЮ МОЛОДОГО ПОЭТА.
Я сердца глубь пред Господом открыл —
И о моем раскаяньи Он знает.
Он исцелил, Он дух мой укрепил:
Ведь Он детьми несчастных называет!
Мои враги сказали мне, смеясь:
«Пускай умрет, а вместе с ним и слава!»
Но Бог вещал, душе моей явясь:
"Их злость—твоя опора и держава!
"Их сонм друзьям твоим передает
Свою вражду; кого, сам разоренный,
Питаешь ты, твой образ продает,
Его враждой и злобой очерненный.
"Но Бог, к Кому раскаянье влечет
Тебя, твой вопль, рожденный горем, слышит,
Он, Кто щадит ваш слабый смертный род
И приговор чей благостию дышит.
«Я для тебя в грядущем разбужу
Уснувшия любовь и справедливость —
И от всего очистить укажу,
Чем честь твою затьмила их кичливость!»
Будь славен Бог—Ты, возвративший мне
Невинности и благородства силу
И чей глагол, гремящий в вышине,
Оберегать сойдет мою могилу.
Несчастный гость на жизненном пиру,
Я жил лишь день один—и умираю,
И над моей могилой, как умру,
Никто слезы не выронит, я знаю.
Вам, зелень нив, зовущий мрак лесов
И высь небес, души очарованье,
Семьи людской лазоревый покров,
В последний раз я шлю свое прощанье!
Пусть сонм моих безчувственных друзей
На вас в тиши глаза свои покоит!
Пусть смерть сойдет к ним на закате дней
И друг глаза, рыдая, им закроет!
О, сын Армении, несчастный, угнетенный!
Ты много горя перенес!..
Как мученик, как раб, в темницу заключенный,
Ты проливаешь море слез.
С согбенною спиной, с понурой головою
Ты трудишься весь день.
Ты землю оросишь кровавою слезою, —
А впереди… хотя бы счастья тень!..
Когда, с косой в руках, ты безоружен в поле,
Тебя терзает курд, мечом своим губя;
И дома, средь семьи, в твоей несчастной доле, —
Злой курд и там преследует тебя!
Кругом — гонения… кругом — грабеж, угрозы…
Ты одинок в страданиях своих;
Другие же тебе приносят скорбь и слезы,
И трудишься ты вечно для других…
Свобода, — этот дар великий и отрадный, —
Не каждому ли он самой природой дан?
Но враг лихой, коварный, беспощадный
Свободу, жизнь отнять стремится у армян…
И не твоя теперь — земля твоя родная!
Твое имение — не ты владеешь им!..
И для других ты трудишься, страдая,
И сам ты — жалкий раб, ограблен и гоним…
День ото дня ты ждешь, страдаешь год от году…
Покоя ты лишен… ты ждешь из века в век,
Когда судьба пошлет желанную свободу,
И скажешь ты тогда: «Я — тоже человек!»
«Эдипа» видел я,—и чувство состраданья
Поднесь в растроганной душе моей хранит
Гонимого слепца прискорбный, томный вид.
Еще мне слышатся несчастного стенанья,
И жалобы его, и грозный клятвы глас,
Что ужасом мой дух встревоженный потряс,
Еще в ушах моих печальной Антигоны
Унылый длится вопль и раздаются стоны.
Трикраты солнца луч скрывала мрачна ночь,
А я все живо зрю, как нежну, скорбну дочь
Дрожащею рукой отец благословляет
И небо, кажется, над нею преклоняет.
Благодарю тебя, чувствительный певец!
В душе твоей сыскав волшебный ключ сердец
И жалость возбудя к чете, гонимой роком,
Ты дал почувствовать отрадным слез потоком,
Который из очей всех зрителей извлек,
Что к сердцу близок нам несчастный человек.
О! как искусно ты умел страстей движеньи
В изгибах душ открыть и взору показать:
Тут скорбного отца в невольном преступленьи,
Там сына злобного раскаяньем терзать,
Велику душу здесь, там мщенья дух кичливый,
От гнева к жалости стремительны порывы,
Нежнейшей дочери уныние явить
И в души наши все их страсти перелить.
Теки ж, любимец муз! Во храме Мельпомены,
К которому взошел по скользкой ты горе,
Неувядаемый, рукой ее сплетенный,
Лавровый ждет тебя венок на алтаре.
Теки и, презря яд зоилов злоязычный,
В опасном поприще ты бег свой простирай,
Внемли плесканью рук и ввек не забывай,
Что зависть спутница одних даров отличных,
Что ярким озарен сиянием предмет
Мрачнейшу за собой на землю тень кладет.
Конец 1804
(Степаннос, XVII в.)
Нежная! милая! злая! скажи,
Черные очи, яр! черные очи!
Что, хоть бы раз, не придешь ты ко мне
В сумраке ночи, яр! в сумраке ночи!
Много тоски я и слез перенес,
Полон любови, яр! полон любови!
Лоб у тебя белоснежен, дугой
Черные брови, яр! черные брови!
Взоры твои — словно море! а я —
Кормщик несчастный, яр! кормщик несчастный!
Вот я в тревоге путей не найду
К пристани ясной, яр! к пристани ясной!
Ночью и днем утомленных очей
Я не смыкаю, яр! я не смыкаю.
Выслушай, злая! тебя, как твой раб,
Я умоляю, яр! я умоляю!
Все говорят ты — целитель души…
Вылечи раны, яр! вылечи раны!
Больше не в силах я этот сносить
Пламень багряный, яр! пламень багряный!
Ночью и днем, от любви, все — к тебе,
В горести слез я, яр! в горести слез я!
Злая, подумай: не камень же я!
Что перенес я, яр! что перенес я!
Сна не найти мне, напрасно хочу
Сном позабыться, яр! сном позабыться!
Плача, брожу и назад прихожу —
Снова томиться, яр! снова томиться!
Ночью и днем от тоски по тебе
Горько вздыхаю, яр! горько вздыхаю!
Имя твое порываюсь назвать, —
И замолкаю, яр! я замолкаю!
Более скрытно я жить не могу,
Произнесу я, яр! произнесу я!.
Злая, подумай: не камень же я!
Гибну, тоскуя, яр! гибну, тоскуя!
Ах, Степаннос! думал ты, что умен, —
Все же другим занялся ты, как видно!
Бога оставил и девой пленен…
Будет на Страшном суде тебе стыдно!
Ребенок был убит, — две пули — и в висок!
Мы в комнату внесли малютки тело:
Весь череп раскроен, рука закостенела,
И в ней — бедняжка! — он держал волчок.
Раздели мы с унынием немым
Труп окровавленный, и бабушка-старуха
Седая наклонилася над ним
И прошептала медленно и глухо:
«Как побледнел он… Посветите мне…
О боже! волоса в крови склеились».
Ночь, будто гроб, темнела… В тишине
К нам выстрелы порою доносились:
Там убивали, как убили тут…
Ребенка простынею белой
Она окутала, и труп окоченелый
У печки стала греть. Напрасный труд!
Обвеян смерти роковым дыханьем,
Лежал малютка, холоден как лед,
Ручонки опустив, открывши рот,
Бесчувственный к ее лобзаньям…
«Вот посмотрите, люди добрые, — она
Заговорила вдруг, прервав рыданья, —
Они его убили… У окна
Он здесь играл… и в бедное созданье,
В ребенка малого — ему еще восьмой
Годочек был — они стреляют… Что же
Он сделал им, малютка бедный мой…
Как был он тих и кроток, о мой боже…
С охотою ходил он в школу… да,
И все учителя его хвалили,
Он письма для меня писал всегда, —
И вот, разбойники, они его убили!
Скажите мне: не всё ль равно
Для господина Бонапарта было
Убить меня? Я смерти жду давно…
Но он… дитя…»
Рыданьем задушило
Старухе грудь, и не могла она
Сказать ни слова долго… Мы стояли
Вокруг несчастной, полные печали,
И сердце надрывалось в нас… «Одна,
Одна останусь я теперь… Что будет
Со мною, старой? Пусть господь рассудит
Меня с убийцами! За что они в наш дом
Пустили выстрелы? Ведь не кричал малютка:
»Да здравствует республика!» Лицом
Она склонилась к телу… Было жутко
Старухи горьким жалобам внимать
Над трупом отрока окровавленным…
Несчастная! Могла ль она понять…
Подражание Жаку Делилю
Страсть нежных, кротких душ, судьбою угнетенных,
Несчастных счастие и сладость огорченных!
О Меланхолия! ты им милее всех
Искусственных забав и ветреных утех.
Сравнится ль что-нибудь с твоею красотою,
С твоей улыбкою и с тихою слезою?
Ты первый скорби врач, ты первый сердца друг:
Тебе оно свои печали поверяет;
Но, утешаясь, их еще не забывает.
Когда, освободясь от ига тяжких мук,
Несчастный отдохнет в душе своей унылой,
С любовию ему ты руку подаешь
И лучше радости, для горестных немилой,
Ласкаешься к нему и в грудь отраду льешь
С печальной кротостью и с видом умиленья.
О Меланхолия! нежнейший перелив
От скорби и тоски к утехам наслажденья!
Веселья нет еще, и нет уже мученья;
Отчаянье прошло… Но слезы осушив,
Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешь
И матери своей, печали, вид имеешь.
Бежишь, скрываешься от блеска и людей,
И сумерки тебе милее ясных дней.
Безмолвие любя, ты слушаешь унылый
Шум листьев, горных вод, шум ветров и морей.
Тебе приятен лес, тебе пустыни милы;
В уединении ты более с собой.
Природа мрачная твой нежный взор пленяет:
Она как будто бы печалится с тобой.
Когда светило дня на небе угасает,
В задумчивости ты взираешь на него.
Не шумныя весны любезная веселость,
Не лета пышного роскошный блеск и зрелость
Для грусти твоея приятнее всего,
Но осень бледная, когда, изнемогая
И томною рукой венок свой обрывая,
Она кончины ждет. Пусть веселится свет
И счастье грубое в рассеянии новом
Старается найти: тебе в нем нужды нет;
Ты счастлива мечтой, одною мыслью — словом!
Там музыка гремит, в огнях пылает дом;
Блистают красотой, алмазами, умом:
Там пиршество… но ты не видишь, не внимаешь
И голову свою на руку опускаешь;
Веселие твое — задумавшись, молчать
И на прошедшее взор нежный обращать.
Мрачна и ненастна осенняя ночь,
Свистя, ветер тучи тяжелыя гонит.
На улице—света заблудшая дочь,
Покрытая рубищем, плачет и стонет.
Давно незнаком ей участия взор,
Лишь голод, товарищ и спутник несчастной,
Сжимая ей горло, ей шепчет укор:
Зачем ты зашла в этот город ужасный?
Осенняя ночь холодна и мрачна;
Но в замке сверкают кристаллы и злато;
Нарядных рабов там толпа собрана
И служит богатому сыну разврата.
Огнями роскошная зала горит,
Мущины играют там в карты и кости;
В бокалах шампанское, ленясь, кипит,
И славят хозяина пьяные гости.
Снаружи и внутри.
Она истощила все силы свои…
А прежде была так невинна, прекрасна,
Была утешеньем родимой семьи
В деревне, в дни юности светлой и ясной.
Теперь она борется с горькой нуждой,
И холод, и голод со изнуряет,
И слышится ей, как сквозь ветер ночной
Проклятье отца до нея долетает…
Какая же ждет ее доля теперь?
Она лишь презренье повсюду встречает.
Быть-может, больница отворит ей дверь,
Где бедную ранняя смерть ожидает.
Умрет она, всеми забытая, там,
Никто не уронит слезы сожаленья…
Чего же ей больше? Конец всем скорбям,
Конец, и в могиле покой, и забвенье!
А он, за роскошным столом веселясь,
Пирует с друзьями, счастливый, богатый…
Не он ли втоптал ту несчастную в грязь
И холодно бросил в пучину разврата?
Изменник, предатель! Ужель ничего
Не будет ему за его злодеянья?
А вот поглядите на замок его,
Прислушайтесь к шуму его ликованья!
И что же? все знают каков он душой;
Но золото зренье у всех ослепляет:
Его молодежь окружает толпой,
Улыбка красавиц его поощряет;
Там мать представляет ему дочерей,
Жмет руку ему седовласый вельможа…
О, небо! ужели нет кары твоей?
Ужели век будет все то же и то же?
Ѳ. МИЛЛЕР.
Париж в июне… Дождь и слякоть… На заре
Открыв окно свое, я вижу пред собою
Лишь небо — хмурое, как будто в декабре.
Где зелень яркая с лазурью голубою?
Возможно ли? Июнь? Пора цветущих роз!
Все ставни заперты. Париж, ночной гуляка —
Находится теперь во власти сонных грез.
Среди безмолвия и утреннего мрака
Вот дверью хлопнули… Нагнувшись из окна,
Я вижу женщину, и мертвенно бледна
Мне кажется она сквозь яркие румяна.
Зачем по слякоти спешит она так рано?
И нищету прикрыв ливреею стыда —
Нарядом шелковым, откуда и куда
Идет несчастная?
И тут страна родная
Мне вспомнилась… В те ранние часы
Что делается там? Алмазами росы
С зарею полоса блестит береговая.
Все пробуждается и стряхивает сон —
Едва забрежжится рассветом небосклон.
Как стая певчих птиц, в деревьях шелковичных
Щебечут девушки… Сегодня — первый сбор,
Работа ладится в руках к труду привычных.
О, песни девичьи, и небо, и простор!
Ужасен луч зари на улицах столичных.
И от плантации деревьев шелковичных,
Где в зелени листов щебечет звонкий хор
И раннею зарей задорно вторит эхо
Веселым окрикам и переливам смеха,
От нежных песенок красавицы Мирейль —
Я вновь переношусь на грязную панель,
К несчастным женщинам в их шелковой ливрее…
— Дружнее, девушки. За песнею скорее
Работа ладится. — И падают с ветвей
Листочек за листком, как дождь — о стекла окон.
— Зачем все трудится? — Для шелковых червей. —
— А ты, червяк, к чему свиваешь пышный кокон? —
— Я зябну, и гнездо себе хочу я свить. —
— Но людям отдаешь ты шелковую нить. —
— Зачем, прилежный ткач, ты делаешь основу
Из нитей шелковых? — Тружусь для городов. —
— К чему же городам плоды твоих трудов? —
— Из ткани шелковой мы делаем обнову,
Наряды модные у нас искусно шьют
И девушки себя за это продают,
Затем, чтоб шелк влачить по улицам столицы. —
О, песни девичьи за сбором шелковицы!
Убит Муж на войне; Жена вдова осталась
И в горести своей стенала и терзалась:
«Кому вдовство мое, — вещает, — защитить?
И как остаток мне пожитку сохранить?»
Грустила год о том и с грусти умирала,
А умираючи — деревни потеряла.
Бессовестной душе обиду такову
Не жалко произвесть, чтоб разорить вдову.
Чтоб выздороветь ей — таков устав был неба;
Устав грабителей ей был — сидеть без хлеба,
Таскаться по миру и прицепить суму, —
Тягаться с ябедой не женскому уму.
Слезами облившись, под окна потащилась
И божьим именем несчастная кормилась.
Подав полушку ей, дал некто сей совет:
«В суде побей челом о деревнях, мой свет,
Не век тебе с сумой и в рубищах таскаться».
Она ответствует: «С чем в суд мне показаться?
Кто что мне ни подаст, я только тем кормлюсь;
Подьячие берут, так с чем я поделюсь?»
«Есть люди добрые, — ей говорят, — и тамо,
О деле говорить поди к судьям ты прямо».
Она, то выслушав, надежду что дают,
К судье приходит в дом, ан всеношну поют.
Она хотя тот день почти куска не ела,
Но богомольщика дождаться захотела.
Авось и он что даст. Как всеношну отпел —
«Увидеть льзя ль судью?» — Нет! спать судья пошел.
Слуги столкать с двора голодну осудили.
Вдова та просит, чтоб в подклет ее пустили.
«Нам тесно и без вас», — ответствовали ей
И дали тут толчок на ужин из дверей.
Заплакав, заклялась вдругорь к душам быть адским,
Пошед, попалася на улице десятским;
Без фонаря она, ей то в вину причли,
В полицию ее назавтра отвели;
Посажена в тюрьму, пришла ее кончина;
Чем выкупиться ей? у ней нет ни алтына.
Напрасно бедная твердила та Жена,
Что до конца во всем разорена она;
Суперники ее подьячих подкупили
И бедную вдову в остроге уморили.
Пример нам подает несчастная вдова,
Надежда в свете сем на правду какова:
Кто защищение и помощь потеряет,
Тот с праведливостью в гоненьи умирает.