Да охранюся я от мушек,
От дев, не знающих любви,
От дружбы слишком нежной и -
От романтических старушек.
Избави Бог от летних мушек,
От дев, боящихся любви,
От дружбы слишком нежной, и —
От романтических старушек.
М. ЛЕРМОНТОВ.
На мольбы мои упорно
Нет и нет ты говоришь,
А скажу ль: «Ну, так простимся!» —
Ты рыдаешь и коришь…
Редко я молюсь, о Боже!
Успокой ее ты разом!
Осуши ее ты слезы,
Просвети ее ты разум!
Не слушай их, когда с улыбкой злою
Всю жизнь твою поставят на позор,
И над твоей венчанной головою
Толпа взмахнет бесславия топор; Когда ни сны, ни чистые виденья,
Ни фимиам мольбы твоей святой,
Ни ряд годов наук, трудов и бденья
Не выкупят тебя у черни злой… Им весело, когда мольбой презренной
Они чело младое заклеймят…
Но ты прости, художник вдохновенный,
Ты им прости: не ведят, что творят.
Не часто, не всегда, с мольбой и чутким страхом
Смотрю в твои глаза и чую прошлый день…
Тоскую и молюсь над погребенным прахом,
А всё объемлю лучшей жизни тень…
Не часто, не всегда, но, верь, душа не лживо
Поет твои мечты, к твоим стопам плывет…
И знай — о, знай! — тогда, что трепетно и живо
Она тебя манит, тоскует и зовет…
Ответь единый раз болезненному крику,
Послушай только раз безумный бред ночной, —
И ты поймешь душой, зачем темно и дико
Грядущий день зарю выводит за собой…13 мая 1901
Сирый убогий в пустыне бреду.
Все себе кров не найду.
Плачу о дне.
Плачу… Так страшно, так холодно мне.
Годы проходят. Приют не найду.
Сирый иду.
Вот и кладбище… В железном гробу
чью-то я слышу мольбу.
Мимо иду…
Стонут деревья в холодном бреду…
Губы бескровные шепчут мольбу…
Стонут в гробу.
Жизнь отлетела от бедной земли.
Темные тучи прошли.
Ветер ночной
рвет мои кудри рукой ледяной.
Старые образы встали вдали.
В Вечность ушли.
Годами голодаю по тебе.
С мольбой о недоступном засыпаю,
Проснусь — и в затухающей мольбе
Прислушиваюсь к петухам и к лаю.А в этих звуках столько безразличья,
Такая трезвость мира за окном,
Что кажется — немыслимо разлиться
Моей тоске со всем ее огнем.А ты мелькаешь в этом трезвом мире,
Ты счастлива среди простых забот,
Встаешь к семи, обедаешь в четыре —
Олений зов тебя не позовет.Но иногда, самой иконы строже,
Ты взглянешь исподлобья в стороне —
И на секунду жутко мне до дрожи:
Не ты ль сама тоскуешь обо мне?
Боже правый, пред тобой
Ныне грешница с мольбой.
Мне тоска стесняет грудь,
Мне от горя не заснуть.
Нет грешней меня, — но ты,
Боже, взор не отврати!..
Ах, кипела сильно в нем
Молодая кровь огнем!
Ах, любил так чисто он,
Тайной мукой истомлен.
Боже правый, пред тобой
Ныне грешница с мольбой.
Я ту муку поняла,
И безжалостно могла
Равнодушно так молчать
И на взгляд не отвечать.
Нет грешней меня, — но ты,
Боже, взор не отврати!..
Ах, его терзала я,
И погиб он от меня.
Потерялся, бедный, он,
Умер он, похоронен.
Боже правый, пред тобой
Ныне грешница с мольбой.
Осенний день бросает тень
На рощи и луга,
В горах — глубок — бежит поток
И бьется в берега.
Тумана мгла кругом легла
И буря — все грозней,
Но мне туман и ураган
Милее вешних дней.
Грозы порыв и вод разлив
Сродни душе моей;
Любовь — мертва, она — листва,
Опавшая с ветвей.
Но если свет минувших лет
Не светит в вышине.
Дай силу жить и позабыть,
Дай примиренье мне.
Я вас люблю: мое признанье
Идет к семнадцати годам!
Я — только сумрак, вы — сиянье,
Мне — только зимы, весны — вам.
Мои виски уже покрыли
Кладбища белые цветы,
И скоро целый ворох лилий
Сокроет все мои мечты.
Уже звезда моя прощальным
Вдали сияет мне лучом,
Уже на холме погребальном
Я вижу мой последний дом.
Но если бы вы подарили
Мне поцелуй один, как знать! —
Я мог бы и в глухой могиле
С покойным сердцем отдыхать.
Мне грезилось темное море,
Глухие рыдания волн,
Несущийся вдаль на просторе,
Волнами кидаемый челн.
Как чайки подстреленной крылья,
Повисли его паруса,
Напрасны мольбы и усилья
И глухи к мольбам небеса.
Из туч беспощадно суровых,
Зловещею тешась игрой,
Лишь отблески молний багровых
Во мраке сверкают порой.
И небо над темным простором
Раскинулось грозным шатром,
И смертным звучит приговором
Немолчно рокочущий гром.
Челнок беззащитный и жалкий
Все дальше уносит волна,
Коварная песня русалки
К нему долетает со дна.
И тяжко, и страшно, и смутно,
Из рук выпадает весло,
В пучину волною попутно
Разбитый челнок унесло.
Мне грезилось темное море,
Глухия рыдания волн,
Несущийся вдаль на просторе,
Волнами кидаемый челн.
Как чайки подстреленной крылья,
Повисли его паруса,
Напрасны мольбы и усилья
И глухи к мольбам небеса.
Из туч безпощадно суровых,
Зловещею тешась игрой,
Лишь отблески молний багровых
Во мраке сверкают порой.
И небо над темным простором
Раскинулось грозным шатром,
И смертным звучит приговором
Немолчно рокочущий гром.
Челнок беззащитный и жалкий
Все дальше уносит волна,
Коварная песня русалки
К нему долетает со дна.
И тяжко, и страшно, и смутно,
Из рук выпадает весло,
В пучину волною попутно
Разбитый челнок унесло.
Ах, уста, целованные столькими,
Столькими другими устами,
Вы пронзаете стрелами горькими,
Горькими стрелами, стами.
Расцветете улыбками бойкими
Светлыми весенними кустами,
Будто ласка перстами легкими,
Легкими милыми перстами.
Пилигрим, разбойник ли дерзостный —
Каждый поцелуй к вам доходит.
Антиной, Ферсит ли мерзостный —
Каждый свое счастье находит.
Поцелуй, что к вам прикасается,
Крепкою печатью ложится,
Кто устам любимым причащается,
С прошлыми со всеми роднится.
Взгляд мольбы, на иконе оставленный,
Крепкими цепями там ляжет;
Древний лик, мольбами прославленный,
Цепью той молящихся вяжет.
Так идешь местами ты скользкими,
Скользкими, святыми местами. —
Ах, уста, целованные столькими,
Столькими другими устами.
По камням мостовой накаленной
Вся в лохмотьях, с сумой на плечах,
С головою, к земле преклоненной,
И с ребенком на хилых руках,
Чуть ступаешь босыми ногами,
Нищеты и несчастия дочь,
Обращаясь к прохожим с мольбами
И тебе, и ребенку помочь.
Камень жжет исхудалые ноги,
Еле дышит усталая грудь.
Ты еще не прошла полдороги,
А кремнист и тяжел этот путь.
С равнодушною тупостью сносишь
ты насмешки и ругань толпы,
И с отчаяньем в голосе просишь:
«Дайте хлеба»; но тщетны мольбы:
Не протянут тебе подаянья,
Ты, как прежде, голодной уйдешь,
И с тяжелой слезою страданья
И себя, и людей проклянешь.
Когда взойдет денница золотая
На небосвод
И, красотой торжественно сияя,
Мрак разнесет,
Когда звонят, к молитве созывая,
И в храм идут,
И в нем стоят, моленье совершая,
И гимн поют, —
Тогда и я, с душою умиленной,
Меж всех стою
И богу гимн, коленопреклоненный,
Тогда пою.
Когда царь дня, в волнах купаясь чистых,
Течет к концу
И запоет хор птичек голосистых
Хвалу творцу, —
И я пою, и я ему молюся,
И в час мольбы
Спокоен я душой и не боюся
Угроз судьбы.
Мольба всегда усладу мне приносит,
Мой дух свежа,
Но никогда молитвы так не просит
Моя душа,
Как в грозный час кипучей непогоды:
Слова мои
Тогда солью я с голосом природы
И, чужд земли,
Пошлю к творцу усердную молитву,
И — внемля ей,
Он усмирит враждующую битву
Моих страстей…
Бывают дни, когда моя тоска
Становится порывистой и жгучей,
Оденет мысль мою голодной тучей
И сдавит грудь, как тяжкая рука.
Тогда в толпу незванный я вможу…
Иду один, как гость иного края,
И всем в глаза задулчиво гляжу,
И все ищу, все жду… Чего? не знаю…
И вижу я то след безсильным слез,
То жалкий страх пред жизнью необятной,
То бледное мерцанье тусклых грез —
Все, что я сам недавно перенес
И что теперь мне стало непонятно!
Но я молчу. Лишь в сердце у меня
Настойчиво, упорно, против воли
Звучит мольба, толительно звеня,
Как долгий стон невыносимой боли:
"Любовь мою, любовь отдайте мне!
"Я отдал всю! Мне нет нигде покоя!
"Я изнемог в зловещей тишине
«И так устал один, с самил собою»!..
Нет! Не скажу ни слова… для чего
Тревожить жизнь своей мольбой безславной!..
И стыдно мне порыва моего,
Как жалким слез пред женщиной тщеславной…
Многим богам в тишине я фимиам воскуряю,
В помощь нередко с мольбой многих героев зову;
Жертвуя музам, дриадам, нимфам речистым и даже
Глупому фавну весной первенца стад берегу.
Песня же первая — Вакху, мудрому сыну Семелы.
Ты, Дионисий в венке, грозный владыка ума,
Всех доступней моим мольбам и моим возлияньям:
Ты за утраты мои полной мне чашей воздай!
Где недоступная дева, моих помышлений царица?
В мраморах Фидий своих равной не зрел никогда,
Я же сходного с ней не знал созданья, — и что же?
Тирсу покорный, и ей клялся пожертвовать я.
Ждал я, безумный, забыться в дыму и в чаду приношений;
Новый Калхас, уже меч дерзкой рукой заносил;
Мать-природа вотще взывала, как мать Клитемнестра, —
Миг еще, миг — и тебе всё бы принес я, Лией.
Мне уже чудился плеск волн забвения в барку, —
Только заступница дев деву чудесно спасла:
Дивно светла, предо мной Ифигения к небу восходит,
Я же коленом тугим в бок упираю козла.
Когда с высот небес сбегает ночи тень
И горы окаймит среброгорящий день,
От ложа мирного восставши в час урочный,
Мольбой приветствую я светлый край Восточный: Всевышний! пред Тобой я тление и прах!
Но Ты, Творец миров, источник вечных благ!
Тебе всеведомы и ум и помышленье.
Прости мне праздность слов и мыслей прегрешенье;
Избавь неведенья, забвенья, и в тиши
Согрей любовию преступный хлад души.
Даруй мне твердость сил свершать Твои уставы,
Из сердца отжени все помыслы лукавы.
Да не отринется смиренная мольба:
Из Книги Бытия не исключи раба!
Я доброго ни раз не сделал пред Тобою;
Но Ты покрой меня десницею святою,
И дивною росой всещедрости Твоей
На сердце низойди и свет в него пролей;
Да кознь лукавого в нем не пробудит страсти;
Не отвергай меня и не введи в напасти;
Но целомудрием, терпеньем осени,
И в Царствии Твоем меня воспомяни!
Дозволь любить Тебя душой и помышленьем,
Дай волю следовать во всем Твоим веленьям,
Дай послушанье мне, всели в мой разум страх!
Ты многомилостив, благословен в веках! Январь 1840
Луны мороза по гротам ночной позолоты —
Лезвием сталь, серебро и железные гвозди.
Твой, о безмолвная ночь, этот колющий воздух
Дикой причудой меня замыкающий в гроты.
Вот мое сердце — кинжалам твоей тишины,
Вот моя воля — для саванов в тихом гробу.
Ясная чуждая полночь, мой факел задут.
Копьям твоим мои лучшие грезы даны.
В далях твоих отгорают огни моих глаз,
Брошены руки в обятье — в руках пустота,
Окоченелая полночь, тиха ты, пуста,
Как и души утомленной печальный рассказ.
Взгляд твой застылый недвижен, недвижен и слеп;
Жуткой тревогой отчаянья злого томя,
Взгляд твой фиксирует долго упрямо меня.
Строит зима ледяной опрозраченный склеп.
Кончено все… И усилья напрасны!.. Морозы
Мир пронизали, сковали они бесконечность.
Полночь спокойная, мертвая — ясная вечность —
Что ж, заморозь в моем сердце все муки, все слезы!
На грудь ко мне челом прекрасным,
Молю, склонись, друг верный мой!
Мы хоть на миг в лобзаньи страстном
Найдем забвенье и покой!
А там дай руку — и с тобою
Мы гордо крест наш понесем
И к небесам в борьбе с судьбою
Мольбы о счастье не пошлем…
Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой,
В заботах тяжких истощил, -
Как раб ленивый и лукавый,
Талант свой в землю не зарыл! Страдать за всех, страдать безмерно,
Лишь в муках счастье находить,
Жрецов Ваала лицемерных
Глаголом истины разить,
Провозглашать любви ученье
Повсюду — нищим, богачам —
Удел поэта… Я волнений
За блага мира не отдам.
А ты! В груди твоей мученья
Таятся также, знаю я,
И ждет не чаша наслажденья, -
Фиал отравленный тебя!
Для страсти знойной и глубокой
Ты рождена — и с давних пор
Толпы бессмысленной, жестокой
Тебе не страшен приговор.
И с давних пор, без сожаленья
О глупом счастье дней былых,
Страдаешь ты, одним прощеньем
Платя врагам за злобу их!
О, дай же руку — и с тобою
Мы гордо крест наш понесем
И к небесам в борьбе с судьбою
Мольбы о счастье не пошлём!..
Над пустыней, в полдень знойный,
Горделиво и спокойно
Тучка легкая плывет.
А в пустыне, жаждой мучим
И лучом палимый жгучим,
К ней цветок моленье шлет:
«Посмотри, в степи унылой
Я цвету больной и хилый,
И без сил, и без красы…
Мне цвести так безотрадно:
Нет ни тени здесь прохладной,
Ни свежительной росы,
Я горю, томлюсь от зною,
И поблекшей головою
Я к земле сухой приник.
Каждый день с надеждой тайной
Я всё ждал, что хоть случайно
Залетишь ты к нам на миг;
Вот пришла ты… и взываю
Я с мольбой к тебе, и знаю,
Что к мольбе склонишься ты:
Что прольется дождь обильный,
И, покров стряхнувши пыльный,
Оживут мои листы,
И под влагой неба чистой,
И роскошный и душистый,
Заблистает мой наряд;
И потом, в степи суровой,
Долго, долго к жизни новой
Буду помнить я возврат…»
Но, горда, неумолима,
Пронеслася тучка мимо
Над поникнувшим цветком.
Далеко, над сжатой нивой,
Бесполезно, прихотливо
Пролилась она дождем;
А в пустыне, жаждой мучим
И лучом палимый жгучим,
Увядал цветок больной…
И всё ждал он, увядая, —
Тучка вот придет другая…
Но уж не было другой.
Погасла последняя краска,
Как шепот в полночной мольбе…
Что надо, безумная сказка,
От этого сердца тебе? Мои ли без счета и меры
По снегу не тяжки концы?
Мне ль дали пустые не серы?
Не тускло звенят бубенцы? Но ты-то зачем так глубоко
Двоишься, о сердце мое?
Я знаю — она далеко,
И чувствую близость ее.Уж вот они, снежные дымы,
С них глаз я свести не могу:
Сейчас разминуться должны мы
На белом, но мертвом снегу.Сейчас кто-то сани нам сцепит
И снова расцепит без слов.
На миг, но томительный лепет
Сольется для нас бубенцов…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Он слился… Но больше друг друга
Мы в тусклую ночь не найдем…
В тоске безысходного круга
Влачусь я постылым путем…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Погасла последняя краска,
Как шепот в полночной мольбе…
Что надо, безумная сказка,
От этого сердца тебе?
Я б хотел забыться и заснуть
Помоги мне, мать земля!
С тишиной меня сосватай!
Глыбы черные деля,
Я стучусь к тебе лопатой.
Ты всему живому — мать,
Ты всему живому — сваха!
Перстень свадебный сыскать
Помоги мне в комьях праха!
Мать, мольбу мою услышь,
Осчастливь последним браком!
Ты венчаешь с ветром тишь,
Луг с росой, зарю со мраком.
Помоги сыскать кольцо!
Я об нем без слез тоскую
И, упав, твое лицо
В губы черные целую.
Я тебя чуждался, мать,
На асфальтах, на гранитах…
Хорошо мне здесь лежать
На грядах, недавно взрытых.
Я — твой сын, я — тоже прах,
Я, как ты, — звено созданий.
Так откуда — страсть и страх,
И бессонный бред исканий?
В синеве плывет весна,
Ветер вольно носит шумы…
Где ты, дева-тишина,
Жизнь без жажды и без думы!..
Помоги мне, мать! К тебе
Я стучусь с последней силой!
Или ты, в ответ мольбе,
Обручишь меня с могилой?
О, я молю тебя, родимый мой Народ,
Как этот ужас для тебя
Придет, воистину придет,
Ты пожалей ее, и, Женщину любя,
Царицу не включай в жестоко-правый счет.
Да, ты любил Царя, но ты его лишен,
И ты к Царю пошел, но не было его.
Он только сказка, страшный сон,
Убийственный мертвец, он должен быть казнен.
Вампира — в гроб. Тут — страх, но мертвое — мертво.
Раз воскресить нельзя, будь смертью смерть его.
Вампир да будет мертв. В том ужас, но закон.
Но, мой Народ, да будет гнев,
Твой гнев, Славянский гнев, и жалости не чужд.
Во имя всех твоих скорбей, терзаний, нужд,
Во имя жен твоих и дев,
Загубленных, в веках, для них,
Кого отметил ты и мой звенящий стих,
Во имя той тоски, что ты века, не дни,
Терпел, до гробовой доски скорбя,
Народ родной, молю тебя,
Ты казнью Женщины себя не оскверни,
И тяжким молотом оплот тюрьмы дробя,
В час гнева и суда — ты милость вспомяни.
Почто, о Делия! с коленопреклоненьем
К бессмертным прибегал с напрасным я моленьем?
Почто на алтарях им фимиам курил,
Коль рок тебя ко мне еще не возвратил?
Дерзал ли у богов в своих моленьях скромных
Тибулл испрашивать себе палат огромных,
Иль Крезовых богатств, иль славы и честей,
Иль тучных пажитьми Церериных полей,
Иль стад бесчисленных с обширными лугами? —
Об скромной бедности лишь им скучал мольбами,
Которую б делил всегда с тобою я;
Молил, чтоб при тебе застала смерть меня…
На что сокровища, на что стада мне тучны?
Иль будем боле мы с тобой благополучны
В чертогах мраморных, для коих привезли
Огромны глыбы гор из разных стран земли?
Ах! нет, ни золото, ни ткани драгоценны,
Ни храмины, рукой искусства иссеченны,
Ни в злате блещуща толпа наемных слуг
Нам счастья даровать не в силах, милый друг!
С тобой мне, Делия, и домик мой убогий
Олимпом кажется, где обитают боги;
Скудельностью своей и скромной простотой
Он гонит от себя сует крылатых рой;
И я за миг один, с тобой в нем проведенный,
Не соглашуся взять сокровищ всей вселенной.О боги! Пусть Тибулл, всех благ земных лишась,
Но только с Делией своей соединясь,
В дому родительском с ней вместе обитает
И вместе с нею же в нем дни свои скончает.О дщерь Сатурнова! И ты, любови мать!
Дерзаю к вам мольбы усердны воссылать;
Вы с благосклонностью, вам сродной, им внемлите
И Делию навек Тибуллу возвратите.
Но если Парки мне сего не прорекли,
Коль Делии не зреть мне боле на земли,
То пусть сей час сойду в подземные пещеры,
Где сестры лютые безжалостной Мегеры,
В жилище мрачном их тень новую узря,
Улыбкой адскою приветствуют себя.Острогожск
1820
Тебе, о Дева-Мать, Дщерь Сына Твоего,
молюсь! Ты вознеслась превыше всех смиреньем,
для Вышней Воли цель творения всего!..
Ты нас прославила, сроднила с искупленьем.
Ты просветила плоть, и Сам Творец Благой
не убоялся стать меж нас Своим твореньем.
Как солнечным лучом, лучом любви святой
взрастила Розу Ты; здесь, мир вкушая вечный,
Ты Солнце благости полуденной порой,
Живой надежды там источник бесконечный!..
Кто ищет благодать без помощи Твоей,
в том крыл не развернет, увы! порыв сердечный!..
Ты нам прибежище; Ты в благости Своей
всем, кто Тебя зовет, щедроты рассыпаешь,
спешишь навстречу просьб, молений и скорбей
и милосердие на падших изливаешь…
Ты — сострадание, Ты милость без конца,
непостижимо Ты — в Себе соединяешь
Все, что есть высшего в творении Отца!..
Сей муж чьи взоры вглубь вселенной проникали
и все создания Премудрого творца
от страшных, адских бездн до Рая созерцали.
перед Тобою днесь с мольбой покорной пал,
чтоб силу дивную Твои щедроты дали,
чтоб ныне высшее блаженство он познал…
О никогда, клянусь, восторгов созерцанья
себе столь дерзостно молить я не дерзал,
как для него молю… Услышь мои воззванья,
я ныне все мольбы в одну мольбу солью, —
пусть тучи смертности единый луч сиянья
рассеет без следа. Да перед ним, молю,
блаженство высшее предстанет… О Царица,
Ты можешь все свершить… Пускай любовь свою
он чистой сохранит, пускай в груди смирится
порыв земных страстей пред властью Твоея!..
Днесь Беатриче ниц, молясь, спешит склониться
и длани вознести; весь Рай вокруг Нея
с моей молитвою напев соединяет;
и то, о чем молю, о чем взываю я,
собор блаженных душ Марию умоляет!..
Был в Таберстане, по словам преданий,
Судья, достойный званья своего,
По имени Эбу Аббас Руяни;
Народ премудрым мужем звал его.
К нему явился для решенья дела
Раз человек, которому должник
Не отдавал займа, промолвив смело:
«Не брал я денег». —Не было улик.
«Так клятвы ждет закон, и клятвой тою
Иск прекращается», —сказал судья.
«Помилуй бог! Тогда ограблен я:
Обманщик рад отделаться божбою!» —
Воскликнул обвинитель, прослезясь.
Увидел в горестной его тревоге
Правдивость показания Аббас.
«Где дал ему ты деньги?» —«На дороге,
У дерева». —«Их дал взаймы ты?» —«Да».
— «Пусть дерево же приговор суда
Решит; иди, проси его защиты;
Под тению его склонись в пыли,
Усердную молитву соверши ты
И здесь с тобой предстать ему вели:
Да ясными провозгласит словами,
Какой тогда был уговор меж вами».
Просителя противник, засмеясь,
Как шутку этот выслушал наказ;
Но тот пошел, смиренной веры полон.
Повременив, сказал слегка Аббас,
Как про себя: «Теперь уже дошел он
До дерева, я полагаю». — «Нет,
Не мог дойти он до него так скоро!» —
Должник невольно вымолвил в ответ.
Аббас смолчал, как будто б разговора
Оно не стоило; но как потом
Проситель, с грустным возвратясь лицом,
Поведал: «Дерево вотще с мольбою
Я заклинал; его мольба моя
Не двинула», —тогда сказал судья:
«Уж дерево явилось предо мною
С свидетельством, и правду слышал я.
Мне свой обман, на совесть дерзко взятый,
Сам высказал невольно виноватый».
Был знойный тяжкий день. Как лавой, обдавало
Палящей воздуха струей,
И солнце с вышины докучливо сияло
Над истомленною землей.
Пустыней путник шел. Он вмладе жертва горя;
Окрест его ни тени, ни ручья,
Лишь, как назло, вдали чернеет лес и моря
Синеются зыбучие края.
Томимый жаждою, он страждет, молит бога
Смочить гортань его хоть каплею воды;
«Но внемлет ли богач мольбе убогой?
На небе вечный пир, а на земле беды!» ―
Так путник возроптал в безумии своем…
Нежданный грядет вразумления час!
Как девицы грудь перед близким свиданьем
Колеблется трепетным, скрытным дыханьем,
Хлябь моря блестящей волной поднялась.
Из мрачныя бездны встает великан:
Он солнце затмил ― и главой с небесами,
Пятой упираясь в седой Океан,
Из мощныя длани метать стал громами.
В глубь леса вонзилися молний лучи, ―
И дуб преклонился челом горделивым!
Казалося, ангелов гневных мечи
Смиряли сынов мирозданья кичливых.
Звучала земля, как хвалебный кимвал,
Как будто обитель любви, а не злобы;
Казалось, глаголу небес отвечал
Раскаянья стон из земныя утробы.
И путник, с смятенной, покорной душой,
Склонившись ко праху, лежал как убитый;
Лишь грудь подымалася теплой мольбой,
Лишь чистой слезою блестели ланиты.
Свершив покаянье, он к небу воззрел,
Но там уж светлело! глагол вразумленья
Молчал, ― и по тучам свинцовым алел
Трехцветной дугою завет примиренья!
Как манной, земля напиталась дождем,
По воздуху веяло свежей прохладой, ―
И путник шел снова далеким путем,
Как бы обновленный небесной отрадой.
Я погибал…
Мой злобный Гений
Торжествовал!..
Отступник мнений
Своих отцов,
Враг утеснений,
Как Царь духов,
В душе безбожной
Надежды ложной
Я не питал
И из Эреба
Мольбы на небо
Не воссылал.
Мольба и вера
Для Люцифера
Не созданы, —
Гордыне смелой
Они смешны.
Злодей созрелый,
В виду смертей,
В когтях чертей,
Всегда злодей.
Порабощенье,
Как зло за зло,
Всегда влекло
Ожесточенье.
Окаменен,
Как хладный камень,
Ожесточен,
Как серный пламень,
Я погибал
Без сожалений,
Без утешений.
Мой злобный Гений
Торжествовал!
Печать проклятий —
Удел моих
Подземных братий,
Тиранов злых
Себя самих, —
Уже клеймилась
В моем челе,
Душа ко мгле
Уже стремилась…
Я был готов
Без тайной власти
Сорвать покров
С моих несчастий.
Последний день
Сверкал мне в очи,
Последней ночи
Встречал я тень,
И в думе лютой
Все решено,
Еще минута
И… свершено!..
Но вдруг нежданный
Надежды луч,
Как свет багряный,
Блеснул из туч:
Какой-то скрытой,
Но мной забытой
Издавна Бог
Из тьмы открытой
Меня извлек!..
Рукою сильной
Остов могильной
Вдруг оживил, —
И Каин новый
В душе суровой
Творца почтил.
Непостижимый,
Неотразимый,
Он снова влил
В грудь атеиста
И лжесофиста
Огонь любви!
Он снова дни
Тоски печальной
Озолотил
И озарил
Зарей прощальной!
Гори ж, сияй,
Заря святая!
И догорай,
Не померкая!
Страшно!.. Колокол проклятый
мир оплакал и затих.
Ты со мной, во мне, Распятый,
Царь, Господь и мой Жених!
Тайно в сумрак тихой кельи
сходишь Ты, лучи струя,
в четках, черном ожерелье
пред Тобой невеста я.
Я, склонясь, оцепенела,
лучезарен лик святой,
но, как дым. прозрачно тело.
и ужасен крест пустой.
Я невеста и вдовица,
дочь Твоя и сирота,
и незыблема гробница,
как подножие Креста.
Я шепчу мольбы Франциска.
чтоб зажегся, наконец.
ярче солнечного диска
надо мною Твой венец.
Веки красны, губы смяты,
но мольба звучит смелей,
возрасти на мне стигматы,
розы крови без стеблей!
. . . . . . . . . . . . . . .
То не я ль брела с волхвами
за пророческой звездой,
колыбель кропя слезами
возле Матери Святой?
То не я ли ветвь маслины
над Тобою подняла,
волосами Магдалины,
плача, ноги обвила?
В день суда и бичеванья
(иль, неверный, Ты забыл?)
Я простерлась без дыханья,
вся в крови, без слов, без сил.
То не я ли пеленала
пеленами плоть Христа,
и, рыдая, лобызала
руки, ноги и уста?
Там, в саду, где скрыл терновник
вход пещерный, словно сон,
Ты не мне ли, как садовник,
вдруг явился изязвлен?
Вот лобзая язву Божью,
вся навеки проклята,
припадаю я к подножью,
чтобы Ты сошел с Креста.
Завтра ж снова в час проклятый
в нетерпимом свете дня
беспощадно Ты, Распятый,
снова взглянешь на меня!
Бодрящей свежестью пахнуло
В окно — я встала на заре.
Лампада трепетно вздохнула.
Вздох отражен на серебре
Старинных образов в киоте…
Задумчиво я вышла в сад;
Он, как и я, рассвету рад,
Однако холодно в капоте,
Вернусь и захвачу платок.
…Как светозарно это утро!
Какой живящий холодок!
А небо — море перламутра!
Струи живительной прохлады
Вплывают в высохшую грудь,
И утром жизнь мне жаль чуть-чуть;
При светлом пробужденьи сада.
Теперь, когда уже не днями
Мне остается жизнь считать,
А лишь минутами, — я с вами
Хочу немного поболтать.
Быть может, вам не «интересно» —
Узнать, что смерть моя близка,
Но пусть же будет вам известно,
Что с сердцем делает тоска
Любимой женщины когда-то
И после брошенной, как хлам.
Да, следует напомнить вам,
Что где-то ждет и вас расплата
За злой удар ее мечтам.
Скажите откровенно мне,
По правде, — вы меня любили?
Ужели что вы говорили
Я только слышала… во сне?!
Ужель «игра воображенья» —
И ваши клятвы, и мольбы,
А незабвенные мгновенья —
Смех иронической судьбы?
Рассейте же мои сомненья,
Сказав, что это был ни сон,
Ни сказка, ни мираж, ни греза, —
Что это жизнь была, что стон
Больного сердца и угроза
Немая за обман, за ложь —
Плоды не фикции страданья,
А сердца страстное стенанье,
Которым равных не найдешь.
Скажите мне: «Да, это было», —
И я, клянусь, вам все прощу:
Ведь вас я так всегда любила
И вам ли, другу, отомщу?
Какой абсурд! Что за нелепость!
Да вам и кары не сыскать…
Я Господа молю, чтоб крепость
Послал душе моей; страдать
Удел, должно быть, мой печальный,
А я — религии раба,
И буду доживать «опальной»,
Как предназначила судьба.
Итак, я не зову вас в бой,
Не стану льстить, как уж сказала;
Но вот что видеть я б желала
Сейчас в деревьях пред собой:
Чтоб вы, такой красивый, знатный,
Кипящий молодостью весь,
Мучительно кончались здесь,
Вдыхая воздух ароматный,
Смотря на солнечный восход
И восхищаясь птичьей трелью,
Желая жить, вкушать веселье.
Ушли б от жизненных красот.
Мне сладко, чтобы вы страдали,
В сознаньи ожидая смерть,
Я превратила б сердце в твердь,
Которую б не размягчали
Ни ваши муки, ни мольбы,
Мольбы отчаянья, бессилья…
У вашей мысли рвутся крылья,
Мутнеет взор… то — месть судьбы!
Я мстить не стану вам активно,
Но сладко б видеть вас в беде,
Хоть то религии противно.
Но идеала нет нигде.
И я, как человек, конечно,
Эгоистична и слаба
И своего же «я» раба.
А это рабство, к горю, вечно.
…Чахотка точит организм,
Умру на днях, сойдя с «арены».
Какие грустные рефрены!
Какой насмешливый лиризм!
Прости, убежище святое,
Где наше утро золотое
Так мирно радовало нас!..
В защитном здесь уединенье
Мы зрели райское виденье,
Небесный слышали мы глас!
Но райский призрак улетает,
Небесный голос умолкает...
Спешит, спешит разлуки час!
О ты, младенчества обитель,
Да будет гений твой хранитель —
Всегда хранитель верный твой!
Да будет все, что здесь бывало,
Что нас лелеяло, пленяло —
Невинность, радостный покой,
И легкий труд, и отдых ясный,
И детских лет союз прекрасный —
Неизменяемо с тобой!
Мы, уводимые судьбою,
С благословеньем и мольбою
Стремим к тебе последний взгляд,
Предел покоя и свободы,
Вы, древни стены, пышны воды,
Забав свидетель, мирный сад!
Для нас прошли беспечны лета!
Мы покидаем вас для света!
Мы не придем уже назад!
Еще мы здесь — рука с рукою!
Но близок час — и за судьбою
Путями розными пойдем!
Здесь вместе мы вверялись счастью,
А там, под тайной рока властью,
Мы все иное обретем!
Готовит свет нам испытанье!
Да будет же воспоминанье
Для вас хранящим божеством.
Минувшее не миновалось!
Во глубине души осталось
Оно сокровищем святым!
И мы, не розно и в разлуке,
К житейской приступив науке,
Надеждой сердце ободрим!
Здесь, в тишине уединенья,
Мы были дети Провиденья —
И в шуме света будем с Ним!
Его, его мы призываем!
Его храненью поверяем
Здесь покидаемых друзей!
Живите, радуйтесь, играйте,
И, нам подобно, расцветайте,
Подруги наших лучших дней!
И нашу матерь — нашу радость —
Да утешая, ваша младость
Об вас напоминает ей.
О, наша милая родная,
Твою обитель покидая,
Уносим в сердце образ твой!
И что б в грядущем нас ни ждало,
Повсюду будет, как бывало,
Для нас любимою мольбой:
„Чтоб Небо милую хранило!
Чтоб долго дней ее светило
Сияло радостью земной!“
Был зимний день; давно уже стемнело,
Но в комнату огня не приносили;
Глядело в окна пасмурное небо,
Сырую мглу роняя с вышины,
И в стекла ударяли хлопья снега,
Подобно стае белых мотыльков;
В вечерней мгле багровый свет камина
Переливался теплою волной
На золотой парче японских ширм,
Где выступал богатый арабеск
Из райских птиц, чудовищных драконов,
Летучих рыб и лилий водяных.
И надо всем дыханье гиацинтов
В таинственной гармонии слилось
С бледно-лазуревым отцветом шелка
На мебели причудливо роскошной;
И молча ты лежала предо мной,
И, уронив любимый том Кольриджа
На черный мех пушистого ковра,
Вся бледная, но свежая, как ландыш,
Вся в кружево закутанная, грелась
Ты в розовом мерцании камина;
И я шептал, поникнув головой:
«О для чего нам не шестнадцать лет,
Чтоб мы могли обманывать друг друга
Надеждами на вечную любовь!
О для чего я в лучшие мгновенья
Так глубоко, так больно сознаю,
Что этот луч открывшегося неба,
Как молния, потухнет в море слез!
Ты так умна: к чему же лицемерить?
Нам не помогут пламенные клятвы.
Мы сблизились на время, как и все,
Мы, как и все, случайно разойдемся:
Таков судьбы закон неумолимый.
День, месяц, год, — каков бы ни был срок, —
Любовь пришла, любовь уйдет навеки…
Увы, я знаю всё, я всё предвижу,
Но отвратить удара не могу, —
И эта мысль мне счастье отравляет.
Нет, не хочу я пережить мгновенье,
Что навсегда должно нас разлучить.
Ты всё простишь, ты всё поймешь — я знаю, —
Услышь мою безумную мольбу!..»
Тогда с порывом ласки материнской
К себе на грудь меня ты привлекла
И волосы так нежно целовала,
И гладила дрожащею рукой.
И влага слез, твоих горячих слез,
Как теплый дождь, лицо мне орошала,
И говорил я в страстном забытье:
«Услышь мою безумную мольбу:
В урочный миг, как опытный художник,
Ты заверши трагедию любви,
Чтоб кончилась она не пошлым фарсом,
Но громовым, торжественным аккордом:
Лишь только тень тоски и пресыщенья
В моих чертах заметишь ты впервый, —
Убей меня, но так, чтоб без боязни,
С вином в бокале, весело шутя,
Из милых рук я принял яд смертельный.
И на твоей груди умру я тихо,
Усну навек, беспечно, как дитя,
И перелью в последнее лобзанье
Последний пламень жизни и любви!..»
«Красотой и мечтательным видом
Ты, подобная нежным сильфидам —
Отвори мне, о дева — краса.
Опустились ночные туманы
Пеленою своей на поляны,
На луга и леса.
Я не странник, чей опыт и разум
Увлекают красавиц рассказом
О святынях и дальних местах;
Я не рыцарь в блестящей кольчуге,
О котором в стыдливом испуге
Грезят юные девы в мечтах.
Ни седой бородою пушистой,
Ни волною кудрей золотистой;
Не могу я участье привлечь,
Не ношу ни меча я, ни четок,
Нрав мой робок, застенчив и кроток,
Безыскусственна — речь.
Я — дитя голубого эфира,
Обитатель волшебного мира
И неведомой людям страны,
Я рождаюсь с лучами денницы,
С первой лаской весны чаровницы,
Светлоокой весны.
Наблюдая за юной четою,
Я застигнут в лесу темнотою, —
О, не будь безучастной к мольбе!
В этом мраке таится угроза…
Слишком поздно! Закрылась та роза,
Где приют нахожу я себе.
Все мои легкокрылые братья
В эту пору укрылись в обятья
Нежных лилий и царственных роз.
Только я осужден до рассвета
Здесь томиться во тьме без просвета,
Полной смутных угроз.
Посмотри как я мал и бессилен!
Все пугает меня: даже филин
Заунывно кричащий в дупле.
В этот час на болотах унылых,
На чернеющих грозно могилах
Зажигается пламя во мгле.
В этот час на далеком кладбище
Мертвецы покидают жилище
И блуждают, тоскою полны.
Непонятною силой влекомы,
Появляются карлы и гномы
Из земной глубины.
Я дрожу, я страдаю — за что же?
О позволь мне на девственном ложе
Отогреться твоем, — и гурьбой
Будут реять до самой денницы
Обольстительных грез вереницы
Над тобой.
Отвори мне, — я дивно прекрасен,
Взор мой кроток, мечтательно ясен,
Речь звучит, словно песня любви.
Белизною прозрачной своею
Затмевают в долинах лилею —
Серебристые крылья мои.
Умоляю: не будь непреклонной;
Не боишься ли ты, что влюбленный
Под личиною сильфа к тебе
Пробирается ночью ненастной,
Изливая всю душу в опасной
И горячей мольбе?» —
Он заплакал, — но вдруг из тумана
Чей-то голос раздался нежданно,
Он как будто бы вторил ему,
И красавица, вняв без сомненья
Безыскусственной силе моленья,
Отворила окно, — но кому?..
«Вставай, Секстилия!.. Пора!.. На этот раз
Готов ли факел твой? — Но сердцем изнывая,
Не спит во тьме ночной весталка молодая.
Увы! ночник ее погас…
Без факела идет Секстилия во храм.
Как жрица Весты, там, она огонь священный
Должна блюсти. Таков обычай неизменный,
Угодный царственным богам.
Вот древний жертвенник: таинственный огонь
Горит; лучи, дрожа, скользят на мрамор млечный,
На неподвижный лик, на грудь богини вечной
И на простертую ладонь.
Приблизившись к огню, Секстилия жезлом
Пошевелила пламя; возле пьедестала
Облокотилась и, откинув покрывало,
Поникла на руку челом;
Стоит, — и снится ей Полибий молодой:
Не он ли, в Колизей спеша, в плаще зеленом
За колесницею летит на запыленном
Коне по звонкой мостовой.
Под медной каскою, в одежде боевой
По тесным площадям неопытный, но смелый,
Не он ли, издали, как тень, следит за белой
Одеждой с пурпурной каймой,
И там, где мутный Тибр из-за публичных бань
Бежит в сады, — приют статуй уединенных:
Сатиров с нимфами и граций обнаженных,—
И где, как трепетную лань
Ее вчера смутил знакомый шум шагов;
Где поняла она все, все — мольбы желанья,
Любви прощальный вздох, с надеждой на свиданье.
И горький ропот на богов.
Ей снится бледный лик и темные глаза,
Одушевленные мучительною страстью…
— Кто может из владык земных, венчанных властью,
Сказать грозе: молчи, гроза!
Какое божество захочет летних дней
Роскошный цвет убить морозной пеленою,
Иль римлянку, давно созревшую душою,
Спасти от мысли и страстей!
И вспомнила она младенческие дни,—
Те дни, когда отец и мать, убрав цветами,
В храм Весты девственной, с обычными мольбами,
Ее на жертву привели.
На жертву! Для чего? И вот, ее глаза
Из-под густых ресниц блеснули небывалым
Огнем; стеснилась грудь, и по ланитам впалым
Сбежала знойная слеза…
И, отступя на шаг, над юной головой
Скрестя прекрасные, до плеч нагие руки,
Со всеми знаками невыносимой муки,
То упрекая, то с мольбой,
Как Пифия, в бреду, весталка говорит:
«Богиня! для чего беречь мне этот пламень?
Ты холодна, но я — не ты, не мертвый камень,
В котором кровь не закипит.
Ты видишь: я больна. Во сне и наяву
Я брежу им. Гляди, как сами плачут очи!
Подслушай лепет мой, когда на ложе ночи
Я чуть не вслух его зову.
Скажи мне: кто зажег огонь в моей груди,
И отчего мне тяжко это покрывало?
Сойди, бессмертная богиня, с пьедестала
И сердце смертной остуди!
Тебе я отдала мои младые дни,—
Иль жертва страшная моя чудес не стоит!—
Так если знаешь ты, как это сердце ноет,
Надменная! пошевельни
Над этим алтарем простертою рукой!
Одною складкой мраморной одежды…
Пускай со страхом, но не без надежды
Я ниц паду перед тобой.
Увы! суров твой лик; десница тяжела;
Твои глаза глядят, лучей не отражая.
Рыдаю… ты мертва! Тебя не согревая,
Горит пахучая смола.
Но не к одной тебе я шлю мои мольбы,—
Богини вечного Олимпа, к вам взываю!
Скажите, именем судьбы я заклинаю:
Как устоять против судьбы?
Чем может смертная умерить злую страсть,
Тогда как сами вы ее очарованью
Готовы уступить и жадному лобзанью
Вполне отдать себя во власть!
Одних ли вы богов ласкали на груди?
Иль мало вам небес! иль мало вам сознанья,
Что ваша молодость вечна без увяданья,
Что нет вам смерти впереди!
А мне!— мне все грозит с утратой лучших лет —
И седина, и гроб — что хуже этой казни!
И я, — я не должна подумать без боязни
Нарушить тягостный обет!
О, ненавистная! о, рабская боязнь!
Долой покров!.. я рву его на части…
Потухни жертвенник, как это пламя страсти
Потушит завтрашняя казнь!»
И жертвенник потух…