Воротился ночью мельник…
Женка, что за сапоги?
Ах, ты пьяница, бездельник,
Где ты видишь сапоги?
Иль мутит тебя лукавый?
Это ведра. — Ведра, право?
Ни во сне, ни наяву
Не видал до этих пор
я на ведрах медных шпор.
Бел, как мука, которую мелет,
Черен, как грязь, которую чистит,
Будет от Бога похвальный лист
Мельнику и трубочисту.Нам же, рабам твоим непокорным,
Нам, нерадивым: мельникам — черным,
Нам, трубочистам белым — увы! —
Страшные — Судные дни твои; Черным по белому в день тот черный
Будем стоять на доске позорной.30 сентября 1917
Везде полдневная истома,
Остановились жернова,
Все тихо в доме и вне дома,
Не дрогнет яблони листва.
Кружатся пчелы роем сонным,
А из подвала домовой,
Укрыт меж сеном благовонным,
Хитро кивает головой.
Храпит сам мельник и прислуга,
Лишь дочка мельника тайком
К работнику в часы досуга
Спешит пробраться босиком.
Глаза открыл он. Что за диво?
Всегда строга перед людьми!
Она ж смеется молчаливо.
— Целуй! Да тише… Не шуми.
У Мельника вода плотину прососала;
Беда б не велика сначала,
Когда бы руки приложить;
Но кстати ль? Мельник мой не думает тужить;
А течь день-ото-дня сильнее становится:
Вода так бьет, как из ведра.
«Эй, Мельник, не зевай! Пора,
Пора тебе за ум хватиться!»
А Мельник говорит: «Далеко до беды,
Не море надо мне воды,
И ею мельница по весь мой век богата».
Он спит, а между тем
Вода бежит, как из ушата.
И вот беда пришла совсем:
Стал жернов, мельница не служит.
Хватился Мельник мой: и охает, и тужит,
И думает, как воду уберечь.
Вот у плотины он, осматривая течь,
Увидел, что к реке пришли напиться куры.
«Негодные!» кричит: «хохлатки, дуры!
Я и без вас воды не знаю где достать;
А вы пришли ее здесь вдосталь допивать».
И в них поленом хвать.
Какое ж сделал тем себе подспорье?
Без кур и без воды пошел в свое подворье.
Видал я иногда,
Что есть такие господа
(И эта басенка им сделана в подарок),
Которым тысячей не жаль на вздор сорить,
А думают хозяйству подспорить,
Коль свечки сберегут огарок,
И рады за него с людьми поднять содом.
С такою бережью диковинка ль, что дом
Скорешенько пойдет вверх дном?
Вечор мне красные девицы
Мешок пшеницы принесли:
«Ведь расклюют же даром птицы;
Возьми, старинушка, смели».
Бела пшеница и румяна,
И так была полна зерном,
Что вмиг пришла охота рьяна:
Я ну молоть всем животом.
Молол я пристально, трудился,
Ночь целую провел без сна;
Но что ж? — как ни потел, ни бился,
Не расколол я ни зерна.
Смеясь мне девушки в назолу,
Пеняли: «Что ж не мелешь, дед?»
— «А вы», сказал я, «для помолу
Пришли, как жернов не берет».
1799
Мельница забытая
В стороне глухой.
К ней обоз не тянется,
И дорога к мельнице
Заросла травой.
Не плеснется рыбица
В голубой реке.
По скрипучей лесенке
Сходит мельник старенький
В красном колпаке.
Постоит, послушает —
И грозит перстом
В даль, где дым из-за лесу
Завился веревочкой
Над людским жильем.
Постоит, послушает —
И пойдет назад:
По скрипучей лесенке,
Поглядеть, как праздные
Жернова лежат.
Потрудились камушки
Для хлебов да каш.
Сколько было ссыпано,
Столько было смолото,
А теперь шабаш!
А теперь у мельника
Лес да тишина,
Да под вечер трубочка,
Да хмельная чарочка,
Да в окне луна.
Мельник
На ослике
Ехал
Верхом.
Мальчик
За мельником
Плелся
Пешком.
— Глянь-ка, —
Толкует
Досужий народ,
Дедушка
Едет,
А мальчик
Идет!
Где это
Видано?
Где это
Слыхано? —
Дедушка
Едет,
А мальчик
Идет!
Дедушка
Быстро
Слезает
С седла,
Внука
Сажает
Верхом
На осла.
— Ишь ты! —
Вдогонку
Кричит
Пешеход. —
Маленький
Едет,
А старый
Идет!
Где это
Видано?
Где это
Слыхано? —
Маленький
Едет,
А старый
Идет!
Мельник
И мальчик
Садятся
Вдвоем —
Оба
На ослике
Едут
Верхом.
— Фу ты!
Смеется
Другой
Пешеход. —
Деда
И внука
Скотина
Везет!
Где это
Видано?
Где это
Слыхано?
Деда
И внука
Скотина
Везет!
Дедушка
С внуком
Плетутся
Пешком,
Ослик
На дедушке
Едет
Верхом.
— Тьфу ты! —
Хохочет
Народ у ворот. —
Старый
Осел
Молодого
Везет!
Где это
Видано?
Где это
Слыхано? —
Старый
Осел
Молодого
Везет!
Паж
Куда ж ты прочь?
Ты мельника дочь, —
А звать-то как?
Дочь мельника
Лизой.
Паж
Куда же? Куда?
И грабли в руке!
Дочь мельника
К отцу, налегке,
В долину ту, книзу.
Паж
Одна и идешь?
Дочь мельника
Сбор сена хорош,
Так грабли несу я;
А там же, в саду,
Я спелые груши найду
И их соберу я.
Паж
Там нет ли беседки по темным кустам?
Дочь мельника
Две даже их там
С концов у ограды.
Паж
Так я за тобой!
В полуденный зной
Поищем прохлады:
Не правда ль, в зеленой, отрадной тени…
Дочь мельника
Дождешься огласки!
Паж
В обятиях нежных моих отдохни!
Дочь мельника
Нет, сказки!
Кто мельника дочь поцелует, любя,
Немедленно выдаст себя:
Мне жалко бы черное платье на вас
Заметно для глаз
Так выбелить скоро.
Вот равное с равным — иные дела,
Я так порешила без спора!
И я мукосея недаром взяла:
На нем не испортишь убора.
(Посвящается А. Н. Островскому).
Мельник с похмелья в телеге заснул;
Мельника будит сынишка:
«Батька! куда ты с дороги свернул?»
— Полно ты, полно, трусишка!..
Глуше, все глуше становится лес…
Что там? Не месяц ли всходит?
Али, с зажженой лучиною, бес
Между деревьями бродит?
Едет старик, инда сучья трещат…
«Батька! куда ты? Ворочай назад!»
— Что ты боишься! чего ты кричишь!
Это костры зажигают;
Через огни девки прыгают, — слышь,—
Наши ребята гуляют.
Смотрит ребенок, и видит — огни,—
Искры летят, тени пляшут;
Ведьма за ведьмой сквозь дым, через пни
Скачут, хохочут и машут…
Лешего морда в телегу глядит:
«Батька! мне страшно!» ребенок кричит.
— Что тут за страсти! откуда ты взял!
Бил я тебя — бил, да мало!
Что за беда, что народ загулял
В ночь под Ивана-купала.
Пышут огни; вот, из лесу идет
Мельника старшая дочка;
Косы свои распустила, поет:
«Эхма ты, ноченька—ночка!»
Парень ее сзади ловить рукой…
Крикнул ей мельник: «Куда ты? постой!..»
— Батюшка, батюшка! молвила дочь,—
Дай уж ты мне нагуляться,—
Так нагуляться, чтоб было не в мочь
Завтра с постели подняться.
Пышут огни; вот, качаясь, идет
Мельника младшая дочка;
Вся разгоревшись, идет она — льнет
К белому телу сорочка.
«Эх!» говорит, «загуляю, запью
Злую неволю-кручину свою!..»
«Дам я вам знать, как без спроса гулять!»
Мельник ворчит: «эко дело!..»
Медленно стал он с телеги слезать,—
С лысины шапка слетела.
Слез он и видит, — в шубенке стоит
Кум его, — точно Еремка.
Зубы оскаливши, — «кум», говорит,
«Полно серчать-то, — пойдем-ка,
Выпьем-ка с горя… Чего замигал?..
Али ты, милый, меня не узнал!»
— «Как не узнать!» глухо молвил старик,
«Ну, и пойдем… обоприся…»
— «Батька!» раздался ребяческий крик:
«Это не кум… воротися!»
Мельник не слышит — и с кумом своим
Стал за кострами теряться…
Хохот, как буря, пронесся за ним;
Начали тени сгущаться;
И красноватыми пятнами стал
Дым пропадать, пропадать — и пропал.
Только туман из-за низменных пней
Смутно белел, да во мраке
Дождик дробил по листам, да ручей
Глухо ворчал в буераке.
Изредка воздух ночной доносил
Шорох проснувшихся галок…
«Батька!» в лесу раздавалось, и был
Голос тот робок и жалок…
К утру ребята с рогатиной шли
В лес по медведя — телегу нашли…
Мельника труп был отыскан во рву,
В луже с болотною тиной.
Мальчик дрожал и весь день наяву
Бредил одной чертовщиной.
Слухи пошли по деревне, как бес
Душу сгубил. Толковали:
«Черт ли понес к ночи пьяного в лес!
Пьян, так от лесу подале».
Но и доныне душа старика
Стонет в лесу позади кабака…
Отдыхай, старик,
Думу думая;
Замолчала-спит
Твоя мельница.
Убыла вода
Под колесами,
Не шумит ручей
За плотиною.
Рано кончил он
Молодой разгул,
Погубил, прожил
Силу юную.
И текут его
Слезы каплями,
По сырой земле
Тихо точатся.
Было времечко,
Пел он весело,
Рассыпал кругом
Брызги-золото,
Серебром кипел
Под колесами,
Поднимал ключом
Пену белую.
И сиял, горел
Против солнышка
Цветной радугой,
Огнем-искрами.
Из живой волны
В полночь тихую
Высыпал на свет
Дивы чудные, —
Запоют они
И заплещутся.
Закипит вокруг
Вода жемчугом,
Великан старик
Под березою
Весь как лунь седой
Им откликнется…
И стоишь, дрожишь,
Песни слушаешь,
Инда волосы
Встают иглами…
Чуть зажгла заря
Небо синее —
Мужички тащат
Хлеб на мельницу.
Вмиг заставки все
Дружно выдвинешь —
Жернова начнут
Свою музыку.
И на камни рожь
Тихим дождиком
Из ковшей идет,
В муку мелется.
Только гул стоит
Вокруг мельницы,
Ходит ходенем
Пол бревенчатый.
И бежит на шум
Рыбка смелая,
Стоит бредень взять —
Будешь с ужином.
Отдохнуть прилег —
Спишь под музыку,
В богатырском сне
Видишь праздники.
К мужику пришел —
Место первое,
Что ни год, кафтан
Новый на плечи.
Отвезешь вина,
Пшена знахарю, —
И копишь добро
Припеваючи…
Не тужи, старик!
Было пожито.
Хоть не сын, так внук
Вспомнит дедушку!
Есть на черный день
В сундуке казна,
В крепком закроме
Хлеб некупленый.
Служил на этой мельнице еще ребенком я,
Прошли на ней младенчество и молодость моя.
Ах, как была дочь мельника мила и хороша,
Как ярко отражалася в глазах ея душа!
Не раз в часы вечерние мы сиживали с ней,
Я поверял и радости, и скорбь души моей;
Она с участьем слушала. Моя любовь одна
От милой оставалася всегда утаена.
Ни разу не промолвился: будь в ней самой любовь —
Сама бы догадалася, заговорила б кровь…
Тогда я сердцу бедному: «молчи, терпи» —сказал,
«Там не дождешься радости, где счастья Бог не дал!»
Моя печаль безмолвная ей сделалась видна —
И дружески, приветливо корит меня она:
«Да что с тобой? как бледен ты! как сумрачен и тих!
Извольте быть веселеньким—я не люблю таких!»
Но вот однажды радостно бежит она ко мне,
Меня хватает за руку —лицо ея в огне:
«Поздравь меня, мой добрый друг: невеста пред тобой!
К тебе спешила первому я с радостью такой.»
Пожал я руку белую, пошол к реке —и там
Такия слезы горькия катились по щекам,
Так страшно было на̀ сердце, как-будто я зарыл
В могилу глубочайшую все, чем дышал и жил.
Их обручили вечером —и я, в числе гостей,
Перед четой счастливою сидел с тоской моей.
О чем грустить бы кажется? Она, жених, родня —
Все были так приветливы, ласкали так меня.
При мне, как друге искреннем, не видя мук моих,
Шептались, обнималися невеста и жених…
Не мог я дольше выдержать: котомку, посох взял
И голосом трепещущим хозяевам сказал:
«Давно ужь очень хочется людей увидеть мне:
Пойду смотреть, как там живут на чуждой стороне.»
Она на это: «Боже мой! зачем от нас идти?
Где можешь ты привет такой, друзей таких найдти?»
Тут громко разрыдался я. Теперь я плакать мог:
Ни кто ведь не прощается без горя и тревог.
И я оставил мельницу с растерзанной душой —
И скоро, возвратился я едва, едва живой.
Заботливо на мельнице все ходят за больным:
Лелеет дочь хозяйская с возлюбленным своим;
Их свадьба в мае месяце; невеста и жених
Хотят, чтоб после свадьбы я остался жить у них.
Я слушаю на мельнице колес унылый стук
И думаю: отрадное забвенье горьких мук
На нашем сельском кладбище найдет душа моя:
Они ведь оба требуют, чтоб выздоровел я!
Весною степь зеленая
Цветами вся разубрана,
Вся птичками летучими —
Певучими полным-полна;
Поют они и день и ночь.
То песенки чудесные!
Их слушает красавица
И смысла в них не ведает,
В душе своей не чувствует,
Что песни те волшебные:
В них сила есть любовная;
Любовь — огонь; с огня — пожар…
Не слушай их, красавица!
Пока твой сон — сон девичий —
Спокоен, тих до утра дня;
Как раз беду наслушаешь:
В цвету краса загубится,
Лицо твое румяное
Скорей платка износится.
Стоит она, задумалась,
Дыханьем чар овеяна;
Запала в грудь любовь-тоска,
Нейдет с души тяжелый вздох;
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая —
Песку со дна не выкинет;
В лице огонь, в глазах туман…
Смеркает степь; горит заря…
Весной в реке при месяце,
Поит коня детинушка;
Сам думает он думушку
Про девицу заветную:
«Четвертый год, как я люблю
Меньшую дочь соседскую…
Пойдешь за ней на улицу,
Затеешь речь сторонкою —
Так нет, куда! сидит, молчит…
Пошлешь к отцу посвататься —
Седой старик спесивится:
— Нельзя никак — жди череда.
Болит моя головушка,
Щемит в груди ретивое,
Печаль моя всесветная,
Пришла беда незваная;
Как с плеч свалить не знаю сам.
И сила есть — да воли нет;
Наружи клад — да взять нельзя,
Заклял его обычай наш;
Ходи, гляди, да мучайся,
Толкуй с башкою прежнею…
Возьму ж я ржи две четверти,
Поеду ж я на мельницу;
Про мельника слух носится,
Что мастер он присушивать.
Скажу ему: «Иван Кузьмич!
К тебе нужда есть кровная:
Возьми с меня,что хочешь ты,
Лишь сделай мне по своему.»
В селе весной, при месяце,
Спокойно спит крещеный мир;
Вдоль улицы наш молодец
Идет сам-друг с соседкою,
Промеж себя ведут они
О чем-то речь хорошую.
Дает он ей с руки кольцо —
У ней берет себе в обмен;
А не был он на мельнице,
Иван Кузьмич не грешен тут.
Ах, степь ты, степь зеленая,
Вы пташечки певучие,
Разнежили вы девицу,
Отбили хлеб у мельника.
У вас весной присуха есть
Сильней присух нашептанных…
Ребенком принял мельник
Меня к себе в семью;
Здесь вырос я, здесь прожил
И молодость свою.
Как ласкова со мною
Дочь мельника была!
Как ясны были очи
И как душа светла!
Порой, как с братом, сядет
Со мною вечерком,
И нет конца беседе —
Толкуем обо всем.
И радости и горе —
Все поверял я ей;
Ни слова не промолвил
Лишь о любви своей.
Люби сама — без слова
Узнала бы она:
Чтоб высказаться сердцу,
Людская речь бедна.
Я сердцу молвил: «Сердце!
Терпи, молчи любя!
О счастье полно думать!
Оно не для тебя».
Бывало, чуть приметит
В лице печали след:
«Ах, что с тобой? Грустишь ты!
В щеках кровинки нет!
Да полно же крушиться!
Да будь же весел вновь!»
И из любви гасил я
В душе своей любовь.
Однажды — шел я к роще —
Меня вдруг догнала,
Так весело взглянула
И за руку взяла.
«Порадуйся со мною:
Теперь невеста я!
А без тебя и радость
Нерадостна моя!»
Я целовал ей руки,
Лицо стараясь скрыть:
Катились градом слезы;
Не мог я говорить.
Казалось, все надежды,
Все, чем душа жила,
Передо мной могила
Навеки погребла.
В тот вечер обручали
Невесту с женихом;
Сидел почетным гостем
Я с ними за столом.
Вокруг вино и песни,
Веселый говор, смех;
Пришлось и мне смеяться:
Не плакать же при всех!
Наутро после пира
Ходил я сам не свой:
Мне было тошно, больно
Средь радости чужой.
О чем же я крушился?
Чего хотел от них?
Ведь все меня любили —
Она, ее жених.
Они меня ласкали,
А я болел душой.
Мне тяжко было видеть
Их ласки меж собой.
Задумал я — далеко,
Навек от них уйти:
Все уложил в котомку
И все припас к пути.
Прошу их: «Отпустите
На белый свет взглянуть!»
Сам думаю: «Кручину
Размычу где-нибудь».
Она так кротко смотрит.
«Куда ты? Бог с тобой!
Тебя мы все так любим!
Ведь ты нам свой, родной!»
Катились градом слезы —
И не скрывал я их:
Все плачут, покидая
Знакомых и родных.
Они со мной простились
И провожать пошли…
И замертво больного
С дороги принесли.
На мельнице все ходят
За мной как за родным;
Она приходит с милым
Сидеть со мной, больным.
В июле будет свадьба.
Они меня зовут,
Чтоб ехал жить я с ними,
Что я стоскуюсь тут.
Шумят в воде колеса —
И все б их слушал я!..
Все думаю: нашла бы
Здесь мир душа моя!
Тут все бы мое горе,
Все скорби утопил!
Они же ведь желают,
Чтоб я доволен был!
«Ты хоть плачь, хоть не плачь — быть по-моему!
Я сказал тебе: не послушаю!
Молода еще, рано умничать!
«Мой жених-де вот и буян и мот,
Он в могилу свел жену первую…»
Ты скажи прямей: мне, мол, батюшка,
Полюбился сын Кузьмы-мельника.
Так сули ты мне горы золота —
Не владеть тобой сыну знахаря.
Он добро скопил, — пусть им хвалится,
Наживи же он имя честное!
Я с сумой пойду, умру с голода,
Не отдам себя на посмешище, —
Не хочу я быть родней знахаря!
Колдунов у нас в роду не было.
А ты этим-то мне, бесстыдница,
За мою хлеб-соль платить вздумала,
Женихов своих пересуживать!
Да ты знаешь ли власть отцовскую?
С пастухом, велю, под венец пойдешь!
Не учи, скажу: так мне хочется!»
Захватило дух в груди дочери.
Полотна белей лицо сделалось,
И, дрожа как лист, с мольбой горькою
К старику она в ноги бросилась:
«Пожалей меня, милый батюшка!
Не сведи меня во гроб заживо!
Аль в избе твоей я уж лишняя,
У тебя в дому не работница?..
Ты, кормилец мой, сам говаривал!
Что не выдашь дочь за немилого.
Не губи же ты мою молодость;
Лучше в девках я буду стариться,
День и ночь сидеть за работою!
Откажи, родной, свахе засланной».
— «Хороша твоя речь, разумница;
Только где ты ей научилася?
Понимаю я, что ты думаешь:
Мой отец, мол, стар, — ему белый гроб,
Красной девице своя волюшка…
Али, может быть, тебе не любо,
Что отец в почет по селу пойдет,
Что богатый зять тестю бедному
При нужде порой будет помочью?
Так ступай же ты с моего двора,
Чтоб ноги твоей в доме не было!»
— «Не гони меня, сжалься, батюшка,
Ради горьких слез моей матушки!
Ведь она тебя Богом, при смерти,
Умоляла быть мне защитою…
Не гони, родной: я ведь кровь твоя!»
— «Знаю я твои бабьи присказки!
Что, по мертвому, что ль, расплакалась?
Да хоть встань твоя мать-покойница,
Я и ей скажу: «Быть по-моему!»
Прокляну, коли не послушаешь!..»
Протекло семь дней: дело сладилось.
Отец празднует свадьбу дочери.
За столом шумят гости званые;
Под хмельком старик пляшет с радости.
Зятем, дочерью выхваляется.
Зять сидит в углу, гладит бороду,
На плечах его кафтан новенький,
Сапоги с гвоздьми, с медной прошвою,
Подпоясан он красным поясом.
Молодая с ним сидит об руку;
Сарафан на ней с рядом пуговок,
Кичка с бисерным подзатыльником, —
Но лицо белей снега чистого:
Верно, много слез красной девицей
До венца в семь дней было пролито.
Вот окончился деревенский пир.
Проводил старик с двора детище.
Только пыль пошла вдоль по улице,
Когда зять, надев шляпу на ухо,
Во весь дух пустил тройку дружную,
И без умолку под дугой большой
Залилися два колокольчика.
Замолчало все в селе к полночи,
Не спалось только сыну мельника;
Он сидел и пел на завалине:
То души тоска в песне слышалась,
То разгул, будто воля гордая
На борьбу звала судьбу горькую.
Стал один старик жить хозяином,
Молодую взял в дом работницу…
Выпал первый снег. Зиму-матушку
Деревенский люд встретил весело;
Мужички в извоз отправляются,
На гумнах везде молотьба идет,
А старик почти с утра до ночи
В кабаке сидит пригорюнившись.
«Что, старинушка, чай, богатый зять
Хорошо живет с твоей дочерью?..» —
Под хмельком ему иной вымолвит;
Вмиг сожмет Пахом брови с проседью
И, потупив взор, скажет нехотя:
«У себя в дому за женой смотри,
А в чужую клеть не заглядывай!» —
«За женой-то мне глядеть нечего;
Лучше ты своим зятем радуйся:
Вон теперь в грязи он на улице».
Минул свадьбе год. Настал праздничек,
Разбудил село колокольный звон.
Мужички идут в церковь весело;
На крещеный люд смотрит солнышко.
В церкви Божией белый гроб стоит,
По бокам его два подсвечника;
В головах один, в зипуне худом,
Сирота-Пахом думу думает
И не сводит глаз с мертвой дочери…
Вот окончилась служба долгая,
Мужички снесли гроб на кладбище;
Приняла земля дочь покорную.
Обернулся зять к тестю бледному
И сказал, заткнув руки за пояс;
«Не пришлось пожить с твоей дочерью!
И хлеб-соль была, кажись, вольная,
А все как-то ей нездоровилось…»
А старик стоял над могилою,
Опустив в тоске на грудь голову…
И когда на гроб земля черная
С шумом глыбами вдруг посыпалась —
Пробежал мороз по костям его
И ручьем из глав слезы брызнули…
И не раз с тех пор в ночь бессонную
Этот шум ему дома слышался.