Сухой и серый лист маслины,
Кружащий по дороге низко,
И пар, висящий над долиной,
Все говорит, что море близко.У хижин рыбаков темнеют
Черно-просмоленные сетки.
Иду и жду, когда повеет
В лицо соленый ветер крепкий.И сладок путнику бывает
Привал у вод прохладно-синих,
Где море в голубых пустынях
Полдневный солнца шар качает.
Ветхозаветныя маслины,
Вы, украшавшия долины
Обетованныя земли—
У моря южнаго взросли.
В стране, куда стремятся с верой,
Вы—старины живая быль,
И на листве зеленосерой
Как бы лежит столетий пыль.
При виде вас воображенье
Рисует мне намет шатров,
На пастбищах огни костров,
Верблюдов мерное движенье.
Среди песчаных зыбких волн…
А здесь волна, качая челн,
Ласкает выступы утесов,
И наш турист в тени маслин
Глядит, баюкая свой сплин,
На тяжкий труд каменотесов.
Ветхозаветные маслины,
Вы, украшавшие долины
Обетованные земли —
У моря южного взросли.
В стране, куда стремятся с верой,
Вы — старины живая быль,
И на листве зеленосерой
Как бы лежит столетий пыль.
При виде вас воображенье
Рисует мне намет шатров,
На пастбищах огни костров,
Верблюдов мерное движенье.
Среди песчаных зыбких волн…
А здесь волна, качая челн,
Ласкает выступы утесов,
И наш турист в тени маслин
Глядит, баюкая свой сплин,
На тяжкий труд каменотесов.
Монастыри в предгориях глухих,
Наследие разбойников морских,
Обители забытые, пустые, -
Моя душа жила когда-то в них:
Люблю, люблю вас, келии простые,
Дворы в стенах тяжелых и нагих,
Валы и рвы, от плесени седые,
Под башнями кустарники густые
И глыбы скользких пепельных камней,
Загромоздивших скаты побережий,
Где сквозь маслины кажется синей
Вода у скал, где крепко треплет свежий,
Соленый ветер листьями маслин
И на ветру благоухает тмин!
В вагоне шаркают и шамкают
и просят шумно к шалашу.
Слегка пошатывает шахматы,
а я тихонечко пишу.
Я вспоминаю вечерение
еще сегодняшнего дня,
и медленное воцарение
дыханья около меня.
Пришла ко мне ты не от радости —
ее почти не помнишь ты,
а от какой-то общей равности,
от страшной общей немоты.
Пришла разумно и отчаянно.
Ты, непосильно весела,
за дверью прошлое оставила
и снова в прошлое вошла.
И, улыбаясь как-то сломанно
и плача где-то в глубине,
маслины косточку соленую
губами протянула мне.
И, устремляясь все ненадошней
к несуществующему дну,
как дети, мы из двух нерадостей
хотели радость, хоть одну.
Но вот с тетрадочкой зеленою
на верхней полке я лежу.
Маслины косточку соленую
я за щекой еще держу.
Я уезжаю от бездонности,
как будто есть чему-то дно.
Я уезжаю от бездомности,
хотя мне это суждено.
А ты в другом каком-то поезде
в другие движешься края.
Прости меня, такая поздняя,
за то, что тоже поздний я.
Еще мои воспринимания
меня, как струи, обдают.
Еще во мне воспоминания,
как в церкви девочки, поют.
Но помню я картину вещую,
предпосланную всем векам.
Над всей вселенною, над вечностью
там руки тянутся к рукам.
Художник муку эту чувствовал.
Насколько мог, он сблизил их.
Но все зазор какой-то чутошный
меж пальцев — женских и мужских.
И в нас все это повторяется,
как с кем-то много лет назад.
Друг к другу руки простираются,
и пальцев кончики кричат.
И, вытянутые над бездною,
где та же, та же немота,
не смогут руки наши бедные
соединиться никогда.