О вы, поэзовечера,
Но не на блещущей эстраде,
А на лужайке у костра, —
Не денег, а искусства ради, —
Признательный, забуду ль вас?
Благословен счастливый час,
Когда, свернув и спрятав лески,
Поужинав своей ухой,
Мы возвращаемся домой
Через лесок, где спят березки,
Петь соловьизы, как псалмы,
Петь, как умеем только мы:
Благоговейно, вдохновенно,
Переживая каждый слог…
О, жизнь, простая, как цветок,
Да будешь ты благословенна!
За цветком цветёт цветок
Для чего в тени дубравной?
Видишь, ходит пастушок.
Он в венке такой забавный.
А зачем, скажи, лужок?
На лужке в начале мая
Ходит милый пастушок,
Звонко на рожке играя.
Для чего растёт лесок?
Мы в леску играем в прятки.
Там гуляет пастушок.
С пастушком беседы сладки.
А песочный бережок?
Он для отдыха годится.
Там гуляет пастушок,
В воды светлые глядится.
А прозрачный ручеёк?
Хорошо в ручье купаться.
Близко ходит пастушок,
Хочет милую дождаться.
Дождик, дождик перестань,
По ветвям не барабань,
От меня не засти света.
Надо мне бежать леском,
Повидаться с пастушком,
Я же так легко одета.
Пробежать бы мне лесок, —
Близко ходит мой дружок,
Слышу я, — кричит барашек.
Уж давно дружок мой ждёт,
И меня он проведёт
Обсушиться в свой шалашик.
И тогда уж дождик, лей,
Лей, дождинок не жалей, —
Посидеть я с милым рада.
С милым рай и в шалаше.
Свежий хлеб, вода в ковше, —
Так чего же больше надо!
В тихом блеске дремлет леска;
Всплеск воды — как милый смех;
Где-то рядом, где-то близко
Свищет дрозд про нас самих.
Вечер свеж — живая ласка!
Ветра — сладостен размах!
Сколько света! сколько лоска!
Нежны травы, мягок мох…
Над рекой — девичья блузка,
Взлет стрекоз и ярких мух…
Волшебство — весь мир окрестный;
Шелест речки, солнца свет…
Запах, сладко-барбарисный,
Веет, нежит и язвит.
Шепчет запад, ярко-красный,
Речи ласки, старый сват,
Кроя пруд зелено-росный,
Словно храм лазури свод,
И лишь ветер нежно-грустный
Знает: тени нас зовут.
Ее низы — изморина и затерть.
Российский бебеизм — ее верхи.
Повсюду ничевошные грехи.
Осмеркло все: дворец и церкви паперть.
Лжет, как историк, даже снега скатерть:
Истает он, и обнажатся мхи,
И заструят цветы свои духи,
Придет весна, светла как Божья Матерь,
И повелит держать пасхальный звон,
И выйдет, как священник на амвон,
Писатель, в справедливости суровый,
И скажет он: «Обжора Шерамур,
В больной отчизне дураков и дур
Ты самый честный, нежный и здоровый».
…отдыхала глазами на густевшем закате…
Н. Лесков
Отдыхала глазами на густевшем закате,
Опустив на колени том глубинных листков,
Вопрошая в раздумьи, есть ли кто деликатней,
Чем любовным вниманьем воскрешенный Лесков?
Это он восхищался деликатностью нищих,
Независимый, гневный, надпартийный, прямой.
Потому-то любое разукрасят жилище
Эти книги премудрости вечной самой.
А какие в них ритмы! А какая в них залежь
Слов ядреных и точных русского языка!
Никаким модернистом ты Лескова не свалишь
И к нему не посмеешь подойти свысока.
Достоевскому равный, он — прозеванный гений.
Очарованный странник катакомб языка!
Так она размышляла, опустив на колени
Воскрешенную книгу, созерцая закат.
Там у леска, за ближнею долиной,
Где весело теченье светлых струй,
Младой Эдвин прощался там с Алиной;
Я слышал их последний поцелуй.Взошла луна — Алина там сидела,
И тягостно ее дышала грудь.
Взошла заря — Алина все глядела
Сквозь белый пар на опустелый путь.Там у ручья, под ивою прощальной,
Соседних сёл пастух ее видал,
Когда к ручью волынкою печальной
В полдневный жар он стадо созывал.Прошли года — другой уж в половине;
И вижу я — вдали Эдвин идет.
Он шел грустя к дубраве по долине,
Где весело теченье светлых вод.Глядит Эдвин — под ивою, где с милой
Прощался он, стоит святой чернец,
Поставлен крест над новою могилой,
И на кресте завялых роз венец.II в нем душа стеснилась вдруг от страха.
Кто здесь сокрыт? — Читает надпись он —
Главой поник… упал к ногам монаха,
И слышал я его последний стон…1819 г.
Негде, в маленьком леску,
При потоках речки,
Что бежала по песку,
Стереглись овечки.
Там пастушка с пастухом
На брегу была крутом,
И в струях мелких вод с ним она плескалась.Зацепила за траву,
Я не знаю точно,
Как упала в мураву,
Вправду иль нарочно.
Пастух ее подымал,
Да и сам туда ж упал,
И в траве он щекотал девку без разбору.«Не шути так, молодец, —
Девка говорила, —
Дай мне встать пасти овец, —
Много раз твердила, —
Не шути так, молодец,
Дай мне встать пасти овец;
Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».«Закричу», — стращает вслух.
Дерзкий не внимает
Никаких речей пастух,
Только обнимает.
А пастушка не кричит,
Хоть стращает, да молчит.
Для чего же не кричит, я того не знаю.И что сделалось потом,
И того не знаю,
Я не много при таком
Деле примечаю;
Только эхо по реке
Отвечало вдалеке:
Ай, ай, ай! — знать, они дралися.
Довольно я кипел безумной суетою,
Довольно я сидел, склонившись за трудом.
Я твой, родная глушь, я снова твой душою,
Я отдохнуть хочу в безмолвии твоем!..
Не торопись, ямщик, — дай надышаться вволю!..
О, ты не испытал, что значит столько лет
Не видеть ни цветов, рассыпанных по полю,
Ни рощи, пеньем птиц встречающей рассвет!
Не радостна весна средь омута столицы,
Где бледный свод небес скрыт в дымовых клубах,
Где задыхаешься, как под плитой гробницы,
На тесных улицах и в каменных домах!
А здесь — какой простор! Как весело ныряет
По мягким колеям гремящий наш возок,
Как нежно и свежо лесок благоухает,
Под золотом зари березовый лесок…
Вот спуск… внизу ручей. Цветущими ветвями
Душистые кусты поникли над водой,
А за подъемом даль, зелеными полями
Раскинувшись, слилась с небесной синевой.
Метров двести — совсем немного —
Отделяют от нас лесок.
Кажется, велика ль дорога?
Лишь один небольшой бросок.
Только знает наша охрана —
Дорога не так близка.
Перед нами — «ничья» поляна,
А враги — у того леска.
В нем таятся фашистские дзоты,
Жестким снегом их занесло.
Вороненые пулеметы
В нашу сторону смотрят зло.
Магазины свинцом набиты,
Часовой не смыкает глаз.
Страх тая, стерегут бандиты
Степь, захваченную у нас.
За врагами я, парень русский,
Наблюдаю, гневно дыша.
Палец твердо лежит на спуске
Безотказного ППШа.
Впереди — города пустые,
Нераспаханные поля.
Тяжко знать, что моя Россия
От того леска — не моя…
Посмотрю на друзей-гвардейцев:
Брови сдвинули, помрачнев, —
Как и мне, им сжимает сердце
Справедливый, священный гнев.
Поклялись мы, что встанем снова
На родимые рубежи!
И в минуты битвы суровой
Нас, гвардейцев, не устрашит
Ливень пуль, сносящий пилотки,
И оживший немецкий дзот…
Только бы прозвучал короткий,
Долгожданный приказ: «Вперед!»
Я позвал их, показал им
Пирог и предложил условия.
Большего им и не требовалось.
«Эмиль» Ж-Ж Руссо
Устав от дела бюрократ
Раз, вечером росистым,
Пошел в лесок, а с ним был штат:
Союзник с октябристом.
Союзник нес его шинель,
А октябрист — его портфель...
Лесок дрожал в печали,
И звери чуть дышали.
Вдруг бюрократ достал пирог
И положил на камень:
«Друзья! Для ваших верных ног
Я сделаю экзамен:
За две версты отсель, чрез брод,
Бегите задом наперед.
И кто здесь первый будет —
Пирог себе добудет».
Вот слышен конский топ,
И октябрист, весь в мыле,
Несется к камушку в галоп —
Восторг горит на рыле!
«Скажи, а где наш общий брат?» —
Спросил в испуге бюрократ.
«Отстал. Под сенью ветел
Жида с деньгами встретил...»
— «А где пирог мой?» — октябрист
Повел тревожно носом
(он был немножко пессимист
По думским ста вопросам).
Но бюрократ слегка икнул,
Зачем-то в сторону взглянул,
Сконфузился, как дева,
И показал на чрево.
Во ку… во кузнице,
Во ку… во кузнице,
Во кузнице молодые кузнецы,
Во кузнице молодые кузнецы.
Они, они куют,
Они, они куют,
Они куют принаваривают,
Молотками приколачивают.
К себе, к себе Дуню,
К себе, к себе Дуню,
К себе Дуню приговаривают,
К себе Дуню приговаривают.
«Пойдем, пойдем, Дуня,
Пойдем, пойдем, Дуня,
Пойдем, Дуня, во лесок, во лесок,
Пойдем, Дуня, во лесок, во лесок.
Сорвем, сорвем Дуне,
Сорвем, сорвем Дуне,
Сорвем Дуне лопушок, лопушок,
Сорвем Дуне лопушок, лопушок.
Под са… под саменький,
Под са… под саменький,
Под саменький корешок, корешок,
Под саменький корешок, корешок.
Сошьем, сошьем Дуне,
Сошьем, сошьем Дуне,
Сошьем Дуне сарафан, сарафан,
Сошьем Дуне сарафан, сарафан.
Носи, носи, Дуня,
Носи, носи, Дуня,
Носи, Дуня, не марай, не марай,
Носи, Дуня, не марай, не марай.
По пра… по праздничкам,
По пра… по праздничкам,
По праздничкам надевай, надевай,
По праздничкам надевай, надевай.
В коро… в коробочку,
В коро… в коробочку,
В коробочку покладай, покладай,
В коробочку покладай, покладай».
В коро… в коробочке,
В коро… в коробочке.
В коробочке появился таракан,
В коробочке появился таракан.
Проел, проел Дуне,
Проел, проел Дуне,
Проел Дуне сарафан, сарафан,
Проел Дуне сарафан, сарафан.
Над са… над самою,
Над са… над самою,
Над самою над бедой, над бедой,
Над самою над бедой, над бедой.
Кто это спускается
С крутизны в лесок?—
Голова обвязана,—
На плече мешок.
Что это за старица?
Через лужи — вброд,—
Палкой подпирается,—
Головой трясет.
— Эй! куда ты, старая,
Поплелась? куда?
Вишь, тропинка скользкая,—
Глина да вода.
Воротись, голубушка! —
Говорят, с весны
Тут в леску пошаливать
Стали шатуны…
Дрогнул голос старческий,
И не тайный страх,—
Промелькнул мистический
Блеск у ней в глазах.
— С нами сила крестная!
Да воскреснет Бог!..
Что ты это шляешься
Промеж двух дорог…
Не пужай, Бог милостив!
Страшен только сон…
А иду я в пустыню
На церковный звон…
Хоть и слышу благовест,
Да не близок путь…
— Чай, устала, старая?
Села б отдохнуть…
— Там, у Спаса Батюшки,
Есть, на что присесть:
Много там могилушек,—
И не перечесть…
И твоя могилушка
Там никак цела…
Ежевику-ягоду
Я на ней рвала.
Только крест потрескался,—
Стал давно линять,
И давно уж надписи
Некому читать…
Я одна за душеньку
Грешную твою
На свечу копеечку
Богу подаю.
Все тебя покинули,—
Дворня разбрелась,—
Замуж вышла вдовушка
Да и прожилась…
В доме стекла выбиты,—
Вырубили сад,—
Писарь ходит барином,—
Мужики галдят…
Моя Маша…— помнишь ли,—
Али позабыл?!
Подманил смазливую…
Да и загубил.
Где она,— не знаешь ли,
Батюшка ты мой?
Правда ли, что кинулась
В омут головой?..
— Что ты это, бабушка!
Я еще живу…
Али ты рехнулася,—
Бредишь наяву!..
— А зачем ты шляешься,
Словно проклято́й!
Дай ты хоть в сырой земле
Косточкам покой!..
Будут деньги, батюшка,
Стану ли жалеть!
Попрошу игумена
Панихиду спеть…
Только ты, на старости,
Не вводи в испуг,—
Пожалей скиталицу,—
Сгинь, проклятый дух!!..
Вот и Качалов лесок,
Вот и пригорок последний.
Как-то шумлив и легок
Дождь начинается летний,
И по дороге моей,
Светлые, словно из стали,
Тысячи мелких гвоздей
Шляпками вниз поскакали —
Скучная пыль улеглась…
Благодарение богу,
Я совершил еще раз
Милую эту дорогу.
Вот уж запасный амбар,
Вот уж и риги… как сладок
Теплого колоса пар!
— Останови же лошадок!
Видишь: из каждых ворот
Спешно идет обыватель.
Всё-то знакомый народ,
Что ни мужик, то приятель.«Здравствуйте, братцы!» — «Гляди,
Крестничек твой-то, Ванюшка!»
— «Вижу, кума! погоди,
Есть мальчугану игрушка».
— «Здравствуй, как жил-поживал?
Не понапрасну мы ждали,
Ты таки слово сдержал.
Выводки крупные стали;
Так уж мы их берегли,
Сами ни штуки не били.
Будет охота — пали!
Только бы ноги служили.
Вишь ты лядащий какой,
Мы не таким отпускали:
Словно тебя там сквозь строй
В зиму-то трижды прогнали.
Право, сердечный, чуть жив;
Али неладно живется?»
— «Сердцем я больно строптив,
Попусту глупое рвется.
Ну, да поправлюсь у вас,
Что у вас нового, братцы?»«Умер третьеводни Влас
И отказал тебе святцы».
— «Царство небесное! Что,
Было ему уж до сотни?»
— «Было и с хвостиком сто.
Чудны дела-то господни!
Не понапрасну продлил
Эдак-то жизнь человека:
Сто лет подушны платил,
Барщину правил полвека!»«Как урожай?» — «Ничего.
Горе другое: покрали
Много леску твоего.
Мы станового уж звали.
Шут и дурак наголо!
Слово-то молвит, скотина,
Словно как дунет в дупло,
Несообразный детина!
„Стан мой велик, говорит,
С хвостиком двадцать пять тысяч,
Где тут судить, говорит,
Всех не успеешь и высечь!“ —
С тем и уехал домой,
Так ничего не поделав:
Нужен-ста тут межевой
Да епутат от уделов!
В Ботове валится скот,
А у солдатки Аксиньи
Девочку — было ей с год —
Съели проклятые свиньи;
В Шахове свекру сноха
Вилами бок просадила —
Было за что… Пастуха
Громом во стаде убило.
Ну уж и буря была!
Как еще мы уцелели!
Колокола-то, колокола —
Словно о пасхе гудели!
Наши речонки водой
Налило на три аршина,
С поля бежала домой,
Словно шальная, скотина:
С ног ее ветер валил.
Крепко нам жаль мальчугана:
Этакой клоп, а отбил
Этто у волка барана!
Стали Волчком его звать —
Любо! Встает с петухами,
Песни начнет распевать,
Весь уберется цветами,
Ходит проворный такой.
Матка его проводила:
„Поберегися, родной!
Слышишь, какая завыла!“
— „Буря-ста мне нипочем, —
Я — говорит — не ребенок!“
Да размахнулся кнутом
И повалился с ножонок!
Мы посмеялись тогда,
Так до полден позевали;
Слышим — случилась беда:
„Шли бы: убитого взяли!“
И уцелел бы, да вишь
Крикнул дурак ему Ванька;
„Что ты под древом сидишь?
Хуже под древом-то… Встань-ка!“
Он не перечил — пошел,
Сел под рогожей на кочку,
Ну, а господь и навел
Гром в эту самую точку!
Взяли — не в поле бросать,
Да как рогожу открыли,
Так не одна его мать —
Все наши бабы завыли:
Угомонился Волчок —
Спит себе. Кровь на рубашке,
В левой ручонке рожок,
А на шляпенке венок
Из васильков да из кашки! Этой же бурей сожгло
Красные Горки: пониже,
Помнишь, Починки село —
Ну и его… Вот поди же!
В Горках пожар уж притих,
Ждали: Починок не тронет!
Смотрят, а ветер на них
Пламя и гонит, и гонит!
Встречу-то поп со крестом,
Дьякон с кадилами вышел,
Не совладали с огнем —
Видно, господь не услышал!.. Вот и хоромы твои,
Ты, чай, захочешь покою?..»
— «Полноте, други мои!
Милости просим за мною…»Сходится в хате моей
Больше да больше народу:
«Ну, говори поскорей,
Что ты слыхал про свободу?»
Пальмы здесь над нами шепчут, ветерок отрадный веет —
Ил-Алда! какой лазурью небо яркое синеет!
Как сверкают в нем луною минарет за минаретом,
Из садов тенистых высясь под вечерним солнца светом!
Водометы вкруг, цистерны! дело рук благочестивых —
Караван-сераи полны! слышен шум людей счастливых.—
Путник принять здесь радушно.—Дай Пророк вам многи лета,
Дай он вам не знать печалей! Им земля любима эта!
Вон по улице утихшей, завершив ужь день намазом,
В ладь гудочники пустились, и бренчат своим саазом.
Наступает вечер тихий; и в сияньи звезд приветном
Сладко путнику подумать о покое беззаветном.
Да! не то в лесках пустыни, где все рдеет, где все пышет,
Где днем небо не лазурью, раскаленной медью дышет,
Где под кровом ночи джины, джины страшные витают
И, с самумом в перегонку, караваны нагоняют.
Вот недавно: сред пустыни на леске кы ночевали;
У развьюченных верблюдов бедуины чутко спали;
Чуть виднелись в свете лунном гор далекия вершины,
Да кругом сребрились кости безыменных жертв равнины.
Я без сна лежал; чепрак мой ложем мне служил походным,
Дурры мех я изголовьем положил—в пути пригодным —
Сверху я бурнус накинул, и лежал под небом звездным
Со своей винтовкой верной и с копьем в ногах железным.
Тишь глубокая; лишь искра иногда из пепла брызнет,
Лишь мелькнет хохлатый коршун и плывя чуть внятно свистнет,
Оземь лишь у коновязей стукнет конь во сне копытом,
Да Араб, привставши в грезах, вновь поникнет, как убитый.
Вдруг дрожит земля; свет лунный вмиг померк и по равнине
Покатились тени, тени; закружился вихрь в пустыне;
Бьются кони; все вскочили; вожака значок ужь вьется,
В полусне он шепчет: «Алла! караван духов несется!»
Видим мы, вперед верблюдов их погонщики несутся,
На высоких седлах жены, покрывала с свистом вьются,
Подле них с кувшином девы, как Исак видал Ревекку,
Мчатся всадники за ними—ураганом мчатся в Мекку.
И еще! И нет конца им!… Это он! его приметы!"..
Га! разсыпанныя кости собираются в скелеты
И из туч песчаных, с свистом по пустыне вдаль летящих,
Темнолицые толпами выбегают, будят спящих —
Всех кого самум засылал раскаленными песками,
Всех чей прах у нас носился поутру над головами,
Всех чьи кости под копытом скакунов у нас хрустели!—'
Все взвились—и в град Пророка на молитву полетели!
Словно вихрь, от гор Феццана, через Нил, к Бабельмандебу,
Не успел коня схватить я, просвистали вдаль по небу! —
Пронеслись! Ложитесь! мир вам!—Да! я помню из былого —
Га! гремит, грохочет топот?! О, Аллах! то—духи снова!
Стой! держись! Коней вяжите недоуздком аравийским!
Не дрожать! Тс, тише! Что вы? Серны, что ль, пред львом нубийским?
Пусть летят над головами, нас касался одеждой!
Воззовем мы все к Пророку с упованьем и надеждой.
Стойте! тише!—Вон светлеет край небес, совсем ужь бледный!
Свет зари и свежий ветер похоронят их безследно! —
Утро, утро!! Нет их больше!—Небо пурпуром зажглося,
Кони ржуть—сверкнуло солнце, и сияя поднялося —
На молитву!—И в пустыне, озаренной первым светом,
Пред Аллахом ниц мы пали под лазурным имаретомь.
И поднявшись вдаль пустились, в путь к далекому Марокку
Помня ужас этой ночи и молясь душой Пророку.
Жил-был поп,
Толоконный лоб.
Пошел поп по базару
Посмотреть кой-какого товару.
Навстречу ему Балда
Идет, сам не зная куда.
«Что, батька, так рано поднялся?
Чего ты взыскался?»
Поп ему в ответ: «Нужен мне работник:
Повар, конюх и плотник.
А где найти мне такого
Служителя не слишком дорогого?»
Балда говорит: «Буду служить тебе славно,
Усердно и очень исправно,
В год за три щелка тебе по лбу,
Есть же мне давай вареную полбу».
Призадумался поп,
Стал себе почесывать лоб.
Щелк щелку ведь розь.
Да понадеялся он на русский авось.
Пон говорит Балде: «Ладно.
Не будет нам обоим накладно.
Поживи-ка на моем подворье,
Окажи свое усердие и проворье».
Живет Балда в поповом доме,
Спит себе на соломе,
Ест за четверых,
Работает за семерых;
До светла все у него пляшет.
Лошадь запряжет, полосу вспашет,
Печь затопит, все заготовит, закупит,
Яичко испечет да сам и облупит.
Попадья Балдой не нахвалится,
Поповна о Балде лишь и печалится,
Попенок зовет его тятей:
Кашу заварит, нянчится с дитятей.
Только поп один Балду не любит,
Никогда его не приголубит.
О расплате думает частенько:
Время идет, и срок уж близенько.
Поп ни ест, ни пьет, ночи не спит:
Лоб у него заране трещит.
Вот он попадье признается:
«Так и так: что делать остается?»
Ум у бабы догадлив,
На всякие хитрости повадлив.
Попадья говорит: «Знаю средство,
Как удалить от нас такое бедство:
Закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь;
А требуй, чтоб он ее исполнил точь-в-точь.
Тем ты и лоб от расправы избавишь
И Балду-то без расплаты отправишь».
Стало на сердце попа веселее,
Начал он глядеть на Балду посмелее.
Вот он кричит: «Поди-ка сюда,
Верный мой работник Балда.
Слушай: платить обязались черти
Мне оброк, но самой моей смерти;
Лучшего б не надобно дохода,
Да есть на них недоимки за три года.
Как наешься ты своей полбы,
Собери-ка с чертей оброк мне полный».
Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошел, сел у берега моря;
Там он стал веревку крутить
Да конец ее в море мочить.
Вот из моря вылез старый Бес:
«Зачем ты, Балда, к нам залез?»
— «Да вот веревкой хочу море морщить
Да вас, проклятое племя, корчить».
Беса старого взяла тут унылость.
«Скажи, за что такая немилость?»
— «Как за что? Вы не плотите оброка,
Не помните положенного срока;
Вот ужо будет нам потеха,
Вам, собакам, великая помеха».
— «Балдушка, погоди ты морщить море.
Оброк сполна ты получишь вскоре.
Погоди, вышлю к тебе внука».
Балда мыслит: «Этого провести не штука!»
Вынырнул подосланный бесенок,
Замяукал он, как голодный котенок:
«Здравствуй, Балда-мужичок;
Какой тебе надобен оброк?
Об оброке век мы не слыхали,
Не было чертям такой печали.
Ну, так и быть — возьми, да с уговору,
С, общего нашего приговору —
Чтобы впредь не было никому горя:
Кто скорее из нас обежит около моря,
Тот и бери себе полный оброк,
Между тем там приготовят мешок».
Засмеялся Балда лукаво:
«Что ты это выдумал, право?
Где тебе тягаться со мною,
Со мною, с самим Балдою?
Экого послали супостата!
Подожди-ка моего меньшего брата».
Пошел Балда в ближний лесок,
Поймал двух зайков да в мешок.
К морю опять он приходит,
У моря бесенка находит.
Держит Балда за уши одного зайку:
«Попляши-тка ты под нашу балалайку;
Ты, бесенок, еще молоденек,
Со мною тягаться слабенек;
Это было б лишь времени трата.
Обгони-ка сперва моего брата.
Раз, два, три! догоняй-ка».
Пустились бесенок и зайка:
Бесенок по берегу морскому,
А зайка в лесок до дому.
Вот, море кругом обежавши,
Высунув язык, мордку поднявши,
Прибежал бесенок задыхаясь,
Весь мокрешенек, лапкой утираясь,
Мысля: дело с Балдою сладит.
Глядь — а Балда братца гладит,
Приговаривая: «Братец мой любимый,
Устал, бедняжка! отдохни, родимый».
Бесенок оторопел,
Хвостик поджал, совсем присмирел,
На братца поглядывает боком.
«Погоди, — говорит, — схожу за оброком».
Пошел к деду, говорит: «Беда!
Обогнал меня меньшой Балда!»
Старый Бес стал тут думать думу.
А Балда наделал такого шуму,
Что все море смутилось
И волнами так и расходилось.
Вылез бесенок: «Полно, мужичок,
Вышлем тебе весь оброк —
Только слушай. Видишь ты палку эту?
Выбери себе любимую мету.
Кто далее палку бросит,
Тот пускай и оброк уносит.
Что ж? боишься вывихнуть ручки?
Чего ты ждешь?» — «Да жду вон этой тучки:
Зашвырну туда твою палку,
Да и начну с вами, чертями, свалку».
Испугался бесенок да к деду,
Рассказывать про Балдову победу,
А Балда над морем опять шумит
Да чертям веревкой грозит.
Вылез опять бесенок: «Что ты хлопочешь?
Будет тебе оброк, коли захочешь…»
— «Нет, — говорит Балда, —
Теперь моя череда,
Условия сам назначу,
Задам тебе, враженок, задачу.
Посмотрим, какова у тебе сила.
Видишь: там сивая кобыла?
Кобылу подыми-тка ты,
Да неси ее полверсты;
Снесешь кобылу, оброк уж твой;
Не снесешь кобылы, ан будет он мой».
Бедненький бес
Под кобылу подлез,
Понатужился,
Понапружился,
Приподнял кобылу, два шага шагнул.
На третьем упал, ножки протянул.
А Балда ему: «Глупый ты бес,
Куда ж ты за нами полез?
И руками-то снести не смог,
А я, смотри, снесу промеж ног».
Сел Балда на кобылку верхом
Да версту проскакал, так что пыль столбом.
Испугался бесенок и к деду
Пошел рассказывать про такую победу.
Черти стали в кружок,
Делать нечего — собрали полный оброк
Да на Балду взвалили мешок.
Идет Балда, покрякивает,
А поп, завидя Балду, вскакивает,
За попадью прячется,
Со страху корячится.
Балда его тут отыскал,
Отдал оброк, платы требовать стал.
Бедный поп
Подставил лоб:
С первого щелка
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелка
Лишился поп языка,
А с третьего щелка
Вышибло ум у старика.
А Балда приговаривал с укоризной:
«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной»