Как изясненье красочной картины,
Задуманной не мною, а другим,
Как всплеск, рожденный шорохом морским,
В Любви и Смерти я лишь миг лавины.
Ни орлий лет, ни гром, ни голос львиный
Не чужды мне. В веках тоской томим,
Не раз мне Сатана был побратим,
И, как паук, сплетал я паутины.
Подражание Гете
Гондола колыбелью зыбкой
Меня укачивает сладко,
И золотые сны с улыбкой
Мне в душу радостно глядят.
Синеет небосклон просторный,
Скользит картина за картиной,
А на гондоле кузов черный,
Как гроб, страшилищем стоит.
Всё нашел как прежде;
Я уж знал заране:
Месяц в светлых тучках,
Озеро в тумане; Дальних гор узоры,
Садик перед домом —
Всё как было прежде;
Прибыл я к знакомым.Не хвалися, месяц,
Садик, не хвалися,
Что без бед над вами
Годы пронеслися! Озеро и горы,
Скучная картина!
Тучи без конца,
Дождик так и льется,
Лужи у крыльца…
Чахлая рябина
Мокнет под окном;
Смотрит деревушка
Сереньким пятном.
Что ты рано в гости,
Осень, к нам пришла?
«При звезде, большого чина,
Я отнюдь еще не стар…
Катерина! Катерина!»
«Вот несу вам самовар».
«Настоящая картина!»
«На стене, что ль? это где?»
«Ты картина, Катерина!»
«Да, в пропорцию везде».
«Ты девица; я мужчина…»
«Ну, так что же впереди?»
Любимы ангелами всеми,
толпой глядящими с небес,
вот люди зажили в Эдеме, —
и был он чудом из чудес.
Как на раскрытой Божьей длани,
я со святою простотой
изображу их на поляне,
прозрачным лаком залитой,
среди павлинов, ланей, тигров,
у живописного ручья…
Я видел, как рисуется пейзаж,
Сначала легкими, как дым, штрихами
Набрасывал и черкал карандаш
Траву лесов, горы огромный камень.
Потом в сквозные контуры штрихов
Мозаикой ложились пятна краски,
Так на клочках мальчишеских стихов
Бесилась завязь — не было завязки.
И вдруг картина вспыхнула до черта —
Она теперь гудела как набат,
Ужь ты птица голубица
Нежна горлица моя!
Ты предивная страница
В благовестьи бытия!
Ты пресветлая картина
Между всех живых картин!
Ты слиянье воедино
Всех созвездий и вершин!
Ты открывшая мне дверцу
По небесам катался гром,
И молния из туч сверкала;
Всё с треском падало кругом,
Свирепо буря бушевала.
И страшно грешник умирал,
Сверкал безумными глазами,
Час роковой над ним летал —
Отдать отчет пред небесами.
Он видел в черных облаках
Своих мучений бесконечность,
В МУЗЕЕ ПРАДО, В МАДРИДЕ.
На картине Греко вытянулись тени.
Длинныя, восходят. Неба не достать.
„Где же нам найти воздушныя ступени?
„Как же нам пути небесные создать?“
Сумрачный художник, ангел возмущенный.
Неба захотел ты, в Небо ты вступил,—
И, с высот низвергнут, Богом побежденный,
Уж ты птица голубица
Нежна горлица моя!
Ты предивная страница
В благовестьи бытия!
Ты пресветлая картина
Между всех живых картин!
Ты слиянье воедино
Всех созвездий и вершин!
Ты открывшая мне дверцу
В наш волшебный теремок!
Мы встретились в доме пустом.
Хозяин нас ждал и уехал,
Оставив нам праздничный стол,
Души своей доброе эхо.
Мы были гостями картин,
Пророчеств чужих и сомнений.
Сквозь сумрак тяжелых гардин
К нам день пробивался осенний.
Весь вечер и, может быть, ночь
Картины нам свет излучали.
Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради бога и… арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава богу,
Не великий господин.
Он — гусар, и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
Картины дней давно забытых
Выходят из своих могил
И мне показывают снова,
Как близ тебя я прежде жил.
Тогда я днем, в печальных грезах,
Бродил по переулкам всем,
И люди на меня дивились,
И был я сумрачен и нем.
Порою картины былаго
Встают из забытых могил
И кажут мне, как я когда-то
Вблизи тебя, милая, жил.
По улицам днем я скитался
Затерянный в грезах больных.
Бывало, все встречные смотрят:
Так был я печален и тих.
Дама сдавала в багаж
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку.
Выдали даме на станции
Порою картины былого
Встают из забытых могил
И кажут мне, как я когда-то
Вблизи тебя, милая, жил.
По улицам днем я скитался,
Затерянный в грезах больных.
Бывало, все встречные смотрят:
Так был я печален и тих.
У звучного ключа как сладок первый сон!
Как спящий при луне хорош Эндимион!
Герои только так покоятся и дети.
Над чудной головой висят рожок и сети;
Откинутый колчан лежит на стороне;
Собаки верные встревожены — оне
Не видят смертного и чуют приближенье.
Ты ль, непорочная, познала вожделенье?
Счастливец! ты его узрела с высоты,
И небо для него должна покинуть ты.
Quousquе tandеm, Catиlиna,
abutеrе patиеntиa nostra?
Цицерон
«При звезде, большого чина,
Я отнюдь еще не стар…
Катерина! Катерина!»
«Вот, несу вам самовар».
«Настоящая картина!»
«На стене, что ль? это где?»
«Ты картина, Катерина!»
Мир еврейских местечек…
Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан
здесь прошел
средь пожаров и гула.
Сальных шуток своих
не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням,
не споет на шоссе балагула.
Я к такому привык —
Всходы башни
Путь змеиный.
День вчерашний
Стал картиной.
На картину
Я смотрю,
Тайно стыну,
Говорю.
Дни как струи,
Смеюсь, хозяйка: даром ты в комнату мою
Приходишь с самоваром.
«Не нужно!» — говорю.
Ты милый сердцу глобус поставь-ка на столе,
Чтоб я о всей огромной
Не забывал земле,
Чтоб Шар Большой являлся в веселье и в нужде!
(Так, видя искру в небе,
Мы помним о звезде.)
И мне замка не надо, не надобно ключей, —
Когда земля отдаст плоды
Трудов зимы, весны и лета
И, желтой мантией одета,
Везде печальные следы
Являет роскоши минувшей,
Подобно радости, мелькнувшей
Быстрее молнии небес;
Когда вершиной черный лес,
Шумя, качает над туманом
И, запоздалый, с океаном
Была прекрасна, весела
Та живописная картина
Свободной жизни; та година
Достойна-празднична была,
Когда остатки вдохновений
Студентской юности моей
Я допивал в кругу друзей,
В Москве, и полон песнопений,
Стихом блистая удалым,
Восторжен, выше всякой прозы,
Слон-живописец написал пейзаж,
Но раньше, чем послать его на вернисаж,
Он пригласил друзей взглянуть на полотно:
Что, если вдруг не удалось оно?
Вниманием гостей художник наш польщен!
Какую критику сейчас услышит он?
Не будет ли жесток звериный суд?
Низвергнут? Или вознесут?
Ценители пришли. Картину Слон открыл,
К КАРТИНЕ
Вопрос: как их назвать? Не грации оне!
Зови — прелестницы, весталки иль гетеры,
Зови — три душеньки, коль хочешь! В ясном дне
Счастливой Греции встречалися примеры
Вликих промахов художников, ей-ей!
Но чтобы грация, в гима́тион одета,
Скрывала прелесть форм от солнечного света
Призывание на пунш
Бурцев, ера, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради Бога и… арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава Богу,
Не великий господин.
Он гусар — и не пускает
И кто вы суть? Безликие кликуши?
Куда грядёте — в Мекку ли в Мессины?
Модели ли влачите к Монпарнасу?
Кровавы ваши спины, словно туши,
А туши — как ободранные спины.
И рёбра в рёбра нзят и мясо к мясу.Ударил ток, скотину оглуша,
Обмякла плоть на плоскости картины
И тяжко пала мяснику на плечи.
На ум, на кисть творцу попала туша
И дюжие согбенные детины,
Возле города Пекина
Ходят-бродят хунвейбины,
И старинные картины
Ищут-рыщут хунвейбины, -
И не то чтоб хунвейбины
Любят статуи, картины:
Вместо статуй будут урны
"Революции культурной".
И ведь главное, знаю отлично я,
Прекрасно озеро Чудское,
Когда над ним светило дня
Из синих вод, как шар огня,
Встает в торжественном покое:
Его красой озарена,
Цветами радуги играя,
Лежит равнина водяная,
Необозрима и пышна;
Прохлада утренняя веет,
Едва колышутся леса;
Как зарок от суесловья, как залог
и попытка мою душу уберечь,
в эту книгу входит море — его слог,
его говор, его горечь, его речь.Не спросившись, разрешенья не спросив,
вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,
море входит в эту книгу, как курсив,
как случайные пометки на полях.Как пометки — эти дюны, эта даль,
сонных сосен уходящий полукруг…
Море входит в эту книгу, как деталь,
всю картину изменяющая вдруг.Всю картину своим гулом окатив,
Ах, чудное небо, ей-Богу, над этим классическим Римом!
Под этаким небом невольно художником станешь.
Природа и люди здесь будто другие, как будто картины
Из ярких стихов антологии древней Эллады.
Ну, вот, поглядите: по каменной белой ограде разросся
Блуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса;
В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша,
Откуда глядит голова с преуродливой миной
Тритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает.
К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тени
Несется поезд… Дым змеистый
Клубами тает позади,
Картиной яркой и лучистой
Даль развернулась впереди…
Ручьев серебряных извивы
Мелькают всюду предо мной,
Кустов щетинистые гривы
Плывут зеленою волной;
Водой размытые долины
Хранят остатки снежных гор;
ExpositioЗнакомый стих любимого поэта!
Он прозвучал, и вот душа — ясней,
Живым лучом властительно согрета,
Скользнувшим отблеском далеких, милых дней!
Слова поэта — магия печали:
В них мир таится мыслей и картин,
И часто словно разверзает дали
Мечтам — одна строфа иль стих один.
И как в зерне скрывается растенье —
И стебль, и листья, и цветы, и плод,
У лиловой картины, которую ты мне принес,
Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом,
Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос,
И спросил наконец:
— Почему вы дружили с Назымом? Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим,
Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым, —
Рыжий турок с короткой и вечной судьбой,
В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой? Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа.
То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу.
Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную,