Лучшие качели –
Гибкие лианы.
Это с колыбели
Знают обезьяны.Кто весь век качается
(Да-да-да!)
Тот не огорчается
Ни-ко-гда!
Твои уста — качели лунные,
Качели грезы…
Взамен столбов две ручки юные,
Как две березы,
Сольем в дуэт сердечки струнные
Виолончели…
Люблю уста, качели лунные,
Твои качели!
Закон качелей велит
Иметь обувь то широкую, то узкую.
Времени то ночью, то днем,
А владыками земли быть то носорогу, то человеку.
Снова покачнулись томные качели.
Мне легко и сладко, я люблю опять.
Птичьи переклички всюду зазвенели.Мать Земля не хочет долго тосковать.
Нежно успокоит в безмятежном лоне
Всякое страданье Мать сыра Земля,
И меня утешит на последнем склоне,
Простодушным зельем уберет поля.Раскачайтесь выше, зыбкие качели!
Рейте, вейте мимо, радость и печаль!
Зацветайте, маки, завивайтесь, хмели!
Ничего не страшно, ничего не жаль.
Был двор, а во дворе качели
позвякивали и скрипели.
С качелей прыгали в листву,
что дворники собрать успели.
Качающиеся гурьбой
взлетали сами над собой.
Я помню запах листьев прелых
и запах неба голубой.
Последняя неделя лета,
на нас глядят Алена, Света,
все прыгнули, а я не смог,
что очень плохо для поэта.
О как досадно было, но
все в памяти освещено
каким-то жалостливым светом.
Живи, другого не дано!
В истоме тихого заката
Грустило жаркое светило.
Под кровлей ветхой гнулась хата
И тенью сад приосенила.
Березы в нем угомонились
И неподвижно пламенели.
То в тень, то в свет переносились
Со скрипом зыбкие качели.
Печали ветхой злою тенью
Моя душа полуодета,
И то стремится жадно к тленью,
То ищет радостей и света.
И покоряясь вдохновенно
Моей судьбы предначертаньям,
Переношусь попеременно
От безнадежности к желаньям.
Жалко стройных кипарисов —
Как они зазеленели!
Для чего, дитя, к их веткам
Привязала ты качели?
Не ломай душистых веток,
Отнеси качель к обрыву,
На акацию густую
И на пыльную оливу:
Там и море будет видно;
Чуть доска твоя качнется,
А оно тебе сквозь зелень
В блеске солнца засмеется,
С белым парусом в тумане,
С белой чайкой, в даль летящей,
С белой пеною, каймою
Вдоль по берегу лежащей.
На скрипучие качели
сели шустрые шмели.
Повертелись, загудели,
на веревки налегли:
«Поддавай живее, братцы…
Ух, как весело качаться!
Выше, выше, посмелее,
Раз — вперед! Два — назад!»
Плохо кончились затеи —
лопнул старенький канат…
Все упали вверх тормашками
и вздыхали под ромашками:
«Ох, как лапочки болят!»
До луны в траве лежали,
ножки к брюшку прижимали,
молча мокли под росой.
Только ночью запищали,
подыскали костыли
и тихонько побрели
домой...
Вот опять мы уносимся, взброшенные
Беспощадным размахом качелей,
Над лугами, где блещут некошеные
Снеговые цветы асфоделей.
То — запретные сферы, означенные
В нашем мире пылающей гранью…
И сердца, содроганьем охваченные,
Отвечают безвольно качанью.
Лики ангелов, хор воспевающие,
Вопиющие истину божью,
Созерцают виденья сверкающие
С той же самой мистической дрожью.
И, свидетель их светлой восторженности,
Робко взор уклоняя незрячий,
Содрогается, в муке отторженности,
Падший дух в глубине — не иначе!
Ветер вьет одеяние жреческое,
Слабнут плечи, и руки, и ноги,
Исчезает из душ человеческое…
«Будете вы, как боги!»
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —
Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах!
Качай же, черт, качели,
Все выше, выше… ах!
С небесных ворот восторга
в разбитое канешь корыто.
Мотаешься, словно картонка,
табличка «Открыто — закрыто».
Открою, потом закрою,
то раскалюсь, то простыну.
То землю усердно рою,
то волосы рву постыдно.
С надежды — до отчаянья.
С отчаянья — к надежде.
Но в четком ритме качания
я нахожусь, как прежде.
Как некогда, как бывало,
охота ли, неохота —
из страшных ритмов обвала
в блаженные ритмы восхода!
То лучше, то снова хуже.
И длится это движение
от неба до неба в луже
зеркального отражения.
Покуда растут деревья,
становится космосом хаос,
я все скорее, скорее
качаюсь и колыхаюсь.
Качаюсь и колыхаюсь —
таков твой удел, человек, —
и все-таки продвигаюсь
куда-то вперед и вверх.
Новые качели во дворе.
Ребятишки друг у дружки бойко
Рвут из рук качельные веревки,
Кто сильнее, тот и на качелях.
Все же
Все почти что побывали.
Все же
Все почти что полетали
Кверху — вниз,
Кверху — вниз,
От земли и до неба!
Шум и смех,
Шум и смех,
Не надо мороженого, не надо конфет,
Не надо и хлеба!
Лишь девчонке одной не досталось качелей.
Оттерли, оттиснули, отпугнули,
А она — застенчива.
Отошла в сторонку, приуныла, пригрустнула,
Смотрит на веселье и смех,
На веселье и смех,
На веселье и смех,
Да делать нечего!
Вечером затихло все во дворе.
Посмотрел я во двор из квартиры своей, из окна.
Все ребятишки по домам разбрелись,
Все ребятишки спать улеглись,
А девочка на качелях
Кверху — вниз,
Кверху — вниз!
(Никто не мешает.) Кверху — вниз.
Качается потихоньку одна.
Ты помнишь дачу и качели
Меж двух высоких тополей,
Как мы взлетали, и немели,
И, удержавшись еле-еле,
Смеялись,
А потом сидели
В уютной комнате твоей?
Был час, когда река с луною
Заводит стройный разговор,
Когда раздумывать не стоит
И виснут вишни за забор.
На дачку едешь наудачку —
Друзья смеялись надо мной:
Я был влюблен в одну чудачку
И бредил дачей и луной.
Там пахло бабушкой и мамой,
Жила приличная семья.
И я твердил друзьям упрямо,
Что в этом вижу счастье я,
Не понимая, что влюбился
Не в девушку, а в тишину,
В цветок, который распустился,
Встречая летнюю луну.
Здесь, ни о чем не беспокоясь,
Любили кушать и читать;
И я опаздывал на поезд
И оставался ночевать.
Я был влюблен в печальный рокот
Деревьев, скованных луной,
В шум поезда неподалеку
И в девушку, само собой.
У меня зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Слон.
— Откуда?
— От верблюда.
— Что вам надо?
— Шоколада.
— Для кого?
— Для сына моего.
— А много ли прислать?
— Да пудов этак пять
Или шесть:
Больше ему не съесть,
Он у меня еще маленький!
А потом позвонил
Крокодил
И со слезами просил:
— Мой милый, хороший,
Пришли мне калоши,
И мне, и жене, и Тотоше.
— Постой, не тебе ли
На прошлой неделе
Я выслал две пары
Отличных калош?
— Ах, те, что ты выслал
На прошлой неделе,
Мы давно уже съели
И ждем, не дождемся,
Когда же ты снова пришлешь
К нашему ужину
Дюжину
Новых и сладких калош!
А потом позвонили зайчатки:
— Нельзя ли прислать перчатки?
А потом позвонили мартышки:
— Пришлите, пожалуйста, книжки!
А потом позвонил медведь
Да как начал, как начал реветь.
— Погодите, медведь, не ревите,
Объясните, чего вы хотите?
Но он только «му» да «му»,
А к чему, почему —
Не пойму!
— Повесьте, пожалуйста, трубку!
А потом позвонили цапли:
— Пришлите, пожалуйста, капли:
Мы лягушками нынче объелись,
И у нас животы разболелись!
А потом позвонила свинья:
— Нельзя ли прислать соловья?
Мы сегодня вдвоем
С соловьем
Чудесную песню
Споем.
— Нет, нет! Соловей
Не поет для свиней!
Позови-ка ты лучше ворону!
И снова медведь:
— О, спасите моржа!
Вчера проглотил он морского ежа!
И такая дребедень
Целый день:
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень!
То тюлень позвонит, то олень.
А недавно две газели
Позвонили и запели:
— Неужели
В самом деле
Все сгорели
Карусели?
— Ах, в уме ли вы, газели?
Не сгорели карусели,
И качели уцелели!
Вы б, газели, не галдели,
А на будущей неделе
Прискакали бы и сели
На качели-карусели!
Но не слушали газели
И по-прежнему галдели:
— Неужели
В самом деле
Все качели
Погорели?
Что за глупые газели!
А вчера поутру
Кенгуру:
— Не это ли квартира
Мойдодыра? —
Я рассердился, да как заору:
— Нет! Это чужая квартира!!!
— А где Мойдодыр?
— Не могу вам сказать…
Позвоните по номеру
Сто двадцать пять.
Я три ночи не спал,
Я устал.
Мне бы заснуть,
Отдохнуть…
Но только я лег —
Звонок!
— Кто говорит?
— Носорог.
— Что такое?
— Беда! Беда!
Бегите скорее сюда!
— В чем дело?
— Спасите!
— Кого?
— Бегемота!
Наш бегемот провалился в болото…
— Провалился в болото?
— Да!
И ни туда, ни сюда!
О, если вы не придете —
Он утонет, утонет в болоте,
Умрет, пропадет
Бегемот!!!
— Ладно! Бегу! Бегу!
Если могу, помогу!
Ох, нелегкая это работа —
Из болота тащить бегемота!
Стихи на качели
Земля от топота шатающихся стонет,
И всякий мещанин в вине и пиве тонет,
Тюльпаны красные на лицах их цветут
И розы на устах прекрасные растут.
Тут игры царствуют, приятности и смехи;
Начало их любви—каленые орехи:
Бросает Адонис с качели или вниз,
С улыбкой говорит: « Сударушка, склонись».
А та ответствует ему приятным взором,
Блистая младостью и дорогим убором.
Но что еще я зрю? Какая это туча?
Великая лежит яиц в народе куча.
С пригорка покатит веселый молодец,
Разбито яицо, добьет его вконец;
По грязи без скорлуп катают и марают,
Куда же яица сии употребляют,
О том не знаю я, иль честь имею знать,
Однако не скажу, чтоб их не осмеять;
О вкусе молодцы не рассуждают строго,
В Санкт-Петербурге же воды гораздо много.
Когда с предивныя и страшной высоты,
Воззрело солнышко на наши красоты,
Глубокие снега растаяли во граде,
Пастух нам предвестил рожком своим о стаде;
Тогда наполнились канавы все водой,
Однак не чистою, но грязной и худой;
Увы, любезные цветные епанечки,
Различные фаты, и перстни, и колечки;
Я часто вас видал поверженных в бедах;
Как вы купалися в нечистых сих водах;
О рок! О случай злой! Чего ты не наносишь.
Ты женщин и мужчин в таких канавах топишь;
Ни лет, ни пола ты не тщишься разбирать,
Старух и стариков дерзаешь погружать;
Ничто того уже не может быти хуже,
Как в праздник сей лежать поверженному в луже;
Однако, весельчак, отваги не теряй,
В грязи ты лежучи, кричи « не замарай».
Восточный Фаэтон на севере явился,
Не в колесницу он, но в одноколку вбился;
Не пламенных коней он правит во эфир,
По улице летит и давит пьяный мир;
Без нужды мычется направо, влево, прямо,
Понятие его не постигает само;
Куда ему поспеть ненадобну нигде,
И поручает он во всем себя судьбе;
Попустит вожжи вниз и даст коню свободу,
На злую пагубу веселому народу;
Слетится Фаетонт с таким же молодцом,
Иль лошадь в стену где хмельной направит лбом;
Немного припрыгнув, оставит одноколку,
Стремглав он полетит через коневью холку;
Не с неба Фаетонт, но щеголь с двух колес
Хотел по глупости припрыгнуть до небес;
На камнях лежучи, умильно воздыхает
И ток кровавых слез без пользы проливает.
В сем месте пал один, в другом упали три,
Везде падение, куда ни посмотри;
Во время праздников толико Фаэтонов,
Колико во стихах негодных Аполлонов.
… Мальчишки начинают,
Друг друга по щекам ладонями щелкают,
Не в зубы юноша, но метит парню в глаз,
А отрок отроку дает получше враз.
В минуту славное сражение явится,
Не рвется воздух тут и солнышко не тмится.
Щелкание, тузы валятся так, как град,
Ланита, носы, рты и зубы все звенят.
Не огнестрельное оружие пылает,
Тут витязь кулаком противных поражает…
Пошел по брюху звон, как в добрый барабан…
Хоть после 5 недель от битвы отдыхают,
Однак с охотою опять в нее вступают,
Охотно мучатся, но если ночь темна,
Тогда и их раздор, как прочих брань, смешна.
Крылаты бузники, московские герои,
Не здесь они, но там (в Москве) бурлацки водят строи.
[...]
Но что еще я зрю? какая это туча?
Великая лежит яиц в народе куча.
С пригорка покатит веселый молодец,
Разбито яицо, добьет его вконец;
По грязе без скорлуп катают и марают,
Куда же яица сии употребляют,
О том не знаю я, иль честь имею знать,
Однако не скажу, чтоб их не осмеять;
О вкусе молодцы не рассуждают строго,
В Санкт-Петербурге же воды гораздо много.
Когда с предивныя и страшной высоты,
Воззрело солнышко на наши красоты,
Глубокие снега растаяли во граде,
Пастух нам предвестил рожком своим о стаде;
Тогда наполнились канавы все водой,
Однак не чистою, но грязной и худой;
Увы, любезные цветные епанечки*) ,
Различные фаты, и перстни, и колечки;
Я часто вас видал поверженных в бедах;
Как вы купалися в нечистых сих водах;
О рок! о случай злой! чего ты не наносишь.
Ты женщин и мужчин в таких канавах топишь;
Ни лет, ни пола ты не тщишься разбирать,
Старух и стариков дерзаешь погружать;
Ничто того уже не может быти хуже,
Как в праздник сей лежать поверженному в луже;
Однако, весельчак, отваги не теряй,
В грязи ты лежучи, кричи «не замарай».
Восточный Фаетонт*) на севере явился,
Не в колесницу он, но в одноколку вбился;
Не пламенных коней он правит во эфир,
По улице летит и давит пьяный мир;
Без нужды мычется направо, влево, прямо,
Понятие его не постигает само;
Куда ему поспеть ненадобну нигде,
И поручает он во всем себя судьбе;
Попустит вожжи вниз и даст коню свободу,
На злую пагубу веселому народу;
Слетится Фаетонт с таким же молодцом,
Иль лошадь в стену где хмельной направит лбом;
Немного припрыгнув, оставит одноколку,
Стремглав он полетит через коневью холку;
Не с неба Фаетонт, но щеголь с двух колес
Хотел по глупости припрыгнуть до небес;
На камнях лежучи, умильно воздыхает
И ток кровавых слез без пользы проливает.
В сем месте пал один, в другом упали три,
Везде падение, куда ни посмотри;
Во время праздников толико Фаетонов,
Колико во стихах негодных Аполлонов.
[...]