Всё изменяется, как тень
За долгий день горячим летом.
К поре девичьей в этот день
К вам появлялся я с букетом.Но вот вы мужнина жена,
И как я рад — того не скрою;
Цветы лишь чопорность одна,
Я появляюсь к вам с икрою.Чтобы рождение почесть
Из поколенья в поколенье,
Что можно лучше преподнесть
Икры, эмблемы порожденья? 14 октября 1890
Веществ во мне немало,
Во мне текут жиры,
Я сделан из крахмала,
Я соткан из икры.Но есть икра другая,
Другая, не моя,
Другая, дорогая…
Одним словом — твоя.Икра твоя роскошна,
Но есть ее нельзя.
Ее лишь трогать можно,
Безнравственно скользя.Икра твоя гнездится
В хорошеньких ногах,
Под платьицем из ситца
Скрываясь, как монах.Монахов нам не надо!
Религию долой!
Для пламенного взгляда
Икру свою открой.Чтоб солнце освещало
Вместилище страстей,
Чтоб ножка не увяла
И ты совместно с ней.Дитя, страшися тлена!
Да здравствует нога,
Вспорхнувшая из плена
На вешние луга! Шипит в стекле напиток.
Поднимем вверх его
И выпьем за избыток
Строенья твоего! За юбки до колена!
За то, чтобы в чулках
Икра, а не гангрена
Сияла бы в веках! Теперь тебе понятно
Значение икры:
Она — не для разврата,
Она — не для игры.
Раньше паюсной икрою мы намазывали булки.
Слоем толстым, маслянистым приникала к ним икра,
Без икры не обходилось пикника или прогулки.
Пили мы за осетрину — за подругу осетра.
Николаевская белка, царская красноголовка,
Наша знатная козелка, — что сравниться может с ней,
С монопольной русской хлебной?!.. Выливалась в горло ловко…
К ней икра была закуской лучше всех и всех вкусней!
А в серебряной бумаге, мартовская, из Ростова,
Лакированным рулетом чаровавшая наш глаз!?…
Разве позабыть возможно ту, что грезиться готова,
Ту, что наш язык ласкала, ту, что льнула, как атлас!
Как бывало ни озябнешь, как бывало ни устанешь,
Как бывало ни встоскуешь — лишь в столовую войдешь:
На графин кристальной водки, на икру в фарфоре взглянешь, —
Сразу весь повеселеешь, потеплеешь, отдохнешь!..
Горбуша в сентябре идет метать икру…
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней дробиночки икры…
Горбуша прет, шурша,
как из мешка — горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля, как брага на пиру,
горбуша в сентябре идет метать икру…
Белесый водопад вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе —
торпедины горбуш.
И дальше — по камням.
На брюхе —
через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора, настал ее черед…
Здесь даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть, чем ниткою — в иглу…
Горбуша в сентябре идет метать икру!
Потом она лежит —
дождинкой на стекле…
Я буду кочевать по голубой земле.
Валяться на траве,
пить бесноватый квас.Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями ощутив последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду,
колени в кровь сотру… Горбуша в сентябре идет метать икру.
На маслянице слышал я от друга:
«Не говорите никогда мне про икру.
А особливо — ввечеру.
Есть у меня к ней отвращенье, род недуга
Черна, жирна.
Противна мне она, —
Ее я ненавижу.
Тот день, когда ее законом воспретят,
Всегда мне будет свят.
Лишь только я икру завижу.
Как в душу водворяется тоска,
И кажется, что жизнь пуста и нелегка,
Что скоро превращусь я в идиота
И что бесцельна вся моя работа.
Ах, не глядели б на икру мои глаза!
Но все же иногда случайно взгляд наткнется, —
И тотчас же невольно навернется
Горячая слеза.
Ведь даже, верьте, так бывает.
Что сердце с болью замирает,
И я, печальный взор вперяя в потолок.
Мечтательно гляжу на ламповый крючок.
Да, так и знайте!
Коль я безвременно умру, —
Причиной смерти называйте:
Икру».
«Что ж, ваш приятель,
Конечно, идиосинкразией страдал», —
Быть может, так бы мне сказал
Догадливый читатель.
Но кстати ль?
Сомнительно. «Так он, должно быть, лицемер!
О, гнусной лжи разительный пример!
Как это скверно!»
Опять неверно.
«Но неужели он аскет?»
О, нет.
Вот ключ к разгадке излияний странных:
Приятель, что передо мной скорбел,
Ведет в большом издании отдел
Известий иностранных.
Теперь, наверно, моего знакомца
Поймет душа сатириконца.
Для прочих же могу добавить лишь одно:
Густое, черное пятно,
На место вредное газеты заграничной
Наложенное к щедрости привычной
Решительною цензорской рукой.
Зовется образно «икрой».
Изрядная река вплыла в окно вагона.
Щекою прислонясь к вагонному окну,
я думал, как ко мне фортуна благосклонна:
и заплачу’ за всех, и некий дар верну.
Приехали. Поддав, сонеты прочитали,
сплошную похабель оставив на потом.
На пароходе в ночь отчалить полагали,
но пригласили нас в какой-то важный дом.
Там были девочки: Маруся, Роза, Рая.
Им тридцать с гаком, все филологи оне.
И чёрная река от края и до края
на фоне голубом в распахнутом окне.
Читали наизусть Виталия Кальпиди.
И Дозморов Олег мне говорил: «Борис,
тут водка и икра, Кальпиди так Кальпиди.
Увы, порочный вкус. Смотри, не матерись».
Да я не матерюсь. Белеют пароходы
на фоне голубом в распахнутом окне.
Олег, я ошалел от водки и свободы,
и истина твоя уже открылась мне.
За тридцать, ну и что. Кальпиди так Кальпиди.
Отменно жить: икра и водка. Только нет,
не дай тебе Господь загнуться в сей квартире,
где чтут подобный слог и всем за тридцать лет.
Под утро я проснусь и сквозь рваньё тумана,
тоску и тошноту, увижу за окном:
изрядная река, её названье — Кама.
Белеет пароход на фоне голубом.
Мне в ресторане вечером вчера
Сказали с юморком и с этикетом,
Мол киснет водка, выдохлась икра
И что у них учёный по ракетам.И, многих помня с водкой пополам,
Не разобрав, что плещется в бокале,
Я, улыбаясь, подходил к столам
И отзывался, если окликали.Вот он — надменный, словно Ришелье,
Почтенный, словно Папа в старом скетче, —
Но это был директор ателье,
И не был засекреченный ракетчик.Со мной гитара, струны к ней в запас,
И я гордился тем, что тоже в моде:
К науке тяга сильная сейчас,
Но и к гитаре тяга есть в народе.Я выпил залпом и разбил бокал —
Мгновенно мне гитару дали в руки, —
Я три своих аккорда перебрал,
Запел и запил — от любви к науке.И, обнимая женщину в колье
И сделав вид, что хочет в песни вжиться,
Задумался директор ателье —
О том, что завтра скажет сослуживцам.Я пел и думал: вот икра стоит,
А говорят — кеты не стало в реках;
А мой учёный где-нибудь сидит
И мыслит в миллионах и парсеках… Он предложил мне где-то на дому,
Успев включить магнитофон в портфеле:
«Давай дружить домами!» Я ему
Сказал: «Давай. Мой дом — твой Дом моделей».И я нарочно разорвал струну,
И, утаив, что есть запас в кармане,
Сказал: «Привет! Зайти не премину.
Но только если будет марсианин».Я шёл домой — под утро, как старик, —
Мне под ноги катились дети с горки,
И аккуратный первый ученик
Шёл в школу получать свои пятёрки.Ну что ж, мне поделом и по делам —
Лишь первые пятёрки получают…
Не надо подходить к чужим столам
И отзываться, если окликают.
В аллеях столбов,
По дорогам перронов —
Лягушечья прозелень
Дачных вагонов;
Уже окунувшийся
В масло по локоть
Рычаг начинает
Акать и окать…
И дым оседает
На вохре откоса,
И рельсы бросаются
Под колеса…
Приклеены к стеклам
Влюбленные пары, -
Звенит палисандр
Дачной гитары:
«Ах! Вам не хотится ль
Под ручку пройтиться?..»-
«Мой милый! Конечно,
Хотится! Хотится!..»
А там, над травой,
Над речными узлами
Весна развернула
Зеленое знамя, -
И вот из коряг,
Из камней, из расселин
Пошла в наступленье
Свирепая зелень…
На голом прутье,
Над водой невеселой
Гортань продувают
Ветвей новоселы…
Первым дроздом
Закликают леса,
Первою щукой
Стреляют плеса;
И звезды
Над первобытною тишью
Распороты первой
Летучей мышью…
Мне любы традиции
Жадной игры:
Гнездовья, берлоги,
Метанье икры…
Но я — человек,
Я — не зверь и не птица,
Мне тоже хотится
Под ручку пройтиться;
С площадки нырнуть,
Раздирая пальто,
В набитое звездами
Решето…
Чтоб, волком трубя
У бараньего трупа,
Далекую течку
Ноздрями ощупать;
Иль в черной бочаге,
Где корни вокруг,
Обрызгать молоками
Щучью икру;
Гоняться за рыбой,
Кружиться над птицей,
Сигать кожаном
И бродить за волчицей;
Нырять, подползать
И бросаться в угон, -
Чтоб на сто процентов
Исполнить закон;
Чтоб видеть воочью:
Во славу природы
Раскиданы звери,
Распахнуты воды,
И поезд, крутящийся
В мокрой траве, -
Чудовищный вьюн
С фонарем в голове!..
И поезд от похоти
Воет и злится:
— Хотится! Хотится!
Хотится! Хотится!