Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньe жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
О жизни, догоревшей в хоре
На темном клиросе твоем.
О Деве с тайной в светлом взоре
Над осиянным алтарем.
О томных девушках у двери,
Где вечный сумрак и хвала.
О дальной Мэри, светлой Мэри,
В чьих взорах — свет, в чьих косах — мгла.
Ты дремлешь, боже, на иконе,
В дыму кадильниц голубых.
Я пред тобою, на амвоне,
Я — сумрак улиц городских.
Со мной весна в твой храм вступила,
Она со мной обручена.
Я — голубой, как дым кадила,
Она — туманная весна.
И мы под сводом веем, веем,
Мы стелемся над алтарем,
Мы над народом чары деем
И Мэри светлую поем.
И девушки у темной двери,
На всех ступенях алтаря —
Как засветлевшая от Мэри
Передзакатная заря.
И чей-то душный, тонкий волос
Скользит и веет вкруг лица,
И на амвоне женский голос
Поет о Мэри без конца.
О розах над ее иконой,
Где вечный сумрак и хвала,
О деве дальней, благосклонной,
В чьих взорах — свет, в чьих косах — мгла.Ноябрь 1906
В печальной праздности я лиру забывал,
Воображение в мечтах не разгоралось,
С дарами юности мой гений отлетал,
И сердце медленно хладело, закрывалось,
Вас вновь я призывал, о дни моей весны,
Вы, пролетевшие под сенью тишины,
Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной,
Когда, поэзии поклонник безмятежный,
На лире счастливой я тихо воспевал
Волнение любви, уныние разлуки —
И гул дубрав горам передавал
Мои задумчивые звуки… Напрасно! Я влачил постыдной лени груз,
В дремоту хладную невольно погружался,
Бежал от радостей, бежал от милых муз
И — слезы на глазах — со славою прощался!
Но вдруг, как молнии стрела,
Зажглась в увядшем сердце младость,
Душа проснулась, ожила,
Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.
Все снова расцвело! Я жизнью трепетал;
Природы вновь восторженный свидетель,
Живее чувствовал, свободнее дышал,
Сильней пленяла добродетель…
Хвала любви, хвала богам!
Вновь лиры сладостной раздался голос юный,
И с звонким трепетом воскреснувшие струны
Несу к твоим ногам!..1817 г.
В пыльный город небесный кузнец прикатил
Огневой переменчивый диск.
И по улицам — словно бесчисленных пил
Смех и скрежет и визг.
Вот в окно, где спокойно текла
Пыльно-серая мгла,
Луч вонзился в прожженное сердце стекла,
Как игла.
Все испуганно пьяной толпой
Покидают могилы домов…
Вот — всем телом прижат под фабричной трубой
Незнакомый с весельем разгульных часов…
Он вонзился ногтями в кирпич
В унизительной позе греха…
Но небесный кузнец раздувает меха,
И свистит раскаленный, пылающий бич.
Вот — на груде горячих камней
Распростерта не смевшая пасть…
Грудь раскрыта — и бродит меж темных бровей
Набежавшая страсть…
Вот — монах, опустивший глаза,
Торопливо идущий вперед…
Но и тех, кто безумно обеты дает,
Кто бесстрастные гимны поет,
Настигает гроза!
Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудь
На распутьях, в подвалах, на башнях — хвала!
Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, —
Наши гимны, и песни, и сны — без числа!..
Золотая игла!
Исполинским лучом пораженная мгла!
Опаленным, сметенным, сожженным дотла —
Хвала!
Благодарим тебя, великий наш султан,
За то, что разорил ты грустный край армян,
Что гибли тысячи по твоему веленью,
И села мирные ты предал разрушенью!
Хвала и честь тебе, могучий государь,
За то, что свой Коран ты свято чтишь, как встарь,
Над нашей верою глумишься беспощадно
И оскверняешь крест надменно и злорадно!..
Благодарим тебя, великий Падишах,
За то, что мил тебе армян забитых страх,
Что другом ты назвал черкеса, не краснея,
И курда дикого, разбойника-злодея!
В темницах сумрачных хвала тебе гремит, —
Страдальцев скорбный хор тебя благодарит
За то, что их подверг гоненьям ты суровым, —
Им дал принять венец, как мученикам новым!..
О, не забудет, верь, щедрот твоих, султан,
Признательный тебе, покорный край армян, —
И сохранят навек истории скрижали
Все то, что при тебе армяне испытали!!
Осенней ловли началась пора,
Смолистый дым повиснул над котлами,
И сети, вывешенные на сваях,
Колышутся от стука молотков.
И мы следим за утреннею ловлей,
Мы видим, как уходят в море шхуны,
Как рыбаков тяжелые баркасы
Соленою нагружены треской.
Кто б ни был ты: охотник ли воскресный,
Или конторщик с пальцами в чернилах,
Или рыбак, или боец кулачный,
В осенний день, в час утреннего лова,
Когда уходят парусные шхуны,
Когда смолистый дым прохладно тает
И пахнет вываленная треска,
Ты чувствуешь, как начинает биться
Пирата сердце под рубахой прежней.
Хвала тебе! Ты челюсти сжимаешь,
Чтоб не ругаться боцманскою бранью,
И на ладонях, не привыкших к соли,
Мозоли крепкие находишь ты.
Где б ни был ты: на берегу Аляски,
Закутанный в топорщащийся мех,
На жарких островах Архипелага
Стоишь ли ты в фланелевой рубахе,
Или у Клязьмы с удочкой сидишь ты,
На волны глядя и следя качанье
Внезапно дрогнувшего поплавка, —
Хвала тебе! Простое сердце древних
Вошло в тебя и расправляет крылья,
И ты заводишь боевую песню, —
Где грохот ветра и прибой морей.
Non nobиs, Domиnе! Эй, Bеausеant! Вперед!
Напор, и дрогнут дети Вавилона…
Их стрелы тьмят сиянье небосклона,
их тысячи, а мы наперечет.
Да встретит смерть, как Даму, рыцарь храма,
благословит кровавые рубцы,
за нами море медное Хирама,
Иерусалима белые зубцы.
Путь рыцаря — святой и безвозвратный,
жизнь — путь греха, но смерть в бою чиста,
и ждет за гробом новый подвиг ратный
согревших кровью дерево Креста.
Чтоб утучнить святую ниву кровью
мы собрались от всех морей и стран,
пребудь же нам единственной любовью
средь вражьих стрел — святой Себастиан.
Смешались кровь и красные шелка,
с молитвой брань и с кличем отзвук стона…
Вперед… и вдруг незримая Рука
отбросила взревевшего дракона.
Враги бегут… с копьем наперевес
их Белый Рыцарь прочь метет в восторге.
он вознесен, он блещет, он исчез…
— Хвала тебе, хвала, святой Георгий!
Ѳимиам—Богам, курящийся,
Человеку же хвала.
О, мудрец, не зря мудрящийся,
Твой завет нам—как скала.
Быстро, с криками веселыми,
Побежим в сосновый лес,
В красный лес, богатый смолами,
Для святилищных завес.
Пред завесами цветистыми,
Что расписаны умом,
Встанет дым струями мглистыми,
Сладковейным вея сном.
Совершив обряды древние,
Песней чисел и светил
Душу сделаем напевнее,
Под бряцание кадил.
Мирозданием обрадован,
С пляской солнц вступая в лад,
Дух взнесется синим ладаном,
В Синь, святую восьмикрат.
В бездне вихрями овеянный,
И громами осиян,
Небом десять крат взлелеянный,
Будет дух и бел и рдян.
И в садах, где в сны пурпурные
Замыкается мечта,—
И в горах, где дни безбурные
Множит в числах высота,—
И в морях, где мгла, бурунами,
Похваляется, вскипев,—
Златопевческими струнами
Пропоем мы наш напев.
Ѳимиам—Богам, курящийся,
Боговидцу же—хвала.
Твой завет, доныне длящийся,
Есть душистая смола.
Фимиам — Богам, курящийся,
Человеку же хвала.
О, мудрец, не зря мудрящийся,
Твой завет нам — как скала.
Быстро, с криками веселыми,
Побежим в сосновый лес,
В красный лес, богатый смолами,
Для святилищных завес.
Пред завесами цветистыми,
Что расписаны умом,
Встанет дым струями мглистыми,
Сладковейным вея сном.
Совершив обряды древние,
Песней чисел и светил
Душу сделаем напевнее,
Под бряцание кадил.
Мирозданием обрадован,
С пляской солнц вступая в лад,
Дух взнесется синим ладаном,
В Синь, святую восьмикрат.
В бездне вихрями овеянный,
И громами осиян,
Небом десять крат взлелеянный,
Будет дух и бел и рдян.
И в садах, где в сны пурпурные
Замыкается мечта, —
И в горах, где дни безбурные
Множит в числах высота, —
И в морях, где мгла, бурунами,
Похваляется, вскипев, —
Златопевческими струнами
Пропоем мы наш напев.
Фимиам — Богам, курящийся,
Боговидцу же — хвала.
Твой завет, доныне длящийся,
Есть душистая смола.
Дщерь Всевышнего, чистая истина!
Ты, которая страстью не связана,
Будь днесь музой поэту нельстивому,
И достойным хвалу воспой! Вы же, чада богатства и знатности!
Если вместо достоинств и разума
Слабость, глупость и низкие чувствия
В вас — то свой отвратите слух. К лаврам чистым и вечно не вянущим
Я готовя чело горделивое,
Только истину чту поклонением;
А пред вами ль мне падать ниц? Нет; — кто, видев, как страждет отечество,
Жаркой в сердце не чувствовал ревности
И в виновном остался бездействии, —
Тот не стоит моих похвал. Но кто жертвует жизнью, имением,
Чтоб избавить сограждан от бедствия
И доставить им участь счастливую, —
Пой, святая, СМв1тому свой гимн! СМв1 Если мужество, благоразумие,
Твердость духа и честные правила
Совместилися в нем с милосердием, —
Он воистину есть герой! О, коль те в нем находятся качества,
Он составит народное счастие;
Поздних правнуков благословение
Будет в вечность за ним идти. Многих мнимых героев мы видели,
Многих общего блага ревнителей;
Все ли свято хранят обещание
Быть отцами, закон блюсти? Но кто к славе бессмертной чувствителен,
Тот потщится, о граждане, выполнить
Долг священный законов блюстителя,
И приимет хвалу веков. И такому-то, муза божественна,
О, такому лишь слово хваления,
В важном тоне, из устен рубиновых,
Чистым рцы языком златым!
О Ты,—о Нем же горний круг
И мой возрадуется дух! —
Зане Ты сам, Ты вечен сам!
Господь, Господь!о мой Отец!
О мой Отец!
Превыше детских наших хвал
Твое величество гремит;
Святые, в ком любовь горит,
Не изрекут, коль Ты велик,
10 О вечный Бог!
Ты Царь;—и кто иной, как Ты?
Твоя держава—целый мир;
Владычествуешь, как Отец;
Даждь чрез Христа Христов нам мир!
Ты примирен.
Открывый нам благую часть
Через Него, что хощешь Ты,
О Любящий!—да будет власть
На небе и земле Твоя,
20 О Отец любви!
Средь малых жизненных потреб
Будь с нами,—даждь нам хлеб!
Ты из любви шлешь плоти скорбь,
Дабы устроить сердце в нас;
Блюди Ты нас!
Оставь проступок, нас любя,
Что, Отче, раздражил Тебя,
Как мы прощаем брату долг
К свободе от укор его!
30 Будь милосерд!
Ослаби искушенья жар
И свой возжги в нас, Боже, свет,
Как тьма греховна ужаснет
И скроет мрак от нас Твой зрак,
Источник благ!
Спаси, спаси нас, Боже наш,
От всех сих бед, от всех сих нужд!
Сподоби, чтобы в смертный час
Смягчить Твой дух и внити в мир,
40 О верный вождь!
В Твоей земле и в небесах
Глас славы Твоея гремит;
Ты жизни и блаженства Бог
От века в бесконечный век;
Хвала Тебе!
И я узрел: отверста дверь на небе,
И прежний глас, который слышал я,
И звук трубы, гремевшей надо мною,
Мне повелел: войди и зри, что будет.И дух меня мгновенно осенил.
И се — на небесах перед очами
Стоял престол, на нем же был Сидящий.И сей Сидящий, славою сияя,
Был точно камень яспис и сардис,
И радуга, подобная смарагду,
Его престол широко обняла.И вкруг престола двадесять четыре
Других престола было, и на каждом
Я видел старца в ризе белоснежной
И в золотом венце на голове.И от престола исходили гласы,
И молнии, и громы, а пред ним —
Семь огненных светильников горели,
Из коих каждый был Господний Дух.И пред лицом престола было море,
Стеклянное, подобное кристаллу,
А посреди престола и окрест —
Животные, число же их четыре.И первое подобно было льву,
Тельцу — второе, третье — человеку,
Четвертое — летящему орлу.И каждое из четырех животных
Три пары крыл имело, а внутри
Они очей исполнены без счета
И никогда не ведают покоя,
Взывая к Славе: Свят, Свят, Свят, Господь,
Бог Вседержитель, Коий пребывает
И был во веки века и грядет! Когда же так взывают, воздавая
Честь и хвалу Живущему вовеки,
Сидящему во славе на престоле,
Тогда все двадесять четыре старца
Ниц у престола падают в смиренье
И, поклоняясь Сущему вовеки,
Кладут венцы к престолу и рекут: «Воистину достоин восприяти
Ты, Господи, хвалу, и честь, и силу
Затем, что все Тобой сотворено
И существует волею Твоею!»
Хвала вам, девяти Каменам!
ПушкинКогда мечты любви томили
На утре жизни, — нежа их,
Я в детской книге «Ювенилий»
Влил ранний опыт в робкий стих.
Мечту потом пленили дали:
Японский штрих, французский севр,
Все то, об чем века мечтали, —
Чтоб ожил мир былой — в «Chefs d’Oeuvre».
И, трепет неземных предчувствий
Средь книг и беглых встреч тая,
Я крылий снам искал в искусстве
И назвал книгу: «Это — я!»
Но час настал для «Третьей Стражи».
Я, в шуме улиц, понял власть
Встающих в городе миражей,
Твоих звенящих зовов, страсть!
Изведав мглы блаженств и скорби,
Победы пьяность, смертный страх,
Я мог надменно «Urbi et Orbi»
Петь гимн в уверенных стихах.
Когда ж в великих катастрофах
Наш край дрожал, и кликал Рок, —
Венчая жизнь в певучих строфах,
Я на себя взложил «Венок».
В те дни и юноши и девы
Приветом встретили певца,
А я слагал им «Все напевы»,
Пленяя, тайной слов, сердца,
Но, не устав искать, спокойно
Я озирал сцепленья дней,
Чтоб пред людьми, в оправе стройной,
Поставить «Зеркало Теней».
Я ждал себе одной награды, —
Предаться вновь влеченью снов,
И славить мира все услады,
И «Радуги» все «семь цветов»!
Но гром взгремел. Молчать — измена,
До дна взволнован мой народ…
Ужель «Девятая Камена»
Победных песен не споет?
А вслед? Конец ли долгим сменам?
Предел блужданьям стольких лет?
«Хвала вам, девяти Каменам!»
Но путь укажет Мусагет!
Да сохранит тебя великий русский Бог
На много, много лет. Ты сильно мне помог:
Уж ты смирил во мне презлую боль недуга:
Ту боль, которая и славный воздух юга,
И хитрости давно прославленных врачей,
И чашу и купель целительных ключей,
И все могущество здоровых впечатлений
Изящных стран и мест, и строгость соблюдений
Врачебного житья, и семь предлинных лет
Презрела. Ты прими заздравный мой привет!
Уже я стал не тощ, я и дышу вольнее,
И телом крепче я, и духом я бодрее,
И русская зима безвредно мне прошла!
Хвала тебе, моя сердечная хвала!—
И верь ты мне, ее ни мало не смущает,
Что вижу, слышу я, как тявкает и лает,
И воет на тебя и сесть тебя готов
Торжественный союз ученых подлецов!
Иди своим путем! Решительно и смело
Иди, не слушай их: возвышенное дело
Наук и совести им чуждо, им чужда
Святая чистота полезного труда,
Святая прямизна деятельности чистой.
Так что тебе вся злость, весь говор голосистой
Твоих врагов! Мой друг, в твоей груди жива
Честь долга твоего, ты чувствуешь права
Прекрасные, права живого просвещенья,
Созревшие в тебе! На все злоухищренья
Продажных, черных душ ты плюй, моя краса,
И выполняй свой долг и делай чудеса!
Пред богом милости я сердце обнажил:
Он призрел на мое крушенье;
Уврачевал мой дух и сердце укрепил;
Несчастных любит провиденье.
Уже я слышал крик враждебных мне сердец:
Погибни он во мраке гроба!
Но милосердый бог воззвал мне как отец:
«Хвала тебе презренных злоба!
Друзья твои—льстецы, коварство—их язык,
Обман невинности смиренной;
Тот, с кем ты хлеб делил, бежит продать твой лик,
Его коварством очерненной.
Но за тебя на них восстановлю я суд
Необольстимого потомства;
И на челе своем злодеи не сотрут
Печати черной вероломства».
Я сердце чистое, как жертву для небес,
Хранил любви в груди суровой;
И за годы тоски, страдания и слез
Я ждал любви, как жизни новой;
И что ж? произнося обет ее святой,
Коварно в грудь мне нож вонзали;
И, оттолкнув меня, убитого тоской,
На гроб с улыбкой указали.
Увы, минутный гость я на земном пиру,
Испивши горькую отраву,
Уже главу склонял ко смертному одру,
Возненавидя жизнь и славу.
Уже в последний раз приветствовать я мнил
Великолепную природу.
Хвала тебе, мой бог! ты жизнь мне возвратил,
И сердцу гордость и свободу!
Спасительная длань, почий еще на мне!
Страх тайный все еще со мною:
От бури спасшийся пловец и по земле
Ступает робкою стопою;
А я еще плыву, и бездны подо мной!
Быть может, вновь гроза их взроет;
Синеющийся брег вновь затуманит мглой
И свет звезды моей сокроет.
О провидение! ты, ты мой зыбкий челн
Спасало бурями гонимой;
Не брось еще его, средь новых жизни волн.
До пристани—уже мне зримой.
Хвала и слава будь Тебе,
Владыко, Боже мой!
Ты пекся о моей судьбе,
Ты был всегда со мной!
К Тебе взывал ли в страхе я —
Не тщетен был мой зов:
Благой, Премудрый — длань Твоя
Мой щит и мой покров.
На одр скорбей я пал, стеня:
«Спаси!» я так молил…
Ты спас, Ты исцелил меня:
Хвала, источник сил!
Врагом бывал ли оскорблен,
Восплачусь пред Тобой:
Ты дашь терпенье — враг прощен
И в сердце вновь покой.
Блуждаю ли в своем пути,
Призраками прельщен,
Промолвлю: «путь мой освети!»
Гляжу — и освещен.
Скорблю, ни где отрады нет:
«Ах! долго ль?» вопию —
И утешенье Твой ответ
На жалобу мою.
Ты Бог благой, Ты щедрый Богь,
Отец того, кто сир;
В нужде, в соблазнах мне помог;
Ты шлешь мне мощь и мир.
Хвала! Пусть горе Твой посол —
Сближаюсь им с Тобой:
В нем слышу Твой живой глагол.
Хвала, наставник мой!
Земля и твердь и поле волн
Твоей любови храм;
Твоих даров не мир ли полн?
Хвала! — Ты дал их нам.
Хвала, хвала за кровь Того,
Кто грешных смертью спас!
Наш Бог и Сына своего
Не пожалел для нас.
О, сколь Господь нас возлюбил!
Издай же песни, грудь!
Органом славы Богу сил,
Народ Господень, будь!
Он преклоняет слух на стон,
Речет — и стона нет!
Нас по искусе кратком Он
Восхитит в вечный свет.
Мой дух, на милость уповай,
Которой нет конца!
Сколь благ твой Бог не забывай
И чти закон Отца!
1
Блаженны дочерей твоих, Земля,
Бросавшие для боя и для бега.
Блаженны в Елисейские поля
Вступившие, не обольстившись негой.
Так лавр растёт, — жестоколист и трезв,
Лавр-летописец, горячитель боя.
— Содружества заоблачный отвес
Не променяю на юдоль любови.
2
Уже богов — не те уже щедроты
На берегах — не той уже реки.
В широкие закатные ворота
Венерины, летите, голубки!
Я ж на песках похолодевших лёжа,
В день отойду, в котором нет числа…
Как змей на старую взирает кожу —
Я молодость свою переросла.
3
Тщетно, в ветвях заповедных кроясь,
Нежная стая твоя гремит.
Сластолюбивый роняю пояс,
Многолюбивый роняю мирт.
Тяжкоразящей стрелой тупою
Освободил меня твой же сын.
— Так о престол моего покоя,
Пеннорождённая, пеной сгинь!
4
Сколько их, сколько их ест из рук,
Белых и сизых!
Целые царства воркуют вкруг
Уст твоих, Низость!
Не переводится смертный пот
В золоте кубка.
И полководец гривастый льнёт
Белой голубкой.
Каждое облако в час дурной —
Грудью круглится.
В каждом цветке неповинном — твой
Лик, Дьяволица!
Бренная пена, морская соль…
В пене и в муке —
Повиноваться тебе доколь,
Камень безрукий?
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно́ моё место в мире:
Под колёсами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
За их тайны — всегда с нарочным!
За их страсти — всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
И за то, что в учётах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!
А ещё, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то — вдруг — побитость,
За какой-то их взгляд собачий
Сомневающийся…
— не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет — такого сиротства в мире!
Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный на́-смерть,
Извиняющийся в болезни,
Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —
Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я — брат был»…
Присягаю: люблю богатых!
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Сквозь пустыню и над бездной
Ты провёл свои пути,
Чтоб не рвущейся, железной
Нитью землю оплести.
В древних, вольных Океанах,
Где играли лишь киты,
На стальных левиафанах
Пробежал державно ты.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты, беспощадно,
Неустанный зверолов.
И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
Царь несытый и упрямый
Четырёх подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств; —
Но, отважный, со стихией
После бьёшься с грудью грудь,
Чтоб ещё над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
Над землёй ряды ветрил.
Ты по прихоти направишь
Бег в пространстве, меж светил.
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересёк,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
I
Как сорок лет тому назад,
Сердцебиение при звуке
Шагов, и дом с окошком в сад,
Свеча и близорукий взгляд,
Не требующий ни поруки,
Ни клятвы. В городе звонят.
Светает. Дождь идет, и темный,
Намокший дикий виноград
К стене прижался, как бездомный,
Как сорок лет тому назад.
II
Как сорок лет тому назад,
Я вымок под дождем, я что-то
Забыл, мне что-то говорят,
Я виноват, тебя простят,
И поезд в десять пятьдесят
Выходит из-за поворота.
В одиннадцать конец всему,
Что будет сорок лет в грядущем
Тянуться поездом идущим
И окнами мелькать в дыму,
Всему, что ты без слов сказала,
Когда уже пошел состав.
И чья-то юность, у вокзала
От провожающих отстав,
Домой по лужам как попало
Плетется, прикусив рукав.
III
Хвала измерившим высоты
Небесных звезд и гор земных,
Глазам — за свет и слезы их!
Рукам, уставшим от работы,
За то, что ты, как два крыла,
Руками их не отвела!
Гортани и губам хвала
За то, что трудно мне поется,
Что голос мой и глух и груб,
Когда из глубины колодца
Наружу белый голубь рвется
И разбивает грудь о сруб!
Не белый голубь — только имя,
Живому слуху чуждый лад,
Звучащий крыльями твоими,
Как сорок лет тому назад.
Итак, ты хочешь песни,
Любезный, милый отрок?
Не всем пою я песни,
И редко, очень редко
За арфу принимаюсь.
В моих весенних летах
Я пел забавы детства,
Невинность и беспечность.
Потом, в зрелейших летах,
Я пел блаженство дружбы,
С любезным Агатоном
В восторге обнимаясь.
Я пел хвалу Никандру,
Когда он беззащитным
Был верною защитой
И добрыми делами
Ни мало не хвалился.
Я пел хвалу Наукам,
Которые нам в душу
Свет правды проливают;
Которые нам служат
В час горестный отрадой.
Где снежные громады
Луч солнца погашают;
Где мрачный, острый Шрекгорн
Гром, бури отражает
И страшные лавины
В долины низвергает, —
Там в ужасе я славил
Величие Натуры.
В странах, где Эльба, Рейн
И Сона быстро мчатся
Между брегов цветущих,
Я пел Природы щедрость,
Приятность, миловидность.
Теперь, любезный отрок,
Тебе пою я песню.
В долинах мирных, тихих,
За снежными горами,
Живет мудрец великой,
Который научает,
Как можно в наших лицах
Всю душу ясно видеть.
Недолго я учился,
Однако ж знаю нечто,
Чему мудрец сей учит.
В тот день, как ты родился,
Природа улыбалась;
Твоя душа любезна,
Подобно сей улыбке
Прекрасныя Природы.
Цвети, любезный отрок!
Любя добро всем сердцем,
Ты будешь счастлив в жизни;
Она подобна будет
Приятнейшей улыбке
Прекрасныя Природы.
Магазин Базунова. Два «благонамеренных».
1-й благонамеренный
Кто сей толстый, Базунова
Запрудивший магазин?
2-й благонамеренный
Это он явился снова,
Нигилизма ярый сын!
1-й благонамеренный
Что ж, воздержанный начальством,
Стал ли нынче он смирней?
2-й благонамеренный
Нет, увы, с былым нахальством
Все шипит, шипит, как змей!
1-й благонамеренный
Что ж, великого Каткова,
Заслужившего хвалу,
Он...
2-й благонамеренный
Отделывает снова,
Изрыгнув Москве хулу!
1-й благонамеренный
Что ж, исполнен прежней блажи,
Отвергает дерзко он
Даже?..
2-й благонамеренный
Ну, ему все «даже» —
Бред, сумбур, мечтанья, сон!
1-й благонамеренный
Что ж, ужель опять скандалы
Он пускает, как пускал?
2-й благонамеренный (махнув рукой)
Что тут! все как есть журналы
Поголовно обругал!
1-й благонамеренный
Что ж, ужель опять «мальчишки»
В нем найдут себе притон?
2-й благонамеренный
Да уж в этой первой книжке
Им хвалы слагает он!
1-й благонамеренный
Что ж, ужель раздастся снова
Возмутительный «Свисток"?
2-й благонамеренный
Да, сей бич всего святого
В надлежащий выйдет срок!
Оба вместе (с ужасом)
О, бежим от Базунова:
Нас враждебный гонит рок!
Спавший тридцать лет Илья,
Вставший в миг один,
Тайновидец бытия,
Русский исполин.
Гении долгих вещих снов,
Потерявших счет,
Наших Муромских лесов,
Топей и болот.
Гений пашни, что мертва
В долгой цепи дней,
Но по слову вдруг жива
От любви лучей.
Гений серой нищеты,
Что безгласно ждет,
До назначенной черты,
Рвущей твердый лед.
Гений таинства души,
Что мертва на взгляд,
Но в таинственной тиши
Схоронила клад.
Спавший тридцать лет Илья
Был без рук, без ног,
Шевельнувшись, как змея,
Вдруг быть сильным мог.
Нищий нищего будил,
Мужика мужик,
Чарой слабому дал сил,
Развязал язык.
Был раздвинут мощный круг
Пред лицом калек,
Великан проснулся вдруг,
Гордый человек.
Если б к небу от земли
Столб с кольцом воткнуть,
Эти руки бы могли
Мир перевернуть.
Будь от неба до земли
Столб с златым кольцом,
По иному бы цвели
Здесь цветы кругом.
Спавший тридцать лет Илья,
Ты поныне жив,
Это молодость твоя
В шелестеньи нив.
Это Муромский твой ум,
В час когда в лесах
Будят бури долгий шум,
Говорят в громах.
Между всеми ты один
Не склонил лица,
Полновольный исполин,
Смелый до конца.
До конца ли? Без конца.
Ибо ты — всегда.
От прекрасного лица
Вот и здесь звезда.
Вознесенный глубиной,
И вознесший — лик,
Мой Владимирец родной,
Муромский мужик.
Идут года. На водоемах мутных
Летящих лет черту не проведу.
Все меньше нас, отважных и беспутных,
Рожденных в восемнадцатом году.
Гремящий год! В венце багровых зарев
Он над страной прозыбил шаткий шаг,
То партизан, то воин государев,
Но вечно исступлением дыша.
_____
И, обреченный, он пылал отвагой.
Был щит его из гробовой доски.
Сражался он надломленною шпагой,
Еще удар, и вот она — в куски.
И умер он, взлетев ракетой яркой,
Рассыпав в ночь шрапнели янтаря;
В броневике, что сделан из углярки,
Из Омска труп умчали егеря.
Ничьи знамена не сломила гибель,
Не прогремел вослед ничей салют,
Но в тех сердцах, где мощно след он выбил,
И до сих пор ему хвалу поют.
И не напрасно по полям Сибири
Он проскакал на взмыленном коне
В защитном окровавленном мундире,
С надсеченной гранатою в руке.
Кто пил от бури, не погасит жажды
У мелко распластавшейся струи,
Ведь каждый город и поселок каждый
Сберег людей, которые — твои.
Хранят они огонь в глазах бесстрастных,
И этот взор — как острие ножа.
Ты научил покорных, безучастных
Великому искусству мятежа!
Пусть Ленин спит в своем гробу стеклянном —
Пуст Мавзолей и мумия мертва,
А ты еще гуляешь по полянам,
И году прогремевшему — хвала.
Хвала тебе, год-витязь, год-наездник,
С тесьмой рубца, упавшей по виску.
Ты выжег в нас столетние болезни:
Покорность, нерешительность, тоску.
Все меньше нас — о Год! — тобой рожденных,
Но верю я, что в гневе боевом
По темным селам, по полям сожженным
Проскачешь ты в году…
Перед судом ума сколь, Вяземский, смешон,
Кто, самолюбием, пристрастьем увлечен,
Век раболепствуя с слепым благоговеньем,
Считает критику ужасным преступленьем
И хочет, всем назло, чтоб весь подлунный мир
За бога принимал им славимый кумир!
Благодаря судьбе, едва ль возможно ныне
Всех мысли покорить военной дисциплине! -
Я чту в словесности, что мой рассудок чтит.
Пускай меня Омар и рубит и казнит;
Пускай он всем кричит, что «тот уж согрешает
И окаянствует, кто смело рассуждает».
Неправда ль, Вяземский, как будет он смешон,
В словесность к нам вводя магометан закон?
Священный Весты огнь не оскорблю сравненьем
Сего фанатика с безумным ослепленьем.
И что за странна мысль не прикасаться ввек
К тому, что написал и славный человек?
И как же истины лучами озаримся,
Когда поклонников хвалами ослепимся?
Наш славный Дмитриев сказал, что «часто им
Печатный каждый лист быть кажется святым!»
Так неужели нам, их следуя примеру,
К всему печатному иметь слепую веру?..
Ты скажешь, Вяземский, и соглашусь я в том:
«Пристрастие, водя защитника пером,
Наносит вред тому, кого он защищает,
Что лавров красота от лести померкает!
Ответ ли на разбор — сатиры личной зло,
Хоть стрелы б увивал цветами Буало?..
Лишь может истина разрушить ослепленье,
Лишь доказательства рождают убежденье».
Так, Вяземский, ты прав: презрителен Зоил,
Который не разбор, а пасквиль сочинил
И, испестрив его весь низкими словами,
Стал точно наряду с поденными вралями!
О, как легко бранить, потом печатать брань
И собирать хвалы, как будто должну дань!
Легко быть славиму недельными листами,
Быв знаменитыми издателей друзьями;
Нетрудно, братскою толпой соединясь,
Чрез рукопашный бой взять приступом Парнас,
Ввесть самовластие в республике словесной,
Из видов лишь хвалить — хвалой для всех бесчестной,
Друг друга заживо бессмертием дарить
И, ах! недолго жив, бессмертье пережить;
Но кратковременно сих хищников правленье!
Исчезнет слепота — и кончится терпенье:
Тогда восстанет все на дерзких храбрецов,
И не помогут им запасы бранных слов;
Им будут мстить за то, что долго их сносили
И равнодушными к суду пристрастну были.
Шумиху с золотом потомство различит
И время слов набор, как звук пустой, промчит;
Ни связи, ни родство, ни дружески обеды,
Взаимною хвалой гремящие беседы
Не могут проложить к бессмертию следа:
Суд современных лжив; потомков — никогда!
Хвала тебе, сон мертвых крепкий!
Лобзанью уст хвала твоих!
Ты прочный мир несешь на них,
Путь жизни изглаждаешь терпкий,
Сушишь горячих токи слез;
Ты пристань бурею носимых,
Предел мятущих душу грез;
Ты врач от язв неисцелимых;
Сынов ты счастья ложный страх:
Зло, в их рожденное умах.
Хвала твоей всемощной длани!
Она связует месть врагов,
Ведет гонимого под кров,
Вселяет тишину средь брани;
Коснется слабого очей,—
И зев не страшен крокодила,
Ни остро лезвее мечей,
Ни мощна власти грозной сила;
Ни скудость, ни враги, ни труд
В могиле спящих не гнетут.
Хвала в тебе целебну хладу!
Он гасит пламень, жгущий кровь,
Берет из сердца вон любовь,
Кладет конец ее злу яду!
Втечет — и жалость отбежит;
Не нужны чада, братья, други;
Ни их жестокость не крушит,
Ни их напасти, ни недуги:
Заботы ль им, иль дальний путь —
Не ляжет камнем скорбь на грудь
Пусть к мертвым мещут взор угрюмый,
Пусть гордо их проходят прах,
Неся презренье на устах;
Пусть память их сотрут из думы,
Киченьем нежность воздадут,
Скрепят сердца неблагодарны,
В суровстве — тигров превзойдут,
В бесчувствии — металлы хладны, —
Не нанесут удара им:
Их крепок сон, неколебим.
Тебя ль, о скорбных друг! со славой,
Со властию, с богатств красой,
Тебя ль со звуком слов, с мечтой
Поставит в ряд рассудок здравый?
Нет, нет! не слава мой кумир!
Я к ней не припаду с обетом.
Не плески рук — твой прочный мир
Мольбы я избрала предметом.
Как ветры развевают дым,
Так зло полетом ты своим.
Когда друзья неблагодарны,
Презрев законы правоты,
Сбирая чужды клеветы,
Хулы о нас гласят коварны, —
Ужели звучны плески рук
Глубоки уврачуют раны?
Ужели славы скудный звук
Прольет нам в сердце мир попранный?
Нет! яд сей жгущ, неугасим!
Он стихнет под жезлом твоим.
Вождь смелый, ратным друг, победы сын любимый!
Склони свой слух к словам свободного певца:
Я правду говорю у твоего лица,
Не лестию водимый;
К поэзии в себе питая смелый жар,
Восторгом вдохновенный,
Природою мне данный дар
Тебе я приношу, как дар определенный
Для славы юного певца;
Пусть струны скромныя цевницы
Звучат хвалу тебе сторицей!
Не лавров я ищу, не почестей, венца;
Но в поле бранное тобою предводимый,
Хвалы твоей ищу; и если жребий мой,
О славы сын любимый!
Велишь еще мне раз стремиться за тобой
На глас трубы военной -
Я смерть себе вменю за дар благословенный.
Не ты ль с Суворовым чрез Альпы проходил?
Не ты ли презирал опасные стремнины?
И под державною рукой Екатерины
Не ты ль полками предводил?
Князь духом, россов вождь, и вождь непобедимый,
Хвала тебе стократ!
С тобой всегда, везде полки твои счастливы,
С тобой они давно привыкли побеждать
И поле бранное считать себе забавой,
На лаврах отдыхать при звуке громкой славы.
Не зверством, не войной
Герой бессмертье обретает,
Тиранов и по смерть потомство проклинает;
Но правосудие, глас кротости святой
С победою должны быть вечно неразлучны.
Не ты ли нам пример являешь днесь собой,
О вождь благополучный!
Там веки протекут под времени рукой,
Но славу добрых дел ничто не разрушает,
Бессмертие по смерть великого встречает!
Пусть враг дерзнет еще нарушить наш покой,
Ты снова полетишь чрез бурные стремнины
Предписывать закон врагам непобедимый!
И свет дивить собой!
Монарх благословенный
Заслуги, подвиги твои вознаградит,
И, лавром осененный,
Ты будешь здесь в сердцах, а там -
в потомстве жить!
Лунам вокруг планет, вкруг солнц планетам,
Ав солнцам путь вкруг величайша солнца.
Отче наш, иже еси на небесех! На сих бесчисленных, светящих
И освещаемых мирах,
Живут неравны силой Духи
В разночувствительных телах,
В едином том их чувства сходны:
Все Бога сознают и радуются Богу.
Да святится имя Твое! Всевышний, Он, — всего себя
Един могущ постигнут,
И радоватися един
Своей всей благости, всей силе,
От века зиждет всем блаженство,
Всем жителям своих миров.
Да приидет царствие Твое! О, благо им, что не они
Судьбой своею управляют,
А Он: о, благо всем! и нам на сей земли!
Да будет воля Твоя, яко на небеси
и на земли. Он воздвизает клас на стебле, Он приводит
Златое яблоко и грозд багряный в зрелость;
На холме агнца Он пасет, в дубраве лань.
Но Он и гром свой посылает
На холмы и дубравы,
И дар свой поражает градом
На стебле и на ветви!
Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Находятся ль и там, над областию грома,
Жилища грешников и смертных?
Там дружба во вражду меняется ль как здесь?
Смерть разлучает ли и тамо дружбу?
Остави нам долги нашя, якоже и мы
оставляем должником нашим. Различные пути ведут к высокой цели,
К блаженству. Некие из них
Пустынями ведут; но даже и на сих
Цветут для странника цветы веселий,
И он, при сладостных забвения водах,
Покой вкушает по трудах.
Не введи нас во искушение, но избави
нас от лукаваго. Тебе хвала и поклоненье,
Тебе,
Который солнцами, планетами, лунами
Велико солнце окружил!
Который создал Духи,
И их блаженство зиждет,
И дарует живот,
И смерть ниспосылает;
Ведет стезей пустынной к цели,
Отраду путникам дая.
Тебе хвала и поклоненье!
Яко твое есть царство, и сила, и слава.
Аминь.
Что смелая рука Поэзии писала,
Как Бога, истину, Фелицу во плоти
И добродетели твои изображала,
Дерзаю к твоему престолу принести,
Не по достоинству изящнейшего слога,
Но по усердию к тебе души моей.
Как жертву чистую, возжженную для Бога,
Прими с небесною улыбкою твоей,
Прими и освяти твоим благоволеньем,
И Музе будь моей подпорой и щитом,
Как мне была и есть ты от клевет спасеньем.
Да веселясь она и с бодрственным челом
Пойдет сквозь тму времен и станет средь потомков,
Суда их не страшась, твои хвалы вещать;
И алчный червь когда, меж гробовых обломков,
Оставший будет прах костей моих глодать:
Забудется во мне последний род Багрима,
Мой вросший в землю дом никто не посетит;
Но лира коль моя в пыли где будет зрима
И древних струн ея где голос прозвенит,
Под именем твоим громка она пребудет;
Ты славою, — твоим я эхом буду жить.
Героев и певцов вселенна не забудет;
В могиле буду я, но буду говорить.
Забудется во мне последний род Багрима.
Под именем твоим громка она пребудет и проч.
Но, воспев великость сего имени,
Позволь мне право то иметь
(Я должною мне участью считаю),
Чтоб имя и мое (тобой) известно свету было.
В могиле буду я, но буду говорить.
Ты истинной хвалы в царях была достойна.
Воспомнит о тебе, как о Траяне, свет:
Художник, сам собой низложенный,
надел по царски фартук кожаный
и принял звание — кузнец.
Он для души, а не для гонору
сам возложил на буйну голову
тяжелокованный венец.Художник толст и бесшабашен.
Художник пьяница большой,
а между тем — хранитель башен,
ревнитель с нежною душой.Восстав на те порядки скотские,
когда в разоре башни псковские
собой являли лишь позор,
он бисер доводов рассыписто
метал — рукомесла российского
в парче невидимой посол.Взывал, что башни те беспаспортно,
стоят заброшенно, беспрапорно,
подобно каменным гробам.
Ловя тупых чинуш на лестнице,
о прапорах железных лекции
читал художник медным лбам.Он так вещал: «Что флаги тряпочные!
У нас и так забиты прачечные.
А прапор сшит самим огнем.
А прапор, молотом он выхолен,
навек развернутым он выкован,
и нет ни складочки на нем.Чихали тати из Ливонии
от дыма кузниц — от зловония,
не предвещавшего добра,
когда из крайне нелюбезного
железа самого железного
ковали предки прапора.Так вот и складывалась нация,
когда, визжа по сторонам
чужие стрелы только кляцали
по этим — крошкам знаменам.
И прапор вам не флюгер смирненький,
который вертится как миленький,
едва почудятся ветра
Мы флюгерами затоварены.
нужны Отечеству, товарищи,
не флюгера, а прапора!»Так говорил художник, вытесан
из той породы, что и витязи.
Воителем — бородачом
он шел сквозь перья канцелярские,
как будто бы сквозь пики царские —
с идеей, будто с бердышом.
И вот хранитель государства,
одетый в царственную рвань,
кует воинственного барса
или возвышенную лань.И, лыбясь медленно, как пончики,
глядят заезжие япончики,
и старики и детвора,
и даже лбы все так же медные,
как снова плещутся победные
на башнях Пскова прапора.Хвала хранителям России!
Хвала за их посольский труд.
Как прапора сторожевые,
они отечество блюдут.У возвышающих развалин
в надежде славы и добра
я слышу грохот наковален:
кует Россия прапора.
ОдаГде алтарей не соружают
Святой к отечеству любви?
где не почитают
Питать святой сей жар в крови?
Друзья! меня вы уличите
И тот народ мне укажите,
Который бы ее не знал,
Оставивши страну родную
И удалясь во всем в чужую,
10 Тоски в себе не ощущал? Нет, нет, везде равно пылает
В сердцах святой любви сей жар:
Ее хотя не понимает,
Но равно чувствует дикарь —
Необразованный индеец,
Как и ученый европеец.
Всегда и всюду ей был храм:
И в отдаленнейшие веки
От чиста сердца человеки
20 Несли ей жертву, как богам.Хвалится Греция сынами,
Пылавшими любовью к ней,
А Рим такими же мужами
Встарь славен к чести был своей.
Нас уверяют: Термопиллы,
Осада Рима, — что любили
Отчизну всей тогда душой.
Там храбрый Леонид спартанин,
Здесь изгнанный Камилл римлянин —
30 Отчизне жертвуют собой.Но римских, греческих героев
В любви к отечеству прямой
Средь мира русские, средь боев,
Затмили давнею порой.
Владимир, Минин и Пожарской,
Великий Петр и Задунайской
И нынешних герои лет,
Великие умом, очами,
Между великими мужами,
40 Каких производил сей свет.Суворов чистою любовью
К своей отчизне век пылал,
И, жертвуя именьем, кровью,
Ее врагов он поражал:
Его поляки трепетали,
Французы с турками дрожали.
Повсюду завсегда с тобой
Любовь к Отчизне, россиянин!
А с не, с ней велик гражданин,
50 Ужасный для врагов герой.Гордынею вновь полн, решился
Галл росса покорить себе, —
Но вдруг Кутузов появился —
И галлов замысел — не бе!
Так русские всегда любили
И так Отечество хранили
От всяких бед и от врага.
Тот здравого ума лишился,
Кто росса покорить решился, —
60 Он ломит гордому рога!.. Народ, отчизну обожающ,
К царю, к религии святой
Всем сердцем, всей душой пылающ,
Средь бурь всегда стоит горой,
Никем, ничем не раз (разимой)
Покойною и горделивой.
Тому являет днесь пример
Держава славная Россия, —
Ее врага попранна выя,
70 Погибнет, гибнет изувер.Хвала, отечества спаситель!
Хвала, хвала, отчизны сын!
Злодейских замыслов рушитель,
России верный гражданин,
И бич и ужас всех французов! —
Скончался телом ты, Кутузов,
Но будешь вечно жив, герой,
И в будущие веки славен,
И не дерзнет уж враг злонравен
80 России нарушать покой!..
Хор
Воскликни Господу, вселенна!
Его святое имя пой!
И ты, о лира восхищенна!
В хвалу Ему свой глас настрой.
Рцы Богу, коль дела Его предивны,
С высокой пал наш враг стремнины.
Весь мир Творцу поет хвалебный лик:
Велик! велик! велик!
Приди и обозри, о смертный!
Непостижимы чудеса:
На чем стоят столпы несметны,
Держащи землю, небеса;
Зри, обращал как Бог понт в сушу,
Как хлябь разверз, простер в ней путь
И там провел живую душу,
И ветр не мог никак где дуть!
Хор
Воскликни Господу, вселенна!
Его святое имя пой!
И ты, о лира восхищенна!
В хвалу Ему твой глас настрой.
Рцы Богу, коль дела Его предивны,
С высокой пал наш враг стремнины.
Весь мир Творцу поет хвалебный лик:
Велик! велик! велик!
Его всевидящее око
Сквозь бездн всех звезд на мир сей зрит,
Что низко в нем и что высоко,
Над вражеской гордыней бдит
И нас ведет к блаженной жизни,
Стопы склоняя на добро;
Чрез брань, беды и укоризны
Так чистит нас, как огнь сребро.
Хор
Воскликни Господу, вселенна!
Его святое имя пой!
И ты, о лира восхищенна!
В хвалу Ему твой глас настрой.
Рцы Богу, коль дела Его предивны,
С высокой пал наш враг стремнины.
Весь мир Творцу поет хвалебный лик:
Велик! велик! велик!
Хотя вводил Он нас в напасти
И посылал на нас войны:
Но то Его был опыт власти,
Чтоб наши наказать вины.
Благословите ж, все языки,
Днесь Бога нашего, и вы,
Зря чудеса Его велики,
Хвалите, преклоня главы.
Хор
Воскликни Господу, вселенна!
Его святое имя пой!
И ты, о лира восхищенна!
В хвалу Ему твой глас настрой.
Рцы Богу, коль дела Его предивны,
С высокой пал наш враг стремнины.
Весь мир Творцу поет хвалебный лик:
Велик! велик! велик!
Придите в храм наш и внимайте
Душ славословия трубу;
Но не на жертвы вы взирайте,—
На искренню Творцу мольбу;
И ежели язык неправду
Какую наш в сей час изрек,
Да удалит от нас пощаду
И милость Он свою навек.
Хор
Воскликни Господу, вселенна!
Его святое имя пой!
И ты, о лира восхищенна!
В хвалу Ему твой глас настрой.
Рцы Богу, коль дела Его предивны,
С высокой пал наш враг стремнины.
Весь мир Творцу поет хвалебный лик:
Велик! велик! велик!
16 июля 1811
С каким в полдневный зной стремленьем
Летит елень на брег ручья,
С таким, о боже! нетерпеньем
Парит к тебе душа моя.
Душа моя стремится к богу,
К живому, к сильному творцу,
Но, жизни сей прошед дорогу,
Когда явлюсь его лицу?
О скорбна мысль! почто мгновенно
Нельзя, веселый множа сонм,
Со гласом песни восхищенной
Войти, ликуя, в божий дом?
Мне слезы были в снедь всю ночь и день печали,
Моя беседа — томный вздох,
Когда враги мне повторяли:
«Скажи нам, ныне где твой бог?»
Почто, душа моя! уныла,
Почто меня ты возмутила?На бога уповай: он вознесет твой рог,
Хвалы моей услышит пенье,
Зане единый взор его — мое спасенье;
Он мой защитник, он мой бог.
Хоть зрит мой дух, печали полный,
Что бездна бездну зол зовет,
Что всех на мне напастей волны
Прешли одна другой вослед,
Но если мне господь спасенье
Явит во дни, в ночи ему
Похвальное воскликну пенье
С мольбою к богу моему.
Творцу, что в бедствах щит мне твердый,
«Почто забыл меня? — скажу. —
Когда вознесся враг злосердый,
Почто я сетуя хожу?»
Мне в грудь был острый меч во дни моей печали,
Моя беседа — томный вздох,
Когда враги мне повторяли:
«Скажи нам, ныне где твой бог?»
Почто, душа моя! уныла,
Почто меня ты возмутила?На бога уповай: он вознесет твой рог,
Хвалы моей услышит пенье,
Зане единый взор его — мое спасенье:
Он мой защитник, он мой бог.
ОдаГде алтарей не соружают
Святой к отечеству любви?
<нрзб> где не почитают
Питать святой сей жар в крови?
Друзья! меня вы уличите
И тот народ мне укажите,
Который бы ее не знал,
Оставивши страну родную
И удалясь во всем в чужую,
10 Тоски в себе не ощущал? Нет, нет, везде равно пылает
В сердцах святой любви сей жар:
Ее хотя не понимает,
Но равно чувствует дикарь —
Необразованный индеец,
Как и ученый европеец.
Всегда и всюду ей был храм:
И в отдаленнейшие веки
От чиста сердца человеки
20 Несли ей жертву, как богам.Хвалится Греция сынами,
Пылавшими любовью к ней,
А Рим такими же мужами
Встарь славен к чести был своей.
Нас уверяют: Термопиллы,
Осада Рима, — что любили
Отчизну всей тогда душой.
Там храбрый Леонид спартанин,
Здесь изгнанный Камилл римлянин —
30 Отчизне жертвуют собой.Но римских, греческих героев
В любви к отечеству прямой
Средь мира русские, средь боев,
Затмили давнею порой.
Владимир, Минин и Пожарской,
Великий Петр и Задунайской
И нынешних герои лет,
Великие умом, очами,
Между великими мужами,
40 Каких производил сей свет.Суворов чистою любовью
К своей отчизне век пылал,
И, жертвуя именьем, кровью,
Ее врагов он поражал:
Его поляки трепетали,
Французы с турками дрожали.
Повсюду завсегда с тобой
Любовь к Отчизне, россиянин!
А с не<ю>, с ней велик гражданин,
50 Ужасный для врагов герой.Гордынею вновь полн, решился
Галл росса покорить себе, —
Но вдруг Кутузов появился —
И галлов замысел — не бе!
Так русские всегда любили
И так Отечество хранили
От всяких бед и от врага.
Тот здравого ума лишился,
Кто росса покорить решился, —
60 Он ломит гордому рога!.. Народ, отчизну обожающ,
К царю, к религии святой
Всем сердцем, всей душой пылающ,
Средь бурь всегда стоит горой,
Никем, ничем не раз (разимой)
Покойною и горделивой.
Тому являет днесь пример
Держава славная Россия, —
Ее врага попранна выя,
70 Погибнет, гибнет изувер.Хвала, отечества спаситель!
Хвала, хвала, отчизны сын!
Злодейских замыслов рушитель,
России верный гражданин,
И бич и ужас всех французов! —
Скончался телом ты, Кутузов,
Но будешь вечно жив, герой,
И в будущие веки славен,
И не дерзнет уж враг злонравен
80 России нарушать покой!..4 июня 1813
Тайна тайн непостижимая,
Глубь глубин необозримая,
Высота невосходимая,
Радость радости земной,
Торжество непобедимое.
Ангельски дориносимая
Над родимою землей
Купина Неопалимая.
Херувимов всех Честнейшая,
Без сравнения Славнейшая,
Огнезрачных Серафим,
Очистилище чистейшее.
Госпожа Всенепорочная
Без истленья Бога родшая,
Незакатная звезда.
Радуйся, о Благодатная,
Ты молитвы влага росная
Живоносная вода.
Ангелами охраняемый,
Цвет земли неувядаемый,
Персть сияньем растворенная,
Глина девством прокаленная —
Плоть рожденная сиять,
Тварь до Бога вознесенная,
Диском солнца облаченная
На серпе луны взнесенная,
Приснодевственная Мать.
Ты покров природы тварной,
Свет во мраке, пламень зарный
Путеводного столба!
В грозный час, когда над нами
Над забытыми гробами
Протрубит труба,
В час великий, в час возмездья,
В горький час, когда созвездья
С неба упадут,
И земля между мирами,
Извергаясь пламенами
Предстанет на Суд,
В час, когда вся плоть проснется,
Чрево смерти содрогнется
(Солнце мраком обернется)
И как книга развернется
Небо надвое,
И разверзнется пучина,
И раздастся голос Сына:
— «О, племя упрямое!
Я стучал — вы не открыли,
Жаждал — вы не напоили,
Я алкал — не накормили,
Я был наг — вы не одели…»
И тогда ответишь Ты:
— «Я одела, Я кормила,
Чресла Богу растворила,
Плотью нищий дух покрыла,
Солнце мира приютила,
В чреве темноты…»
В час последний в тьме кромешной
Над своей землею грешной
Ты расстелишь плат:
Надо всеми, кто ошую,
Кто во славе одесную,
Агнцу предстоят.
Чтоб не сгинул ни единый
Ком пронзенной духом глины,
Без изятья, — навсегда,
И удержишь руку Сына
От последнего проклятья
Безвозвратного Суда.